Клямкин И.М. Европейский выбор или снова особый путь?
Подождите немного. Документ загружается.
вал еще остаточный импульс оттепели 1960х, импульс освобождения науки
от устарелых схем, — тогда честные профессора рекомендовали нам исследо
вания Николая Носова о «буржуазном» развитии средневекового Русского
Севера. Но вскоре их рекомендовать перестали. То есть то, что было добыто
исторической наукой, ушло в тень.
А это ведь были не маргинальные достижения. Это куски той мозаики,
из которых и может быть сложено совершенно другое полотно отечественной
истории. После того как усилиями Николая Карамзина, а потом лично това
рища Сталина оно было сложено таким образом, что монархическая власть —
«наше все», «палладиум России».
Игорь Данилевский процитировал Ключевского, согласно которому пер
вый на Руси авторитарный правитель Андрей Боголюбский — это «первый ве
ликоросс». Но сейчас ведь история трактуется так, что Боголюбский и такие,
как он, — единственно возможные великороссы, а все остальные, т.е. которые
не за самодержавную власть, те уж и не русские вовсе. Когда я выступаю на ра
дио, а это еще случается иногда, мне слушатели постоянно указывают: «Ах,
вы против самодержавия, так вы, стало быть, в Израиль свой и езжайте». По
лучается, что самодержавные русские — одни только русские и есть, и других
быть не может.
Но ято, простите, из новгородских мужиков. Моих предков опричники
гнобили, и у меня с ними личные счеты, с опричничками. Между тем за
500 лет казенной пропаганды в массовом сознании утвердилось представле
ние, что могучее русское государство непременно опричнолюдоедское,
а вольные новгородцы вроде уже и не русские. Так вот, великая заслуга Алек
сандра Янова в том, что во втором и третьем томах трилогии он этот гнойник
вскрывает.
Это и есть, мне кажется, самое главное в его книге. По крайней мере, в том
смысле, который для нас сейчас актуален. Александр Львович очень хорошо
показывает, как соблазн могучего государства, соблазн мнимой эффектив
ности монархическоавторитарного правления поражал как вирус русское об
щество и приводил его неизбежно к краху.
А главная моя претензия к Янову проистекает из того, что я терпеть не могу
стиль его письма. У меня с ним стилистические расхождения. Они касаются
и построения текста — чрезвычайно сумбурного, когда автор много раз подсту
пается к одному сюжету, много раз повторяет одно и то же. Его постоянные пе
рескоки с предмета на предмет и лирические отступления меня чрезвычайно
раздражают. Но это касается стиля, а не содержания. По содержанию
же я бы скорее выставил Янову другие, по сравнению с прозвучавшими, упреки,
учет которых мог бы привести к расширению и обогащению его аргументации.
Отчасти об этом говорится в книге, которая здесь уже упоминалась, напи
санной мною с двумя моими товарищами по кафедре. Один мой соавтор,
41
Европейская и «холопская» традиции в России
Ирина Карацуба, присутствует в этой аудитории и, может быть, еще выска
жется по затронутым в разговоре церковным вопросам, поскольку она в них
специалист. Наша цель была создать другую, отличную от привычной, опти
ку рассмотрения отечественной истории. А мой упрек Янову — одновремен
но и попытка защиты его позиции относительно наличия в стране несамо
державной традиции. Он находит такую традицию исключительно в социаль
ных «верхах». Но после того как полтораста лет назад Евгений Якушкин
описал обычное право русского крестьянства, а Василий Сергеевич — рус
ские юридические древности, не подлежит сомнению, что традиция договор
ного права была в России не просто жива, но непрерывна до самой «больше
визии».
