Кони А.Ф. Избранные труды и речи
Подождите немного. Документ загружается.
реформа.
Реформа осуществлялась постепенно, медленно. Новые судебные
учреждения открывались по мере подбора и подготовки кадров, по мере
устройства помещений. Тормозили дело и противники нововведений. Уставы
судопроизводства были приняты 20 ноября 1864 г., а торжественное открытие
Петербургской судебной палаты *(2) состоялось только через полтора года - 17
апреля 1866 г. На следующий день, 18 апреля, А. Ф. Кони был назначен
помощником секретаря Палаты. Но долго работать здесь ему не пришлось.
Реформа шла вширь. Одно за другим создавались новые судебные учреждения,
и требовались энергичные, образованные люди, способные организовать работу
по-новому. 23 декабря А. Ф. Кони был переведен на должность секретаря
Московской прокуратуры.
Осенью 1867 г. А. Ф. Кони был командирован в Харьков на должность
товарища прокурора окружного суда - на ответственную самостоятельную
работу. Ему надолго запомнились тесноватые, но уютные и хорошо
обставленные помещения этого суда. "В его стенах, - писал впоследствии А. Ф.
Кони, - я проработал два с половиной года, лучшие годы моей молодости,
полные воспоминаний о том душевном подъеме и любви к новому делу,
которыми была проникнута деятельность моих сослуживцев и моя в новом
судебном строе в милой Малороссии". *(3)
На энергичного талантливого товарища прокурора Харьковского
окружного суда обратили внимание в Министерстве юстиции (в то время
прокуратура входила в состав этого министерства). Видимо, чтобы поближе
познакомиться с А. Ф. Кони, в 1870 г. его переводят в Петербург. Вскоре для
проведения Судебной реформы в жизнь его направляют - с повышением в
должности - губернским прокурором в Самару, а затем прокурором окружного
суда в Казань. Год спустя, двадцати семи лет от роду он возвращается в
Петербург, чтобы принять на себя обязанности прокурора столичного округа. На
этих постах, как и в Харькове, А. Ф. Кони не мог мириться с обыкновением,
когда, как писал Н. А. Некрасов, "ловят маленьких воришек к удовольствию
больших". И в Петербурге он бесстрашно преследовал "сильных мира сего",
преступивших закон. Показательны в этом смысле: дело разъезжавшей по
Петербургу в дворцовой карете дочери наместника Кавказа баронессы Розен, в
монашестве игуменьи Митрофании, которую А. Ф. Кони уличил в подлогах с
целью изыскания средств на пополнение монастырской казны; дело о
великосветском игорном притоне в квартире гвардейского штабс-офицера
Колемина; дело обвиняемого в поджоге огромной паровой мельницы
петербургского мультимиллионера Овсянникова. Овсянников ранее уже
привлекался к уголовной ответственности по пятнадцати делам и пятнадцать
раз был "оставлен в подозрении". А на шестнадцатый, при новом суде и новой
прокуратуре, был полностью изобличен, признан виновным и сослан в Сибирь.
Практика и наука
Интерес к науке у А. Ф. Кони пробудился еще на студенческой скамье.
Влечение к теории часто объясняют влиянием учителя. У А. Ф. Кони это было
по-другому, можно сказать, от противного. Лекции по дисциплинам
криминального цикла в университете читал профессор С. И. Баршев, человек
крайне реакционных взглядов, низкой культуры. Не удовлетворяясь его
лекциями, А. Ф. Кони стал изучать уголовное право самостоятельно, знакомясь с
зарубежной и небогатой в то время отечественной литературой. Так возникла
мысль написать кандидатскую диссертацию о праве необходимой обороны. "Я
стал заниматься этой темой весьма усердно, с жадностью отыскивая везде, где
можно, материалы. В январе 1865 года я засел за писание и проводил за ним
почти все вечера, памятные мне и до сих пор по невыразимой сладости первого
самостоятельного научного труда" *(4), вспоминал А. Ф. Кони уже на склоне лет.
