Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Подождите немного. Документ загружается.

Глава XXVIII

Дом и потусторонний мир

491

* «Зелень» в значении

«сено» для скота и «овощи»

для семьи.

* Rétif. Les Contemporaines.

Vol. II. P., 1962, p. 205

(«La femme du laboureur»).

* Polanyi. Op. cit., p. 99.

Sahlins. Op. cit., p. 89;

Чаянов A. В. Указ. соч.

С. 232, 252.

или эпизодическую роль; экономика в целом функционирует за

счет взаимосвязей этих семейных единиц. Общие черты domus

Айонского края соответствуют признакам этой «системы домаш-

них хозяйств», основанной на разделении труда по полу: женщины

занимаются очагом, работой по дому, кухней, огородом, «зеле-

нью»* для скота и семьи и доставкой воды; что касается лиц муж-

ского пола, они берут на себя работу в поле, в лесу, стадо, эпизоди-

чески привлекая мигрирующую и сезонную или местную и семей-

ную женскую рабочую силу. Иными словами, цитируя Ретифа,

знатока в этом вопросе, женщина в такой системе занимается

внутренними мелочами, а мужчина — внешними делами . С этой

точки зрения производством прибавочного продукта для рынка

не пренебрегают (имеются в виду прежде всего овцы, в качестве

дополнения — куры и яйца), но преимущественным ориентиром

остается самодостаточность, удовлетворение потребностей семьи

grosso modo, а не «создание запаса излишков»; речь идет в боль-

шей степени о «производстве потребительской стоимости» (пища,

одежда), чем о накоплении денег или о «расширенном воспроиз-

водстве сельскохозяйственного капитала». Поскольку изобилие

почти не стоит на повестке дня, становится возможным, следуя

Аристотелю, отрицать нехватку либо не обращать на нее внима-

ния^. В такой системе люди не являются a priori ленивыми, но

стимулы к труду относительно умеренны, поскольку никого не

вдохновляют ни соблазны производства излишка, ни наслажде-

ния от накопления бесконечно растущего капитала. Крестьянская

семья, если только она достаточно многочисленна и в ней есть

«взрослые юноши» и собственно взрослые работники (половозре-

лые сыновья и дочери: случаи Бело, Моров, Мори и т. д.), рабо-

тает, таким образом, менее интенсивно, чем в принципе могла бы;

тем самым подтверждается закон Чаянова, согласно которому «ин-

тенсивность труда в домашней системе производства находится в

отношениях обратной зависимости с относительной способностью

к труду производящей единицы». Или же, более простыми сло-

вами: чем больше в семье способных работать людей, тем мень-

ше необходимость в большом объеме индивидуального труда для

обеспечения достаточного минимума, считающегося необходимым

для удовлетворения коллективных потребностей domus *. Посто-

янные сиесты, перерывы для того, чтобы погреться на солнце,

многочисленные намеки на праздники, в которые грех работать

(днями поминовения святых испещрен календарь) — подтверж-

дает этот отказ от чрезмерного труда. Детство, резерв рабочей

силы и одновременно потенциальный генератор свободного вре-

мени в следущие десятилетия, находится в центре этой домаш-

ней системы, которая не отказывает маленьким детям в любви.

Отсутствие излишка делает тем более невыносимыми каба-

лу или тяжелую десятину. В обществе, где все или почти все бедны,

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

492

См. также — возможно

ли указание на сходство? —

о Беарне: Tucoo-Chala Р.

Gaston Fébus..., p. 197.

* Гоббс, перефразированный

Салинзом (Sahlins. Op. cit.).

не особенно огорчаются по этому поводу, там, где идеал накопле-

ния богатства еще не возникает на горизонте, отмечается низкий

уровень агрессивности класса собственно бедняков или безземель-

ного пролетариата. Ведь, в общем, бедные — изобретение бога-

тых, которые нуждаются в них, чтобы существовать. В самой

Монтайю молодые люди, которым угрожает нищета, без колеба-

ний покидают родину ради сезонных перегонов, ради мужской

холостяцкой цивилизации пастухов * и, следовательно, ради на-

стоящей рыночной экономики. С другой стороны, неотчужден-

ность производителя от средств производства является одним из

правил системы, достаточно хорошо обозначенных, по крайней

мере в Монтайю: мужчины любого domus, даже наименее обеспе-

ченные, в дополнение к своему жилищу владеют клочком земли;

безденежные пастухи, возвращаясь в зрелом возрасте в родные

края, являются собственниками нескольких десятков баранов.

