Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Подождите немного. Документ загружается.

Глава XXIII Вероотступник и «добрый человек» 431

* III, 104 (заступничество); также давать мудрые советы в повседневной жизни — выбор

I, 292 (луна), и т. д. фазы луны для свадьбы, выбор супруга и т. д.* «Добрый чело-

век» (см. случаи Отье, Белибаста) — это также своего рода ми-

ровой судья; он вдохновляет небольшое тайное общество дерев-

ни; он просто клад для местных любителей сладостного страха и

таинственности. И можно продолжать свой старый, милый и снис-

ходительный к прегрешениям сабартесский образ жизни. А так-

же, дополнительное преимущество, можно отказывать официаль-

ной церкви в уплате десятины и карнеляжа, которые опустоша-

ют карманы, сундуки и овчарни жителей. Местный святой из

плоти и крови вполне справится со всем лишь за несколько по-

дарков, гораздо менее обременительных, чем десятина. Экономи-

ческий расчет проявляется там, где его меньше всего ожидаешь.

Святые, «добрые люди», «совершенные» или «добрые хри-

стиане», марабуты

наших арьежских Пиренеев, являются, го-

воря словами Эрнеста Геллнера, духовными повелителями по-

граничъя. Они обеспечивают благоприятный контакт между ме-

стными землями, хранящими свои привычные обычаи, не

аномичные, но и не то чтобы христианские, и великим Богом

«доброго христианства», с которым придется в один прекрасный

день иметь дело, чтобы получить спасение. Находясь на самом

краю, будучи таможенником того света, «добрый человек» —

«Божий друг» (III, 365), член личной клиентелы и дружеского

круга высшего существа. Он позволяет сосуществовать сегмен-

тарному партикуляризму данной местности и чистому и строгому

универсализму высокой религии. И траты невелики... По край-

ней мере, до тех пор, пока в дело не вмешивается инквизитор!

Глава XXIV

Позор и преступление

* Chelini, 1968, р. 253

(текст сокращен).

Проклятый, безумный

язычник (?). Ок. 1250 года.

Собор в Реймсе

От проблем религиозных мы естественным образом переходим

к проблемам этическим: ethos и habitus

(иными словами, эк-

сплицитные и имплицитные системы ценностей) всегда нахо-

дятся в центре любого монографического исследования дере-

венской жизни.

Поскольку поведение наших монтайонцев подвержено по

крайней мере частичному влиянию катарства, можно было бы

ожидать, опираясь на теоретический анализ, что на каждом

углу (или за каждым поворотом) нам будет встречаться зна-

менитая катарская аномия в исполнении простых верующих.

Жан Шелини резюмировал основополагающие принципы этой

аномии. В катарстве,— пишет он,— конструируется дву-

хэтажная мораль: для огромного большинства — никаких

ограничений, абсолютная свобода жизни и нравов. Для

совершенных — аскетическая и элитарная мораль... и за-

бота о примирении других верующих (грешников) перед их

смертью с принципом добра: примирение, которое дости-

гается с помощью «consolamentum»*. В верхней Арьежи за

consolamentum по возможности следует endura, а затем смерть.

Таким образом, все стирается, но ни в коем случае не начина-

ется заново. В ожидании великого дня этого «очищения» по-

зволено все! Кюре говорил мне,— рассказывает Беатриса де

Планиссоль по поводу речей, которые держал дорогой ей ка-

тар Пьер Клерг,— что мужчина и женщина могут сво-

бодно грешить как угодно на протяжении жизни. И мо-

гут делать, что им вздумается. Ну, конечно, если толь-

ко в конце они будут приняты в секту или в веру добрых

христиан. Тогда они спасены и им отпущены все грехи, что

они совершили в своей жизни... Все благодаря возложению

рук этих добрых христиан, которое получаешь на смерт-

ном одре (I, 225).

Позор и преступление

433

Пьер, рассуждая таким образом, позволил без помех про-

явиться своей ницшеанской личности. Его интерпретация катар-

ской этики была не столько неортодоксальной, сколько слишком

экстремистской и упрощенной. Будучи гораздо более осторож-

ными, «добрые люди» предостерегали своих последователей от

неограниченной разнузданности, которую считали губительной од-

новременно по конъюнктурным и доктринальным соображениям

(I, 386).

