Кожинов В.В. Происхождение романа

Подождите немного. Документ загружается.

древние мифологические сказания и отголоски исторических преданий,

но в центр произведения встает фигура рыцаря, совершающего

воинские и куртуазные подвиги. Как справедливо указывал А. Н.

Веселовский, рыцарский эпос «предполагает обособление поэта от

народного певца, ослабление интереса к общему эпическому преданию,

искание нового слова, новых тем и формы выражения. …Ланцелот и

Говэн, Тристан и Изольда и т. п. явились... носителями личного

рыцарского идеала»

Герои рыцарского эпоса освобождают города и страны от

враждебных сил, добывают сокровища и талисманы, завоевывают

сердца возлюбленных красавиц. И поскольку речь идет о героизации и

поэтическом воспевании рыцарства, в повествовании создается

величественный и полный чудес мир. Добиваясь своих целей, рыцарь

борется с великанами, волшебниками и чудовищами, преодолевает

действие сверхъестественных сил, обнаруживает нечеловеческую

стойкость, храбрость, выносливость. Те сказочные мифологические

образы, которые в предшествующем фольклоре были объектом

непосредственной веры, выступая как первоначальная форма

осознания природных и общественных сил, в рыцарских

повествованиях приобретают совершенно иной смысл и роль: они

служат собственно эстетическим целям, создавая

волшебнопоэтическую атмосферу, героизируя облик все побеждающих

рыцарей. В этом ореоле предстают образы титанов феодальных

добродетелей — воинской доблести, служения сеньору, средневекового

культа дамы, который также в конечном счете связан с официально-

политической сущностью рыцарства.

Этот рыцарский эпос в собственном смысле имеет реальную почву

для развития лишь до XIV — XV веков; позднее рыцарство перестает

быть действительным представителем всего общества, быстро приходя

к упадку и разложению. К этому времени в среде горожан складывается

франко-англо-немецкий сатириче-

А. Н. Веселовский. Избранные статьи. Л., Гослитиздат, 1939, стр. 12.

ский эпос о Лисе-Ренаре. Это произведение, которое также называется

романом, формируется аналогично рыцарскому эпосу — на основе

сказочного фольклора. Но здесь мифологические образы использованы

в совершенно иных эстетических целях. Перенося человеческие

действия в животный мир, «Роман Лиса» как раз осмеивает рыцарство.

Изданный в XIV веке, этот «роман» открывается вступлением, в

котором прямо указывается на его пародийный смысл:

Сказаний много, господа,

Есть про старинные года...

…………………………….

И как Тристан страдал, и как

Одолевал Роланда враг.

…………………………….

Но вам еще не говорили,

Какую ссору заварили

Коварный Лис и Изегрим...

Эта сатирическая сказка о рыцарях как бы «уничтожала»

рыцарскую героическую сказку, которую мы находим в поэмах

Кретьена де Труа или в огромном прозаическом повествовании Томаса

Мэлори. И действительно, эпоха рыцарского эпоса как такового к

середине XV века прекращается, хотя от нее и остаются навсегда

прекрасные образы Тристана и Изольды, Ларцифаля и Лоэнгрина,

рыцарей Круглого стола.

Однако уже на рубеже XV — XVI веков рыцарский эпос не только

возрождается в новом, глубоко преобразованном виде, но и получает

небывалую популярность и влияние. Распространение книгопечатания

делает эти обширные повествования достоянием широкого читателя.

На этом, втором, этапе своей истории «роман» (в традиционном

значении слова) уже не является, собственно, рыцарским эпосом, хотя

именно к этой стадии наиболее применим термин «рыцарский роман».

Это новый — ренессансный жанр.

Само рыцарство уже не существует как определенная и реальная

сила, да и обращены «рыцарские романы» XVI столетия вовсе не к

рыцарям. Возникает, в сущности, новый литературный жанр, который

только

опирается на образы и художественные средства средневекового

рыцарского эпоса, обращаясь также и к более ранним эпическим

формам — народным «chansons de geste» и античным поэмам.

Наибольшего развития этот жанр достигает не в классической стране

прежнего рыцарского эпоса — Франции, но в Испании и Италии.

Новый тип «рыцарского романа» неразрывно связан с эпохой

Возрождения, с ее великими путешествиями первооткрывателей

неведомых земель, социальными сдвигами и схватками, дерзким

авантюрным духом, пафосом всесилия человека, раскрепощением

сильных людских страстей и стремлений. Фабулы и формы рыцарского

эпоса явились очень удачной и близкой, лежащей под рукой почвой для

художественного воплощения этой новой героики.