И в дальнейшем, поступив на государственную службу, А. Ф. Кони
продолжал заниматься научной работой. С 1865 г. он публикует статьи по
вопросам уголовного права и уголовного судопроизводства в "Журнале
Министерства юстиции", в "Московском юридическом вестнике". Увлеченный
службой и научными занятиями, А. Ф. Кони подчас не соразмерял свои силы с
нагрузкой. В 1868 г. в Харькове он надорвался, появились чрезвычайная
слабость, малокровие, частые горловые кровотечения. По совету своего
старшего друга профессора судебной медицины Лямбля, А. Ф. Кони отправился
в путешествие по Европе. Однако в письмах своим друзьям из-за границы А. Ф.
Кони пишет не о развлечениях, на которые ориентировал его Лямбль. Он
сообщает о четырех сложных делах, прослушанных им в апелляционном суде
Мюнхена, о манере поведения в процессе председательствующего в
бельгийских и французских судах, о посещении архива и библиотеки
брюссельского Дворца правосудия, а также следственных тюрем *(5).
Впоследствии, возглавив прокуратуру столичного округа, А. Ф. Кони ввел
в обыкновение общие собрания товарищей прокурора - своего рода научно-
практические семинары. На них обсуждались разнообразные сложные вопросы
надзора за законностью. Один из участников делал подробный доклад по
рассматриваемой проблеме. После обмена мнениями проводилось
голосование, и принятое решение облекалось в форму указания, обязательного
для всего прокурорского состава. Таким образом обеспечивалось правильное
понимание и единообразное применение закона. Четверть века спустя по
грустному поводу - в связи со смертью В. И. Жуковского, бывшего сотрудника А.
Ф. Кони, один из участников этих семинаров В. Г. Вильямсон писал: "Я сошелся
с Владимиром Ивановичем в период незабвенных дней 1871 - 75 гг., когда во
главе петербургской прокуратуры стоял А. Ф. Кони... По инициативе прокурора
были устроены в его камере вечерние заседания... На одном из них Жуковский
прочел свой реферат, и я забыть не могу, как до поздней ночи, не проронив
словечка, слушали мы его лекцию, которой мог бы позавидовать любой
юридический факультет" *(6).
В своей научной и практической деятельности А. Ф. Кони придавал
большое значение принципу состязательности в уголовном судопроизводстве.
Сущность этого принципа состоит в равенстве прав сторон - прокурора, а также
подсудимого и его защитника на участие в исследовании обстоятельств дела и
отстаивание своих позиций перед независимым и беспристрастным судом.
Состязательность - гарантия выяснения сложных, подчас
противоречивых, запутанных обстоятельств действительного или мнимого
преступления. "Состязательное начало в процессе,- пишет А. Ф. Кони,выдвигает
как необходимых помощников судьи в исследовании истины обвинителя и
защитника. Их совокупными усилиями освещаются разные, противоположные
стороны дела и облегчается оценка его подробностей" *(7). В условиях гласного
процесса состязательность приобретает важное воспитательное значение.
Использование равных возможностей обвинением и защитой убеждает
судебную аудиторию в том, что исследование обстоятельств дела ведется
всесторонне, объективно, что суд учитывает все "за" и "против" подсудимого. В
связи с этим А. Ф. Кони напоминал прокурорам и адвокатам, участникам
судебного состязания, что "суд в известном отношении есть школа для народа,
из которой, помимо уважения к закону, должны выноситься уроки служения
правде и уважения к человеческому достоинству" *(8).
В представлении А. Ф. Кони прокурор, стоящий на уровне своих задач -
это "говорящий публично судья" *(9). Он не разрешает дела по существу, но так
же, как и судья, он должен быть объективным и беспристрастным.