Чего нет в монтайонских краях, так это обширных сеньори-

альных угодий или крупной земельной собственности, такой как

в Иль-де-Франс или в южных Альпах. В этих условиях полити-

ческие отношения (не путать с отношениями власти, охватываю-

щими политику в качестве более всеобщей системы) осуществ-

ляются «над уровнем производящих единиц». Как отмечает Са-

линз, социальная структура, основанная на россыпи domus,

является преимущественно анархической. Крестьянство действи-

тельно напоминает — один раз можно и согласиться — мешок с

картошкой, о котором говорил Маркс. Несмотря на сильное внут-

реннее единство семьи, мир domus складывается из индивидов,

жизнь каждого из которых может оказаться одинокой, грязной,

печальной и краткой — solitary, nasty, brutish and s/ior/

+ 6

. Не

будем забывать о высокой смертности, вспышках эпидемий, ни-

щете и репрессиях. Согласно Салинзу, домашний способ произ-

водства благоприятствует серьезным конфликтам между малень-

кими семейными единицами; это мир расколов, сегментарной

хрупкости, грандиозных ссор и центробежных тенденций. Гоббс

говорил о войне всех против всех. Мы скажем, вместе с Салин-

зом, о возможной войне каждой семьи с каждой семьей (войне,

которая раздута вмешательством инквизитора и его агентов, явив-

шихся из внешнего мира). Деревня Монтайю, которая насчиты-

вает четверть тысячи жителей, в этих условиях замерла на опре-

деленном пороге численности населения; его преодоление возмож-

но, если принимать в расчет только природные ресурсы, которых

вдоволь в горах, но если бы оно произошло, то создало бы здесь

более сложные политические структуры. Потребность в формаль-

ном или неформальном лидерстве, однако, дает о себе знать, пусть

и в минимальной степени; в Монтайю это лидерство воплощено

в доме Клергов: эти господа ухитряются прибрать к рукам мест-

ные должности либо манипулировать ими (священика, байля,

Глава XXVIII Дом и потусторонний мир

493

возможно — консула). Хрупкое сообщество domus не могло обой-

тись без вожаков: так или иначе оно должно парировать удары,

которые извне наносит власть инквизиции; оно должно также

сдерживать внутренние распри и центробежные тенденции, по-

стоянно возрождающиеся в деревне. В Монтайю есть, таким об-

разом, свой лидер, Пьер Клерг, которого поддерживает его брат

Бернар; крестьяне вознаграждают Пьера за оказываемые им ус-

луги, терпимо относясь к его фактическому многоженству. На про-

тяжении почти двадцати лет он обеспечивает относительную безо-

пасность своих земляков; взамен они не мешают ему домогаться

женщин, которые возбуждают его желание.

Попав в мир пастухов, мы, наконец, покидаем ячейки domus.

Молодые холостяки, пастухи уходят на высокогорные пастбища и

каталонские луга. Находясь в отношениях вольного найма, они ока-

зываются более эмансипированными, более «современными», чем

люди, оставшиеся по домам, люди, которые, однако, являются их

отцами и братьями. Оторванные от благ мира, обреченные быть

любовниками Дамы Бедность, пастухи ухитряются, однако, время

от времени изменять своей требовательной подруге. Инквизиция,

нанося свои удары направо и налево, на юге и на севере, отрезает груп-

пу пастухов от их тыла; тем самым она предоставляет им и, в частно-

сти, Пьеру Мори, восхитительную свободу. Пастушеская кабана про-

тивопоставляется деревенскому domus, мужская дружба контрасти-

рует с порождающим распри тесным кругом прихода.

Изучая жесты, эмоции, любовь, мы обнаружили при симпа-

тично-умеренной свободе нравов проблему формирования супру-

жеской пары: в каждом поколении она обеспечивает социальное

(и биологическое) воспроизводство domus. Дети, возможные на-

следники и потенциальная рабочая сила, позволили нам сделать

несколько неожиданных наблюдений: они без пустого сюсюка-

нья окружены любовью в гораздо большей степени, чем полага-

ют классические теории средневекового безразличия к детству,

столь популярные среди историков.

Затем возникает проблема смерти: после рождения и брака

она является последним аспектом нашей монтайонской демогра-

фии. Смерть и ожидание смерти заставляют проявиться то, что

будет представлять собой другой полюс мотивации наших крес-

тьян, «по ту сторону дома». После нашего мира, состоящего из

россыпи domus, наступает черед мира потустороннего, который

ставит мучительную проблему скитаний и спасения души после

смерти. Вслед за domus — salus.

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

494

* Термин собратья, по

моим подсчетам, появляется

в Регистре один раз (II,

32); он использован в

фигуральном смысле,

причем в контексте, не

имеющим прямого отноше-

ния к Монтайю.

Что касается культуры, наше исследование подчеркивает

ничтожную в количественном отношении роль книги, которая,

вместе с тем, выполняет функцию катализатора в начальном пун-

кте предприятия Отье, оказавшегося роковым для Сабартеса.

