Кони А.Ф. Избранные труды и речи

Подождите немного. Документ загружается.

и В. И. Жуковскому, отказ от участия в деле Засулич даром не прошел. Оба

были вынуждены оставить государственную службу. Вскоре, впрочем, тот и

другой заняли достойное место в адвокатуре.

Государственным обвинителем по делу В. Засулич был назначен

болезненно самолюбивый, но бесцветный товарищ окружного прокурора К. И.

Кессель. Это тоже не сулило удачи обвинению.

Утром 31 марта 1878 г. началось судебное разбирательство. И сразу же

появились обстоятельства, не благоприятствующие обвинению. Так, Трепов,

столь склонный советоваться с Паленом, уклонился от явки в суд под предлогом

болезненного состояния, якобы препятствующего даче показаний даже в

домашних условиях. Между тем было известно, что он возобновил исполнение

обязанностей градоначальника и каждый день катался по городу в открытом

экипаже.

Из III Отделения - штаба жандармерии, сообщили, что свидетели защиты

Куприянов и Волховский, очевидцы бесчинств Трепова и его подчиненных в

доме предварительного заключения, не будут доставлены из Петропавловской

крепости якобы в силу каких-то "существующих особых правил". Защитник П. А.

Александров по этому поводу напомнил суду, что в недавнем процессе Нечаева

тот же Волховский и другие заключенные были доставлены в суд в качестве

свидетелей, и никакие правила этому не препятствовали. Прокурор же

высказался за возможность рассматривать дело в отсутствии неявившегося

Трепова и недоставленных свидетелей. У присяжных заседателей это могло

создать впечатление, что власти пренебрегают ими, пытаются что-то от них

скрыть, что Трепов даже в качестве потерпевшего боится предстать перед

судом.

При формировании коллегии присяжных для данного дела П. А.

Александров мудро использовал право отвода. Из явившихся по вызову

двадцати девяти присяжных он отвел одиннадцать, представлявших наиболее

консервативный слой городского населения - купечество. В результате в состав

присяжных попали только один купец и наряду с ним студент, художник,

неслужащий дворянин и восемь мелких чиновников. Видимо, П. А. Александров

учел, что из их семей вышло немало молодых людей, подвергшихся

политическим репрессиям, и на сочувствие этих присяжных можно

рассчитывать. Были также основания полагать, что мелкие чиновники не

останутся безразличны к эмоциям высших сановников, настроенных против

Трепова.

В судебном следствии несложные обстоятельства ранения Трепова были

вполне выяснены в допросах очевидцев председателем суда и товарищем

прокурора. Защитник же П. А. Александров основное внимание уделил

происшедшему 13 июля 1877 г. в доме предварительного заключения, т. е.

событиям, побудившим В. И. Засулич стрелять в Трепова. Об этом он

тщательно допросил бывшего начальника дома предварительного заключения

Курнеева, а также находившихся в этом доме под стражей Голоушева,

Петропавловского, Щиголева, Чарушину. В результате, присяжные смогли

убедиться, что самодур Трепов наказал Боголюбова за волнения, которые сам

спровоцировал своим рукоприкладством. Попутно выяснилось, что организатор

последовавшей в тот день массовой расправы над заключенными майор

Курнеев не только избежал наказания, но напротив, приближен к

градоначальнику, назначен чиновником по особым поручениям.

Худшие опасения А. Ф. Кони по поводу фактического неравенства сил

обвинителя и защиты оправдались в ходе судебных прений. Товарищ прокурора

К. И. Кессель прочитал по бумажке речь с претензиями на красноречие и крайне

пошлую по сути.

П. А. Александров в своей защитительной речи не стал задерживать

внимание присяжных на бесспорных обстоятельствах причинения Трепову

ранения. Он не отрицал, что формально, по закону действия его подзащитной

преступны, и не приводил юридических оснований для объявления ее

невиновной. Но он напомнил присяжным иные дела, прошедшие в этом

суде,дела женщин, которые мстили смертью своим соблазнителям, убивали на

почве ревности и выходили отсюда оправданными. В. И. Засулич в отличие от

них действовала не в личных интересах, не мстила за себя, а боролась за идею

во имя того, кто был ее собратом по несчастью всей ее молодой жизни.

Выслушав резюме председателя, присяжные удалились в совещательную

комнату. Совещание было недолгим, а решение признать В. И. Засулич

невиновной - единогласным.