Возвышенными наставлениями называет А. Ф. Кони правила Устава
уголовного судопроизводства, обязывающие обвинителя не представлять дела
в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие
подсудимого, не преувеличивать значения доказательств и улик или важности
преступления. Прокурор приглашается сказать свое слово и в опровержение
обстоятельств, казавщихся сложившимися как будто против подсудимого. Он
обязан сгруппировать и проверить все, изобличающее подсудимого, и если
подведенный им итог с необходимым и обязательным учетом всего говорящего
в пользу обвиняемого создает в нем убеждение в виновности последнего,
заявить о том суду. А. Ф. Кони акцентирует нравственно-психологическое
звучание в речи обвинителя: сделать это надо в связном и последовательном
изложении, со спокойным достоинством исполняемого грустного долга, без
пафоса, негодования и преследования какой-нибудь иной цели, кроме
правосудия, которое достигается не непременным согласием суда с доводами
обвинителя, а непременным выслушиванием их *(10).
В воспоминаниях А. Ф. Кони запечетлены портреты первых
государственных обвинителей, пришедших в реформированные суды. Один из
них - Михаил Федорович Громницкий. "Сочетание силы слова с простотою
слова, отсутствие всяких ненужных вступлений и какого-либо пафоса, спокойное
в своей твердости убеждение и самое подробное изучение и знание всех
обстоятельств и особенностей разбираемого преступления делали из его речи
то неотразимое "стальное копье закона", о котором говорит король Лир" *(11).
Писал А. Ф. Кони и об одном из своих ближайших сотрудников В. И.
Жуковском, умном, блестяще образованном и опытном "Мефистофеле
петербургской прокуратуры", вспоминал его сухую, чуждую всяких фраз,
пропитанную беспощадной иронией, но всегда обдуманную и краткую речь.
Однажды министр юстиции собрал следователей и прокуроров, отличившихся
по упомянутому делу богатейшего купца Овсянникова, и среди них В. И.
Жуковского, который поддерживал обвинение в суде. Министр объявил, что об
их успешных действиях и трудах доложено государю. Жуковский на это ответил
ядовито: "Да, мы ведь именно этим и отличаемся от администрации: мы всегда
бьем стоячего, а она всегда лежачего" *(12). С особой симпатией отзывался А.
Ф. Кони о своем сослуживце и друге Сергее Аркадьевиче Андреевском,
выдающемся по своим дарованиям обвинителе, мягком и человечном,
независимом и благородном в своих ораторских приемах *(13).
Отдавая должное достойным, А. Ф. Кони, однако, был далек от того,
чтобы живо писать деятелей царской прокуратуры лишь розовыми и голубыми
красками. По мере наступления реакции в рядах прокуратуры стало появляться
все больше и больше тех, для кого служба - способ удовлетворения
властолюбия, самоутверждения за счет унижения подвластных и зависимых.
Таким запомнился А. Ф. Кони один из бывших его подчиненных "узкий,
малообразованный В. А. Желеховский". Однажды он пришел, печалясь, что
проиграл дело, но утешая себя тем, что все же "вымазал подсудимому всю
морду сапогом". Тогда он был отстранен от участия в уголовных делах. В то же
время Желеховский был удален от надзора за местами лишения свободы, так
как своей придирчивостью и бездушием он приводил арестантов в ожесточение,
грозившее опасными последствиями. Выйдя из подчинения А. Ф. Кони,
Желеховский сделал карьеру - был назначен товарищем обер-прокурора
Сената. В этом качестве он отличился по делу "193-х" - умышленно раздутому
"спасителями отечества" до чудовищных размеров. В течение года Желеховский
не спеша писал обвинительный акт. Обвиняемые тем временем томились в
тюрьмах. Это дело, искусственно преувеличивающее размах и глубину
революционного движения в России, подрывало международный престиж
государства да и не имело определенной судебной перспективы. Возник вопрос
о прекращении дела без направления его в суд. Вспоминая совещание по этому
поводу при товарище министра юстиции, А. Ф. Кони писал: "Желеховский -
воплощенная желчь - бледнея от прилива злобы, настаивал на продолжении
дела, играя на общественной безопасности и достоинстве государства" *(14).
