Клямкин И.М. Европейский выбор или снова особый путь?
Подождите немного. Документ загружается.
ла потом воспроизводиться. Александр Львович пишет, что особенность дес
потического государства заключается в том, что изменить его природу невоз
можно, а можно лишь устранить деспота, на место которого неизбежно при
дет другой деспот. Так вот, как раз Андрей Боголюбский был первым, кто это
на себе и испытал. Впоследствии, кстати сказать, картинка будет приблизи
тельно такая же.
Фактически все наследники Боголюбского так или иначе испробовали эту
линию поведения в более или менее жесткой форме. Ордынское нашествие
и включение северовосточной и северозападной Руси в сферу влияния Ве
ликой Монгольской империи лишь обеспечили этому процессу более благо
приятные условия. А Иван Грозный просто доводит эту систему государствен
ного управления до логического конца, отождествив себя со Спасителем. Су
дя по последним исследованиям, он устраивал эдакий небольшой Страшный
суд в одной отдельно взятой стране, руководствуясь вполне благой целью:
спасти своих подданных от вечных мук на том свете. Попытка эта оказалась,
как он и сам в конце концов понял, неудачной. И он начал каяться…
Таковы мои размышления историка«грядочника» по поводу трилогии
Янова. Они, как мне кажется, ставят под вопрос очень многие его построения.
Потому что логика знает четкий закон: из истинных оснований следует истин
ный вывод, а из ложных оснований могут быть сделаны выводы как истин
ные, так и ложные. На мой взгляд, в работе Александра Львовича есть целый
ряд очень интересных истинных выводов. Но есть и такие, с которыми вряд
ли можно согласиться.
Впрочем, повторяю, общий смысл этой трилогии мне вполне ясен и очень
близок. И прежде всего мыслью о том, что Россия — европейская страна. Хо
тя, по большому счету, я боюсь таких определений. Азиатская («холопская»)
традиция и традиция европейская, противопоставляемые друг другу, — это то
же метафоры. Мы знаем европейских деспотов — совершенно страшных.
Мы знаем азиатские системы управления, которые были вполне европейски
ми по своему духу. Поэтому, на мой взгляд, европейское демократическое
развитие — это тоже метафора. А с метафорами иметь дело всегда сложно.
И последнее. Александр Львович прямо заявляет, что он борется с историо
графическими стереотипами. Беда только в том, что и сам он при этом пыта
ется опираться… на историографические стереотипы, а именно на стереотипы
60х годов прошлого века. За истекшие 40–50 лет российская историческая
наука продвинулась вперед, причем очень существенно — особенно в области
источниковедения. А в постсоветский период, в котором мы пребываем уже
почти 20 лет, в значительной степени сдвинулись и многие наши оценки
и представления.
Ну не были декабристы такими уж либералами и демократами, какими они
предстают в трилогии Янова. Когда читаешь воспоминания современников,
31
Европейская и «холопская» традиции в России
то понимаешь, что, не приведи Господь, пришел бы Пестель к власти (чего
он так добивался), и Россия умылась бы кровью. Были, конечно, среди декаб
ристов и романтики, вроде Никиты Муравьева. Но это мальчик, который
не знает, сколько стоит кружка молока, и дает за нее золотой… Его, кстати, тут
же крестьяне повязали и отправили куда следует, потому что ясно: не наш это
человек, нормальные люди так не поступают. Но были, повторяю, и прагма
тики, которые рвались к власти всеми силами и прямо об этом говорили. По
беди они, и, я думаю, результаты были бы очень тяжелыми.
Много есть у Янова таких моментов, которые меня, как историка, не устраи
вают. Если же говорить в целом, то могу лишь повторить: у меня к его работе от
ношение двойственное. Это, конечно, не историческое произведение в строгом
смысле слова. Но вместе с тем очень любопытное и, думаю, весьма поучительное.
Игорь КЛЯМКИН:
Спасибо, Игорь Николаевич. Теперь — Леонид Сергеевич Васильев. По
жалуйста, мы вас слушаем.