Если работа в прокуратуре, выступления в качестве обвинителя принесли

А. Ф. Кони всероссийскую известность, то после дела о покушении на Трепова

имя его прозвучало на весь мир. Сообщения об этом процессе обошли едва ли

не все газеты Западной Европы и США. При этом назывались имена

оправданной В. И. Засулич, ее защитника П. А. Александрова и, конечно,

председателя суда А. Ф. Кони.

Какова же была действительная роль А. Ф. Кони в оправдании В. И.

Засулич?

Еще в 1927 г. советский ученый профессор Б. И. Сыромятников ставил в

заслугу А. Ф. Кони гражданское мужество и стойкость, необходимые, "чтобы в

политическом процессе 70-х гг., в разгар революционного народничества, по

делу исторического выстрела Веры Засулич - произнести председательсткое

резюме, послужившее основанием для оправдания "террористки"..." *(30).

Того же мнения и В. И. Смолярчук: "Кони в своем напутствии присяжным,

по существу, подсказал оправдательный приговор, и в этом проявилась его

боевая натура" *(31). Содействие оправданию революционерки, избавлению ее

от тюрьмы, каторги - с нашей нынешней точки зрения, конечно, высшая

доблесть. Но не слишком ли это много для А. Ф. Кони, видевшего в те годы цель

жизни в верном служении закону? И еще вот на что обратим внимание.

Влиятельнейший реакционный публицист М. Н. Катков в своей газете

"Московские ведомости" тоже писал, хотя не одобрительно, а доносительно, что

"г. Кони, подобрав присяжных, оправдал Засулич". Но сам А. Ф. Кони,

квалифицируя такие выступления как инсинуации, под первым впечатлением

хотел преследовать Каткова в суде за клевету в печати и отказался от этого

намерения, лишь припомнив либеральное прошлое своего "ожесточенного

врага" *(32).

Накануне процесса В. Засулич в беседе с министром Паленом А. Ф. Кони

с нравственных и правовых позиций отвергал возможность для председателя

суда склонить весы правосудия в сторону обвинения или защиты. А как оценил

свою позицию в этом деле сам А. Ф. Кони? Отвечая на нападки "справа", он

писал: "Меня упрекают за оправдательное резюме... Оно напечатано во всех

газетах, со всею подробностью... Те, кто упрекает, не читали его или злобно

извращают его смысл. Я старался быть совершенно объективен, но, читая его

сам в печати, я подметил в нем скорее некоторый обвинительный оттенок:

"Следует признать виновность в нанесении раны и дать снисхождение" - вот что,

мне кажется, сквозит из этого резюме..." *(33)

Юрист до мозга костей, А. Ф Кони никак не мог оправдывать Засулич,

намеренно причинившую опасное для жизни ранение Трепову. То

обстоятельство, что эти действия вызваны возмутительным произволом самого

потерпевшего, служили, с точки зрения А. Ф. Кони, основанием к снисхождению,

но не к оправданию.

Вспоминая пережитое в те минуты, когда присяжные совещались за

закрытыми дверями, А. Ф. Кони писал: "...я боялся надеяться, но желал, чтобы

разум присяжных возобладал над чувством и подсказал им решение, в котором

признание вины Засулич соединялось бы со всеми смягчениями и относительно

этой вины, и относительно состава преступления, признание ее вины и

нанесении тяжелой раны - со "снисхождением"; такое решение, не идя вразрез

ни с фактами дела, ни с требованиями общественного порядка, давало бы суду

возможность применить к виновной наказание сравнительно не тяжкое" *(34).

То, что именно такова была воля А. Ф. Кони, подтверждают факты. Так, в

ходе следствия он проявлял интерес к признакам политического преступления в

деле В. Засулич. Выявление же и признание таких признаков повлекло бы

рассмотрение дела коронными судьями без участия присяжных заседателей с

неизбежным обвинительным приговором. А. Ф. Кони также просил министра

заменить слабого для этого дела государственного обвинителя Кесселя более

сильным, причем называл поименно товарищей прокурора Судебной палаты А.

Ф. Масловского, А. Д. Смирнова. Он советовал министру (впрочем, также

безуспешно) разрешить прокурору дать в суде надлежащую оценку незаконных

и возмутительных действий Трепова, чтобы завоевать доверие присяжных,

убедить их в объективности обвинения *(35).