Крах обвинения наступил в суде. Ввиду отсутствия улик Желеховский объявил
об отказе от обвинения против почти ста человек, объяснив, что они, пробывшие
по несколько лет в заключении, были-де привлечены, чтобы "составить фон" в
картине обвинения остальных. Суд оправдал 129 подсудимых. Это, однако, не
препятствовало дальнейшей карьере Желеховского вплоть до назначения
сенатором. Вспоминая деятелей такого типа, А. Ф. Кони заклеймил карьеризм,
жестокость, злоупотребление властью.
Состязательность уголовного процесса включает активное участие в деле
защитника. А. Ф. Кони глубоко это понимал. Только приступив к прокурорской
работе, весной 1868 г. он писал из Харькова своему товарищу по факультету,
молодому, но уже прославившемуся адвокату А. И. Урусову: "Хоть мы стоим с
Вами и на совершенно противоположных концах судебной деятельности, но
служим общему делу и связаны общими университетскими преданиями...".
В защите по уголовным делам А. Ф. Кони видел общественное служение.
По его убеждению, адвокат, вооруженный знанием и глубокой честностью,
умеренный в приемах, бескорыстный в материальном отношении, независимый
в убеждениях, стойкий в своей солидарности с товарищами должен являться
лишь правозаступником и действовать только на суде или на предварительном
следствии - там, где это допускается, быть не слугою своего клиента и не
пособником ему в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия, но
помощником и советником человека, который, по его искреннему убеждению,
невиновен вовсе или вовсе не так и не в том виновен, как и в чем его обвиняют
*(16).
Состязательный процесс служил совершенствованию государственного
обвинения. В Петербургской прокуратуре в свое время существовал обычай:
переведенных из провинции молодых товарищей прокурора проверяли, поручая
им поддерживать обвинение против сильных защитников. Такой проверке был
подвергнут и приехавший из Харькова А. Ф. Кони. Ему досталось дело некоего
Флора Францева, обвинявшегося в покушении на убийство. Защищал
подсудимого К. К. Арсеньев, председатель Петербургского совета присяжных
поверенных, видный ученый, юрист, литературный критик, общественный
деятель. Молодой товарищ прокурора навсегда запомнил, как защитник разбил
обвинение в пух и прах. "Урок был чувствителен и поучителен,- писал А. Ф.
Кони.- Оставалось опустить руки и зачислить себя в рядовые исполнители
обвинительных функций или начать переучиваться и постараться воспринять
новые для меня приемы и систему судебного состязания... Я избрал второе"
*(17).
И не раз еще с теплым чувством писал А. Ф. Кони о К. К. Арсеньеве,
заботясь о том, чтобы не были забыты его научные и литературные заслуги,
благородство его судебных приемов и то этическое направление в адвокатуре,
которого он вместе с В. Д. Спасовичем был видным представителем *(18).
Фамилии Арсеньева и Спасовича оказались рядом не случайно.
Выдающийся российский юрист В. Д. Спасович двадцати двух лет от роду
защитил магистерскую диссертацию и вскоре возглавил кафедру в
Петербургском университете. В дальнейшем, однако, его прогрессивные
научные взгляды создали ему репутацию человека, политически
неблагонадежного. Вынужденный оставить преподавание, В. Д. Спасович
вступил в адвокатуру. "Как живой,- писал о нем А. Ф. Кони,- проходит передо
мною покойный Владимир Данилович Спасович, с его резкими угловатыми
жестами, неправильными ударениями над непослушными, но вескими словами,
которые он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, с чудесной
архитектурой речей, в которых глубокая психология сливалась с долгим
житейским опытом. Из каждого нашего состязания с ним я выносил
поучительный пример строго нравственного отношения к приемам и формам
судебной борьбы и воспоминание о широких горизонтах философских,
социальных и даже естественнонаучных знаний, которые он так искусно умел
открывать взору слушателя сквозь лесную чащу фактических данных дела"
*(19).
О жизни и деятельности адвокатов В. Д. Спасовича, А. И. Урусова, Ф. Н.