Леонид ВАСИЛЬЕВ (главный научный сотрудник Института востоковеде'
ния РАН):
«В Древней Руси, не знавшей античности, западное начало не могло
играть сколько(нибудь существенной роли»
Хотя с Александром Львовичем Яновым меня связывает не слишком мно
гое, это немногое достаточно серьезно. Когдато мы вместе учились на истфа
ке МГУ, а такое обычно не забывается. Особенно если учесть, когда это было.
Большинство из здесь присутствующих тогда еще не успели появиться на свет.
Но дело все же не только в рождающих приятные ассоциации воспомина
ниях далекой юности. Много существеннее то, что в те суровые годы жестоких
репрессий (а они вовсе не завершились в 1930х, но вспыхивали и в 1940х)
между по крайней мере некоторыми из нас, еще не до конца запуганных, суще
ствовали какието связи — не всегда очень тесные, зато достаточно выражен
ные. Это были связи тех, кто искал и находил единомышленников. Собствен
но, именно это всегда сохраняло во мне, когда наши профессиональные инте
ресы далеко разошлись, достаточно теплые воспоминания о Саше Янове.
Теперь к делу. Должен сознаться, что трехтомник, который мы обсуждаем,
я не читал, ознакомился с ним лишь перед обсуждением, что, собственно,
не так уж и удивительно. Могу предположить, что и мои книги — а их у меня
издано свыше двух десятков — ни присутствующие, ни Александр Львович
не видели и тем более не читали. Это естественно — нельзя читать все. Но да
же беглое ознакомление с трилогией Янова и достаточно основательное —
с его докладом убеждают меня в том, что основные наши идеи и идеалы оста
ются близкими до сегодняшнего дня.
32
Европейский выбор или снова «особый путь»?
Однако не только это побуждает меня отнестись к работе Александра
Львовича с максимальным вниманием. Меня сближает с ним и другое. Игорь
Николаевич Данилевский, выступавший передо мной, сказал, что он — узкий
специалист, которого общетеоретические проблемы не очень интересуют,
и что в этом отношении он на Александра Львовича не похож. Так же, добав
лю, как и на меня.
Дело в том, что и Янов, и я создаем строго определенные концепции, что —
не станем скрывать — свойственно и доступно не каждому. Концепции —
каждая в своем роде — глобальные. У Александра Львовича концепция служит
ключом к интерпретации отечественной истории, а у меня — истории всемир
ной. Я не предполагал оспаривать лавры Маркса, но объективно получилось
именно так — почитайте уже вышедшие в свет первые четыре тома моего шес
титомника «Всеобщая история».
Так вот, перед этим стремлением Александра Янова создать собственную
концепцию я снимаю шляпу. Мне импонирует такое стремление, несмотря
на недостаточную убедительность всей суммы приводимых им аргументов
(вполне вероятно, впрочем, что самому ему степень их убедительности
представляется совсем иной). Но наши концепции разные — тут никуда
не денешься.
С моей точки зрения, в истории России, которая всегда была и остается
между Востоком и Западом, действительно есть элементы Запада. Это совер
шенно естественно уже потому, что российская субцивилизация является
частью христианской — хотя и в православной, подчеркнуто восточной ее мо
дификации. Но в этой субцивилизации с самого начала от Востока было
слишком много — настолько, что она оказалась очень непохожей на Запад
и далекой от западного христианства, тесно связанного с римской антич
ностью как в католическом, так и в более позднем, протестантском, его вари
антах. А в восточновизантийском, греческоправославном и — так уж судьба
сложилась — интенсивно ориентализованном варианте христианства от ан
тичной первоосновы очень мало что осталось. И вот почему вроде бы запад
ная по определению, т.е. христианская, русская субцивилизация гораздо бо
лее Восток, чем Запад.
