Кони А.Ф. Избранные труды и речи

Подождите немного. Документ загружается.

развитию и общества, и самих судей и что только в нем народ научится правде

и перестанет считать преступление против собственности за самое

обыкновенное дело". Наконец, и Ровинский и Буцковский указывали, что само

правительство вынуждено устроить рядом со своим формальным коронным

судом суд общественный, предоставив мещанским обществам и другим

податным сословиям разнообразные права по суду над своими порочными

членами и установив в уставе о рекрутской повинности призыв двенадцати

человек из общества, к которому принадлежит членовредитель, для разрешения

вопроса о намерении последнего избежать рекрутства. Вместе с тем

Ровинскийуказывал на господство общественного элемента в только что

учреждаемом для временно обязанных крестьян волостном суде. Со своей

стороны Буцковский, считая, что цель правосудия достигается разделением

между независимыми друг от друга судьями задач определения виновности

подсудимого и назначения ему наказания, утверждал, что эта цель лучше всего

может быть достигнута учреждением суда присяжных. Отделение вопросов

факта и права, не налагая тяжких испытаний на чувство судей существа дела,

дает им возможность руководствоваться исключительно голосом правды и

очевидностью, а судьям, налагающим наказание, даст возможность спокойно

применять законную кару к установленной виновности, следуя лишь своему

долгу и побуждению справедливого человеколюбия. "Если главная цель

уголовного суда есть применение кары к основанной на здравом суждении

оценке действий и побуждений подсудимого, - писал он, - то надо признать, что

наглядная непосредственность суждения во многих случаях вернее ученых и

тонких анализов. А это суждение составляет принадлежность выборных по

жребию из всех слоев общества судей, которые в качестве присяжных являются

лучшими примирителями требований правды с действительною жизнью".

Историк судебной реформы с глубоким уважением должен вспомнить эту

борьбу мнений, в основе которой лежала сознательная и твердая вера в то, что

только вышедший из рабства русский человек, призванный в качестве

присяжного заседателя, поймет и свою роль, и великодушно возлагаемые на

него надежды. Имена Буцковского, Зарудного и Ровинского не могут, не должны

быть забыты наравне с именами главных деятелей по выработке Положения 19

февраля 1861 г. - великого князя Константина Николаевича, Николая Милютина,

князя Черкасского и Самарина и их вдохновительницы великой княгини Елены

Павловны. Государственный совет принял почти все предложения, коренным

образом изменявшие наш уголовный процесс, и умел разделить точку зрения

сторонников суда присяжных.