За редкими чудовищными исключениями, ни одно общество

не может жить в аномии. И Монтайю — еще меньше, чем дру-

гие. Скрываясь под модными религиозными воззрениями —

принадлежащими большинству или меньшинству, катарскими или

католическими,— продолжает существовать своеобразная сабар-

тесская мораль, одновременно функционирующая и как система

ценностей (ethos), и как совокупность привычных поведенческих

актов (habitus). Двойное регулирование, которое не обходится без

исключений.

Эта мораль лишь частично опирается на внутреннее ощуще-

ние греха. Сознание греховности существует, разумеется, для

некоторых утонченных душ оно может быть мучительным (см.

пример крестьянки Од Форе*), но оно далеко не единственное,

что определяет повседневное поведение. Скажем, что крестьянс-

кая этика верхней Арьежи опирается не только на индивидуаль-

ное восприятие того, что является «грехом», но и на общее согла-

сие или межличностный консенсус по поводу того, что с точки

зрения общества является стыдным. Послушаем по этому пово-

ду Раймона Делера, земледельца и косильщика сена из Тиньяка.

Этот человек является инакомыслящим по отношению к христи-

анской ортодоксии, но доведенное в его случае до крайности ина-

комыслие в ослепительной ясности являет нам коллективный

«комплекс» моральных основ,— «комплекс», который присут-

ствует и у остающихся верными религиозным нормам жителей Са-

бартеса. Однако у конформистов он остается скрытым, импли-

цитным, лишь отчасти развернутым, несмотря на его несомненную

действенность. Отсюда наш интерес к заявлениям Раймона Де-

лера: то, что для других, в массе своей, остается habitus

, для этого

исключительного свидетеля становится торжественно демонстри-

руемым ethos. Раймон произносит в полный голос то, что другие

бормочут про себя, не всегда и себе полностью отдавая отчет. «Те-

зисы» человека из Тиньяка, уже частью процитированные в этой

книге, сводятся к трем положениям:

1) Я много жертвовал всякого добра. Так это не из люб-

ви к Богу, а чтобы иметь хорошую репутацию среди соседей.

Чтобы они считали меня добрым человеком... Так же и ког-

да я исповедуюсь — это не потому, что я верю в грех, а

чтобы кюре да соседи почитали меня хорошим человеком;

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

434

* О беспокойстве по поводу

репутации в глазах сосе-

дей и «деревенских слухов»,

объединенного со страхом

перед светским судом (три

этих ограничителя и сдер-

живали возможное наруше-

ние принятых норм), см.

характерные рассуждения

Пьера Мори, цитирующего

братьев Отье (III, 132).

» I, 277-278. О стыде см.

также: III, 38.

* См. также: I, 418; III,

446.

2) Не верю я ни в грех, ни в то, что добрые дела нам

потом зачтутся. Для меня кровосмесительство с матерью,

сестрой, дочерью или сестрой двоюродной — никакой не грех,

да вот только кровосмесительство — дело позорное (turpe);

3) Спать с троюродной сестрой? Для меня это не грех,

да и не позор. Точно ведь говорится в сабартесской послови-

це: «Коль сестра троюродна, насади ее сполна» (II, 130).

Итак: забота о своей репутации в глазах соседей *; возмож-

ное чувство стыда, а не греха; соблюдение местных обычаев,—

вот три столпа, на которых стоит «мораль» Раймона Делера.

По поводу значимости местного «обычая», противопостав-

ленного более общему «праву», наш герой из Тиньяка лишь вы-

ражает широко распространенное в этих краях восприятие вещей,

относящееся одновременно к морали и к политике. Епископ тря-

сет с нас десятину, взывая к праву; ну а мы, люди из Са-

бартеса, ему в ней отказываем, ссылаясь на наши обычаи,—

заявляет Гийом Остац, байль Орнолака, эхом повторяя общепри-

нятое в регионе мнение (I, 209).