Леонид Васильев говорил о чужеродности для России «конституции», на
писанной в 1610 году боярином Салтыковым, так как для нее не было соответ
ствующей «мутации». Но Салтыков именно потому и написал ее, что за ним
была соответствующая традиция, причем именно русская. Он ведь был
из новгородцев, а так как в тогдашнем обществе имел место чрезвычайно мед
ленный оборот информации, исторические воспоминания — устные, даже
не письменные — жили очень долго, как семейное предание. Салтыков прос
то был хорошо осведомлен о новгородской старине, ему не надо было никакой
«мутации», чтобы помнить, что были на Руси и такие русские, которые выст
раивали другую, не самодержавную, политическую систему. Но об этом Янов,
к сожалению, не пишет.
А еще меня сильно задевает в его построении то, что он поздно начинает
историю «нехолопской» традиции — с Ивана III, между тем как ее следовало
бы вести от Древней Руси, ее вольных городов, о чем отчасти уже говорил
Игорь Николаевич Данилевский. Эта традиция тоже была жива, и Александр
Невский, боровшийся с городами, додавливал городское самоуправление
не вполне успешно как раз потому, что историческая память держалась креп
ко. И в дальнейшем, как только монархическая власть в Москве падала по ка
който причине, тут же горожане вспоминали, что есть такой институт, как ве
че, и немедленно его возрождали.
Это был латентно живой институт, о нем помнили. А самодержавие скорее
воспринималось как некоторая случайность и отклонение от нормы. Отсюда,
в частности, и события Смуты.
И еще один штрих напоследок. Когда в какомто древнем русском городе,
отошедшем к Литве — боюсь наврать, в каком именно, — начали вводить маг
дебургское право, а это довольно поздно произошло, в начале XVI века, выяс
нилось нечто весьма и весьма интересное. Выяснилось, что магдебургскоето
право послабее будет древнерусского, которое развивалось в Литовской Руси.
Во всяком случае, горожане попросили, чтобы им не магдебургское право да
ли, а позволили остаться со своим древнерусским, которое им — той самой
42
Европейский выбор или снова «особый путь»?
«буржуазии», об отсутствии которой сожалеет Леонид Васильев, — выгоднее,
оказывается, было, чем новоевропейское. Так что была, была у нас и не само
державная традиция, и безо всяких «мутаций».
Игорь КЛЯМКИН:
Это очень интересный вопрос — о порядках в Литовской Руси. Александр
Янов, правда, их почти не касается, но при этом, как вы, возможно, помните,
акцентирует внимание на том, что до террора Ивана Грозного люди из Литвы
бежали в Московию, а потом, при Грозном, бежали в обратном направлении.
Но можно ли считать это весомым аргументом в пользу идеи российского «ев
ропейского столетия»? Всетаки из Литвы русские уходили изза начавшегося
там окатоличивания, а не потому, что там торжествовало «холопство». Воз
можно, ктото об этом в дальнейшем еще выскажется.
У нас еще должен был выступить Андрей Пелипенко, которому Александр
Львович уделил много внимания и в книге, и в докладе. Критикуя Пелипенко,
он распространил эту критику и на всех тех, кого называет «либеральными
культурологами». С ними, сетует Янов, у него расхождения даже более серьез
ные и тревожные, чем с традиционалистами. К сожалению, Андрей Анатоль
евич заболел и ответить на критику не сможет. Возможно, он захочет сделать
это письменно — в таком случае мы приложим его текст к стенограмме обсуж
дения.
Сегодня же либеральных культурологов представит Игорь Яковенко.
А сочтет ли он нужным отреагировать и на упреки автора трилогии в адрес Пе
липенко, мы сейчас узнаем.
Игорь ЯКОВЕНКО (доктор философских наук, профессор РГГУ):
«Европейская традиция в России прослеживается давно, но она всегда
была компонентой, а не доминантой»
Я обречен говорить от имени либеральных культурологов, имея в виду по
лемику Александра Янова с Андреем Пелипенко, которую внимательно про
чел. Но начну с общей концепции, представленной в книге Александра Льво
вича. При всех моих человеческих и профессиональных симпатиях к нему, хо
чу сказать, что его работа представляет собой предзаданную исследуемому
материалу теоретическую конструкцию и сугубо идеологический текст. И это,
как мне кажется, главное.