Основные положения были переданы для разработки в особую

редакционную комиссию под председательством государственного секретаря

Буткова, двинувшего дело быстро, настойчиво и энергично. Поставленная вне

зависимости от какого-либо ведомства, комиссия состояла из наиболее

выдающихся судебных деятелей и ученых-юристов того времени. Уголовное

отделение ее собиралось под председательством Н. А. Буцковского, а одним из

деятельных ее членов был будущий обер-прокурор уголовного кассационного

департамента М. Е. Ковалевский. Оба они были призваны по введении

Судебных уставов а действие положить - первый в своих решениях и

сочинениях, а второй в своих заключениях - практические основы кассационной

деятельности, столь новой тогда и столь необходимой при том значении,

которое приобретали формы и обряды уголовного процесса и правильное

толкование закона при введении суда по внутреннему убеждению вообще, суда

присяжных в особенности. Инженер по месту воспитания, учитель математики и

бухгалтерии Буцковский, перейдя на службу в министерство юстиции, пытливым

умом и с жаждою знаний погрузился в изучение иностранной юридической

литературы и судебных учреждений и тут с особой ясностью увидел и понял все

недостатки нашего уголовного процесса. Назначенный в начале пятидесятых

годов на пост обер-прокурора одного из московских департаментов Сената,

доставшийся ему по праву необыкновенного трудолюбия и выдающихся

способностей, он на себе испытал косность и отсталость нашего процесса и

трудность влития в его мертвящие формальные берега струи действительного

правосудия. Его трудам обязан Устав уголовного судопроизводства точною,

сжатою редакциею своих статей, почти всецело усвоенною Государственным

советом. Принимая оживленное участие в спорах по выработке тех или других

положений нового процессуального порядка, Буцковский взял на себя роль

беспристрастного историка всех прений и изложил окончательные результаты

их в блестяще составленной объяснительной записке к проекту Устава

уголовного судопроизводства. Эта записка не только представляет

замечательный историко-юридический труд, но и до сих пор не утратила

значения и как превосходное изложение различных точек зрения на сущность

процессуальных приемов и их внутренний смысл. Она служит также

показателем светлого настроения, исполненного доверия к живой

восприимчивости и способностям русского народа, настроения, которым были

проникнуты, даже расходясь в частностях, те, кому выпала счастливая доля

работать над судебным законодательством с верою, что указания на его

улучшения действительно войдут в жизнь, а не прозвучат лишь как vox clamantis

in deserto *(61)... Работам комиссии в особенности содействовал своими

записками и мнениями энергический и подвижный московский губернский

прокурор Д. А. Ровинский, глубокий знаток народной жизни, свойств и вкусов

русского человека, перестрадавший на опыте и в близком соприкосновении все

темные стороны нашего суда, тюремного дела, полицейской

"распорядительности" и генерал-губернаторского "усмотрения". Он внес в свои

работы по судебному преобразованию не только богатый фактический

материал, не только вдумчивость своего ума и чуткость своего сердца, но и

настойчивое стремление коренным образом обновить и облагородить наш

судебный строй, связав его со всем лучшим, что дало народному быту

упразднение крепостного права.

Уголовное отделение в течение пяти с половиною месяцев имело 89

заседаний и 30 июня 1863 г. окончило свои занятия. В занятиях этих оно шло

шаг за шагом за статьями Основного положения, разрабатывая и развивая

каждую из них в ряде новых постановлений, проникнутых почерпнутою из нее

руководящей идеей. Но был, впрочем, вопрос, который смущал членов

уголовного отделения, несмотря на широту их взглядов. Они приветствовали

упразднение системы предустановленных доказательств и замену ее

внутренним убеждением судей. Однако крутой переход от заранее измеренных

и взвешенных, по раз навсегда данному обязательному рецепту, доказательств

к полному отсутствию каких-либо правил о последних казался им невозможным.

Их смущал этот "прыжок в неизвестность", могущий, казалось им, подорвать

уверенность в правосудном, в меру человеческого разумения, решении дел

судьями и в особенности присяжными заседателями. В этом выражался не

окончательно пережитый старый взгляд на силу доказательств, отразившийся в

свое время и на ст. 8 Основных положений, говорившей "о правилах, служащих

руководством при определении вины или невинности подсудимых по

внутреннему убеждению судей, основанному на совокупности обстоятельств,

обнаруженных при производстве следствия". В комиссии возникли обширные

прения и разногласия по вопросу о необходимости установления таких правил

для оценки и определения силы доказательств. В конце концов все сошлись на

том, что вводить эти правила в Устав уголовного судопроизводства не

представляется оснований, но что, однако, необходимо составить обдуманный

свод их, изложенный в особом Наставлении, которое не стесняло бы совесть

судей и присяжных в оправдании или обвинении подсудимого по внутреннему их

убеждению, но служило бы лишь облегчением для соображения ими

обстоятельств дела. Поэтому, после довольно обостренных прений, уголовным

отделением было выработано такое Наставление, которое должно было быть

приложено к Уставу уголовного судопроизводства и содержать в себе правила о

судебных доказательствах вообще и в частности о доказательствах

посредством осмотра и удостоверения сведущих людей, о доказательствах

посредством свидетелей и посредством улик, о письменных доказательствах и,

наконец, о доказательствах, основанных на признании подсудимого.

Государственный совет отверг, однако, эти правила, признав, что часть их

относительно источника доказательства должна найти себе место в

постановлениях, определяющих условия и порядок производства дел, оценка же

силы и значения доказательств в виде советов, преподаваемых присяжным,

должна составить обязанность председательствующего судьи. Вследствие этого

71 статья Основных положений, говорящая о том, что председатель суда по

окончании прений излагает вкратце существо дела и представленные в пользу и

против обвиняемого доказательства, вылилась в 801 статью Устава уголовного

судопроизводства, на основании которой председатель объясняет присяжным

не только существенные обстоятельства дела и законы, относящиеся к

определению свойства рассматриваемого преступного деяния, но и общие

юридические основания к суждению о силе доказательств, приведенных против

и в защиту подсудимого.