Так что неудивительно, что многих, в том числе и меня, мало убеждают ар
гументы, с помощью которых Янов строит линию обороны, чтобы отстоять
свою позицию. Позицию, согласно которой западное начало в ранней Руси
было более значимым, нежели принято думать. Но попробуем представить се
бе, с чего все начиналось.
Мы увидим славянскую деревенскую первобытность, а рядом с ней — мно
го более продвинутых варягов. Именно с приходом варягов появляются здесь
и «вольные дружинники». Те самые, в которых Александр Львович видит оли
цетворение западного начала Руси.
33
Европейская и «холопская» традиции в России
Разумеется, они вольные. А не вольных, т.е. холопов, еще нет. Но несколь
ко позже рядом с варяжскими вольными появляются славянские холопы и смер'
ды. Нет ли здесь ключа к разгадке того, кто же нес в себе пусть хилый, но все
же элемент Запада, а кто безнадежно увязал в полупервобытном холопско
подданническом Востоке? А если вспомнить, что Владимир Святой в борьбе
за стол приводил в Киев довольнотаки большой отряд скандинавов, что точ
но так же поступал потом Ярослав Мудрый, то получится: к ХII веку, который
вспоминает в этой связи Янов, у Рюриковичей действительно еще были воль
ные дружинники, помнившие о своем происхождении, а рядом с ними жили
холопы с иной психологией и иным реальным статусом. Но как долго эти дру
жинные вольности сохранялись?
Я отнюдь не склонен считать, что хорошо знаю реалии ранней отечествен
ной истории. Более того, я просто мало их знаю. Есть, однако, персона в этой
истории, которая вызывает у меня почти патологическую ненависть. Это
Александр Невский.
Правда, Янов эту фигуру обходит. Не скажу, что внимание к ней в чемто
сильно укрепило бы позиции автора. Ведь совсем не в Европу продвигал Русь
этот князь, а прочь от нее! И разве мало русской крови пролил он, отираясь
в татарских юртах в стремлении выклянчить ярлык? Разве не поддерживала
его активнейшим образом Русская православная церковь, для которой тата
ры — как, скажем, и для Льва Гумилева — были ближе и приятнее, чем запад
ные католики? Разве они, католики, чуть ли не сам римский папа, не предла
гали Невскому руку дружбы против татар, от чего князь решительно отказал
ся? И где же были в то время носители позитивного западного начала —
те самые вольные дружинники, которые могли бы оказаться рядом с Невским,
долго княжившим в Новгороде, и повлиять на него?
Не знаю, где они были и были ли вообще. Скорее всего, их время к тому
моменту уже кончилось. Они просто вымерли, не оставив серьезного следа
и никак не повлияв не только на рабскую психологию холопов, но и на мерз
кую психологию великих князей.
Если так, то это рвет протянутую Яновым прямую историческую нить
от вольных дружинников к нестяжателям, которым он тоже уделяет немало
внимания. Что о них можно сказать? Можно ли считать их предшественника
ми европейских протестантов? Помоему, это сомнительно, хотя Александр
Янов и Лев Регельсон в этом, похоже, не сомневаются.
Предтечей старообрядцев — да, можно. Но протестантизм — это гиган
тский взрыв предбуржуазного западноевропейского города, повлекший за со
бой последствия колоссальной важности. Ведь именно протестанты, а не ми
фическое первоначальное накопление Маркса оказались первоосновой капи
тализма. А потому и сопоставление последствий неправомерно. Даже если
бы нестяжатели взяли верх и монастырские земли оказались в казне, это
34
Европейский выбор или снова «особый путь»?
(вспомним Петра I) привело бы в тех условиях лишь к тому же помещичьему
крепостничеству. Условий для капитализма в России не было, ибо не было
идейноинституционального античнобуржуазного фундамента, на котором
только и мог быть воздвигнут капитализм.
Какова же могла быть при таких исторических обстоятельствах судьба
в России тех европейских идей и практик, к которым постоянно апеллирует
Александр Львович?