Ну а что же в действительности содержит резюме - напутствие А. Ф. Кони

присяжным перед удалением их в совещательную комнату? Структуру резюме

предопределяли вопросы, поставленные судом перед присяжными.

На первом месте в "вопросном листе" стоял вопрос о виновности. Он,

казалось, не должен бы вызвать затруднения. Факт выстрела Засулич,

повлекшего ранение Трепова, трактовался в резюме как бесспорный и

несомненный. Поэтому ожидаемые ответы на последующие вопросы А. Ф. Кони

ограничивал узкими альтернативами: является ли деяние Засулич покушением

на убийство или причинением тяжкого и опасного ранения без намерения

непременно убить Трепова; совершено ли деяние в ясном, незатемненном

сознании; какие внутренние побуждения двигали Засулич: чувство мести или

желание привлечь внимание общественности к наказанию розгами Боголюбова;

совершено ли деяние в состоянии запальчивости или с заранее обдуманным

намерением.

Резюме содержало критические соображения об отдельных

доказательствах и частных выводах обвинения. Так, было сказано о

сомнительности оглашенных в суде показаний Трепова, будто Засулич хотела

еще раз выстрелить в него и вступила в борьбу с бросившимися на нее

полицейкими чиновниками, не отдавая им револьвера. А. Ф. Кони отметил

противоречие этих показаний тому, что говорила сама В. И. Засулич и те же

полицейские чиновники, допрошенные судом в качестве свидетелей.

Противоречие он объяснил болезненными ощущениями, нравственным

потрясением и волнением Трепова.

А. Ф. Кони отметил также, что выбор оружия и дистанции выстрела может

быть обусловлен не только стремлением совершить убийство, как считает

прокурор, но и другими обстоятельствами.

В то же время в резюме отвергнута попытка защиты оправдать

террористический акт стремлением привлечь внимание общественности к

инциденту с Боголюбовым. В связи с этим А. Ф. Кони напомнил, что при

задержании Засулич пыталась утаить свою фамилию, утаить свои связи, так как

ожидала, что ее будут судить по обвинению в политическом преступлении, а

значит, за закрытыми дверями. А. Ф. Кони говорил также об опрометчивости

ссылки защитника на "состояние постоянного аффекта" подсудимой и

разъяснял, что закон придает значение аффекту, возникающему внезапно как

непосредственный результат неожиданной борьбы, насилия, и т. д. Доводам П.

А. Александрова о том, что Вера Засулич ограничилась нанесением Трепову

ранения и не убила его потому, что не мстила, А. Ф. Кони в своем резюме

противопоставил суждение, что месть может состоять не только в убийстве, но и

в ранении.

Завершил же он резюме следующими словами: "Быть может, ее скорбная,

скитальческая молодость объяснит вам ту накопившуюся в ней горечь, которая

сделала ее менее спокойною, более впечатлительную и более болезненною по

отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхождения"

*(36).

Как видно, действительно, А. Ф. Кони "гнул" к признанию В. И. Засулич

виновной, но заслуживающей снисхождения.

Почему же присяжные ее оправдали? Да потому, что сработали факторы,

о которых знал А. Ф. Кони и, наверное, К. П. Победоносцев. Это недовольство

внешней и внутренней политикой царской администрации, к которой

причислялся Трепов, и его нравственно-психологическая изоляция в "верхах", и

восхищение героическим поступком В. Засулич, и великолепное мастерство

адвоката П. А. Александрова, выразившееся уже при формировании коллегии

присяжных, а затем в судебном следствии и прениях.

Против течения

Провал обвинения в процессе Засулич был весомым ударом по реакции.

Следовало ожидать контратаку. Сигнал подал своими статьями в "Московских

ведомостях" Катков, к мнению которого уже прислушивались царь и царский

двор.

3 апреля 1879 г. Александр II собрал по поводу дела Засулич своих

приближенных. Председатель Комитета министров Валуев доложил царю, что

судебные чины пропитаны противоправительственным духом, а А. Ф. Кони -

главный и единственный виновник оправдательного приговора. Этот домысел

поддержали другие министры. Не решился разъяснить царю действительную

роль председателя в суде присяжных министр юстиции Пален.