В основном передача культуры осуществляется помимо книг.

Прежде всего через влияние domus, через обычай устраивать по-

сиделки, либо просто через беседы, усаживающие людей у огня

на кухне или в кабане.

В отсутствие братств

(возможно, нужно было спуститься в

нижние земли или в города и найти хотя бы что-то подобное) *

заявляют о себе неформальные группы мужчин (которые обсуж-

дают и принимают решения), женщин (которые болтают и рас-

пространяют информацию) и молодежи (которая занята своими

играми в тени на заднем плане). Эти группировки являются ре-

альными формами общественной жизни в том виде, в каком она

складывается и протекает над сетью domus или за ее пределами.

Объединяющая и тотальная жизнь обществом (вместе мужчин,

женщин и молодежи) в принципе формируется во время мессы

или после воскресной службы. Однако нашу деревню не объеди-

няют крепкие внутренние связи: она разрывается между двумя на-

правлениями, между меньшинством и большинством, между ка-

толиками и катарами. Слишком далека она от формирования

«органической общности», или Gemeinschaft. Она остается на

стадии своего рода «механического сообщества», или Gesellschaft

Ее вкривь и вкось кроят два клана, или партии, дерущиеся меж-

ду собой и раздирающие Монтайю; две этих клики включают в

себя поочередно большее или меньшее количество domus. По тер-

минологии, которую мы встретим в верхней Арьежи в наше вре-

мя, группа Клергов и группа Азема формируют «партию» и «анти-

партию». Они навешивают друг на друга религиозные ярлыки,

которые оказываются как предлогом и оправданием, так и глу-

бинной мотивацией действий: товар ограждает флаг. На обе груп-

пы оказывает влияние (не более) социально-экономическая стра-

тификация, которая возвышает несколько относительно богатых

domus над средними и бедными, возможно, не имеющими тягло-

вого скота.

Обращение к абстрактным рамкам практической жизни (про-

странство и время) подчеркивает религиозный характер непо-

средственного или отдаленного времени и куцый, чтобы не ска-

зать больше, характер собственно исторического времени. Когда

речь заходит о genus (род в прошлом), противопоставляемого

domus (нынешняя семья), знания не простираются за пределы

двух, трех или четырех поколений. Пространство определяется

прежде всего через концентрические круги, формирующие ори-

ентиры индивида: corpus, domus, locus, pagus. Тело, дом, дерев-

ня, округа. «Округа» в данном случае — это Сабартес или вер-

Глава XXVIII

Дом и потусторонний мир

495

* Если значимость domus в

менталитете наших

монтайонцев не подлежит

сомнению, то роль потусто-

роннего мира может

показаться искусственно

акцентированной благодаря

происхождению нашего

источника (епископскому и

инквизиторскому). На

подобное замечание я отвечу

следующее: если бы

крестьянский менталитет в

том, что касается религиоз-

ных вопросов, действитель-

но был, как это порой

считается, обращен

преимущественно к заботам

культа плодородия, то наш

источник, столь дотошный и

полный, когда речь заходит

о любых возможных

отклонениях от официально-

го христианства, не

преминул бы отметить эту

специфическую тенденцию.

Именно так! Наш источник

подчеркивает, что в

религиозности (или в

отсутствии религиозности)

крестьян, в любом случае

формирующей одну из

основных точек отсчета

сельской культуры,

решающую роль играет

потусторонний мир, по-

разному представляемый и

описываемый, а порой и

отрицаемый.

хняя часть графства Фуа: за пределами местного сообщества вза-

имно недолюбливающих друг дргуа лиц, она является для наших

монтайонцев более широкой зоной принадлежности, существую-

щей как таковая, сама по себе. На всех уровнях человеческое тело

и domus, в качестве базовых единиц, стремятся быть простран-

ственной и временной мерой мира. Не является ли domus по от-

ношению к телу тем же, чем является молекула по отношению к

атому?

В завершение «пространственного» анализа необходимо так-

же выявить, каким образом domus вписывается в центр системы

координат, имеющей вертикальное и горизонтальное измерения.

Если смотреть на него, не впадая в романтизм и анахронизм,

восприятие природы у наших крестьян охвачено сознанием судь-

бы, выражающей связь микрокосма с макрокосмом. Мы прове-

ли монографическое исследование негативных, дружеских или

нейтральных установок по отношению к животным: оно выявило

границы, с помощью которых человеческая семья отделяет себя

от наиболее близких домашних тварей, символически подпадаю-

щих под табу инцеста; благодаря им же семья также отделяет себя

от опасного и мерзкого животного мира, образующего, следом за

благосклонно или нейтральной воспринимаемой сферой домаш-

них животных третий круг, круг презрительного отвращения.