Да, был Судебник 1550 года, и в нем была 98я статья, предоставлявшая Бо
ярской думе законодательные права. Ну и каков исторический результат при
нятия этого Судебника, лежавшего бог весть где в единственном экземпляре?
Да, бояре хотели иметь царя под некоторым надзором, хотели, возможно,
чтобы его пост был похож больше на пост спикера в современной нашей Ду
ме, чем на пост президента. Но могло ли их желание осуществиться? Какой
царь в Московии XVI века согласился бы добровольно подчиняться своим бо
ярам? А силы, чтобы принудить его, у них, насколько понимаю, не было.
Или вот боярин Михаил Салтыков, который в занятом поляками Кремле
в Смутное время сочинял какието конституционные гарантии в качестве ус
ловия возведения королевича Владислава на русский трон (быть может, и под
влиянием поляка Жолкевского). Ну да, сочинял, учитывая, что власть отдава
лась иноземцу. И что с того? Можно ли представить себе, что он мог предъяв
лять такой документ любому из отечественных кандидатов на трон?
Короче говоря, я сомневаюсь, что все эти — сами по себе немаловажные —
эпизоды российской истории правомерно рассматривать как проявление пос
тоянно существовавшей в ней либеральнодемократической традиции. Такой
традиции, генетически восходящей к свободолюбивой античности, в дотата
рской и татарской Руси (да и тогда, когда татар одолели) просто неоткуда бы
ло взяться. Не притекала она и из ориентализовавшейся Византии, где все, что
напоминало древнегреческую античность, было уже давно и прочно забыто.
И потому при рассмотрении всех упоминаемых Яновым эпизодов — а именно
они лежат в основе его концепции — ощущения убедительности, к сожале
нию, не возникает.
Почему к сожалению? Потому что мне нравится, когда человек строит
концепцию, но огорчительно, когда она вызывает у меня и, как понимаю,
не у одного меня определенные сомнения. Как было бы хорошо, если бы она
действительно соответствовала тем реальностям, которые представляла собой
Русь. Но она им не соответствует. Та либеральнодемократическая линия, ко
торую Янов обнаруживает в домонгольской и послемонгольской Руси, там по
явиться просто не могла. Она возникла совсем в другом месте и при совершен
но иных исторических обстоятельствах.
Эту линию, а точнее, все созданное на ее основе я называю античнобур
жуазной структурой. Структурой либеральнодемократической и рыночно
35
Европейская и «холопская» традиции в России
частнособственнической, которая в наиболее развитом своем варианте еще
и конституционноправовая, равно как и парламентарномногопартийная.
Эта структура имеет самое прямое отношение к Западу и практически никако
го отношения к миру вне Запада, включая и Византию. Более того, породив
шая эту структуру античность имеет все основания считаться социополити
ческой мутацией, вызванной к жизни процессом эволюции, не имеющим от
ношения ни к теории марксистских формаций, ни к теории цивилизаций, но,
если уж на то пошло, разве что к теории неравновесных систем.
Итак, все пошло только и именно от античности с ее правами и свободами,
гражданским обществом и избирательными процедурами, влиянием демоса
и зависимыми от выборов магистратами, обязанными отчитываться перед граж
данами. Возникла принципиально новая, заботливо патронируемая властью ры
ночночастнособственническая структура с характерными для нее протокапита
листическими отношениями. Вообщето, протооснову всего этого можно час
тично обнаружить в любом первобытном и во многих полупервобытных
обществах (к одному из них генетически и восходит древнегреческая антич
ность). Но к тому и сводится сила и значимость любой мутации, что нечто общее
и сходное у всех когдато, гдето и както причудливым образом преобразуется,
давая начало принципиально новому явлению. Так произошло и с античностью.