Плевако, К. К. Арсеньева, С. А. Андреевского опубликованы очерки А. Ф. Кони,
окрашенные искренним уважением и глубокой симпатией *(20).
На склоне лет, разрабатывая вопрос о приемах и задачах обвинения по
уголовным делам, А. Ф. Кони отмечал важность особого такта, выдержки в
отношении защитника и писал в связи с этим: "Прокурору не приличествует
забывать, что у защиты, теоретически говоря, одна общая с ним цель
содействовать, с разных точек зрения, суду в выяснении истины доступными
человеческим силам средствами и что добросовестному исполнению этой
обязанности, хотя бы и направленному к колебанию и опровержению доводов
обвинителя, никоим образом нельзя отказывать в уважении" *(21). Это,
несомненно, очень важный нравственно-психологический вывод из принципа
состязательности. Цитируемый труд в последний раз при жизни А. Ф. Кони был
издан в виде отдельной брошюры "Приемы и задачи прокуратуры (из
воспоминаний судебного деятеля)" в 1924 г. и служил практическим пособием
для сотрудников молодой советской прокуратуры. И приходится сожалеть, что
по сей день иной раз в ходе судебных прений можно услышать задорные
выпады, личные упреки, неучтивости, а то и оскорбления, которыми
обмениваются прокурор и адвокат, забыв о сути дела, о служении высоким
целям правосудия. Это одно из многих подтверждений тому, что научные
обобщения, наблюдения и практические рекомендации А. Ф. Кони по-прежнему
нужны прокурорам, адвокатам, судьям.
В Министерстве юстиции
Когда летом 1875 г. освободилась вакансия вице-директора
Департамента юстиции, министр граф К. И. Пален, уже давно оценивший
высокие деловые и личные качества А. Ф. Кони, предложил ему эту должность.
В аппарат министерства в то время входили: министр - генерал-прокурор,
его товарищ (заместитель), консультация, т. е. совет при министре,
обсуждавший наиболее сложные из вопросов, отнесенных к ведению
министерства, канцелярия, занимающаяся личным составом и ревизиями, а
также департамент. Именно на департамент возлагалась основная часть
функций министерства: законопроектная работа, судебный надзор, руководство
прокуратурой, финансово-хозяйственная деятельность и статистический учет.
Перелистывая страницы личного архива, А. Ф. Кони нашел запись,
относящуюся к этой перемене в его жизни: "К. И. Пален, приглашая меня
заменить Сабурова... выслушав о моем нежелании оставлять судебное
ведомство, со свойственным прямодушием сказал: "По уходе Андрея
Александровича мне здесь нужна судебная совесть"" *(22). Назначение
состоялось. А. Ф. Кони стал энергично работать и на новом посту. Министр,
руководители других ведомств, губернаторы обращаются к нему за советами.
Он создает в министерстве научную библиотеку. По должности непременно
участвует в подготовке и обсуждении законопроектов. Однако со временем
возникло и стало нарастать чувство неудовлетворенности. В значительной мере
оно вызывалось отношениями с Паленом.
А. Ф. Кони отдавал предпочтение своему министру в сравнении с
бездумным и пустым царедворцем министром внутренних дел А. Е. Тимашевым,
злым гением русской молодежи министром народного просвещения Д. А.
Толстым. Пален отличался от них личной честностью. "Но и он,- пишет А. Ф.
Кони,- был прежде всего типичный русский министр - не слуга своей страны, а
лакей своего государя, дрожащий и потерянный пред каждым докладным днем и
счастливый после каждого доклада тем, что еще на целую неделю ему
обеспечена казенная квартира и услуги предупредительного экзекутора" *(23).
Неуверенность Палена в себе, в своих решениях, в своем будущем была
обусловлена не только произволом, органически присущим самодержавию, но и
личными качествами министра - слабой профессиональной подготовкой,
интеллектуальной тупостью. Проведение сколько-нибудь последовательной
правовой политики ему было непосильно. Чувство самосохранения побуждало
его к попыткам предугадать взгляды и настроения царя, влиятельных коллег по
Совету министров, чтобы импонировать или, во всяком случае, не
противоречить им. Оборотной стороной лакейства является, как известно,
жестокость к бессильным, униженным, бесправным. И это свойство в немалой
степени были присуще К. И. Палену. Каково же было работать с ним А. Ф. Кони,
для которого смысл жизни состоял в утверждении законности, справедливости,
милосердия?