Наше исследование обратилось затем к социальной и поли-

тической морали, к установкам в отношении того, что позволи-

тельно и что недопустимо [ce-qui-se-fait-ou-ne-se-fait-pas], к иде-

алу бедности, не всеми в равной степени разделяемому: в этой об-

ласти мы нашли несомненные ценности domus — пренебрежение

накоплением и соседство, поскольку именно последнее распре-

деляет и уважение, и презрение. Не всегда обладая чувством гре-

ха, жители Сабартеса знакомы, когда это необходимо, с чувства-

ми стыда и достоинства.

Краткий обзор религиозных и мифологических ценностей

вновь навел нас на след этакого «барана с пятью ногами», како-

вым является народная культура: одной ногой — в римской вере,

другой — в альбигойстве, третьей — в своеобразном крестьянс-

ком материализме или натурализме, который, за неимением луч-

шего термина, я назвал примитивным спинозизмом, и двумя пос-

ледними — в фольклоре. И всякий раз в центре потустороннее *.

Тот свет становится фольклорным образом у одних, отрицается

другими, по-разному предвосхищается католиками и катарами.

Упоминание о бездомно скитающемся после смерти призрачном

и почти телесном «двойнике» не дает покоя жителям Монтайю и

Сабартеса, которым предлагаются самые разные решения: «го-

ризонтальная» версия земных привидений в фольклоре; «верти-

кальная» версия небесного потустороннего мира, представленная

«книжными» религиями. Наконец, осуществленное катарством

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

496

* II, 120. В этом высказы-

вании снова присутствует

смешение между «Богом»

вообще и Христом в

частности.

См.: С. Martineau. По

поводу двойной главной

заботы, domus и спасение,

земля и небо, см. также о

реакции Бене-отца на

смерть сына (гл. XIII).

* Martineau, 1974.

примирение: оно настаивает на горизонтальном переселении душ

между телами людей и животных и на вертикальном финальном

пути в загробное царство, которое определяется как находящееся

«наверху». Для многих спасение является высочайшей идеей. Все,

что я знаю про Бога,— заявляет один крестьянин из Сабарте-

са*,— так это то, что он явился, чтоб нас спасти. В рам-

ках наивного антропоцентризма божество предназначается для

спасения души индивида. Почитая Бога, человек приходит таким

образом к любви к самому себе, сначала в своем доме, а потом и

вне его, в бесконечной протяженности. Люби себя, и небо тебя

полюбит. Homo homini deus

Domus в этом мире и рай на том свете — таков в упрощен-

ном виде конкретный идеал Монтайю. С учетом антропоцентри-

ческого натурализма, этот идеал несет в себе некий удвоенный

гуманизм

. Гуманизм, еще не искаженный навязчивым образом

разлагающегося трупа, который станет бичом следующего века \

Два элемента, земной и небесный, домашний и райский,

посю- и потусторонний, могут вступать в противоречие, даже в

конфликт. Будучи еретиком, например, трудно поймать двух зай-

цев: и domus соблюсти, и спасение обрести. Должно смириться с

потерей одного ради достижения другого.

Однако попыток примирения, даже синтеза между domus и

потусторонним вполне достаточно: в эпоху, наступившую много

позже той, что я рассматриваю в этой книге, привидения будут

возвращаться масками во время карнавала чтобы похищать из

домов еду, оказываясь группой молодежи, порой переодетой в

«девушек» в соответствии с требованиями сексуального преобра-

жения и сезона. Путем разнообразных превращений произойдет

переход от жизни к смерти и обратно, от смерти к жизни. Но за-

долго до последнего гигантского всплеска фольклорной и проте-

стной волны (ознаменовавшегося «войной масок» или девичьей

войной в Арьежи XIX века), регулярные визиты призрачных мер-

твецов, в том числе в их по-прежнему существующий дом, был

предсказаны в откровениях Арно Желиса. Крестьянка Риксанда

Кортиль устанавливала непосредственную связь между плодоро-

дием земли и спасением душ мертвых, которое обеспечивают «доб-

рые люди». Одно не существует без другого. Сходные свидетель-

ства: рай римской веры имеет вид гигантского domus; что же до

небесной обители, изображенной альбигойским учением, то все

попавшие в нее души будут любить друг друга как братья и сес-

тры, как родители и дети одной семьи. Жак Фурнье вполне мог

задаваться вопросом, уж не верили ли пастухи Монтайю в воз-

можность великого вечного круговорота между крохотными дома-

ми на земле и обширной обителью небесной? Инквизиторы раз-

рушали деревенский дом виновного и, если он уже умер, его мо-

гилу, нанося двойной удар, дабы лишить его покоя и на том свете.