В ходе грекоперсидских войн античность в конечном счете одолела про
тивостоявшую ей персидскую империю Ахеменидов, основой которой была
привычная для всего традиционного Востока структура власти'собственности
с централизованной редистрибуцией. Это когда власть абсолютна и первична,
а собственность, коль она появилась, является ее функцией и потому пол
ностью ей подвластна и подлежит перераспределению с ее стороны. В даль
нейшем античная протокапиталистическая рыночночастнособственничес
кая структура долгое время соперничала в завоеванном и эллинизованном
ею ближневосточном регионе со структурой властисобственности, но окон
чательно одолеть ее не сумела. А новые силы возбужденной исламом перво
бытности в лице арабских бедуинов поставили точку в этой борьбе.
В Риме, где позиции античности долго по сравнению с Грецией были бо
лее предпочтительными, произошло завоевание западной части империи
прибывшими с Востока варварами, преимущественно кочевниками и полуко
чевниками (Великое переселение народов). Казалось, с античностью покон
чено. Но на деле оказалось иначе. Античная традиция не только выжила, но и,
будучи усиленной близким к античному стандарту (во всяком случае, в то да
лекое время) западным христианством, оказала решающее воздействие
на трансформацию полупервобытных варварских королевств раннесредневе
ковой Европы.
Эти примитивные государственные образования отличались от традици
онных древневосточных отсутствием давно сложившейся администрации
36
Европейский выбор или снова «особый путь»?
и необходимой для централизованного перераспределения инфраструктуры.
Или, говоря иначе, отсутствием инструментов централизованной редистрибу
ции. Поэтому они обретали облик той же структуры властисобственности,
но — с децентрализованной редистрибуцией. А это есть не что иное, как феода'
лизм. Он возникал в истории не так уж часто, но всегда в обстоятельствах, ха
рактеризовавшихся отсутствием централизованной инфраструктуры и бю
рократической администрации. С появлением того и другого он исчезал, об
ретая более привычный облик властисобственности с централизованной
редистрибуцией.
Наиболее характерный пример феодализма в древности — это древнеки
тайское государство Чжоу XI–III веков до н.э.
Игорь КЛЯМКИН:
Леонид Сергеевич, возвращайтесь, пожалуйста, к предмету обсуждения.
Тем более что ваше время почти истекло…
Леонид ВАСИЛЬЕВ:
Без такого отступления в мировую историю мой взгляд на историю России
может быть не понят. Заверяю вас, что в отведенное мне время я уложусь.
В менее выраженной, чем в Китае, форме феодализм был представлен
в системе княжеств в доисламской Индии и в Японии, а также на Руси
и в средневековой Западной Европе. Но только и именно в западноевропейс
ких феодальных королевствах, с их варварским в недавнем прошлом полуко
чевым населением и языческой религиознодуховной стерильностью, интен
сивное воздействие со стороны потомков римских колонистов, равно как
и пришлых миссионеров, сделало великое дело. Были заимствованы, причем
прежде всего и в основном в городах, этих законных наследниках древнегре
ческих полисов, все краеугольные основы античной социополитической му
тации с ее правами и свободами, гражданским обществом, избирательными
демократическими процедурами и многим другим, всему этому сопутство
вавшим.
В итоге западноевропейские города уже с раннего Средневековья — чего
нельзя сказать о городах Руси — получили ту идейноинституциональную ос
нову, которая обеспечила расцвет рыночночастнособственнических отноше
ний, столь наглядно проявившийся сначала в североитальянской Ломбардии,
а затем в северогерманской Ганзе. Ганза краешком коснулась Новгорода,
но этого касания было слишком мало. Даже Новгород не обрел хорошо изве
стное в восточноевропейских городах, включая польсколитовские, магде
бургское право, обеспечивавшее им, с их потенциальной предбуржуазией,
внутреннее самоуправление с логично прилагавшейся к нему свободой для
всех горожан.
37
Европейская и «холопская» традиции в России
России все это было взять неоткуда. Греция давно уже перестала быть по
лисной и античной. Она, как и вся Византия, стала восточнохристианской,
православной, со всеми присущими этой субцивилизации особенностями.