В самом начале XVI века испанец Монтальво издает знаменитую

книгу об Амадисе Гэльском, за которой последовала целая серия

произведений этого рода, подробный перечень которых мы находим в

«Дон Кихоте» Сервантеса. Само имя «Амадис» означает «юноша

моря», и это как нельзя более соответствовало духу тогдашней

Испании. Подвиги и странствия героев этих повествований были

своеобразным художественным отражением реальных путешествий и

завоевательских походов: фантастические фабулы дышали

современностью. Один из солдат Кортеса, Диас дель Кастильо,

свидетельствовал в своей «Правдивой истории событий завоевания

Новой Испании», что, подступив к столице ацтеков, «мы были

поражены и говорили друг другу, что город этот походит на

описываемые в книге об Амадисе очарованные места»

. Сервантес в

«Дон Кихоте» точно выразил суть этих произведений, заметив, что

«они открывают... широкий и вольный простор, где перо может бежать

свободно, описывая кораблекрушения, бури, схватки, битвы...

Сочинитель волен показать, что он знает астрологию,

Цит. по кн.: К. Н. Державин. Сервантес. М., Гослитиздат, 1958, стр. 183.

что он и превосходный космограф, и музыкант, и в государственных

делах искушен...»

Словом, «рыцарские романы» этого периода обладают типичными

чертами ренессансной литературы. Консерватизм и невежество многих

позднейших исследователей породили совершенно ошибочное

представление о «рыцарских романах» этого времени как о нелепых,

бессмысленных россказнях чисто развлекательного свойства. Одной из

причин этого послужило поверхностное восприятие той критики

рыцарских повествований, которая содержится в «Дон Кихоте». Ниже

мы еще рассмотрим отношение Сервантеса к «рыцарским романам».

Сейчас достаточно напомнить, что устами своих разумных героев

Сервантес высоко оценивает того же «Амадиса Гэльского» и романы о

Пальмерине и Тиранте Белом.

Небывало широкое увлечение литературой, которое вызвали

ренессансные «рыцарские романы», закономерно породило —

очевидно, впервые в истории литературы — то, что мы теперь назвали

бы халтурой — бездарные и подражательные книги. Но лучшие

«рыцарские романы» по праву входят в сокровищницу искусства

Возрождения. Стоит отметить, что гораздо позже, в 1805 году, Гёте

признавался в письме к Шиллеру: «Чтобы не скучать, я стал читать

всевозможные книги и, между прочим, Амадиса. Мне поистине

стыдно, что я дожил до своих лет и знал это отличное произведение

только по написанным на него пародиям»

Кроме того, важно иметь в виду, что своих вершин этот

ренессансный жанр достиг не на путях прозаического повествования,

но в стихотворной форме, в поэме. Перечисляя «рыцарские романы» в

«Дон Кихоте», Сервантес высказывает самое глубокое уважение по

отношению к итальянским рыцарским поэмам Боярдо и Ариосто. В

XVI — начале XVII века именно эти произведения считались высшими

образцами «романа».

Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго дон Кихот Ламанчский. Пер.

Н. М. Любимова, т. 1. М., Гослитиздат, 1955, стр. 496 — 497. В дальнейшем цит. по

этому изданию.

Цит. по кн.: М. де Сервантес Сааведра. Дон Кихот. М. — Л., 1932, стр. LIV — LV.

В этом нет ничего удивительного: «рыцарский роман» и на первом

этапе своей истории использует стих, форму поэмы столь же часто, как

и прозу. В конечном счете стих даже более соответствовал

возвышенному, героическому содержанию жанра. Лишь в XVII веке, на

третьем этапе истории того литературного явления, которое

традиционно называлось «романом», проза становится

господствующей формой — во французской «прециозной» школе.

Теоретик прециозного «романа», епископ Юэ, говорит в своем «Письме

о происхождении романов» (1670): «В былое время под именем

романов разумели не только прозаические, но и, более того, романы,

писанные стихом: Джиральди и его ученик Пинья (итальянские

филологи XVI века. — В. К..) в своих трактатах de'Romanzi (то есть о

романе) имеют в виду лишь последние, указывая в образец на Боярдо и

Ариосто. В настоящее время преобладает другое понимание, и мы

называем романами вымышленные изображения любовных

приключений, написанные в прозе»

«Влюбленный Роланд» Боярдо и «Неистовый Роланд» Ариосто

создаются на рубеже XV — XVI веков. Это действительно высшие

образцы «рыцарского романа-поэмы» эпохи Возрождения. Темы и идеи

этого жанра получают здесь цельное и совершенное воплощение. В

этом же русле создает позднее свою рыцарскую поэму «Ринальдо»

(1562) Торквато Тассо, который в написанном через три года трактате

«Рассуждение о поэтическом искусстве и, в особенности, о

героической поэме» утверждает, что «рыцарский роман» однороден с

эпопеей и задача заключается лишь в придании этому роману стройной

классической формы поэмы.