Глава XXVIII Дом и потусторонний мир

497

Общая оценка царившей в Монтайю двухполюсной систе-

мы может лишь подчеркнуть её замечательную способность к вос-

произведению, внедрению, глубокому укоренению в земле Сабар-

теса. Действительно, вот проходят две трети века: мы оказыва-

емся в 1390 году. Суровые репрессии, обрушившиеся на деревню

между 1308 и 1325 годами, вероятно, впоследствии смягчатся,

чтобы затем и вовсе исчезнуть. Но будут и другие кровавые или

жестокие моменты: в 1348-м явится Черная смерть (последствия

которой — возможно, незначительные? — для верхней Арьежи

нам неизвестны), затем другие эпидемии, бесчинства военных,

наемников... В 1390-м в Монтайю будет насчитываться лишь

23 двора, то есть половина, если не меньше, от их количества в

1300—1320 годах*. Суровое кровопускание... Но основные фа-

милии, даже после ужасного опустошения, не исчезнут, несмотря

на инквизицию, эпидемии, войны... В 1390 году жители Мон-

тайю зовутся Бене, Клерг, Мор, Феррье, Бай, Фор, Азема,

Пурсель, Рив, Отье, Аржелье. Все являются потомками семей

начала века, несмотря на истребление и испытания. Лишь одно

имя (вероятно?) новое. Domus выдержали удар. Они не раство-

рились среди иммигрантов — здешнее высокогорье для после-

дних малопривлекательно. Монтайю останется сама собой, какой

и была; в 1970 году там все еще будет проживать один Клерг, упо-

мянутый в телефонном справочнике. После череды многих дру-

гих Клергов... Судьба деревни идет сама по себе вне Истории,

но не без историй, начиная от основания (в каролингскую эпо-

ху?) вплоть до нашего времени; сегодня исход из горных райо-

нов угрожает стабильности старого поселения, которое не смогли

разрушить ни порожденные идеологией репрессии, ни смертель-

ные микроорганизмы. Монтайонская культура, как мы видели,

ориентирована на простое воспроизводство, на самосохранение и

на обеспечение непрерывного существования domus в этом несовер-

шенном мире. Единственный признак «роста», который вдруг обо-

значился в этих краях около 1305 года, не имел ничего общего с эко-

номикой (мы не берем в расчет отгонное овцеводство). Он имел от-

ношение к загробному потустороннему миру, своего рода духовной

трансцендентности, сконцентрированной в раю альбигойцев, кото-

рые были заблудшими отступниками от христианства в силу закос-

нелости в своей, столь своеобразной, вере «добрых христиан».

Жак Фурнье, епископ-инквизитор, взялся, как известно,

навести во всем этом порядок. Катарство сегодня — погасшая

звезда, чарующий и холодный свет которой снова дошел до нас

после полутысячелетнего затмения. Но Монтайю, гнусно задавлен-

* Dufau de Maluquer A de

ная

се

РД

НЬ1М

карателем 1320 года,— это не просто отклонение от

р. 137. нормы, всплеск краткий и мужественный. Монтайю — это хроника

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

498

* См. об этом: Radcliffe-

Broivn A. R. Structure and

Function..., p. 162.

О городском и античном

контексте см.: Fustel de

Coulanges. La Cité antique

(первые главы).

простонародья; это биение жизни, возвращенное репрессивно-нази-

дательным текстом, который представляет собой один из памятни-

ков окситанской литературы на латинском языке. Монтайю — это

любовь Пьера и Беатрисы, это стадо Пьера Мори. Монтайю — это

плотский жар осталя и извечное крестьянское упование на Царствие

небесное *. Одно в другом. Одно через другое.

ИСТОЧНИКИ, БЛАГОДАРНОСТИ

* Это число включает всех

монтайонцев, упомянутых в

весьма полезном Указателе

Ж. Дювернуа (Registre...,

vol. III, in fine), a также

нескольких человек,

упущенных в этом Указате-

ле и обнаруженных мной в

самом тексте Регистра.

Многие постраничные сноски в этой книге отсылали к Приложениям. Посколь-

ку стоимость печати была такой, какой она являлась в 1975 году, издатель ус-

тановил жесткие пределы объема книги. Пределы, из-за которых мне пришлось,

увы, вынести основную часть этих Приложений в статью, рукопись которой я

рассчитываю предложить журналу Etudes rurales.

