Курочкина Г.И. Философия социально-гуманитарных наук
Подождите немного. Документ загружается.
методологические трудности, возникающие при этом, носят в
определенном смысле противоположный характер, что
особенно проявляется в становлении и выборе абстракций.
Литературоведение опасается «завысить» уровень
абстракций, поскольку в отличие от универсальности
философских формулировок его понятия отражают
конкретные особенности явлений. Теория познания, в свою
очередь, должна уйти с предельно абстрактного логико-
материалистического уровня познания, но должна избегать не-
оправданного «снижения» уровня абстракции, приводящего к
«психологизации», растворению в конкретных свойствах,
личностных особенностях субъекта познания, поскольку здесь
таится опасность вообще утратить возможность обобщения, т.
е. самой специфики гносеологического подхода.
Итак, проблема состоит в нахождении грани, меры,
формы синтеза абстрактного и чувственно-конкретного.
Эта тема фундаментальна и вечна, хотя
проблематизируется по-разному, что подтверждается не
только приведенными выше исследованиями, но и другими
обращениями к авторам европейского Средневековья и
Возрождения. Так, исследователи творчества Данте - поэта,
теолога, философа - видят трудности понимания его
творчества именно в двойственной - поэтической и
философской природе последнего, порождающей, в частности,
проблему абстракций в его произведениях. «Если подойти к
оценке мировоззрения Данте лишь с абстрактно-рассудочных
позиций, отвлекаясь от художественно-поэтического строя,
его произведений, сводя образную ткань «Божественной
комедии» к аллегорической символике, - рассуждает
исследователь, - то возникает реальная опасность превратить
творчество итальянского поэта не более чем в
нравоучительную конкретизацию традиционных
схоластических догматов, в поэтическое воплощение
теологических понятий» /33, с.76/.
123
В философских текстах, создаваемых по идеалам
естествознания, часто упускается из виду, что создание
абстракций возможно не только формально-логическими
средствами, но и с помощью различных используемых в
гуманитарных науках средств: метафор, аналогий, повторов
или умолчаний, аллегорий, символов, «возвышения» стиля,
применения установки-стереотипа, создания эмоционального
настроя с помощью самого построения текста, способа
изложения и т. п. Все эти и близкие к ним гуманитарные
средства широко используются в герменевтике,
феноменологических, экзистенциалистских текстах и должны
быть освоены в философии познания.
2.4.5. Интерпретация как научный метод и базовая
процедура познания
Интерпретация - одна из фундаментальных операций
познавательной деятельности субъекта, общенаучный метод с
правилами перевода формальных символов и понятий на язык
содержательного знания. В гуманитарном знании это широко
применяемая процедура истолкования текстов, изучаемая в
семантике и эпистемологии понимания.
Наиболее обстоятельно интерпретация разрабатывалась
как базовое понятие герменевтики, которая занимается
правилами истолкования текстов, представлениями о
понимании и интерпретации как фундаментальных способах
человеческого бытия. В. Дильтей, объединяя общие принципы
герменевтики и разрабатывая методологию исторического
познания и наук о культуре, показал, что связь переживания и
понимания, лежащая в основе наук о духе, не может в полной
мере обеспечить объективности, поэтому необходимо
обратиться к искусственным, спланированным приемам.
Именно такое планомерное понимание «длительно
запечатленных жизнеобнаружений» он называл
124
истолкованием, или интерпретацией. Понимание части
исторического процесса возможно лишь через его отнесение к
целому, а универсально-исторический обзор целого
предполагает понимание частей. Хайдеггер дал блестящие
образцы интерпретации филологических и философских
текстов Анаксимандра, Декарта, Канта и других, вместе с тем
он совершил «онтологический поворот» и вывел гер-
меневтическую интерпретацию за пределы анализа текстов.
Он различил первичное безотчетное (дорефлексивное)
понимание как сам способ бытия человека, тот горизонт
предпонимания, от которого никогда нельзя освободиться, и
вторичное понимание, возникающее на рефлексивном уровне
как философская или филологическая интерпретация.