Через день 5 апреля Пален рассказал А. Ф. Кони о том, какие обвинения

возводят на него "в верхах". Утверждалось, будто председатель суда дал

присяжным оправдательное резюме, потакал защитнику Александрову, вызвал

свидетелей, чтобы опозорить Трепова, позволил публике делать неслыханные

скандалы, раздал билеты на вход в зал разным "нигилистам", превратил

ведение процесса в демонстрацию. Пален не утаил, что разделяет эти

обвинения. Ведь они были сочувственно восприняты царем. Не скрывал

министр также, что желает, чтобы Кони просил об увольнении от должности

председателя суда.

Ситуация была непростой. По закону председатели суда и судьи

назначались пожизненно. Увольнение предусматривалось только по просьбе об

отставке или по решению суда о признании судьи виновным в совершении

преступления.

Похоже, Пален догадывался, что даже из холопствующих царских

чиновников вряд ли удастся образовать судебную коллегию, которая осудила бы

Кони за то, что он вел процесс Засулич не так. Да и сама попытка возбудить

судебное преследование имела бы очень неприятный резонанс в России и за ее

пределами. Впрочем, был и еще один путь: самодержавный монарх мог

пренебречь им же принятым законом и "в порядке исключения" уволить Кони без

просьбы об отставке и без судебного разбирательства. Пален пытался запугать

А. Ф. Кони такой возможностью. Но ясно было, что и этот путь безнадежно

скомпрометировал бы в общественном мнении царя и его министра юстиции. А.

Ф. Кони не поддавался на испуг. Поэтому Пален снова и снова его уговаривал

подать в отставку, предупреждал о трудностях, неизбежных, если он останется

на нынешнем посту, обещал, что в случае отставки царь не покинет его своими

милостями и даст какую-нибудь должность, хотя, конечно, не в "действующей

армии", т. е. не в уголовной юстиции.

Настойчивость министра вполне объяснима. Пален, видимо,

рассчитывал, что добровольная отставка Кони, истолкованная как признание

вины в оправдании Засулич, отвлечет внимание от ошибок, за которые

ответственен сам Пален (направление дела в суд присяжных, назначение

слабого обвинителя и др.). А. Ф. Кони категорически отказал министру в его

домогательствах.

Что же удерживало его на этой позиции? Мысли о государственной

карьере? Нет. Войдя в конфликт с министром, за которым явственно

просматривалась фигура царя, о карьере следовало бы забыть. Может быть,

материальные интересы? Нет же. А. Ф. Кони мог вполне рассчитывать на работу

в адвокатуре, которая принесла бы значительно большее вознаграждение,

нежели оклад председателя окружного суда.

А. Ф. Кони стоял на своем во имя принципа несменяемости судей.

Увольнение председателя столичного суда за неугодный правительству

приговор означало бы, что этот принцип существует только на бумаге. Для А. Ф.

Кони же несменяемость была дорога не сама по себе, а как гарантия

независимости судей, без которой нет подлинного правосудия, нет

справедливости в суде. Председатель окружного суда вступил в бой за

высочайшие, по его убеждению, социальные ценности, до которых, однако, не

было дела царю и его министрам.

Александр II с недоверием относился и к самому Кони, и к инсинуациям

против него. Он не стал увольнять с должности председателя суда одного из

умнейших людей страны, но навсегда сохранил к нему недоброе чувство,

которое унаследовал от него и сын - Александр III. Министерские же чиновники

решили проучить А. Ф. Кони, чтобы ему да и другим впредь неповадно было

игнорировать "высшие виды правительства".

Одной из первых акций в этом направлении был кассационный протест на

приговор по делу Засулич. Цель его состояла не только в том, чтобы объявить

приговор незаконным и тем самым ослабить его воздействие на умы и сердца, а

также попытаться довести до конца судебную расправу над Засулич, но и в том,

чтобы опорочить А. Ф. Кони как юриста. Протест в качестве обвинителя

подписал К. И. Кессель. Однако приложили к нему руку и сотрудники

министерства. Соответствующей обработке были подвергнуты сенаторы,

рассматривающие дело по протесту.

Кессель указал в протесте семь якобы допущенных А. Ф. Кони

процессуальных нарушений. Сенаторы же, имитируя объективность, шесть из

них признали несущественными, но вот седьмой случай сочли основанием к

отмене приговора. Состояло это "нарушение" в том, что в суде по ходатайству

защиты были допрошены свидетели обстоятельств экзекуции над Боголюбовым,

якобы не относящихся к делу.

Решение, надо отметить, не было единогласным. Так, сенатор В. А.