Я ограничусь здесь лишь обоснованием числа в 200—250 человек, кото-

рым я обозначил численность жителей в Монтайю в рассматриваемый период

(1294—1324 годы). В целом насчитывается 204 монтайонца, упомянутых в

исчерпывающем расследовании Жака Фурнье*. Это число неполно: епископ,

разумеется, мог буквально перерыть каждый дом в Монтайю; он, однако, не

занимался всеобщей переписью — которой, замечу кстати, нам очень не хва-

тает. Свидетели и обвиняемые, родом из Монтайю, которых допрашивал Жак

Фурнье, возможно, не упомянули кого-то из взрослых; они, безусловно, не

сочли достойным упоминания какое-то число младенцев и даже просто малень-

ких детей. Но, с другой стороны, число 204 завышено: все 204 не проживали

одновременно в Монтайю (некоторые умерли или эмигрировали в начале на-

шего периода, другие родились или иммигрировали в Монтайю после этих смер-

тей и эмиграции). Располагаясь между недостаточностью и чрезмерностью,

численность в 200—250 человек представляется вполне правдоподобной. Она

превосходит, разумеется, ту сотню жителей, которую можно будет обнаружить

в деревне в 1390 году, после серьезных демографических потерь (половина или

больше), связанных с чумой, войнами и другими катастрофами 1348 года и

после того (Dufau, 1898).

Библиография прилагается. Моим основным источником выл Регистр Жака

Фурнье (см. выше, Предисловие, и ниже, Библиография). Однако я также ис-

пользовал архивные дела, как правило, относящиеся к более поздним периодам.

Среди документов, современных Регистру или относящихся к более ранним эпо-

хам, присутствует регистр Жоффруа д'Альби (1308—1309 гг., латинский манус-

крипт, BN 4269). Он лишь немного касается самой Монтайю. Из документов более

поздних эпох я использовал:

— Департаментский архив Арьежи, J 79 (сеньориальные права в Мон-

тайю в XVII век, однако речь идет о типичных средневековых правах, см. гл. I);

— Муниципальный архив Монтайю: он почти полностью относится к XIX

и XX векам (акты гражданского состояния; поименные списки; списки налого-

плательщиков; кадастры 1820 года, необычайно полезные; см. также некоторые

поименные списки, относящиеся к нашей деревне, в Департаментском архиве Арь-

ежи, 10 M 4).

Заканчивая, я благодарю людей, которые очень помогли мне своими совета-

ми, в частности Жана Дювернуа, Жана-Марка Левена, Жоржа Дюби, Алена Бе-

зансона, Юга Неве, Франсуа Жиро, Патрика Оффре, Антуанетту Шаму, Пьера

Фено, Мишель де ла Прадель, Даниеля Фабра и Ж. Лакруа; а также мэра Мон-

тайю, г-жу Дюран, и многих других жителей деревни.

ВОЛШЕБНИК ИЗ СТРАНЫ ОК

Читателям этой книги уже никогда не забыть ее персо-

нажей, отделенных от нас семисотлетней толщей време-

ни. Воскрешенные обыкновенным волшебством великого

историка жители пиренейской деревушки конца XIII —

начала XIV веков кажутся порой столь досягаемы, что

становятся едва ли не внятны и шум шагов, и легкое ды-

ханье. Такова магия «тотальной истории», знаковой ме-

тодологической установки современной французской ис-

ториографической Школы «Анналов». Само понятие

«тотальная история», по мнению Мишель Перро, лю-

бимицы послевоенного поколения анналистов, восходит,

скорее всего, к концепту «интегральной науки» Дюрк-

гейма

(Perrot

M. L'air du temps // Essais

d'ego-histoire.

P., 1987. P. 277). Для «Анналов» эта идея стала опло-

том против традиционной «эрудитской» историографии,

сосредоточенной на описании событий, хитросплетений

политики, войн, уделявшей внимание только великим,

выдающимся, значительным историческим личностям,

привыкшей подвергать анализу исключительно событий-

ные предпосылки и следствия явлений.

Принцип «тотальной истории» — это ориентация на

создание исторического труда, отражающего все аспекты

человеческой жизнедеятельности. В единстве Бытия и

Деяний... Один английский историк признался, что счи-

тал бы подобную исследовательскую задачу вообще не-

выполнимой, «если бы не профессор Эмманюэль Ле Руа

Ладюри и его книги» (цит. по: Гуревич А. Я. Истори-

ческий синтез и Школа «Анналов». М., 1993. С. 168).

Мастерское воплощение плодотворной исследователь-

ской установки — главная причина колоссального науч-

ного и публичного успеха «Монтайю», что выразилось

в исключительных для исторического труда тиражах,

превысивших, по некоторым сведениям, два миллиона

экземпляров (Новая и новейшая история. 1997. № 5.

С. 246).