Особенностями, резко противопоставлявшими ее Западной Европе и обус
ловливавшими склонность скорей уж сближаться с Востоком, чем с Западом,
что наиболее ярко и проявилось в случае с татарами и поддержанным правос
лавной церковью Александром Невским. Поэтому понятно, что на долю Рос
сии досталась структура властисобственности, сперва в ее полупервобытной
феодальной форме, а затем — с Ивана III и тем более Грозного — в переход
ной форме с тенденцией превратиться в типичную традиционно восточную
структуру той же властисобственности, но с централизованной редистрибу
цией.
Впервые Россия попыталась всерьез стать Западом лишь в годы великих
реформ Александра II, который начал преобразование России в очень широ
ком плане и успел многое сделать в разных направлениях, будь то реформа су
да, земств и различных сфер администрации. Но ему (а ведь у него в руках был
уже текст готовой конституции!) не дали довершить дело под тем предлогом,
что не все сделано было так быстро и хорошо, как это хотелось бы нетерпели
вым экстремистам. Террористы убили царя и тем самым обрекли империю
на крушение и на страшный большевистский эксперимент, обошедшийся
стране столь дорого, что она и сегодня, спустя более полвека после смерти
кровавого диктатора, продолжает вымирать.
У страны не осталось сил нормально существовать. И это, если угодно,
плата за все пережитое. За пережитый ею страх. За безжалостно погубленные
тиранами на ее глазах десятки миллионов жизней. И здесь самое время вер
нуться к концепции Александра Янова.
Так и хочется сказать: флаг бы вам в руки, Александр Львович! Да что там
флаг, огромное знамя массового социального протеста! Вы очень много сде
лали для того, чтобы попытаться вычерпать из нашего прошлого хоть чтото,
с чем можно было бы идти в борьбе за обновление несчастного нашего совре
менного образа существования. И честь вам и слава за это! Но, к великому со
жалению, суть современных проблем отнюдь не в том, правы вы или нет.
Ведь история, да и жизнь, как и психология масс, как и сами эти народные
массы, насквозь иррациональна. Ситуация ныне такова, что измордованным
экспериментами поколениям — точнее, потомкам всех изуродованных, полу
чивших в наследство отягощенный злом генотип правда не нужна. Их не тро
гает и никогда не станет всерьез волновать, что было когдато в далеком
прошлом на самом деле. Им нужен миф, ласкающая их мифологема.
Казалось бы, нет ничего проще, чем создать и дать им этот миф. Дать лю
дям, потерявшим почти все (я имею в виду основы духовной культуры, прин
ципы элементарной морали, основополагающий идейноинституциональный
38
Европейский выбор или снова «особый путь»?
фундамент) и оставшимся на время — не столь уж и долгое, как подсказывает
здравый смысл, — потребителями гигантской бензоколонки, столь важную
для них надежду. Но тут же возникает непредсказуемая опасность: какой бу
дет интерпретация мифа и как он сможет преобразиться в мозгах тех, кто
за него ухватится? Зная современный уровень и притязания большинства,
трудно не согласиться с тем, что любая из возможных мифологем — как опи
рающаяся на исторические реалии, так и совершенно свободная от них — ны
не в нашей стране практически почти неизбежно выродится в националисти
ческий взрыв.
Так что игра с мифом небезопасна. Кто знает, куда и как все в итоге повер
нется!
Есть, однако, и другие варианты. Нас всегда учили, что во имя прекрасно
го будущего следует смело применять насилие и даже лить кровь, не жалея.
И сколько этой крови было пролито! И как по сей день кровавых восхваляют
за это!
Не станем же слепо уподобляться любителям кровавой социальной бани.
Вспомним лучше тех, кто обходился без этого. Вспомним хотя бы Наполеона,
который не без принуждения, но и без излишнего насилия радикально преоб
разовал континентальную Европу. Или превратившего послевоенную Япо
нию в демократическое государство генерала Макартура. Или даже Михаила
Саакашвили, сумевшего вообще без принуждения покончить в современной
Грузии с коррупцией, проворовавшейся милицией и ворами в законе.