Отношения между ними раз от разу осложнялись.
Так, однажды к А. Ф. Кони обратилась Александра Товбич, невеста И. Р.
Попова, осужденного к ссылке за участие в политической демонстрации. Товбич
просила разрешения обвенчаться с Поповым до его отправления в Сибирь,
чтобы в качестве жены следовать за ним. А. Ф. Кони доложил об этом Палену,
от которого зависело разрешение. Однако последовал неожиданный и яростный
отказ. А. Ф. Кони убедил Палена "путем нескольких периодических атак" *(24).
В принципиальных же вопросах судебной политики настойчивые попытки
А. Ф. Кони отстоять свою точку зрения часто не достигали цели. Когда в
середине 70-х годов политические дела участились, товарищ министра юстиции
Э. В. Фриш, чтобы ускорить прохождение таких дел, предложил не производить
по ним предварительного следствия, ограничиваясь жандармским дознанием.
Министр юстиции и шеф жандармов ухватились за это предложение. А. Ф. Кони
же категорически возражал против такого, как он считал, "явного нарушения
основных начал уголовного процесса" *(25). Он указывал, что полуграмотные и
невежественные жандармские чины не в состоянии обеспечить объективное
расследование; что материалы дознания в отличие от предварительного
следствия перед направлением дела в суд обвиняемому и защитнику не
предъявляются, и они лишены возможности заявить обоснованное ходатайство
о дополнении материалов дела, о вызове в суд новых свидетелей. В результате,
сотни молодых людей, привлекаемых к дознанию, годами содержатся под
стражей, а в конце концов многих из них суд признает невиновными. Не
довольствуясь устными объяснениями, А. Ф. Кони подал министру докладную
записку о необходимости распространить на дознание по политическим делам
все правила предварительного следствия. К. И. Пален не согласился *(26).
Острое столкновение между министром и строптивым вице-директором
департамента было вызвано событиями в доме предварительного заключения
13 июля 1877 г. Эти события и их последствия с большой силой повлияли на
судьбу А. Ф. Кони, на развитие его взглядов. И о них следует рассказать
подробнее.
В то время значительно усилилась революционная пропаганда в виде
"хождения в народ", распространения антимонархической, антипомещичьей
литературы и т. п. Царская администрация ничего не могла придумать, кроме
судебных и внесудебных репрессий, которые только разжигали революционный
энтузиазм молодежи. И вот в придворных кругах, в великосветских салонах
стали циркулировать приватные законопроекты о применении к пропагандистам
телесных наказаний. В поддержку одного из таких проектов высказался и
министр юстиции Пален. Проект законом не стал. Тем не менее с этими
"сладкими мечтаниями о розге" А. Ф. Кони не без оснований связывает
происшедшее 13 июля.
В тот день в дом предварительного заключения приехал по какому-то
поводу петербургский градоначальник генерал Ф. Ф. Трепов.
Заинтересовавшиеся причиной приезда генерала следственные заключенные
прильнули к окнам. Во дворе в это время гуляли осужденные студенты А. С.
Боголюбов и А. А. Кадьян. Они поклонились градоначальнику, а когда, сделав
еще круг по двору, снова поравнялись с ним, то повторно, естественно,
кланяться не стали. Трепов подскочил к Боголюбову с криком "Шапку долой!" и
сбил ее. Но не успел он замахнуться, как раздались негодующие бешеные крики
стоявших у окон заключенных, и все, что можно было просунуть сквозь решетку,
- жестяные кружки, книги и т.п., - все это градом полетело во двор. Тогда
рассвирепевший генерал приказал высечь Боголюбова. Затем, спохватившись
было, из осторожности велел повременить с сечением. Уехав из дома
предварительного заключения, Трепов пытался посоветоваться с управляющим
Министерства внутренних дел и с А. Ф. Кони, но ни того, ни другого не застал на
месте. Тогда он пошел к Палену, который вполне одобрил сечение
заключенного студента. Все еще неуверенный Трепов снова поискал А. Ф. Кони.