Арцимович на призыв присоединиться к большинству ответил: "Вы забываете,

что у меня есть дети..." Вечером в заседании Юридического общества К. И.

Кессель, чувствуя себя героем дня, подошел к сенатору профессору Н. С.

Таганцеву, развязно протянул ему руку и спросил: "Что поделываете, Николай

Степанович?" Не приняв руки, Таганцев ответил на всю залу: "Да вот, был

сегодня в Сенате, слушал хамское решение по хамскому протесту" *(37). Дело,

однако, было сделано. В. И. Засулич, скрывшейся за границу, отмена

оправдательного приговора ничем не грозила. А. Ф. Кони же по предложению

министра юстиции соединенное присутствие двух кассационных департаментов

Сената сделало замечание в дисциплинарном порядке.

Палена это не спасло. В том же 1879 г. он был уволен в отставку - за

небрежное ведение дела Засулич *(38). Однако гонения против А. Ф. Кони

продолжались - уже силами менее значительных деятелей министерства.

Известно, впрочем, что никто не может так донять слона, как мыши.

Чиновники терзали А. Ф. Кони мелочами. Так, один из них, В. К. Плеве

(будущий министр внутренних дел), самовольно распорядился перевести

заседания окружного суда в здание Судебной палаты, чтобы освободить

помещение, временно понадобившееся военному суду. А. Ф. Кони узнал об этом

в случайном разговоре. Ввиду такого наглого вторжения в сферу своей

компетенции он письменно предупредил Плеве, что не позволит пользоваться

этими помещениями без предварительного его согласия и прикажет запереть

дверь в залу, а также объявит в газете, что вследствие самовольного захвата

помещения суда сессия присяжных прерывается впредь до восстановления

законного порядка. Плеве струсил, явился с извинениями и принес письма

министра юстиции, а также генерал-губернатора с просьбами предоставить зал

для слушания.

Другой случай касался библиотеки Министерства юстиции, которую

создал сам А. Ф. Кони. Перейдя на работу в суд, А. Ф. Кони с разрешения

министра Палена брал из библиотеки книги, требующиеся для служебных и

научных занятий. Но после процесса Засулич у него потребовали немедленно

возвратить книги в библиотеку и запретили пользоваться ею впредь как

"постороннему".

Были неприятности и более чувствительные. По совместительству А. Ф.

Кони преподавал уголовный процесс в Училище правоведения. И вот однажды

шеф училища член императорской фамилии сумасбродный принц

Ольденбургский в отсутствие А. Ф. Кони выступил перед воспитанниками

училища с речью, в которой призвал их быть истинными слугами престола и

отечества и не подражать дурному примеру председателя суда по делу

Засулич. А. Ф. Кони потребовал, чтобы принц публично извинился за эту

выходку. Принц на это не согласился, и А. Ф. Кони ушел из училища.

Тягостное положение сложилось и в самом окружном суде. Когда А. Ф.

Кони представлял к наградам и пособиям своих подчиненных, министерство в

течение трех лет все отклоняло, давая понять всякий раз неугодность

председателя. И среди сотрудников суда сложилась группа людей, неустанно

жаловавшихся, что из-за Кони они лишены наград, что он не имеет в этом

смысле авторитета в министерстве.

Поворот к лучшему наметился, когда сменивший Палена министр Д. Н.

Набоков, преодолев первоначальное предубеждение, внушенное

министерскими чиновниками, из личных наблюдений составил мнение об А. Ф.

Кони, оценил его честность, глубокие знания и горячую преданность делу.

Осенью 1881 г., находясь на лечении за границей, А. Ф. Кони получил

телеграмму министра юстиции с предложением перейти на должность

председателя департамента Петербургской судебной палаты. Выдержав четыре

года осады в окружном суде, А. Ф. Кони мог считать, что с честью отстоял

принцип несменяемости судей. Тем более что речь шла о переводе, при

котором он повышался в должности, по-прежнему оставаясь судьей *(39).

Возвратившись из отпуска, А. Ф. Кони узнал, что его назначили

председателем не уголовного, как он полагал, а гражданского департамента.

Значит, все же вывели из "действующей армии". Смущало его и отсутствие

опыта работы по гражданским делам. Но министр Д. Н. Набоков уговорил А. Ф.