Из вопросов, возникавших в уголовном отделении и вызывавших

характерные по содержанию и по принятому окончательному выводу

разномыслия, наибольшего внимания заслуживают те, которые не были

разъяснены в определенном смысле Основными положениями. Таков был

вопрос об ограждении правильности содержания под стражей, нашедший себе

окончательное разрешение в принятых Государственным советом статьях: 9, 10

и 11 Устава уголовного судопроизводства. Меньшинство членов находило, что

ни судьям, ни прокурорам не может быть предоставлено ни в каком случае

право освобождать арестантов независимо от производства дел о них. Но

большинство было иного взгляда. Оно находило, что всякое произвольное

задержание кого-либо неподлежащею властью, равно и задержание в частном

доме, сарае, подвале и вообще в ином месте, кроме тех, которые определены

для этого по закону, составляет преступное насилие против личности граждан,

почему обязанность пресекать подобное насилие должна лежать безразлично

на каждом судье или лице прокурорского надзора, имеющем к тому

возможность. На возражение, что нет надобности особо упоминать о

пресечении преступного лишения свободы, так как обязанность такого

пресечения лежит не только на всех должностных, но и на частных лицах, члены

большинства отвечали, что "хотя по смыслу действующих законов на каждом

частном лице действительно лежит обязанность пресекать преступления, но под

влиянием различных условий обязанность эта почти никогда не осуществляется

на практике. Всем известно равнодушие и даже отчуждение нашего общества в

деле суда и полиции; всем известно, как трудно бывает приискать свидетелей

преступления, так как всякий старается избежать неприятности быть

привлеченным к суду и следствию. Если подобное уклонение проявляется в

случаях важных и, так сказать, осязательных преступлений, то его следует

опасаться тем более в случаях неправильного задержания, жестокого по своему

существу, но не столь ужасного по своим внешним признакам. Притом нельзя не

заметить, что под влиянием вековых злоупотреблений задержание частных лиц

вне законного порядка сделалось у нас обыденным явлением, не

возбуждающим ни особенного ропота, ни особенного негодования. До сей поры

правом задержания пользовались не только всякая власть и всякое начальство,

но и частные лица, занимавшие выгодное положение в обществе. Судебная

реформа должна положить предел подобному произволу". Таков был затем

вопрос о допущении защиты обвиняемых на предварительном следствии и о

допущении гласности при производстве последнего. Комиссия нашла, что такая

гласность представляется самым действительным средством в смысле

ограждения лица, подвершегося преследованию, от злоупотреблений и

увлечений следователя, для явки нередко таких свидетелей, которые

следователю и неизвестны, и, наконец, для устранения несправедливых

нареканий на добросовестных следователей и для предупреждения

возможности голословного отказа подсудимых от сделанного ими признания

преступления. Впрочем, сама комиссия сознавала практические затруднения и

процессуальные неудобства, вызываемые этим предположением, ибо ею же

проектировалось право следователя устранять гласность, когда это окажется

необходимым, лишь отметив о побудительных к тому причинах в протоколе.

Ввиду этого Государственному совету не представлялось затруднений

совершенно устранить гласность при производстве предварительного

следствия, и последующие карательные статьи нашего Уложения о наказаниях

пошли еще дальше, воспретив до судебного разбирательства оглашение

данных, добытых предварительным следствием. Допущение защиты

обвиняемого в принципе было признано в комиссии необходимым, как

одинаково полезное не только для привлеченного, но и для самого следователя.

Но в условиях допущения защитника мнения разделились. Одни находили, что

допущение неограниченного выбора защитников может вредить успеху

следствия, допустив вторжение в него злоупотреблений со стороны мелких

ходатаев, не брезгающих никакими способами для сокрытия истины ради

собственной выгоды. Поэтому защитниками могли бы быть лишь присяжные

поверенные и мировые судьи. Другие предлагали уполномочить следователей

на устранение тех защитников, которые будут ими признаны недостаточно

благонадежными или навлекут на себя подозрение в противодействии к

открытию истины, о чем должно быть объяснено в особом протоколе.