Чем только не объясняли превращение строго науч-

ного исследования в бестселлер: и искусством истори-

ка, и повышенным вниманием автора к детальному опи-

санию сексуальной жизни персонажей, и совпадением

выхода книги с вызванным экономическим спадом уси-

лением эскапистских настроений в широких массах, для

которых история стала «ретроспективной утопией», и

просто модой на «Анналы». На этом фоне заслуживает

внимания еще один фактор, превратившийся в фигуру

умолчания. В момент выхода «Монтайю» из печати

(1975) интерес широкой читательской аудитории во

Франции, особенно на Юге, к средневековой «окситан-

ской» истории подогревался, как ни странно, политичес-

кой злобой дня. То были годы расцвета окситанского

регионализма, лидером которого называли хорошо изве-

стного нашему автору профессора Университета Поля

Валери в Монпелье Робера Лафона. Движение отнюдь

не массовое, но довольно шумное и стойкое. Даже в на-

чале 80-х годов манифестации окситанистов в Монпе-

лье собирали, по данным газет, не менее шестисот участ-

ников, что не так уж мало для двухсоттысячного горо-

да. Публикации, речи, а то и бомбы регионалистов

стремились придать требованию расширения местного

самоуправления характер националистического движе-

ния. Обвиняя Париж в политике «униформизации», ре-

гионалисты объявили Францию конгломератом восьми

национальностей, в ряду которых окситанцы являются

наиболее многочисленной, населяющей сорок процентов

территории «гексагона», хотя и подзабывшей исконный

свой язык. «Прекрасный провансальский язык, на три

четверти латинский, на котором раньше говорили коро-

левы и который теперь понимают только пастухи...»

(Доде А. Тартарен из Тараскона. Бессмертный. Расска-

зы. М., 1985. С. 606). За сто лет после Доде лингви-

стическая ситуация лишь ухудшилась. В Монпелье в

начале 80-х годов приверженцы окситанизма, удостове-

ряя свою «инаковость», но при том не умея связать двух

слов на «языке ок», довольствовались символическим

употреблением утвердительного ос вместо oui в своей

французской речи.

Идеологи регионализма изображали историческую

судьбу окситанского народа жертвой французского ко-

лониализма, которому за семь веков удалось в Стране

Ок то, что не получилось в Алжире и Вьетнаме: не про-

сто захватить, но и «офранцузить», совершить «куль-

турный этноцид и даже геноцид».

Неспособность окситанистов заглянуть в Зазеркалье

истории не оставила равнодушным историка, завершав-

шего свою книгу. В 1974 году Э. Ле Руа Ладюри вы-

В . А . Б абинце в Волшебник из Страны Ок

505

ступил в «Нувель Обсерватер» с нелицеприятной по

отношению к идеям окситанизма статьей, саркастичес-

ки призывавшей «пощадить захватчиков» (Le Roy

Ladurie Е. Le territoire de l'historien. P., 1978. Vol. II.

P. 414—427). Главный тезис статьи звучал афористич-

но: «Лангедок офранцузил не Симон де Монфор, а Гу-

тенберг». Иначе говоря, история французского присут-

ствия в Стране Ок, начавшаяся в духе своего времени с

завоевания огнем и мечом, когда под знаменем кресто-

вого похода против альбигойцев «бароны Севера» во гла-

ве с Симоном де Монфором в 1209 году «спустились»

в Лангедок, была отмечена тремя важными нюансами.

Во-первых, «бароны Севера» так и не перешли к соб-

ственно колонизации: земельная экспроприация в ущерб

местному населению осталась ничтожной. Во-вторых, за-

воеватели отнюдь не навязывали свой язык, он распро-

странится гораздо позже и вполне мирно благодаря ис-

пользованию франкофонной техники книгопечатания (Гу-

тенберг!) и престижу, обретенному французским языком

к XVI веку. В-третьих, большинство местного населе-

ния, католиков, фактически поддержало захватчиков.

Более того, в период «авиньонского папства» окситан-

цы практически захватили самый мощный аппарат

политико-религиозной власти, существовавший тогда на

Западе (Ibid. Р. 415—416). Отмеченные три нюанса, до-

казывающие невозможность применения термина «коло-

низация» к историческому компромиссу Страны Ок и

Страны Ойль, на базе которого выстроена современная

Франция, можно проследить также на материале пред-

лагаемой читателю книги.

Эмманюэль Ле Руа Ладюри (род. 19 июля 1929 года)

связан с землей Окситании многими узами. Здесь, в

Монпелье, сначала в лицее, потом в университете, он на-

чинал свою научно-преподавательскую деятельность.

Здесь же в 1956 году молодой лицейский преподаватель

истории сочетался законным браком с Мадлен Пюппо-

ни, которой посвятит самую волшебную из своих науч-

ных работ. Однако, хотя большинство его исследований

построены на материале истории Лангедока, Э. Ле Руа

Ладюри никак не назовешь представителем региональ-

ной историографии. Это ученый мирового класса, при-

знанный мэтр третьего поколения Школы «Анналов»,

один из руководителей знаменитой VI секции Практи-

ческой Школы высших исследований, почетный док-

тор Женевского, Лидского и других университетов.