Есть принуждение и принуждение. Вспомним Кастро на Кубе, который
силой навязывал свои порядки и добился того, что страна изнемогает под дав
лением созданного им режима. И сопоставим его с Пиночетом, который
действовал примерно так же, зато страна после этого процветает. Отсюда вы
вод: важно, чтобы те, кто берется за преобразования, знали, к чему приведут
их усилия. А не знаешь — не берись. Не совершай непроверенные экспери
менты на живых людях! Стало быть, вопрос не в том, как действовать, а в том,
кто именно действует и во имя каких целей. Во главе государства должны
стать партии и люди, которые сумели бы гарантировать населению те права
и свободы, которых оно лишено.
Сегодня, если ставить именно такую цель, уже сравнительно легко можно
кардинально изменить любое общество к лучшему. Даже если в нем нет ниче
го от античного начала. Не сомневаюсь в том, что и наша страна может стать
либеральнодемократической. Но для этого в тех условиях, в которых мы на
ходимся, нужно сильное, очень сильное потрясение, сопровождаемое сменой
не только руководства, но и режима, всего курса со стороны правящей адми
нистрации. И одно предварительное условие: возглавлять движение к лучше
му должны только те, кто не боится пробудить к активным действиям лучших,
кто зарекомендовал себя убежденным либералом и буржуазным демократом,
39
Европейская и «холопская» традиции в России
сторонником справедливых выборов, четкой и строго соблюдаемой процеду
ры, независимых судов.
Вот к этому и надлежит готовиться. Это и нужно ждать. На это только
и можно надеяться.
Игорь КЛЯМКИН:
Далековато все же вы увели нас от темы обсуждения. Впрочем, и Алек
сандр Янов осуществляет свои исторические экскурсы исключительно ради
того, чтобы найти точки опоры в прошлом для прорыва в будущее. Вы, в отли
чие от него, их там не находите, но хотите для страны того же, что и Александр
Львович. Так что вы с ним и в самом деле на одной идейной волне. Но, в от
личие от него, у вас осторожный оптимизм относительно возможности евро
пеизации России — это оптимизм, не находящий исторических и культурных
корней. Поэтому, может быть, он у вас и такой осторожный.
А теперь я предоставляю слово Никите Соколову. Мне очень интересно,
что он скажет, потому что несколько лет назад он и его соавторы написали
своего рода альтернативную историю России — книгу, в которой были предс
тавлены намечавшиеся, но нереализованные варианты развития. В чемто это
роднит авторов с Яновым. Прошу вас, Никита Павлович.
Никита СОКОЛОВ (кандидат исторических наук):
«Андрей Боголюбский и такие, как он, — не единственно возможный
тип великоросса»
Очень трудно выступать после Леонида Васильева. Я не могу рассуждать
об истории так, как он, поскольку я хоть и не источниковед, но кончал всета
ки Историкоархивный институт и во многом так и остался архивной крысой.
Но, кроме того, в последние десять лет я уже не практикующий историк,
а практикующий журналист — редактор политических разделов разных жур
налов. И поэтому для меня ценность книги Александра Янова — а я вижу в ней
большую ценность — не в том концептуальном мире, который он выстраива
ет, а в ясной формулировке задачи. Задачи переосмысления нашей истории,
которая представляется чрезвычайно актуальной.
Тем более учитывая те версии прошлого, которые нам нередко предлага
ются. Достаточно вспомнить фильм Павла Лунгина об Иване Грозном —
фильм, который смотрится как современное документальное полотно. В нем
наше средневековье выглядит то ли нашим завтра, то ли уже и нашим сегодня,
в котором мы начинаем жить. Поэтому, повторяю, та проблема, которую ста
вит Александр Янов, очень актуальна.
Нам надо сложить нашу историю подругому. Это происходит, собствен
но, уже давно, не он этот процесс инициировал. Хорошо помню: когда я на
чинал учиться в институте — это было на излете 1970х годов, когда действо
40
Европейский выбор или снова «особый путь»?