Большинство находило, что никаких ограничений в выборе защитника и в

установлении права следователя по личному усмотрению, трудно подлежащему

проверке, устранять такового не должно быть и что поэтому обвиняемый,

которому при самом начатии следствия объявляется о его праве иметь

защитника, может выбрать каждое лицо, которому не воспрещено ходатайство

по чужим делам. В подкрепление этого мнения приводилось оригинальное

соображение о том, что в России менее, чем в какой-либо другой стране, можно

опасаться вреда от защиты при следствии, так как и при старом порядке

судопроизводства уже существовали зачатки защиты в виде депутатов от

ведомств или сословий. Депутаты эти могли бы быть столь же опасны, как и

предлагаемые на будущее время защитники, ибо они, как известно, назначаются

далеко не всегда из самых благонадежных людей, однако практика не видела от

них никакого вреда, а для одного из самых отдаленных краев России,

населенного людьми, прошедшими, так сказать, через огонь и воду, Сибирским

комитетом было постановлено, что выбор депутата в Амурской области

представляется тому лицу, интересы которого он должен защищать.

Государственным советом, однако, не было разделено ни одно из этих трех

мнений.

В связи с гласностью при производстве предварительного следствия

находится и вопрос о гласности, т. е. собственно о публичности судебных

заседаний. Признавая эту публичность, согласно с указаниями ст. 7 Основных

положений, за коренное начало нового судопроизводства, комиссия остановила

свое внимание на случаях рассмотрения судом дел "о распространении

вредных учений" и пришла к выводу, что и по делам этого рода никакое изъятие

из коренного начала допускаемо быть не может. "Если бы суд,- рассуждала она,-

служил первоначальным и вместе с тем единственным местом оглашения

вредных учений, то гласное обсуждение преступлений этого рода

действительно могло бы произвести некоторый соблазн в среде

присутствующих лиц. Но вредные учения подвергаются рассмотрению суда уже

в то время, когда они успели более или менее проникнуть в общество двумя

только возможными к тому путями - словесною пропагандою или чрез печатное

слово. Распространители их являются перед судом не для своего торжества, но

для обличения проповеданной ими лжи. Самым действительным оружием

против вредных учений будет всегда не тщательное сокрытие их в тайне, а

обличение здравою критикою. С этой точки зрения, приговор суда есть та же

критика, но еще более влиятельная, так как она исходит от имени законной и

всеми уважаемой власти, которая, порицая самое учение, вместе с тем

определяет и ответственность лиц, его распространявших. Тайный суд способен

только дать вредному учению большее, против действительности, значение. Он

может совершенно неправильно навести на мысль, что общество страшится

вредного учения и признает себя бессильным для гласного его обсуждения.

Любопытство и стремление признать преследуемые теории являются только

при келейном разборе этих преступлений. Поэтому надо отнять у них столь

привлекательные и заманчивые атрибуты таинственности". Государственный

совет в четырех пунктах ст. 620 и в ст. 1056 Устава уголовного

судопроизводства разделил этот взгляд, подвергшийся впоследствии резкой

критике и устранению практического его осуществления. Не малое разногласие

в комиссии возбуждал и порядок предания суду. Одни находили, что по делам,

подлежащим суду присяжных заседателей, обвинительные акты прокурорского

надзора могут быть обжалованы обвиняемым пред судебною палатою в случаях

неточного изложения обстоятельств дела, неполноты следствия и непринятия

во внимание законных причин к прекращению или приостановлению

производства. Большинство считало возможным допустить предание суду через

палату "лишь в тех сомнительных случаях, когда против обвиняемого нет

положительных и явных улик, свидетельских показаний, письменных

доказательств и собственного признания". Против этого мнения, отзывавшегося

устарелым взглядом на доказательства и чрезмерно вводившим субъективный

элемент в обсуждение необходимости предания суду, высказалось 14 членов

комиссии, предлагавших ту редакцию, которая и была принята в виде 518 статьи

Устава уголовного судопроизводства Государственным советом. В смысле

понятной неприемлемости мнений, высказанных в редакционной комиссии,

можно отметить, например, предложение установить для совещания присяжных

заседателей правило о склонении ими своих мнений к единогласному решению

с тем, что в случае разногласия они остаются в комнате, назначенной для

совещаний, не менее двух часов, и если затем разномыслие не устранится, то

вопросы, предложенные им, разрешаются по большинству голосов,- но нельзя

не остановиться с сожалением на том, что Государственный совет отверг

соображения комиссии об отмене публичного исполнения приговора над

подсудимыми, присужденными к уголовным наказаниям, основанные на

замечаниях, сделанных Буцковским. Обряд всенародного поезда осужденного

на площадь для выслушивания приговора у позорного столба представлялся

ему бесплодною и бесцельною жестокостью, утрачивающею всякое значение с

введением публичности и торжественности обрядов производства суда.