Более деликатная этическая тема стыда также повсюду при-

сутствует в верхней Арьежи. Симон Барра,— рассказывает Рай-

мон Вессьер из Акс-ле-Терма,— поочередно держал в любов-

ницах двоих сестер. Он даже этим похвалялся перед «Пато»

Клергом из Монтайю и передо мной. Я ему сказал:

— Это большой грех.

— Нет,— отвечал он мне,— вовсе не грех, однако спо-

рить не буду — дело постыдное.

С этими словами мы сели за стол*.

Особенное внимание к проблеме позора мы встречаем у Гий-

ома Байяра, необычайно терпимого в этом отношении. Будучи

судьей в Сабартесе, этот доблестный Гийом коллекционирует се-

стер парами. Он мне рассказал,— говорит Арно из Бедельяка,—

что спал с четырьмя сестрами, которые, дважды по две,

были родом из двух разных семей. Их звали Года, Бланш,

Эмерсанда и Арнода.

— Да как же ты мог,— сказал я ему,— спать дважды

с двумя сестрами?

— Вот если б я спал с женщинами, что мне приходят-

ся кровной родней,— ответил мне Байяр,— то было бы дело

постыдное. Но с двумя-то сестрами! Ерунда. Ничего это

не значит, так, пустяковина (III, 55).

Сюжет «двух сестер» и случай «коллекционера» сестер* —

не единственные, которые дают повод для размышлений сельс-

ким философам относительно стыда и безгрешности. Поводом мо-

жет стать и проблема тетки с отцовской стороны и племянни-

цы. У Раймона де Планиссоль,— говорят во время деревенс-

ких посиделок у огня во время снегопада,— была сначала в

Гл а в а XXIV Позор и преступление

435

* III, 241 и гл. X, XI; III,

132. См. также: II, 411

(Пьер Отье о срамном и

несрамном в половом акте).

* См. гл. X, XI.

* Г-жа Пале-Гобийяр в своей

неопубликованной диссерта-

ции подробно исследовала

этот вопрос. См. также по

поводу проблемы стыда

(связанного с традицией):

Riesman D. 1964; Rocher С.

Introduction à la Sociologie

générale. III, p. 43. См.,

наконец, «Песнь о Кресто-

вом походе» Гийома изТуде-

лы \ т. II, строфа 136 (1—3),

строфа 184 (33—36): понятие

paratge (цит. по: Пале-

Гобийяр).

II, 433, НО (сравнение с

проказой).

** II, 76. В качестве аргу-

мента a contrario достаточно

характерно замечание Пьера

Мори, обращенное к Арно

Сикру: пастух предлагает

последнему (шепотом и с

хитроумной целью вынудить

того выдать себя как донос-

чика) донести за плату на

Гийома Белибаста епископу

Фурнье. Пьер заявляет по

этому поводу: Арно, а да-

вай-ка оттащим этого

еретика в Сабартес! Нам

за это перепадет пятьде-

сят, а то и сто турских

ливров. С такими деньгами

мы сможем жить достой-

но, а то ведь этот муж-

лан (Белибаст), только и

делает, что ведет дурные

разговоры. Пятьдесят или сто

турских ливров — это доста-

точно, чтобы два человека

могли купить один или два

дома (соответственно сорок и

восемьдесят ливров). Этого

не хватит, чтобы жить, не

работая своими собственными

руками. Однако этого доста-

точно, чтобы жить достойно

(«honorifice»), владея соб-

ственностью, стоимость

которой соответствует сто-

имости дома. Ниже этого

уровня человек вынужден

терпеть взгляды свысока,

поскольку его «достоинство»

крайне невелико.

любовницах некая Гийеметта из Коссу, а потом племянница

той Гийеметты, Гайярда, которая была к тому же служан-

кой в доме Раймона. Вот большой грех!

— Да вовсе нет! Нет в том никакого греха,— возража-

ет Айкар Боре из Коссу, участвующий в разговоре,— и собесед-

ники тут же обзывают его крестьянином (= неотесанным муж-

ланом [III, 346-347]).