Но тот, оказалось, был за городом. Только после этого Трепов поручил
полицмейстеру А. И. Дворжицкому "распорядиться". Демонстративные
приготовления к экзекуции довели нервное возбуждение арестантов,
преимущественно женщин, до крайних пределов. Они впадали в истерику,
бросались в бессознательном состоянии на окна, крушили в камерах все, что
можно. Многим требовалась помощь врача. Тюремное начальство, однако,
решило навести "порядок" силой. Дюжие городовые врывались в камеры,
набрасывались на молодых людей, обессиленных длительным содержанием
под стражей, хватали правого и виноватого, осыпали побоями. Наиболее
неугодных помещали в карцеры, расположенные над паровым котлом, так что
температура в них достигала 35 градусов. Обходя эти карцеры по жалобам
заключенных, товарищ прокурора несколько раз от жары и смрада терял
сознание. Действия служителей тюрьмы были столь бесчеловечны, что
прокурор Петербургской судебной палаты возбудил против них уголовное
преследование. Впрочем, законного хода дело не получило, да и не могло
получить: ведь в нем был замешан сам министр юстиции - генерал-прокурор,
высший блюститель законности.
Вернувшись во второй половине того же дня в Петербург, А. Ф. Кони
пришел к Палену. Тот откровенно подтвердил, что разрешил Трепову высечь
Боголюбова и ни в коей мере об этом не сожалеет. В ответ А. Ф. Кони заявил
своему министру, что разрешенное им ничем не оправдываемое насилие - вещь
противозаконная, что это - политическая ошибка, которая будет иметь ужасные
последствия.
Председательствующий в суде по делу В.И.Засулич
А. Ф. Кони давно просился на службу в Петербургский окружной суд. Ему
обещали, но по каким-то причинам назначение задерживалось. Наконец 24
января 1878 г. А. Ф. Кони вступил в должность председателя окружного суда. Он
с надеждой смотрел в будущее. "Для меня казалось,- вспоминал А. Ф. Кони,-
начиналась после ряда беспокойных годов деятельность, чуждая неожиданных
тревог, заранее определенная и ясная. Нервное возбуждение и хлопотливость
прокурорских занятий и бесплодно протестующая, опутанная канцелярской
паутиной роль "советника при графе Палене" оставались позади. Открывался
широкий горизонт благородного судейского труда, который в связи с кафедрой в
Училище правоведения мог наполнить всю жизнь, давая, наконец, ввиду
совершенной определенности положения несменяемого судьи возможность
впервые подумать и о личном счастии..." *(27)
Но не тут-то было. Как раз в этот день развитие событий, начавшихся
инцидентом с Боголюбовым, вступило в новый этап и пошло по линии,
пересекшейся вскоре с судьбой А. Ф. Кони.
24 января в 10 часов утра Трепов в своих служебных апартаментах
принимал просителей. Молодая женщина, назвавшаяся Козловой, подала ему
прошение, а затем неожиданно извлекла из-под плаща короткий тупоносый
револьвер и выстрелила. Опасно раненый генерал повалился. Стрелявшая
бросила револьвер на пол. И тут же была сбита с ног кинувшимися на нее
полицейскими служителями. Женщина заявила, что выстрелом в Трепова
желала отомстить за сечение Боголюбова, известное ей из газет и рассказов
знакомых.