Итак, в XVI веке «романами» называются обширные повествования

в прозе и стихах, которые в своих приключенческих и фантастических

«рыцарских» фабулах выражают героически-авантюрное содержание

эпохи. Эти «романы», — которые уже принципиально

Цит. по кн.: А. Н. Веселовский. Избранные статьи. Л., 1939, стр. 17.

отличаются от первого этапа истории «романа», от собственно

рыцарского эпоса, — и имеет в виду, например, Сервантес. Так же

широко — от многотомного прозаического повествования об Амадисе

до тщательно отшлифованных поэм Боярдо и Ариосто — понимают

«роман» и теоретики того времени. И не только того времени. В уже

цитированном объемистом труде В. В. Сиповского «Очерки из истории

русского романа» очень полно отражена трехвековая история изучения

романа — от Юэ и Тредиаковокого до Морилло и Стороженко. В

разделах о «рыцарском романе» здесь правомерно рассматривается

единый жанр эпохи Возрождения, включающий в себя прозаические и

стихотворные формы, — жанр чудесного и авантюрного повествования

о необыкновенных подвигах и путешествиях. Жанр, который -не

претендует на достоверность: Сервантес исходит из того, что в

реальность происходящих в романе событий и выступающих в нем

героев может поверить только наивный крестьянин или безумец.

К XVII веку этот жанр приходит в упадок в силу кризиса самой

«исторической ситуации» Возрождения; эпоха всеобщего

революционного переворота, великих открытий и потрясений

завершается. («Рыцарские романы» ренессансного типа уже не могут

больше возникать — и, конечно, вовсе не потому, как наивно объясняли

некоторые исследователи, что Сервантес «убивает» эти романы своим

«Дон Кихотом». В XVI веке «рыцарские романы» выражали открытую

героику и захватывающую авантюрность самой реальной жизни

больших масс людей; теперь же, в эпоху начавшегося подъема

абсолютистского государства, это содержание теряет жизненную почву.

Сам Сервантес уже после «Дон Кихота» пытается создать

«идеальный», очищенный от преувеличений «рыцарский роман»

«Персилес и Сихизмунда», но это произведение не имеет успеха.

Начинается третий этап в истории того литературного явления,

которое первоначально связано с именем «роман». Речь идет о

короткой, заканчивающейся уже в XVIII веке жизни «галантно-

героического ро-

мана», представленного повествованиями Гомбервиля, Скюдери, ла

Кальпренеда во Франции, фон Лоэнштейна, Циглера, фон

Гофмансвальдау в Германии и т. д. Эта повествовательная линия опять-

таки существенно отличается от предшествующего ренессансного

«рыцарского романа», хотя в ней и развиваются односторонне

некоторые характерные тенденции — перенесение действия в

условный легендарно-исторический мир, нагромождение сложных

авантюр, изображение экзотической и роскошной обстановки, обилие

исторических и географических рассуждений.

Прежде всего это, так сказать, специфическая литература

придворной аристократии, причем аристократии периода упадка, когда

последняя уже не играет самостоятельной общественно-исторической

роли, сохраняя лишь внешний блеск и видимость власти. Поэтому и

искусство отмечено печатью эфемерности: оно представляет

иллюзорный мир подвигов и приключений, который призван заслонить

реальное бессилие и ничтожность. Но, естественно, в этом

искусственном воодушевлении нет уже и следа той дерзости и размаха,

которые пропитывают ренессансный «роман», отражающий

действительные, практические подвиги современников. Кроме того, в

прециозной литературе всецело преобладает изображение

идеализированного мира галантных любовных похождений; не

случайно Юэ, обобщавший практику именно прециозного «романа»,

определяет этот жанр как «изображения любовных приключений».

Повествование насыщено здесь аллегориями и условностями,

понятными узкому кругу посвященных, а описание исторических и

придворных событий претендует на своеобразную схоластическую

«ученость», которая, правда, имеет мало общего со страстным

познавательным пафосом ренессансных рыцарских повестей.

«Галантно-героический роман» развивается исключительно на узкой

придворно-аристократической почве; его отрицают и осмеивают все

другие литературные направления времени, и к концу XVII века его

история заканчивается. И содержание и стиль «галантного романа»

воспринимались современниками и

позднейшими исследователями как плоды вырождения

предшествующего «рыцарского романа»: «Весь героический роман

XVII века, вышедший из Франции времен Фронды, не что иное, как те

же Амадисы, перенесенные в иную среду: их форма удержалась, но

заполнилась новым содержанием. Амадисы чем дальше, тем больше

вырождались...»

В русле «галантно-героического романа», естественно, не было

создано произведений, обладающих действительной художественной

ценностью. Известное значение этот этап имел лишь в смысле

разработки новых средств изображения психологии и «изящного»

лирического стиля повествования. На эти достижения опиралась, в

частности, Мадлен де Лафайет, создавшая в конце столетия

новаторскую психологическую повесть «Принцесса Клевская»; правда,

в гораздо большей степени этот «классицистический роман» связан с

драматургией Расина и своеобразным творчеством Ларошфуко

(мемуары и максимы) и других современных писателей этого типа.