Что делает Янов? Он систематически обозначает специфические российс
кие реалии ХV–ХVII веков понятиями, описывающими европейские и ново
европейские сущности. Это — основной прием, который он использует. Для
либерально ориентированного читателя такой способ описания психологи
чески комфортен, но этот метод интерпретации мало что дает в смысле позна
ния специфики явления. Здесь уже говорилось о том, что нестяжательство
43
Европейская и «холопская» традиции в России
не равно ни Реформации, ни предреформации. На самом деле нестяжатель
ство — монастырская инициатическая традиция. Его духовные интенции
и культурные последствия лежат в иной плоскости, нежели Реформация. Это
большая тема, заслуживающая специального разговора; я не могу сейчас
на ней останавливаться.
Или, скажем, мы читаем у Янова о том, что Иван III строил национальное
государство. Но мое понимание российской истории состоит в том, что
Иван III не строил и не мог строить такое государство по простой причине:
московиты той эпохи нацией не были. Россияне и сегодня не нация; нацию
в собственном смысле мы еще не создали. А при Иване III ее и не создавали.
То была совершенно другая ситуация, другая стадия исторического разви
тия. Пал Царьград, Иван III женился на ЗоеСофье Палеолог, воспринял ви
зантийский герб и венчал внука Дмитрия на «царство». Но сама идея московс
кого царства входила в имперский, а не в какойто иной проект. Помоему,
применительно к той эпохе говорить о национальном государстве несерьезно.
Несколько слов о том, что такое российское государство и российская
власть, — в продолжение сказанного Игорем Данилевским. Как я понимаю,
это идеологически санкционированная деспотия. Санкционированная цер
ковью либо партией, т.е. идеологическими институтами. Янов, однако, ссыла
ется на законы, и в частности на Судебник 1550 года.
Сегодня мы уже услышали, сколько экземпляров этого Судебника сущест
вовало в природе. Но надо помнить и о том, что в России дистанция между
декларируемой нормой (той, которая записана в законе или даже занесена
в конституцию) и тем, что сейчас называют «понятиями», т.е. реальной прак
тикой, реальными механизмами социальной регуляции, чудовищно велика.
Говорю как культуролог, профессионально занимающийся Россией. Эта дис
танция может несколько колебаться от эпохи к эпохе, но она всегда настоль
ко значительна, что апелляции к декларируемой норме мало что дают для по
нимания реалий. Можно изучать традиционное право, изучать реальные
практики разрешения конфликтов. А что дает обращение к юридической нор
ме, я не понимаю.
Далее, и это очень важно, феномен европейской цивилизации покоится
на утверждении безусловного права частной собственности. Для европейца
собственность сакральна. Любая благотворительность, социальная справед
ливость, программы социалдемократии существуют в Европе в контексте
признания незыблемости священного права частной собственности. И я нас
таиваю на том, что ни в Московии, ни в Российской империи, ни в Советском
Союзе, ни в постсоветской России частной собственности никогда не было
и нет, ибо право собственности носит всеобщий и безусловный характер.
Были и есть привилегии отдельных социальных групп и слоев общества
владеть (индивидуально либо коллективно) некоторыми активами при безус
44
Европейский выбор или снова «особый путь»?
ловном примате собственности верховного правителя. По существу, это ус
ловное держание, ничем не гарантированное, кроме усмотрения такого пра
вителя. В любое время квазисобственность может быть отнята, обменена
на другую, конфискована. А возможен такой произвол власти ровно потому,
что идея священной собственности отсутствует в сознании общества. В этом
смысле говорить об утвержденной частной собственности в России просто
не приходится, идет ли речь о ХV, ХVII или какомто ином столетии.
Отсюда и проблемы с трактовкой Ивана Грозного. У Александра Янова
Грозный предстает как dues ex machine. Все было так хорошо. Шли позитив
ные процессы, наблюдался экономический подъем, общество развивалось.