В студенческие годы Э. Ле Руа Ладюри выбрал сво-

им наставником Эрнеста Лабрусса, превыше всего ста-

вившего два авторитета: Карла Маркса и Франсуа Си-

миана (Perrot M. Op. cit. P. 276—277), и, подобно мно-

жеству французских интеллектуалов своего поколения,

испытал сильное влияние марксизма. Успел даже, как от-

мечает его однокашник по Эколь Нормаль Пьер Бур-

дье, в самом начале 50-х годов проявить себя коммуни-

стическим активистом эпохи торжествующего сталиниз-

ма, произносящим на собрании партячейки филиппики

против студенческого Комитета в защиту свободы (Бур-

дье П. Начала. М., 1994. С. 13). После 1956 года по-

следовала полоса «антидогматических иллюзий» и на-

дежд на «гуманизацию марксизма» через возврат к «мо-

лодому Марксу». Э. Ле Руа Ладюри на долгие годы

сохранил ощущение отрезвляющего шока, вызванного

«мощным гласом с улицы Ульм, возвестившим, что

Маркс никогда не был молодым» (Le Roy Ladurie Е.

Op. cit. P. 13). Имеется в виду Луи Альтюссер, неор-

тодоксальный марксист, философская концепция кото-

рого не оставляла места упованиям на «молодого Марк-

са». Подобные уроки марксизма, общие для целого по-

коления, имели следствием благополучное завершение

далеко зашедшего романа Школы «Анналов» с марксиз-

мом. На стыке второго и третьего поколений намечался

переход от интеллектуального, научного восприятия мар-

ксизма к партийному активизму как социалистического

(Э. Лабрусс, Ж. Ле Гофф), так и коммунистического

(П. Вилар, М. Агюлон, М. Перро, Э. Ле Руа Ладю-

ри) толка. Опасная связь закончилась тем, что Школа

«Анналов» ассимилировала марксизм, но не наоборот.

Аналогично, впрочем, завершались отношения Школы

с иными доктринами, теориями и тенденциями эпохи:

мальтузианством, фрейдизмом, структурализмом...

Главное достоинство Школы «Анналов» заключается в

способности ассимилировать все лучшее в человеческой

мысли, не теряя своей идентичности. И сегодня, когда

заходит речь о том, что «Анналы» дышат на ладан, не

следует спешить. Просто снова встает вечный выбор: за-

коснеть, догматизироваться, опочить на лаврах или ис-

кать ответ на очередной вызов современности. Новое

поколение Школы «Анналов» ассимилирует и «постмо-

дернизм», отделяя зерна от плевел, или это будут уже

не «Анналы».

Историкам третьего поколения приходилось строить

научную карьеру с учетом архаичных университетских

порядков, существовавших до реформ, последовавших

за великим разломом 1968 года. В 50—60-е годы это

был, поистине, жизненный выбор: делать или, напротив,

не делать докторскую диссертацию. Специфика жанра-

анахронизма и правила защиты на многие годы превра-

щали ученого во Франции в «вечного студента», отбра-

сывали его, по выражению Э. Ле Руа Ладюри, «пара-

доксальным образом в догутенберговы времена» (Ibid.

Vol. I. P. 541). Кто-то, подобно Ж. Ле Гоффу, считая

несовместимыми требования «новой исторической науки»

с канонами диссертационного жанра, отказывался тра-

тить время на подобный марафон. Во всяком случае, как

отметит впоследствии Пьер Нора, все наиболее яркие

достижения «новой исторической науки» (включая

«Монтайю») были созданы не в жанре диссертации

(Nora P. Conclusion // Essais d'ego-histoire. P. 356.).

Э. Ле Руа Ладюри успешно прошел через рогатки клас-

сического доктората. Соединяя неприятное с бесполез-

ным и затратив добрый десяток лет, будущий автор

«Монтайю» сумел в 35-летнем возрасте завершить док-

торский «кирпич» (так на университетском жаргоне и во

Франции, и в России именуют диссертацию), посвящен-

ный крестьянству Страны Ок, а затем опубликовать его

в виде книги «Крестьяне Лангедока» (1966), отметив,

кстати, в предисловии, что этим трудом начинает «аван-

тюру с тотальной историей» (Ревель Ж. История и соци-

альные науки во Франции. На примере эволюции Шко-

лы «Анналов» // Новая и новейшая история. 1998. № 6.

С. 75). Впоследствии Э. Ле Руа Ладюри решительно

выступит за перестройку научно-квалификационной си-

стемы, поместив в «Монд» от 19 сентября 1968 года