Кони не отказываться от нового назначения, сославшись, в частности, на опыт

Франции, где принято периодически переводить судей, которые занимаются

рассмотрением уголовных дел, на гражданские дела и, наоборот, чтобы

избежать чрезмерной специализации, содействовать расширению юридического

кругозора. Да и сам А. Ф. Кони чувствовал, что после четырех лет, проведенных

в окружном суде, его натянутые до предела нервы нуждаются в отдыхе,

которого он ожидал от перемены рода занятий, от успокоительного

разбирательства гражданских дел. Впрочем, отдых он понимал по-своему.

Несколько месяцев, работая по пятнадцать - шестнадцать часов в день, новый

председатель департамента штудировал лекции, учебники, научную литературу,

гражданское законодательство и, наконец, почувствовав себя вполне

подготовленным, уверенно стал рассматривать очень сложные гражданские

дела.

В защиту суда присяжных

В тот вечер, когда освобожденная В. И. Засулич оставила здание суда и

А. Ф. Кони собрался уходить, к нему в опустевшем зале подошел член совета

МВД генерал А. И. Деспот-Зенович, поблагодарил за пропуск в суд и сказал, что

день оправдания Засулич считает счастливейшим днем своей жизни. Кони

ответил, что боится, как бы для российского суда присяжных этот день не стал

роковым. В системе Российского самодержавного государства, где все

представители власти, сверху донизу - от столичного градоначальника до

городового - назначались указами царя, приказами министров и губернаторов,

суд присяжных являл собою инородное тело. Двенадцать отобранных по

жребию мужчин, ни от кого не зависящих, никому не подчиненных, никем не

контролируемых, за дверью совещательной комнаты решали вопрос о

виновности или невиновности подсудимого, руководствуясь только внутренним

убеждением, велением своей совести, ни перед кем не отчитывались в

основаниях и мотивах своего решения.

"...Лучшая, благороднейшая, основанная на доверии к народному духу

часть этой реформы" *(40),- писал А. Ф. Кони о суде присяжных, имея в виду его

независимость от чиновничества.

Суд присяжных возможен только в условиях устности и гласности. Чтобы

убедить присяжных в своей правоте, прокурор и адвокат должны были

представлять доказательства, излагать доводы, затрагивающие разум и

чувства. Впервые в казенных российских учреждениях громко звучало живое

слово. Чиновникам довелось услышать в зале судебного заседания такое, что

раньше и во сне не приснилось бы. Так, в упомянутом уже процессе игуменьи

Митрофании представитель гражданских истцов адвокат Ф. Н. Плевако

восклицал, обращаясь к православному духовенству, идеологическому оплоту

монархии: "Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не

было видно дел, которые вы творите под покровом рясы и обители!.." *(41)

Предвидя возможные издержки независимости и гласности,

консервативная часть "отцов судебной реформы" еще в ходе подготовки

проектов нового законодательства добивалась существенного ограничения

компетенции суда присяжных. Уже в первоначальной (1864 г.) редакции Устава

уголовного судопроизводства дела о государственных преступлениях, т. е.

политические дела, были отнесены к ведению судебных палат и Верховного

уголовного суда, действующих без присяжных заседателей. Но и это показалось

слишком либеральным. Законом от 7 июня 1872 г. рассмотрение основной

массы этих дел было возложено на особое присутствие Правительствующего

Сената. По усмотрению Особого присутствия разбирательство могло

производиться за закрытыми дверями. Время от времени предпринимались

меры к дальнейшим ограничениям сферы действия судов присяжных.

А. Ф. Кони столкнулся с этим еще в бытность прокурором Петербургского

округа, когда в 1874 г. министерство юстиции очередной раз начало "хмуриться"

на суд присяжных и потребовало от товарищей прокурора сведения о

количестве оправдательных приговоров и их причинах.

Тогда по своему почину А. Ф. Кони организовал эту работу так, чтобы

исключить односторонние субъективные выводы в ущерб институту присяжных.

Со своими сослуживцами он провел несколько заседаний, на которых была

выработана система ответов. При этом считалось необходимым выяснять

причины оправдательных приговоров не в организации суда, а в фактических

обстоятельствах каждого процесса: в характере вменяемого преступления, во

времени, прошедшем с момента его совершения, в степени строгости меры

пресечения и в отношении народного правосознания к уголовному закону,

преследующему данное деяние. Это было подлинно научное исследование. Оно

показало, что оправдательные приговоры, непонятные с формальной

юридической точки зрения, имеют веские причины, коренящиеся в толще

общественных отношений. В тот раз гроза, нависшая над судом присяжных,

прошла мимо.