Продолжая гнуть свою линию, Айкар Боре мог бы назвать

постыдным (пусть и не греховным) «инцест», в котором упре-

кали распутного Планиссоля. Белибаст, во всяком случае, охотно

подписался бы под подобной формулировкой: «святой муж», от-

брасывая теологическую скорлупу греховности, без труда вылу-

щивал из нее антропологическое ядрышко позора и главенствую-

щую заботу о репутации в глазах соседей *.

Понятие позора связано с системой ценностей, доминирую-

щей в верхней Арьежи и за ее пределами, на всех иберо-пире-

нейско-окситанских территориях. Я уже упоминал об относитель-

но требовательном понимании женского достоинства по отно-

шению к супружеству и к роду; это понимание относится скорее

к благородной, чем к крестьянской среде, тем не менее оно изве-

стно простым женам земледельцев

. В этом контексте необходи-

мо также упомянуть аристократический paratge

, воспетый тру-

бадурами*. На другом конце социальной лестницы, или скорее

на краю пропасти презрения, понятие позора может сопутство-

вать социальной отверженности, порой даже неприкасаемости,—

последняя распространяется на прокаженных и еретиков, вынуж-

денных носить желтые кресты К Я порой вешаю свои желтые

кресты на какую-нибудь сливу... Это такой стыд (verecundia),

что я стараюсь, как могу, носить их пореже,— говорит один

каменотес из Акса. Не углубляясь в этот вопрос далее, отметим,

что бедность, потеря своего дома, экономическая несостоятель-

ность или просто нисходящая социальная мобильность могут стать

источником стыда, «смущения» и потери достоинства **,— дей-

ствительно, они могут значительно уменьшить уважение со сто-

роны соседей. Меня вообще-то мало уважают в Сабартесе,

поскольку я беден,— говорит Арно из Бедельяка. Я обнищал

и в своих краях вечно стыжусь, а все по вине моей матери,

из-за которой я потерял свой осталь,— говорит Арно Сикр.

Эти тексты тем более интересны, что они выявляют амбивалент-

ный характер бедности. Когда она является фактической (слу-

чай Сикра и Арно из Бедельяка), она — источник стыда. Но в

качестве идеала, либо когда она является самоцелью в рамках ас-

кетической жизни, бедность оказывается явлением положитель-

ным. Здесь очевидное противоречие, связанное с контрастом

между религиозной и социальной практикой. Аналогичную уста-

новку, одновременно позитивную и негативную, можно сегодня

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

436

* III, 57 (Арно из Беделья-

ка): II. 21, 29 (Сикр).

' Простая крестьянка-

служанка из Монтайю кля-

нется своей головой (старая

средиземноморская традиция:

Мф. 5:36), кладя на нее руку:

головой клянусь, кто-то за

это поплатится (I, 314);

пастухи из Монтайю клянут-

ся в помощи друг другу для

отмщения на хлебе и вине

(II, 171); одну женщину

обвиняют в том, что на мель-

нице она поклялась на муке,

что держала в руках, что не

верит в воскрешение (I, 156).

Во всех этих случаях просто-

народье клянется на каких-то

частях своего тела или на

пище, для этого тела пред-

назначенной. В более образо-

ванной среде, благородной

или буржуазной, клянутся на

календаре (в котором, веро-

ятно, есть текст Евангелия)

или же, разумеется, на Еван-

гелии (перед инквизитором),

см.: III, 397, 253 et passim.

Можно также просто «пообе-

щать» (часто нарушаемые

обещания: I, 456) или пообе-

щать по доброй вере (Беат-

риса де Планиссоль, I, 308).

Катары, в том числе Бели-

баст, враждебно настроены по

отношению к клятвам (II, 52;

III, 117, 202), ссылаясь на

аргументы, изложенные в

Евангелии от Матфея

(Мф. 5:34-36). Ср.: Rapp,

р. 160. Отметим с точки

зрения генезиса проблемы,

что клятва приобретает боль-

шое значение в этом регионе

как действие юридического

характера с XI в., с «феода-

лизацией» восточных Пире-

неев (Bonassie, V, р. 851).