А. Ф. Кони навестил Трепова, когда покушавшаяся еще находилась в
приемной градоначальника и отвечала на вопросы следователя. Ему
запомнились продолговатое бледное нездоровое лицо, нахмуренные брови,
сжатые тонкие губы над острым подбородком, светло-серые глаза, которые она
поднимала вверх, точно всматриваясь во что-то на потолке. Это была Вера
Ивановна Засулич, дочь капитана, домашняя учительница и акушерка. Она уже
испытала на себе жандармский произвол: два года тюрьмы без суда и
следствия по одному лишь подозрению в причастности к государственным
преступлениям, затем новые аресты, ссылка, гласный полицейский надзор. Так
что весть о наказании розгами Боголюбова, о безнаказанности его истязателей
пала на хорошо подготовленную почву.
С внешней стороны действия В. Засулич, казалось, были очевидны: в
Трепова она стреляла в присутствии нескольких полицейских чиновников. Сама
не отрицала своей вины. Но какова юридическая сущность ее действий? От того
или иного решения этих вопросов зависела не только квалификация деяния, но
и подсудность дела.
- Нет признаков политического преступления? - спросил А. Ф. Кони через
три дня после выстрела у прокурора Судебной палаты А. А. Лопухина,
надзиравшего за предварительным следствием.
- Нет, - утвердительно отвечал Лопухин, - это дело простое и пойдет с
присяжными, которым предстоит случай отличиться *(28).
Дела об обычных убийствах, о причинении телесных повреждений
рассматривались судами с участием присяжных заседателей, тогда как дела о
государственных преступлениях - политические дела шли в другие суды.
Политический характер дела В. И. Засулич был для А. Ф. Кони очевиден,
и вопрос об этом он задал Лопухину, рассчитывая на утвердительный ответ, а
значит, и на предание обвиняемой суду без присяжных заседателей, который,
несомненно, ее осудит. А. Ф. Кони не желал зла В. И. Засулич. Но его тревожила
перспектива рассмотрения данного дела в суде присяжных. Он предвидел
возможность оправдательного приговора, который озлобит администрацию и
вызовет новые ограничения для суда присяжных, если не полное его
упразднение.
Недели за две до судебного разбирательства Пален, видимо,
предчувствуя недоброе, засуетился. Он пригласил к себе А. Ф. Кони и задал ему
вопрос: "Можете ли вы, Анатолий Федорович, ручаться за обвинительный
приговор над Засулич?" В ответ министру пришлось выслушать разъяснение
элементарных понятий уголовного процесса: во-первых, судья не может
наперед высказаться о виновности, не рассмотрев всех обстоятельств дела в
судебном следствии; во-вторых, решение о виновности принимается
коллегиально, и мнение одного не решает вопрос, а главное - это решение
принимают присяжные без участия председателя и о его ручательстве за их
решения не может быть и речи.
А вскоре обнаружились трудности и с постановкой государственного
обвинения. Интересы Веры Засулич взялся представлять присяжный
поверенный П. А. Александров, один из лучших адвокатов в политических
процессах, принципиальный, бесстрашный, отлично владеющий всем
арсеналом средств защиты. Прокурор Судебной палаты Лопухин первоначально
решил противопоставить ему уже упоминавшегося товарища окружного
прокурора В. И. Жуковского, сильного и опытного обвинителя. Но тот уклонился,
ссылаясь на то, что дело Засулич имеет политический характер, и, защищая ее,
он поставит в трудное и неприятное положение своего брата, эмигранта,
живущего в Женеве. Второй кандидатурой в государственные обвинители
оказался С. А. Андреевский, по отзыву А. Ф. Кони, тоже выдающийся своей
даровитостью. Андреевский спросил Лопухина, может ли он в суде признать
действия Трепова неправильными. Получив отрицательный ответ, С. А.
Андреевский сказал: "В таком случае я вынужден отказаться от обвинения
Засулич, так как не могу громить ее и умалчивать о действиях Трепова. Слово
осуждения, сказанное противозаконному действию Трепова с прокурорской
трибуны, облегчит задачу обвинения Засулич и придаст ему то свойство
беспристрастия, которое составляет его настоящую силу..." *(29) А. Ф. Кони
имел основания гордиться С. А. Андреевским, своим учеником, последователем,
другом еще со времени службы в Харькове. Но самому С. А. Андреевскому, как