Оправдание В. И. Засулич вызвало новую волну нападок на суд

присяжных. Пресловутый Катков на страницах печати требовал полного

упразднения этого суда. Последовала команда царя, и в министерстве началась

работа. Напомним, что в это время Пален домогался от А. Ф. Кони прошения об

отставке с должности председателя окружного суда. Догадываясь о возможных

мерах против суда присяжных, Кони сказал Палену:

- Я понимал бы вопрос о моем выходе в отставку в одном только случае...

Можете ли вы поручиться, что этим будет куплена совершенная

неприкосновенность суда присяжных? Что он останется, безусловно,

нетронутым?

- Нет! Нет! - заговорил Пален.- Эти вопросы несовместимые. Государю

угодно привести этот суд в порядок. Нет! Против присяжных необходимы меры;

надо изъять у них эти дела! Это решено!.. *(42)

И вскоре, 9 мая 1878 г., по проекту, представленному Паленом и

одобренному Государственным советом, царь подписал закон о "временном"

изменении подсудности уголовных дел. По этому закону дела о сопротивлении

правительственным распоряжениям и неповиновении властям, явном

неуважении к присутственным местам и чиновникам при исполнении служебных

обязанностей, о взломах тюрем, побегах находящихся под стражей или под

надзором, а также о посягательствах на жизнь должностных лиц, о нанесении

им ран - все эти дела были изъяты из ведения суда присяжных и переданы на

рассмотрение судебных палат.

Убийство 1 марта 1881 г. Александра II, рост крестьянских волнений

побудили царское правительство принять 14 августа 1881 г. Положение о мерах

к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. В силу

этого Положения в местностях, объявленных на "положении усиленной охраны",

генерал-губернатор, а в иных местностях министр внутренних дел наделялись

властью передавать в военные суды дела о преступлениях, по своему характеру

не являющихся политическими, требовать рассмотрения при закрытых дверях

любого дела, сочтя, что гласное его рассмотрение может служить "поводом к

возбуждению умов и нарушению порядка".

Реакционерам и этого было недостаточно. К. П. Победоносцев в докладе

Александру III, негодуя на суд присяжных, требовал "отделаться от этого

учреждения, чтобы восстановить значение суда в России" *(43).

Влиятельную поддержку, однако, получило мнение, что полное

упразднение суда присяжных неблагоприятно отразилось бы на международном

престиже России. В результате 7 июля 1889 г. был принят компромиссный закон:

суд присяжных сохранялся, но из его ведения окончательно изымались дела о

многих преступлениях против порядка управления, о должностных

преступлениях, о преступлениях против доходов и имущества казны, о

преступлениях против общественного благоустройства и благочиния, против

прав семейных, а также все дела об убийствах должностных лиц, связанных с

исполнением ими служебных обязанностей, и об иных насильственных

действиях против них.

Во многих случаях присяжные не следовали линии, предлагаемой

государственным обвинителем, и оправдывали подсудимых. В этом

проявлялась независимость "суда улицы", возможность выразить

правосознание общества.

Между тем в реакционной (охранительной) печати, в дворянских клубах и

министерских апартаментах вновь и вновь возникали разговоры о том, что

присяжные произвольно оправдывают несомненных преступников, подрывают

проведение законной карательной политики.

Надо сказать, корпус присяжных заседателей, огражденный

имущественным цензом и условиями "благонадежности" от проникновения в

свою среду сельских бедняков, пролетариата, а также инакомыслящих,

представлял собою слой законопослушных подданных, отнюдь не

революционеров.

Так в чем же дело? Опираясь на многолетний практический опыт, А. Ф.

Кони писал, что "неожиданные" оправдательные приговоры - результат разных

причин, и далеко не все они состоят в заблуждениях присяжных. В иных случаях

газетчик из отрывочных поспешных наблюдений за ходом "громкого дела"

вырабатывает о нем ошибочное мнение, которое, распространяясь в читающей

публике, создает общественное предубеждение. Присяжные же на основе

вдумчивого исследования обстоятельств дела убеждаются в невиновности

подсудимого и оправдывают его.

Принципиальное значение А. Ф. Кони придавал оправдательным

приговорам, вызывающим недоумение и даже возмущение с узкой правовой