"Составляя только окончание той драмы, которая происходила на суде

публично, - говорил он, - обряд позорной казни представит народу одно

праздное зрелище, без всякого поучительного значения. Мало того, после

потери своего устрашающего характера, обряд этот может подействовать даже

вредно на массу народонаселения, представляя ей позор как бы единственным

наказанием за тяжкие злодеяния. Конечно, чем менее подавлено в осужденном

нравственное чувство, чем менее он преступник по ремеслу, тем положение его

при исполнении обряда казни будет мучительнее. Но для тех осужденных,

которые при совершении своих преступлений или руководились одними

животными побуждениями, или успели убить в себе всякое нравственное

чувство, позорный обряд не имеет никакого значения. Таким образом, этот

обряд отягощает участь только тех осужденных, которых нравственные силы

будут и без того глубоко потрясены публичным исследованием на суде их вины

и для которых, таким образом, вопреки справедливости наказание окажется

более чувствительным". Доводы эти не могли, однако, убедить Государственный

совет, и обряд публичной казни для лишенных всех прав состояния продолжал

существовать до восьмидесятых годов, когда, наконец, была вполне признана

его тягостная ненужность и карательная бесцельность.

Проект Устава уголовного судопроизводства в том виде, в каком он

вышел из редакционной комиссии, был проникнут тремя началами,

проходившими красною нитью чрез все его постановления и рассуждения,

положенные в их основание. Одно из них - отвращение к старому порядку суда,

подлежащему отмене, и боязнь даже в каких-нибудь подробностях вернуться к

нему или напомнить о нем. Другое - как уже было указано - доверие к

умственной и нравственной восприимчивости русского народа,

гарантировавшей в глазах созидателей Судебных уставов практическую

осуществимость многих новшеств, за которыми не было предшествующего

жизненного опыта и которые не только стояли в несоответствии с общим

направлением и методами деятельности других органов управления, но и шли с

ними вразрез, и, наконец, третье - желание как можно прочнее обеспечить

личность обвиняемого и подсудимого от произвола и единоличного усмотрения.

Как пример последней особенности можно привести сделанное в комиссии

предложение не давать мировому судье права постановления окончательного

приговора в случаях присуждения к аресту. "Предоставление мировому судье,-

говорилось в этом предложении,- назначать арест окончательными приговорами

предает всех без различия обвиняемых из жителей его участка безграничному

произволу и сделает самого судью предметом всеобщей ненависти и

негодования, вместо того уважения, которое он без сомнения приобретает, если

деятельность его будет поставлена в законные и приличные ей пределы. Но

главная причина, почему арест не может быть налагаем безотчетными и

бесконтрольными окончательными приговорами одноличного судьи,

заключается в действительной сущности ареста. Арест есть лишение свободы -

величайшего блага каждого гражданина, распоряжение которым нельзя

предоставить одноличному мировому судье, способному, как всякий человек,

увлекаться и страстями, и пристрастиями. В случае несправедливости этого

наказания уже невозможно вознаградить сделанное им зло. Арест есть вычет из

жизни, пополнить который не в состоянии никакая сила человеческая.

Представлять такое безвозвратное неисправимое наказание произволу одного

судьи - нет никакой возможности. Распоряжение им может быть представлено

только суду коллегиальному, но никак не одному судье. Гражданская свобода -

такое великое право, которое должно быть ограждено самыми действительными

гарантиями". Восторженная уверенность работников редакционной комиссии в

бесповоротном наступлении лучших времен и вызываемая ею разносторонность

и успешность их труда имели очень мало общего с обычными приемами многих

последующих ведомственных комиссий и совещаний, ленивая и безучастливая

работа которых, чуткая лишь к вожделениям начальств, если и оживлялась

иногда, то не сознанием необходимости осуществления того, что должно быть

выработано, а столкновением личных самолюбий. К Государственному совету

могло быть и по бюрократическому его навыку и по возрасту его членов

применено изречение Пушкина о старости, которая "ходит осторожно и

подозрительно глядит". От него, конечно, нельзя было ожидать того

приподнятого настроения, которое царило в комиссии. Вследствие этого

предположения проекта подверглись некоторым существенным изменениям.