Итак, мы бегло рассмотрели основные типы произведений, которые

к XVIII веку объединялись в представлении людей под названием

«роман». Вполне естественно, что слово «роман» означало сказочное,

волшебное и галантно-возвышенное повествование и соседствовало со

словом «сказка». Именно отсюда ведет свое происхождение бытовое

словоупотребление «роман», означающее и невероятное,

сверхъестественное сочетание событий: это значение не могло бы

родиться, скажем, в связи с повествованиями Филдинга, не говоря уже

о романистах XIX века.

«Роман» в старом понимании — это невероятная или даже

волшебная повесть, значительная по объему «сказка». Русский прозаик

XVII века Михаил По-

А. Н. Веселовский. Теория поэтических родов в их историческом развитии, ч. 3.

СПб., 1883, стр. 435.

пов просто сообщает, что он написал для общества «сию сказку или так

называемый роман». И важно понять, что только в определенных

условиях «сказочность» романа ставится ему в вину. Сервантес вовсе

не осуждает того же «Амадиса Гэльского» за фантастику как таковую,

ибо роман рассматривается в XVII веке как занимающий свое особое

место законный жанр. Такой крупнейший теоретик века, как Буало,

издевается в своем диалоге «Герои из романов» над определенными

чертами определенного явления — вырождающегося «галантного

романа». Но тот же Буало, при всей своей ригористичности, уважает

общие законы этого жанра и в «Поэтическом искусстве» находит

нужным заметить, что

Несообразности с романом неразлучны,

И мы приемлем их — лишь были бы нескучны!

Здесь показался бы смешным суровый суд

Словом, роман — это «сказочный» эпос, противостоящий

«исторической» поэме или драме; именно так понимают его читатели и

теоретики. Но каким же образом тогда в рубрике «роман» оказываются,

в конце концов, появляющиеся уже с XVI века вполне «реальные»

повествования о будничных происшествиях частной жизни? Чтобы

решить это, обратимся снова к дальнейшим странствованиям слова

«роман».

Мы обнаруживаем, во-первых, что вплоть до XVIII века никакого

противоречия в терминологии не возникает, ибо авторы тех «реальных»

повествований XVI — XVII и даже первой половины XVIII века,

которые мы теперь прежде всего и называем романами (обычно с

определением «плутовские»), вовсе не рассматривают свои

произведения как «романы». Они сознательно избегают этого названия

и подчас даже прямо отмежевываются от него.

Первые испанские, английские, французские романы в современном

смысле слова называются (в загла-

Буало. Поэтическое искусство. М., Гослитиздат, 1967, стр. 81.

виях и авторских предисловиях) «историей», «историей жизни» (иногда

просто «жизнь») или получают нейтральное обозначение: «книга»,

«повесть», «рассказ». Так, повествование Сореля называется не «Роман

о Франсионе», но «Правдивая комическая история Франсиона». Этот

своеобразный термин повторяется и во введении, где писатель

связывает свою книгу не с предшествующим эпосом, но с комедией и

замечает: «Поскольку эта работа предназначена для чтения, то

пришлось излагать все эпизоды, и вместо простой комедии получилась

комическая история»

. Себя Сорель называет «отменно правдивым

историком» (стр. 482).

Естественно, что и Сервантес отнюдь не понимает свою книгу как

«роман»; он употребляет повсюду тот же термин «история». Он

противопоставляет свое произведение рыцарским повествованиям,

«которые, — если воспользоваться заключительной фразой «Дон

Кихота», — благодаря моей подлинной истории о дон Кихоте, уже

зашатались и, без сомнения, скоро совсем падут».

Генри Филдинг в «Томе Джонсе» определяет свой жанр как

«прозаико-комико-эпическое сочинение» и подчеркивает, что он

сознательно стремился «тщательно избегать термина «роман».

Безымянный французский автор авантюрно-бытового романа (как мы

сказали бы теперь) «Приключения господина Шрупа», переведенного в

середине XVIII века на русский язык, специально сообщает в

предисловии: «Я смертельный неприятель романов, сказок и всего того,

что на них походит... Настоящее изображение есть изображение бытия

вещественного и отнюдь не вообразительного» (Сиповский, стр. 166).

Наиболее распространенным и характерным обозначением нового

жанра является именно «история» — как нечто прямо

противопоставленное неправдоподобному и фантастическому

«роману». Сервантес, Кеведо, Сорель, Филдинг постоянно

подчеркивают «историч-

Шарль Сорель. Правдивое комическое жизнеописание Франсиона. М. — Л., 1935,

стр. 18. В дальнейшем указываются страницы этого издания. — Курсив мой. — В. К.