* Отметим по этому поводу,

насколько ереси XIV в.,

включая альбигойство,

отличаются в этом отноше-

нии от возникшего позже

протестантизма, столь силь-

но склонного (см. случай

Севенн

) к интериориза-

ции этики и ценностей, в

том числе среди самых

простых верующих.

обнаружить у некоторых интеллектуалов по отношению к обще-

ству потребления.

Наконец, само собой разумеется, что в этом мире внешне-

ориентированных ценностей достоинство можно потерять, а по-

зор обрести, при нарушении или искажении клятвы, произнесен-

ной перед другими. Меня вообще мало уважают, раз я беден,—

говорит уже цитированный Арно из Бедельяка.— И меня еще

меньше бы уважали в Сабартесе, если б узнали, что я стал

клятвопреступником. Да вдобавок, я боюсь, что согрешил

бы *. Отметим интересную градацию: сначала — потеря уваже-

ния в случае возможного клятвопреступления, на втором месте —

менее важный недостаток уважения, связанный с бедностью, на

третьей позиции, наконец,— христианская боязнь греха, занима-

ющая последнее место в заботах человека, отказывающегося пре-

ступить клятву.

Неверность данному слову или доброй вере (I, 308) вызы-

вает, таким образом, позор. Это тем более постоянная угроза, что

в Сабартесе и в Монтайю легко дают клятвы, как только речь зай-

дет о более или менее важной проблеме

Внешняя ориентация ценностей * неотделима от морали, ос-

нованной на соседстве и на отношениях взаимности: вы беспо-

коитесь по поводу вашей репутации в глазах соседей и вы испы-

тываете порой обоснованные опасения, что они объединятся про-

тив вас. Более конкретно: вы не должны травить, то есть

позволять вашему стаду вытаптывать чужое хлебное поле, сосед-

ствующее с вашим выгоном. Не рвите траву (имеется в виду —

чтобы дать ее вашей скотине) на чужом поле; равно как не бро-

сайте на чужое поле (сорную) траву, что вы собрали, про-

палывая собственное поле,— говорят в Сабартесе (II, 107). Эти

правила тем более строги, что их часто нарушают, в частности —

пастух Пьер Мори. Рекомендации, направленные на поддержа-

ние добрососедских отношений, тем более настойчивы, что зача-

стую эти отношения на деле весьма дурны.

Более того, от человека требуется, особенно если он принад-

лежит к условной элите деревни или края, чтобы он был не про-

сто хорошим соседом, но и соседом вежливым, curialis. Он дол-

жен любить и уметь отпускать шутки, вызывающие раскаты смеха

и способствующие более тесному общению. Именно подобные

качества обеспечили в Монтайю успех таким людям, как Понс

Бай и «совершенный» Гийом Отье, неутомимый танцор. У пос-

леднего было воистину все, чтобы нравиться: добрая жена, дети,

богатство и веселый нрав, к чему необходимо добавить красоту

его супруги (I, 313). Разумеется, этот благоприятный образ —

Гл а в а XXIV

Позор и преступление

437

* По всему параграфу: I,

455; II, 106, 107 (Гийом

Отье как добрый и веселый

товарищ, который умеет

хорошо танцевать); II, 107

(трава и чужое поле); II,

420; III, 193 (позитивные

стереотипы: общительность,

ум, благородство...); II,

362, 367 (проблема потравы

и добрососедства; см. также

о П. Мори выше); I, 386

(уважение к чужому имуще-

ству); III, 365; II, 62 (про-

блема отношений

взаимности).

' Проблема внешнеориен-

тированной системы ценнос-

тей, в большей мере опира-

ющейся на чувство стыда,

чем на внутреннюю дисцип-

лину, может также быть

рассмотрена в свете поведе-

ния местного населения по

отношению к лжи и не-лжи.

«Добрых людей» считают в

Монтайю необычными

фигурами, поскольку они не

лгут. Обычные люди,

напротив, лгут с легкостью,

если не связывают себя

клятвой, данной другому

человеку (ср. случай Арно

из Бедельяка). В этой

области также внешняя

ориентация ценностей пре-

валирует.