Если редакционная комиссия, заключая свои работы, имела пред собою одну

лишь картину будущего суда в России, то Государственный совет видел картину

современного ему политического и административного строя, далеко еще не

обновленного во всех своих частях, между которыми, например, отсутствовали

еще только намеченные земское и городское положения. Отсюда проистекла,

между прочим, окончательная редакция примечания к ст. 1 Устава уголовного

судопроизводства, принятая Государственным советом "для избежания

недоразумений". Отсюда же явился и особый порядок судебных преследований

против должностных лиц, обвиняемых в преступлениях по службе, а вместо

намеченного общего порядка их ответственности, а также ограничение

подсудности суду присяжных, изъявшее из его ведения дела о государственных

преступлениях.

Выработка Судебных уставов и основанная на них судебная реформа

были встречены обществом и печатью без различия направлений с живым

интересом и безусловным сочувствием. Казалось, что после всех вопиющих

недостатков старого суда лишь подьячие и прочий приказный люд, кормившийся

от этих недостатков, могут быть недовольны упразднением прежних судебных

порядков и заменою их новыми. Вскоре, однако, обнаружилось, что

признаваемые теоретически безупречными Судебные уставы в их практическом

применении вызывают против себя ряд нареканий, сначала единичных и

несмелых, а с течением времени настойчивых и громогласных. Образовалась

постепенно группа лиц, "потерпевших от нового суда". Одних из них возмущала

гласность судебного производства, столь интересная по отношению к другим и

столь нежелательная и тягостная по отношению к себе; другие не могли

примириться с равноправностью пред судом в ее действительном

осуществлении; третьи не в состоянии были усвоить себе идею кассации и

понять, как можно отменять приговор или решение, не входя в рассмотрение

существа дела; затем были и такие, которых по разным причинам раздражало

то, что недавних невидных чиновников, услужливо допускавших брезгливо-

фамильярное с собою обращение, заменили люди высшего образования с

чувством не только собственного достоинства, но и достоинства носимого ими

звания и присвоенной им власти. Наконец, и в разных ведомствах завистливым

недовольством смотрели на права и преимущества лиц судебного ведомства.

Одновременно с этим в правящих кругах с трудом осваивались с гарантиями

личности по Уставу уголовного судопроизводства и со свободою внутреннего

убеждения представителей общественной совести, диктовавшей им решения,

иногда шедшие вразрез с твердо намеченною в обвинительном акте

виновностью под влиянием непосредственно вынесенных ими из судебного

разбирательства впечатлений и убеждений. Несменяемость судей,

безответственность присяжных за свои решения и последовательно

проведенное в Судебных уставах отделение судебной власти от

административной - все это, при наличности старого бюрократического

устройства, порядков и приемов местного управления, создавало из Судебных

уставов нечто чуждое привычному и обычному ходу вещей. В этом смысле

Судебные уставы являлись похожими на то, что у римлян называлось "insula, in

fluminae nata" *(62)... Устав гражданского судопроизводства по самому существу

своему возбуждал меньше нареканий; Учреждение судебных установлений уже

гораздо чаще вызывало указание на несоответствие его с условиями и

основами освященного временем государственного устройства. Но особо

тернистый путь предстоял Уставу уголовного судопроизводства. Ему, во главе

недовольных новым судом, старался наносить удары, обобщая единичные

случаи в органическое явление, влиятельный московский публицист, из

недавнего теоретического друга Судебных уставов ставший их страстным

практическим противником. Ему принадлежали выражения: "судебная

республика", "суд улицы", "антиправительствующий Сенат", которыми он

пытался заклеймить совокупность судебных деятелей, суд присяжных

заседателей и уголовный кассационный департамент Правительствующего

Сената. Таким образом сложилась по отношению к уголовному суду по

Судебным уставам та своеобразная бухгалтерия, на основании которой в пассив

уголовного суда преувеличенно крупным шрифтом стали вписываться промахи

и неизбежные во всяком деле рук человеческих ошибки и недостатки, а в актив

ровно ничего не писалось, несмотря на блестящие и невозможные при прежнем

судебном строе примеры истинного и нелицемерного правосудия. Ко вновь

созданным учреждениям и к их представителям были предъявлены самые

чрезмерные требования непогрешимости не только по существу, но и по форме,

не только в ходе дел, но и в обиходе взаимоотношений. Отсутствие опыта стало

признаваться грубою ошибкою или сознательным нарушением, неизбежное

разногласие - тенденциозностью, действительные, хотя и естественные в новом

деле, промахи - преступлением.