Вторичная интерпретация коренится в первичном
предпонимании; всякое истолкование, способствующее
конечному пониманию, уже обладает предпониманием
истолковываемого. Отсюда особая значимость предзнания,
предмнения для интерпретации, что в полной мере осознается
в дальнейшем Гадамером, утверждавшим, что «законные
предрассудки», отражающие историческую традицию,
формируют исходную направленность нашего восприятия,
включаются в традиции и поэтому являются необходимой
предпосылкой и условиями понимания, интерпретации. В
целом в герменевтике, поскольку она становится
философской, расширяется «поле» интерпретации, которая не
сводится теперь только к методу работы с текстами, но имеет
дело с фундаментальными проблемами человеческого бытия в
мире. Интерпретация элементов языка, слова также изменила
свою природу, поскольку язык рассматривается не как продукт
субъективной деятельности сознания, но, по Хайдеггеру, как
то, к чему надо «прислушиваться», как «дом бытия», через
который говорит само бытие. Для Гадамера язык предстает как
универсальная среда, в которой отложились предмнения и
предрассудки, именно здесь осуществляется понимание, и
способом этого осуществления является интерпретация.
125
Временная дистанция между текстом и интерпретатором
рассматривается им не как помеха, но как преимущество
позиции, из которой можно задать новые смыслы сообщениям
автора текста (см. 2.2, 2.3, 2.4.4).
Возможность множества интерпретаций ставит проблему
истины, правильности, гипотетичности интерпретации;
обнаруживается, что вопрос об истине не является более
вопросом о методе, но становится вопросом о проявлении
бытия для понимания. Отмечая этот момент, П. Рикёр, чьи
идеи лежат в русле «онтологического поворота», предлагает
такую трактовку интерпретации, которая соединяет истину и
метод и реализует единство семантического, рефлексивного и
экзистенциального планов интерпретации. Он полагает, что
множественность и даже конфликт интерпретаций являются не
недостатком, а достоинством понимания, выражающего суть
интерпретации, и можно говорить о текстуальной полисемии
по аналогии с лексической. В любой интерпретации
понимание предполагает объяснение, которое развивает
понимание.
Прежде всего - это фундаментальный метод работы с
текстами произведений как особого рода знаковыми
структурами. Текст открыт для множества смыслов,
существующих в системе социальных коммуникаций. Он
предстает в единстве явных и неявных, невербализованных
значений, буквальных и вторичных, скрытых смыслов.
Понимание трактуется как искусство постижения значения
знаков, передаваемых одним сознанием другому, тогда как
интерпретация, соответственно, - как истолкование знаков и
текстов, зафиксированных в письменном виде (П. Рикёр).
В XIX веке переход от частных герменевтик к общей
теории понимания вызвал интерес к вопросу о
множественности типов интерпретации, представленных во
всех гуманитарных науках. Были выделены грамматическая,
психологическая и историческая интерпретации, обсуждение
сути и соотношения которых стало предметом как филологов,
126
так и историков. Грамматическая интерпретация
осуществлялась по отношению к каждому элементу языка,
самому слову, его грамматическим и синтаксическим формам
в условиях времени и обстоятельствах применения.
Психологическая интерпретация должна была раскрывать
представления, намерения, чувства сообщающего, исходя из
содержания сообщаемого текста. Историческая интерпретация
предполагала включение текста в реальные отношения и
обстоятельства его создания.
Эпистемология интерпретации в гуманитарном знании и
герменевтике развивалась также в направлении выяснения
канонов интерпретации, обоснованности и неопределенности,
соотношения ее с критикой и реконструкцией. В качестве
канонов утверждались, в частности, принцип автономии
объекта, его воспроизведение в целостности внутренних
связей и в рамках интеллектуального «горизонта»
интерпретатора. Теорию обоснования интерпретации
предложил английский филолог Е. Хирш, опираясь на работы
лингвистов, герменевтиков и философов науки. Выступая «в
защиту автора», он выявил наиболее острые аспекты этой
проблемы. Если значение текста меняется не только для
читателя, но даже для самого автора, то можно ли считать, что
«изгнание» авторского значения текста - это нормативный
принцип интерпретации?
Если текстуальное значение может изменяться в любом
отношении, то как отличить обоснованную, законную
интерпретацию от ошибочной; можно ли полагать, что не
имеет значения смысл, вкладываемый автором, а значит
только то, что «говорит» его текст? Последняя проблема
особенно трудна для решения, так как авторский смысл в
полной мере не доступен, а автор сам не всегда знает, что он
имел в виду и хотел сказать, создавая конкретный текст.
В подтверждение этого Хирш напоминает известное
место из «Критики чистого разума», где Кант, размышляя о
Платоне, заметил, что мы иногда понимаем автора лучше, чем
127
он сам себя, если он недостаточно точно определил понятие и
из-за этого «говорил или даже думал несогласно со своими
собственными намерениями».