ум, общительность, смех и улыбка — чаще является ethos теоре-

тических ценностей, чем habitus повседневной жизни. Для того,

чтобы добиться в деревне успеха в этом «железном веке», необ-

ходимо порой проявлять цинизм, грубость и окситанскую прямо-

ту в стиле Пьера Клерга,— в той же, если не большей степени,

что и обходительность и уважение к ближнему, свойственные Гий-

ому Отье *.

Можно даже не останавливаться подробно и вновь на том,

насколько этика стыда

и соседства связана с фундаментальным

феноменом domus, который, как и везде в этой книге, рассматри-

вается одновременно как семейная ячейка (жена, дети и т. д.) и

как строение. Все споры по поводу позорного завязываются вок-

руг проблемы инцеста, нарушающего прежде всего относящееся

к семье табу. Что касается привлечения к рассмотрению вопроса

соседей, то оно самым очевидным образом связано с близким рас-

положением домашних строений и засеянных или предназначен-

ных для выпаса земельных участков.

Продолжая анализ за пределами этих предварительных за-

мечаний, можно ли сказать, что монтайонское и сабартесское об-

щество является криминальным? В том, что касается воровства и

«преступлений против имущества», экстериоризованная этика ос-

таля, предписывающая взаимное уважение владений, дает, судя

по всему, довольно успешные результаты. На исповеди люди об-

виняют друг друга лишь в мелком воровстве, таком, как кража

фруктов или овса. Пьер Отье или Белибаст строго отчитывают

Пьера и Жана Мори за те редкие случаи, когда пастухи приби-

рают к рукам жирную ярочку или трех чужих овец, затесавшихся

в их стадо. В Орнолаке отмечен случай кражи вещей (или де-

нег?) — за помощью обращаются к Деве Марии Монгозийской.

На ярмарке всегда есть риск, что у вас стянут сукно (I, 156—157).

В текстах случайно упоминаются какие-то фальшивомонетчики

и разбойники с большой дороги (но здесь так мало больших до-

рог и так мало монеты...). В самом Монтайю все друг друга зна-

ют, чужаков тут же обнаруживают; «преступления против иму-

щества», таким образом, почти отсутствуют. Разумеется, взаим-

ное доверие не является полным, и двери домов могут закрываться

на ключ. Также можно отметить потраву полей овечьими стада-

ми или путниками, которых вяло призывает к порядку деревенс-

кий сторож посевов; бедные местные побирушки с легкостью

«одалживают» овса, дров или сито у соседки или родственницы,

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

438

* В целом по параграфу:

III, 35, 38 (список грехов);

II, 423; III, 179 (перемеши-

вание стад и неправедный

«увод» чужих овец);

гл. XXI (кража в Орнолаке

и «конфискации»). По-

видимому, в Белькере (ми-

ниатюрный «город» в земле

Соль) существуют профес-

сиональные воры (I, 488);

II, 244: упоминание (сде-

ланное человеком, который

родом из диоцеза Кагор) о

бандитах на дорогах; ср.

также: II, 123 (вероятный

фальшивомонетчик, неза-

конный сын монаха).

' Аналогичная ситуация

характерна для других

регионов. См.: Mollat.

Etudes..., II, p. 535-536.

не всегда спросив ее согласия. Все эти шероховатости не опровер-

гают общего факта: в целом в нашей деревне с уважением отно-

сятся к чужому имуществу.

Могущественные люди округи, конечно, допускают серьезные

нарушения этого принципа: Клерги или Азема конфискуют поле или

стадо, принадлежащие более слабому. Но эти конфискации теорети-

чески имеют под собой «законную» базу: они осуществляются от име-

ни байля, графа или шателена под предлогом борьбы с ересью, скры-

вающим местные конфликты между группами. «Воровство» в дан-

ном случае очевидно, но оно не является самоцелью, оно не

осуществляется ради украденного, как это происходит ныне в наших

городах, где преступления против имущества цветут столь буйным

цветом: на практике и с точки зрения права оно является лишь стра-

тегическим этапом или средством в битве

между

domus с целью зах-

вата власти *. Прудон в этих обстоятельствах сказал бы, что

сеньо-

рия и байлия — это кража

. Отвратительная кража, но не явля-

ющаяся «нелегальной» согласно букве, если и не духу, обычного права.