А потом пришел Иван Грозный и все поломал. У меня возникает вопрос: по
чему эти мужики, о которых я читаю у Янова, позволили себя грабить и уби
вать? Почему они не перебили опричников? Это ведь самый главный вопрос.
Каким таким особым ресурсом обладало государство, который позволял ему
разорять чужое хозяйство, безнаказанно убивать и пускать людей по миру?
Я вижу одно объяснение: все, чем владели эти люди, как и они сами, сама
их жизнь, не были в их собственных глазах тем священным и безусловным,
покушение на что дает основания брать в руки оружие и вешать опричников
на придорожных столбах. Попробовала бы верховная власть в Европе
действовать таким образом. Чем бы обернулась это для европейского прави
теля?
Заметим, что вскоре после смерти Грозного, в эпоху Смуты, русские мужи
ки и торговые люди обнаружили способность и к самоорганизации, и к кол
лективной самозащите от казаков и других грабителей. В чем же дело? А в том,
что в глазах народа государевы люди — опричники имеют право грабить и уби
вать подданных, раз на то есть государева воля. А воровские казаки — частные
лица, не осененные высшей властью, — права такого не имеют. Давайте приз
наем это и забудем о частной собственности в ХV–ХVII веках.
Наконец, частная собственность неотделима от идеи права. Это только
собственность верховного правителя опирается на волю автократора и суще
ствует вне правовой традиции, а частная собственность нуждается в разрабо
танной правовой системе и независимом судопроизводстве. Об этом свиде
тельствует вся история человечества. Там, где утверждается частная собствен
ность, возникает нотариат, разработанная правовая система, эффективный
суд. Что в этом отношении можно сказать о Московии?
Янов полемизирует с Пелипенко по поводу проблемы синкрезиса. Вообще
говоря, синкрезис — это культурологическая и общеисторическая категория.
Она описывает базовые характеристики социокультурного целого архаичес
ких или раннетрадиционных обществ. Суть синкрезиса в том, что все соеди
нено со всем. Отдельные профессии, социальные и имущественные статусы
не вычленились. Архаический ритуал не распался, сфера религиозных пред
45
Европейская и «холопская» традиции в России
ставлений не отделилась от сферы норм и ценностей, знаний о мире, техноло
гий, художественной культуры. Все объединено со всем, и ничто не существу
ет самостоятельно. Естественно, нет и отдельной личности.
По мере разворачивания истории синкрезис дробится, но темп этого про
цесса и уровень распада синкрезиса различаются от одной локальной цивили
зации к другой. Традиционные общества Востока характеризуются высоким
уровнем синкрезиса. Высок он был и в Московии XV–XVI веков. На Западе
же складывалась совершенно иная картина.
Распад синкрезиса логически приводит к вычленению автономной лич
ности. При этом важно четко зафиксировать связь идеи личности и идеи
собственности. Частная собственность является социальным базисом авто
номной личности. Везде, где происходит вычленение автономной личности,
статус частной собственности поднимается. Она сакрализуется, понимается
как нечто безусловное, на что ни одна власть не может поднять руку без опас
ности быть разорванной на части населением. Ничего подобного ни в XV ве
ке, ни в эпоху Ивана Грозного русская история нам не демонстрирует.
Я не только культуролог, но и цивилизационист. Есть такая дисциплина —
цивилизационный анализ. Или, что то же самое, теория локальных цивилиза
ций. И, будучи цивилизационистом, я свидетельствую, что православные об
щества не порождали из себя никогда ни буржуазию, ни полноценную рыноч
ную экономику, ни капитализм. Все эти феномены, базирующиеся на инсти
туте частной собственности, возникают в православных обществах в контексте
модернизации, в рамках заимствования ценностей и институтов, рожденных
на Западе. К этим преобразованиям толкает православные общества истори
ческий императив. Это касается и Болгарии, и Румынии, и Греции, и всех ос
тальных православных стран. Купеческая традиция там была, традиционный
рынок был, а полноценная буржуазия и капитализм не рождались.