Хирш утверждает, что все понимание «культурных
сущностей» прошлого и настоящего, их интерпретация есть в
той или иной степени создание, конструирование, поэтому мы
никогда не можем быть уверены, что правильно поняли и
интерпретировали тексты как прошлого, так и настоящего, они
всегда остаются открытыми.
Понимание природы обоснованности интерпретации
предполагает предварительное решение таких
методологических проблем, как соотношение понимания,
интерпретации и критицизма; принципы обоснования, его
логика, а также методы, каноны, правила, наконец,
объективность интерпретации, свое видение которых
предложил Хирш. Значение методологических принципов
возрастает, если обратиться к более узкой сфере - научному
или научно-философскому тексту, подлежащему
интерпретации историком.
Достаточно свободная деятельность субъекта-
интерпретатора в гуманитарном знании и сфере искусства, где
интерпретация широко используется, вызывает к ней
критическое отношение. Наиболее ярко оно представлено
современной американской писательницей и исследователем
культуры С. Зонтаг в эссе «Против интерпретации» (1966).
Она отрицательно оценивает роль интерпретации в искусстве
и культуре, утверждая, что произведение искусства должно
быть показано таким, каково оно есть, без объяснения, что оно
значит. Необходимо стремиться к «дотеоретическому
простодушию», когда искусство не нуждается в оправдании
интерпретатора.
По мнению Зонтаг, одна из причин появления
интерпретации - необходимость примирить древние тексты с
«современными» требованиями. Так, грубые черты Гомерова
Зевса и его буйного клана перевели в план аллегории;
128
исторические сказания Библии были истолкованы как
«духовные парадигмы»; сорокалетние скитания евреев в
пустыне - как аллегория освобождения, страданий и спасения.
Были осуществлены талмудистские и христианские
«духовные» толкования эротической «Песни песней».
Интерпретация предстает как стратегия сохранения старого
ценного текста, стремления надстроить над буквальным
текстом почтительный аллегорический. Зонтаг полагает, что
современный стиль интерпретации - раскопать то, что за
текстом, найти истинный подтекст. Знаменитые и влиятельные
доктрины - марксистская и фрейдистская - это развитые
системы герменевтики, агрессивные теории интерпретации.
Наблюдаемые феномены берутся в скобки, и найти под ними
истинное содержание, скрытый смысл - значит истолковать,
переформулировать явление, найти ему эквивалент.
Оценка интерпретации должна быть исторической: в
одних культурных контекстах она освободительный акт, в
других - это деятельность реакционная, трусливая и
удушающая. Именно последняя, по Зонтаг, господствует
сегодня, «интерпретаторские испарения вокруг искусства
отравляют наше восприятие», интерпретация «укрощает»
произведение, делает искусство «ручным, уютным»,
подлаживает под вкусы обывателя.
«Трудные» авторы, такие, как Кафка, Беккет, Пруст,
Джойс и другие, «облеплены интерпретаторами как
пиявками», «покрыты толстой штукатуркой интерпретаций».
В современной культуре, подорванной гипертрофией
интеллекта, интерпретация - это месть интеллекта искусству,
миру, потому что истолковывать - значить иссушать и
обеднять мир, превращать его в «призрачный мир смыслов».
Желание «спастись» от интерпретаций породило неприязнь к
содержанию в его традиционном понимании, отсюда
абстрактное искусство, символизм и формализм. Выход Зонтаг
видит в чистоте, непосредственности, прозрачности
произведений искусства. «Прозрачность означает - испытать
129
свет самой вещи, вещи такой, какова она есть». Достойное
уважения, но наивное и утопическое стремление Зонтаг
«искоренить» интерпретацию, как представляется, сродни вере
наивно-реалистической философии в возможность познать
вещь «как она есть на самом деле», вне контекста и культурно-
исторических особенностей. Но в отличие от познания, где
невозможно освободиться от «тени» познающего человека, в
искусстве спасение есть всегда - обращение к самому
произведению без посредников-интерпретаторов... для того,
чтобы интерпретировать его самому.