В сравнении с относительной безвредностью «преступлений

против имущества», взятых сами по себе, преступное посягатель-

ство против личности, или, скажем кратко,

насилие,

носит в на-

ших местах гораздо более тяжелый характер. Опирающаяся на

domus мораль в рамках повседневной жизни с относительным и

условным уважением воспринимает чужое имущество, но, напро-

тив, вдохновляет по важным поводам на месть. И недостатка в

поводах нет. Месть становится особенно опасной, когда богатый,

могущественный или знатный

осталь мстит осталю бедному.

С этой точки зрения невозможно недооценить риск, связанный

для нижестоящих с возможными угрозами со стороны местных

сеньоров и особенно их байля.

Список злодеяний могущественных людей, с учетом статис-

тической беспомощности наших источников, по определению ока-

зывается преувеличенным или, скорее, преувеличивающим. По

отношению к элите они выставляют на передний план злодеяния

преступного меньшинства и оставляют в тени бездействие и неаг-

рессивность невинного большинства. Этот список, тем не менее,

достаточно эффектен

, особенно если сравнить его с современ-

ными данными о преступлениях против личности в XIX—

XX веках. Они

будут

совершаться

grosso

modo представителями

низших классов, а не элитой, какой бы она ни была.

В Монтайю Клерги, байль и кюре, какое-то время держат

деревню «в кулаке»; они законно вырывают язык Мангарде Мор

в наказание за обвинение (справедливое), выдвинутое ею против

них. Клерги, по-видимому, замешаны и в убийстве (беззаконном!)

Глава XXIV Позор и преступление

439

* Действие в отношении

Мор, вероятно, является

«легальным», будучи совер-

шено с использованием

полномочий байля Бернара

Клерга. В убийстве Лизье

нет ничего «легального».

* II, 65, 423. О преступных

деяниях господ де Жюнак

см. свидетельство Б. Мар-

ти: III, 253-295, in fine; см.

также: III, 155 (убийство,

совершенное молодым и

богатым Г. Белибастом).

Арно Лизье, фанатичного католика и врага их группы *. Нужно

оговориться, что при этом убийстве они опирались на сообщни-

чество, пассивное или деятельное, большинства жителей дерев-

ни, симпатизирующей альбигойству. В Жюнаке сеньоры и шате-

лены деревни, господа де Жюнак, собственными руками или

руками своих подручных душат кузнеца Пьера Марти, заподоз-

ренного в доносе на них как на катаров. После этого, смыв грех

ереси убийством возможного доносчика, господа де Жюнак мо-

гут позволить себе роскошь вновь стать добрыми католиками, по-

скольку отныне никто не осмеливается сказать против них и сло-

ва! В целом доносчики рискуют быть — а иногда и оказывают-

ся — убитыми выжившими членами семей, ставших их жертвами:

одного соглядатая бросают вниз с моста, другому угрожают той

же участью К

Совершенные самими могущественными людьми или их пре-

данными слугами преступления «элиты» не всегда жестоко кара-

ются. Куда там! В течение долгих лет Клерги оставались абсо-

лютно безнаказанными благодаря своим высоким каркассонским

связям. Планиссоли, близкие родственники любезной Беатрисы,

также не были чисты как снег. Они даже совершили, как и де

Жюнаки, убийство путем удушения. Жизнь их от этого хуже не

стала, о чем можно судить по следующему диалогу.

— Раймон де Планиссоль совершил и вправду тяжкий

грех,— заявляет Раймон Бек из Коссу Айкару Боре, сообщнику

Планиссолей,— в тот день, когда он задушил и убил Пьера

Плана, которого потом и закопал в саду у своего отца, Понса

де Планиссоль. И уж никак негоже было Раймону утяже-

лять свой грех, лишив девственности Гайярду, свою собствен-

ную служанку!