По всему этому мне трудно воспринимать логику Янова. Согласен я с ним
лишь в одном. Безусловно, либеральная или ограничивающая автократию
традиция в России прослеживается, и прослеживается давно. Но она была
компонентой, а доминантой была традиция автократическая, традиция дес
потическая, традиция, которая отражается в понятии «властьсобственность».
То обстоятельство, что каждый раз попытки ограничить самодержавие, выст
роить какието предпосылки для либерального развития купируются, выхола
щиваются, поразительно быстро выдыхаются, говорит нам о том, что это
именно компонента.
Она имеет какието основания в культуре, и мы знаем, какие именно. Рос
сия принадлежит христианскому миру. Потенция личностной автономии за
ложена на уровне оснований христианской культуры и неистребима. Но в ка
кой степени эта потенция представлена в российском православии — специ
альный и достаточно драматический вопрос.
46
Европейский выбор или снова «особый путь»?
Я убежден в следующем: надо понимать ту Россию, в которой нам выпало
родиться и жить. Очередная идеологизация истории страны — на сей раз в ли
беральном духе — нам здесь не поможет. Скорее только навредит.
Этот труд понимания требует интеллектуального мужества. Но только
на таком пути существует перспектива утверждения в России либеральных
ценностей.
Игорь КЛЯМКИН:
Спасибо, Игорь Григорьевич. Теперь — Глеб Якунин.
Глеб ЯКУНИН (православный священник):
«От того, каким путем пойдет православная церковь, во многом зависит,
окажемся ли мы в современной Европе или в стране нового Ивана Грозного»
Мое общее впечатление от трилогии Янова я бы сформулировал так: это
яркие эскизы истории России, скорее даже историософия или философия
ее истории.
Александр Львович очень своевременно напомнил нам о знаменитой
«лестнице» Владимира Сергеевича Соловьева, по которой легко соскальзыва
ет вниз идеология России. Первая, самая высокая ее ступень — это нацио
нальное самосознание, ниже — национальное самодовольство, еще ниже — на
циональное самообожание. А уж с этой, нижней, ступени — только один шаг
до падения в пропасть национального самоуничтожения.
Автор трилогии видит симптомы опасности такого «падения в пропасть»
агрессивного империализма в том, что в сознании многих людей размыта гра
ница между патриотизмом (национальным самосознанием, которое он впол
не одобряет) и национализмом (самодовольством и самообожанием). Именно
скольжение по этой лестнице привело к краху Германию, Японию и, в мень
шей степени, Италию, в которой не было замаха на гигантскую империю.
В истории Московского царства, как здесь уже говорилось, Янов придает
решающее значение исходу борьбы Иосифа Волоцкого с нестяжателями.
Но он рассматривает их конфликт с социальноэкономической точки зрения,
хотя не меньшее значение в этом историческом споре имел выбор общей цер
ковной идеи. Именно тогда в недрах Русской православной церкви формиро
валась судьбоносная доктрина «Москва — Третий Рим». Эта духовно соблаз
нительная доктрина неожиданно актуализировалась именно в наши дни. В ус
ловиях, когда РПЦ возглавил энергичный и амбициозный патриарх Кирилл,
с его ярким ораторским даром, Московская патриархия вернулась к визан
тийской идее «симфонии государства и церкви».
На Западе и католики, и особенно протестанты, у которых принцип раз
вития возведен на доктринальный уровень, постоянно эволюционируют
вслед за развитием общества, откликаются на каждую новость науки и миро
47
Европейская и «холопская» традиции в России
вой политики. И это происходит и сейчас, независимо от того, что нынешний
римский папа — консерватор. А в нашем православии не только нет какого
либо движения вперед; оно в принципе отрицает идею развития, оно смотрит
назад, в эпоху Византийской империи. Василий Великий, Григорий Бого
слов, Иоанн Златоуст, первые вселенские соборы — вот что считается «золо
тым веком» православия, после которого якобы происходила только сплош
ная деградация, которая завершится скорым приходом Антихриста, непре
рывно с тех пор ожидаемого. Это величайшее чудо, что подобная архаика,
настоящая «церковь бронтозавров юрского периода», сохранилась у нас
до сих пор.