Проблему интерпретации, а также соотношения
интерпретации и ценностей рассматривал М. Вебер, следуя
идее «теоретического отнесения к ценностям», - в отличие от
их практической оценки. Он опирается на понятия
истолкования, интерпретирующего понимания,
интеллектуальной интерпретации, вчувствования и
существенно углубляет понимание проблемы в связи с
введением понятия целерациональности как деятельности,
рационально ориентированной на достижение целей. Им также
разработана концепция «понимающей социологии» с особым
типом интерпретации - интерпретации поведения и действий
человека. Для Вебера толкование языкового «смысла» текста и
его «ценностного» смысла - логически различные акты. При
этом вынесение «ценностного суждения» о конкретном
объекте не может быть приравнено к логической операции
подведения под родовое понятие. Оно лишь означает, что
интерпретирующий занимает определенную конкретную
позицию и осознает или доводит до сознания других
неповторимость и индивидуальность данного текста с этой
своей позиции. Интерпретация, или толкование, по Веберу,
может идти в двух направлениях: ценностной интерпретации и
исторического, причинного толкования.
Существуют различные возможности ценностного
определения объекта, при этом отношение к соотнесенному с
ценностью объекту не обязательно должно быть
130
положительным. Как полагает Вебер, если в качестве объектов
интерпретации будут, например, «Капитал» Маркса, «Фауст»
Гёте, Сикстинская капелла, «Исповедь» Руссо, то общий
смысл такой интерпретации будет состоять в том, чтобы
открыть нам возможные точки зрения и направленность
оценок. Вебер ставит проблему соотношения интерпретации,
норм мышления и оценок. Если интерпретация следует
нормам мышления, принятым в какой-либо доктрине, то это
вынуждает принимать определенную оценку в качестве
единственно научной в подобной интерпретации, как,
например, в «Капитале» Маркса, где речь идет о нормах
мышления. Однако в этом случае объективизированная
«оценка» марксовых норм мышления совсем не обязательно
является целью интерпретации, а уж там, где речь идет не о
«нормах», но о «культурных ценностях», это, безусловно,
было бы задачей, выходящей за пределы интерпретации.
Только у Вебера встречается мысль о том, что
интерпретация оказывает влияние на самого интерпретатора,
даже несмотря на возможное отрицательное суждение об
объекте. Она содержит и познавательную ценность, расширяет
«духовный горизонт», повышает его интеллектуальный,
эстетический и этический уровни, делает его «душу» как бы
более открытой к «восприятию ценностей». Интерпретация
произведения оказывает такое же воздействие, как оно само;
именно в этом смысле «история» предстает как «искусство», а
науки о духе - как субъективные науки, и в логическом смысле
речь здесь уже идет не об «историческом исследовании», но о
«мыслительной обработке эмпирических данных».
Интересным для теории интерпретации в целом и
выявления специфики ценностной интерпретации в частности
является осуществленное Вебером тонкое различение разных
видов и форм интерпретации. Он различал толкования
лингвистического смысла текста и толкования его духовного
содержания; историческое толкование и толкование как
ценностный анализ.
131
Вебер поясняет последние различия в видах толкования
на примерах писем И. Гёте Шарлотте фон Штейн и
«Капитала» Маркса. Оба эти объекта могут быть предметом не
только лингвистической, но и ценностной интерпретации.
Письма, скорее всего, будут интерпретированы
«психологически», а что касается Маркса, то будет
исследовано и соответственно интерпретировано идейное
содержание «Капитала» и идейное - не историческое -
отношение этого труда к другим системам идей, посвященным
тем же проблемам. Ценностный анализ, рассматривая объекты,
относит их к «ценности», независимой от какого бы то ни
было чисто исторического, каузального значения. Это
различие предстает как различие ценностной и каузальной
интерпретации, причем ценностный подход требует помнить,
что объект этой идеальной ценности исторически обусловлен,
что множество нюансов и выражений мысли окажутся
непонятными, если нам не известны общие условия:
общественная среда, исторический период, состояние
проблемы - все то, что имеет каузальное значение для писем
или научного труда.
Вебер рассматривал также соотношение «проблемы
ценностей» с противоположной ей проблемой «свободы от
оценочных суждений», в частности в эмпирических науках. В
отличие от Г. Риккерта, полагающего самостоятельное
«царство ценностей», Вебер считал, что выражение «отнесение
к ценностям» в науке является не чем иным, как философским
истолкованием того специфического научного «интереса»,
который господствует при отборе и формировании объекта
эмпирического исследования. Если объект рассматривается в
рамках ценностного анализа, т. е. интерпретируется в его
своеобразии и при этом имеют место предоценки, то подобная
интерпретация, будучи необходимой формой исторического
«интереса» к объекту, еще не составляет работу историка.
Вебер иллюстрирует эти положения примером изучения
античной, в частности греческой, культуры, столь значимой
132