— Оно конечно,— отвечает Айкар Боре,— мы вдвоем, я

и Раймон, того человека убили и похоронили в неосвященной

земле. Да только ни я, ни Раймон греха не боимся. Мы ведь

во всем признались прокурору графства Фуа, Гийому Курте-

ту, с ним мы и уладили это дело (III, 347).

Уладили с помощью денег — дали взятку? Это вполне воз-

можно. Гийом Куртет, мы знаем это благодаря другому свидете-

лю, был продажен (III, 381).

Оставаясь относительно безнаказанными, смертоубийствен-

ные преступления некоторых представителей элиты усугублялись

инквизиторской репрессивной конъюнктурой. Сильные убивали

или приказывали убить, располагая социальным преимуществом,

чтобы избежать доносов, заключения и смерти. Убить или быть

убитым.

Независимо от этого необходимо отметить и другой источник

связанных с насилием, порой кровавых правонарушений: пастухи

весьма склонны к дракам между собой или с населением, через чьи

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

440

* См. гл. XXVI-XXVII.

t См. гл. II.

* Arrighi P. Histoire de la

Corse, Toulouse, 1971,

p. 275: 900 убийств в год на

120 ООО жителей «Прекрас-

ного острова» между 1683 и

1715 гг.

земли они проходят,— дракам, которые в исключительных случаях

могут привести к человеческой смерти. Но у нас нет никаких убеди-

тельных оснований считать, что существует глубинный антагонизм

между оседлыми жителями и кочующими пастухами.

Заключая этот обзор различных причин убийств или почти со-

стоявшихся убийств, следует оставаться осторожным: Монтайю —

это не Чикаго; представители народных слоев Сабартеса не занима-

ются систематически насилием над ближними и кровопусканием.

Сами преступления людей могущественных частично объясняются

духом насилия и нетерпимости, который возвышает культура элиты

тех времен; однако эти преступления отягощаются, их число увели-

чивается за счет исключительной ситуации, связанной с инквизитор-

ским террором. В любом случае, как мы увидим, мысль об убийстве

наталкивается на очень сильное сопротивление, которое создают табу

этой эпохи. Отправить кого-нибудь на тот свет — не раз плюнуть.

Убийство остается делом страшноватым, особенно для людей из низ-

ших классов, которые, в отличие от знатных и богатых, не заботятся

о ценных и значительных семейных связях. В общем, прикончить

человека означает лишить его могилы в освященном месте, а также —

уж это-то наверняка — отказать ему в последних таинствах, обычно

предшествующих смерти. Это значит обречь душу покойного на ски-

тания, а то и на адские муки, не позволить ей найти покой, если не

счастье, который полагается ей на том свете *. Быть может, это даже

станет препятствием для последующего воскрешения. Но в таком слу-

чае покойник, оказавшийся в столь досадном положении, заявляет

urbi et orbi

о своем недовольстве. И как заявляет! Когда убили Ва-

лентина Барра,— рассказывают женщины и мельник из Акс-ле-

Терма,— начался такой шум и грохот на кладбище Акса по

ночам, что священники из тех мест уже не смели ни ложить-

ся спать в церкви, что как раз рядом с кладбищем, ни выхо-

дить из нее (I, 151, 156).

Итак, прежде чем убить человека, нужно дважды подумать.

Между угрозами и действием — целая пропасть, которую не так

легко перейти. Безусловно, семейные структуры, в основе которых

находится domus, вдохновляют на своего рода вендетту, часто боль-

ше символическую, чем кровавую

. Но мы не на Корсике 1680—

1720 годов, где выстрелы из аркебуз будут раздаваться тут и там как

праздничные фейерверки и где всякий год каждый сотый житель

острова, или около того, будет погибать насильственной смертью

(действительная доля составляет 0,75 процента*). В Монтайю от-

ношение числа убийств к числу жителей бесконечно меньше: на про-

тяжении жизни одного поколения в этой деревне, насчитывающей

250 жителей, зарегистрировано одно-единственное убийство (годо-

вое соотношение 0,013 процента). Это соотношение (подсчитанное

на основе явно недостаточной «статистической» базы), возможно,

несколько превышает аналогичную величину, отно^щуюся к наиболее