Все наши патриархи, начиная с Сергия Страгородского, были своего рода
брежневыми. Алексий I, Пимен, Алексий II — все они были умеренными кон
серваторами, не двигались ни вправо, ни влево. Все ждали, что следующим
патриархом будет человек такого же стиля. И вдруг — прорыв!
Новый патриарх Кирилл говорил фантастические вещи уже на второй день
после его интронизации в храме Христа Спасителя. 1 февраля 2009 года, стоя
в Кремле рядом с президентом, Кирилл заявил: необходимо восстановить «дух
симфонии» между Церковью и государством, что было, как известно, визан
тийским идеалом. При этих словах Медведев даже както покосился на патри
арха с удивлением. О торжестве этого «духа симфонии» Кирилл и потом неод
нократно говорил как о главной задаче своей Патриархии.
Отправившись в Киев, новый патриарх настойчиво убеждал президента
Украины: мы же одной веры, у нас должна быть одна церковь. Но украинцы
почемуто отказываются принимать такое церковное единство, видя в нем от
голосок советского прошлого: хотя советская империя разрушилась, импер
ская церковь хочет сохранить свою власть на всем постсоветском простран
стве. Почти автоматически зачислив в «Русский мир» всех славян СНГ и по
лагая, что у него мощнейшая социальная база, патриарх Кирилл претендует
на идеологическое наполнение российской государственности и на духовное
доминирование Москвы в странах бывшего СССР.
Постсоветская имперская идеология получила неожиданное развитие
во время поездки Кирилла в Белоруссию. Лукашенко ему говорит: «Наша
страна — это мост между Западом и Россией». Нет, возражает патриарх, ника
кой вы не мост, западная граница Белоруссии — это граница нашей правос
лавной цивилизации.
Недавно и наш президент, и великий Горбачев вместе со всей Европой от
мечали юбилей разрушения берлинской стены. А тут получается, что Кирилл
хочет возвести новую стену между Россией, включившей в себя Белоруссию,
и всей остальной Европой — в том числе Польшей, Прибалтикой. Комуто это
может понравиться, но на самом деле это никуда не годится. Мы видим здесь
проявление уже настоящего «национального самообожания» — предпослед
48
Европейский выбор или снова «особый путь»?
ней ступени соловьевской «лестницы». Вот и «нашисты» пошли в атаку, ка
каято специальная когорта православных экстремистов уже готова защищать
Московскую патриархию от всех инакомыслящих.
А еще на днях появилось вдруг удивительное сообщение. Главный идео
лог Патриархии дьякон Кураев, обсуждая нашумевший фильм об Иване
Грозном, вдруг назвал Кирилла «новым митрополитом Филиппом» (обли
чавшим царя и ставшим мучеником). На самом же деле наш патриарх хочет
стать новым Никоном, который утверждал, что «священство выше царства»
и стремился подчинить своему влиянию всю государственную власть. Хотя
Кирилл толкует о византийской симфонии, реально он больше ценит като
ликов за то, что у них папа выше государства. Судя по многим выступлени
ям патриарха, он хотел бы осуществить в России именно этот вариант,
не удавшийся Никону. Однажды Кирилл проговорился: государство, — ска
зал он, — это только механизм, который должен воплощать высокие христи
анские идеи.
Царь Алексей Михайлович в конце концов Никона сверг. Может быть,
именно это имел в виду дьякон Кураев, предвидя «страшную» перспективу
Кирилла? Ведь тот хотел бы стать духовником и покровителем обоих наших
правящих близнецовбратьев, а что будет, если они все же поссорятся?