Судебные уставы были выработаны не для пустого пространства: они

были созданы требованием самой жизни, к ее потребностям они и должны были

применяться. В основу многого в них, как уже было замечено выше, были

вложены широкие и твердые упования, но не предшествующий опыт за

невозможностью его получения и проверки. Поэтому обнаружение некоторых

частичных недостатков в этих Уставах было не только возможно, но и

неизбежно. Считать их какою-то окаменелостью, застывшею в своей

неподвижности, считать каждую статью в них за нечто непогрешимое и

незыблемое, хотя бы оно шло и вразрез с указаниями жизни - невозможно.

Добросовестная критика частностей могла только содействовать внедрению в

общественный и государственный уклад тех общих начал, которые были

заложены в фундаменте Уставов. Но результаты такой критики могли быть

благотворны лишь при соблюдении уважения и внимания к трудам и заветам

составителей Судебных уставов, с безусловным сохранением во всем новом и

изменяемом начал истинного правосудия и возвышающей последние

человечности. К сожалению, это далеко не всегда было соблюдаемо при тех

законодательных мерах, которыми вносились поправки и дополнения в

Учреждение судебных установлений и главным образом в Устав уголовного

судопроизводства. Эти меры, а также и некоторые проекты таковых, бывшие

близкими к осуществлению, распадаются на улучшения, на изменения и на

искажения того, что было торжественно провозглашено 20 ноября 1864 г.

К первой категории, т. е. к исправлению, можно в виде примера отнести,

во-первых, закон 2 июня 1897 г. об ответственности несовершеннолетних,

направленный к тому, чтобы производство суда относительно недостигших

полной умственной и физической зрелости происходило в условиях и

обстановке, соответствующих особенностям возраста обвиняемых и не могущих

оказать на них неблагоприятного влияния; во-вторых, изложение 523 статьи

Устава уголовного судопроизводства в смысле предложения прокурором всех

заключений о приостановлении или прекращении следствий в окружной суд с

правом обжалования по статьям 528 1, 5282, 5283 постановлений суда о

прекращении дела потерпевшими от преступления и с предоставлением

судебной палате, согласно ст. 5291, права требовать к своему рассмотрению

дело, по которому последовало прекращение или приостановление следствия,

независимо от жалобы потерпевшего лица, чем устранена перегрузка

обвинительной камеры и медленность производства по прекращению следствий

в обширных судебных округах без ущерба для правосудия; в-третьих,

уничтожение заявления неудовольствия на приговоры мировых судей,

представлявшего излишнюю и нецелесообразную обрядность при обжаловании

приговоров; в-четвертых, установление произнесения обер-прокурором

уголовного кассационного департамента своего заключения по кассационным

жалобам и протестам после объяснений участвующих в деле, а не до таковых,

как было постановлено в 991 статье Устава уголовного судопроизводства, чем

точно разграничена деятельность прокурора-обвинителя от его роли

юрисконсульта и толкователя закона в мировом съезде и в кассационном суде и

исправлен неправильный взгляд составителей Судебных уставов на положение

и задачи обер-прокурора уголовного кассационного департамента; в-пятых,

ограничение права отвода присяжных заседателей как обвинителем, так и

подсудимым тремя с каждой стороны, чем устранялось искусственное

образование состава присяжных заседателей по делу беспричинным отводом

нередко полезных для истинного правосудия сил; в-шестых, устранение из

числа присяжных заседателей, согласно ст. 82 Учреждения судебных

установлений лиц, впавших в крайнюю бедность или находящихся в услужении

в качестве домашней прислуги; в-седьмых, ряд улучшений как в составе

комиссий по составлению списков присяжных заседателей, так и в порядке

действий таковых; в-восьмых, введение привода присяжных заседателей к

присяге и объяснения им их прав и обязанностей лишь единожды пред

открытием каждого периода заседаний с их участием вместо исполнения этих

обрядов по каждому делу, лишавшего присягу ее торжественной значительности

и обращавшего объяснения председателя в бесплодное повторение одного и

того же и т. д.

Как на примеры изменений, существенно влиявших на конструкцию,

соотношение и устойчивость отдельных частей Устава уголовного

судопроизводства, можно указать прежде всего на ряд последовательных