Так что в ближайшее время мы сможем увидеть, в какую сторону качнется
тот маятник русской истории, о котором все время говорит Янов. От того, ка
ким путем пойдет православная церковь, во многом зависит, окажемся
ли мы в современной Европе или в стране нового Ивана Грозного. Убежден,
что фаза культивирования архаики и изоляционизма скоро все же закончится
и российское православие перейдет к исторической динамике и открытости.
Это приведет к острому кризису Московской патриархии, но поможет освобо
диться прогрессивным элементам нашей церкви. Может быть, и ценой распа
да ныне существующих форм.
Игорь КЛЯМКИН:
Спасибо, очень интересное выступление. Но я настоятельно прошу все
же не уходить от темы. По поводу положения в РПЦ и другим актуальным
вопросам мы можем собраться и поговорить отдельно. Должна же быть и у ли
бералов какаято дисциплина дискуссий. Авторитарную дисциплину мы отве
ргли, но альтернативу ей все еще выработать не можем. И потому то и дело
сползаем в анархию, когда каждый говорит о том, во что в данный момент
погружен, независимо от предмета разговора. Такое на наших с вами собрани
ях случается очень часто. На обсуждение вынесен доклад, в котором изложен
оригинальный концептуальный взгляд на отечественную историю. Егото и
давайте обсуждать.
Предоставляю слово Эмилю Паину.
49
Европейская и «холопская» традиции в России
Эмиль ПАИН (профессор Государственного университета — Высшей школы
экономики):
«К моменту начала европейской модернизации в России уже были носители
идеи рационально(легальной организации власти»
Я солидарен с Яновым, и прежде всего с его позицией противостояния
культурному расизму, т.е. представлениям о существовании неких культурно
неполноценных («холопских») сообществ, неспособных к изменению своего
политикоправового положения. Или, говоря конкретнее, неспособных к пе
реходу от власти персоны и кнута к власти закона и свободно определяемых
целей. Такие представления базируются на близких к мистике постулатах
об извечной исторической колее, которая — в отличие от рационально впол
не объяснимой (и преодолимой) исторической инерции — непреодолима
в принципе. Это уже и не колея, это судьба, рок.
Мы слышали сегодня выступления историков. Наиболее профессиональ
ными и убедительными выглядели те из них, которые подвергали сомнению
достоверность отдельных выводов автора трилогии. Но совершенно неубеди
тельными были альтернативные доктрины «историковконцептуалистов»,
противопоставлявших идее Янова о разных традициях идею «единственного
исторического пути». Если у марксистов в свое время это был «единственно
верный путь», то у какойто части российских либеральных историков
и культурологов, с которыми полемизирует Янов, — это единственно невер
ный путь «страны рабов», путь «холопский» и принципиально не западный.
Но это же все недоказуемо! Против такого рода доктрин историкиисточ
никоведы, социологи и антропологи могут выставить тонны контраргумен
тов. К тому же это позиция снобов. Ее апологеты исходят из того, что онито
сами, просвещенные и мудрые, живут вовсе не по холопской традиции,
а по европейской, между тем как остальные (плебс, «пипл») находятся в веч
ном плену холопства.
Надо сказать, что мне вообще не нравится это противопоставление евро
пейскости и холопства, присутствующее и в названии обсуждаемого доклада
Янова. Такое противопоставление звучит примерно так же, как выражение
«пить чай с лимоном и удовольствием». В обоих случаях используются разно
родные классификационные основания, которые к тому же заслоняют сход
ство фундаментальных социальнополитических процессов на Западе
и на Востоке.
Ведь холопство было и в Европе. Во всяком случае, в польском католичес
ком королевстве этот феномен уж точно существовал и даже обозначался тем
же термином. И на Западе проявлялось противоборство разных культурных
традиций: закрепощения и раскрепощения человека, традиционнопатерна
листской и рациональнолегальной. И холопское сознание там тоже не сразу
уступило место гражданскому.
50
Европейский выбор или снова «особый путь»?