Клямкин И.М. Европейский выбор или снова особый путь?

Подождите немного. Документ загружается.

Как и везде в Европе, в России складывалась сильная центральная власть,

которая мирными и военными средствами собирала земли, боролась с анар

хией и местничеством, постоянно мерялась силой со своими соседями.

Но при этом московские государи были вынуждены считаться со множеством

традиционных ограничений. Они были вынуждены считаться с сословными

привилегиями боярства, духовным авторитетом Церкви, крестьянским зем

левладением и правом крестьян на переход (Юрьев день).

Типичным европейским монархом Александр Янов считает Ивана III, ко

торому приходилось лавировать, искать союзников, противопоставлять друг

другу противников, создавать сложную систему сдержек и противовесов.

И опятьтаки точно так же поступали все европейские государи. При этом

на рубеже ХV–ХVI веков в Москве кипела интеллектуальная жизнь, свобод

ная (по меркам позднего Средневековья) религиозная полемика, сталкива

лись конкурентные общественнополитические проекты. И наконец, бурно

развивалась экономическая жизнь. Короче, то была самая натуральная Евро

па, ничего общего не имеющая с восточной деспотией.

А что мы знаем об этой эпохе русской истории? Да ровным счетом ничего.

Значит, пришло время узнать.

Имея дело по преимуществу с историками формальнорационалистического

склада, Янов особо акцентирует внимание на том, что какието из латентных ог

раничений власти начали приобретать в ту эпоху форму письменно зафиксиро

ванного законодательства. Игорь Моисеевич Клямкин уже об этом говорил,

не буду повторяться. Однако это, в конце концов, не главное. Пусть даже форма

лизация действительно была только «пунктирная», как выражается Андрей Ана

тольевич Пелипенко, но самито ограничения власти были очень даже реальные.

Самодержавию Ивана Грозного, по Янову, предшествовала, конечно,

не демократия («какая демократия в Средние века»?), но абсолютизм евро

пейского типа. Кстати, насчет понятия «абсолютная монархия» нужно ска

зать, что это абсолютно неверный термин, который только вводит в заблужде

ние. Европейская монархия как раз не была абсолютной, она была относи

тельной, ограниченной, можно сказать «предконституционной». И такой

же была русская монархия до Ивана Грозного.

Иногда Янова упрекают в том, что он говорит только о высших слоях об

щества, о боярстве, о церковной иерархии, о нестяжательской интеллиген

ции, а применительно к послепетровским временам — о дворянстве, т.е. верх

нем европеизированном сословии. А вот народная масса, по утверждению

многих либералов, была и остается архаичной, пребывающей в дремучей «ази

атчине». С другой стороны, нынешние идейные потомки славянофилов имен

но в этой архаичности видят залог всемирного величия России.

Я хочу привести один собственный тезис против этого предубеждения нас

чет воображаемой русской «азиатчины». Будучи в русле яновской концепции,

Европейская и «холопская» традиции в России

он, на мой взгляд, расширяет ее доказательную базу. Мой тезис: «Настоящие

русские европейцы — это старообрядцы».

Вижу вашу реакцию, понимаю, как это парадоксально звучит. Мы при

выкли считать старообрядцев фанатиками, мракобесами — это же они назы

вали Петра I антихристом за его европейские новшества. Все так. Но без тако

го фанатизма, видимо, и нельзя было устоять перед нашей свирепой инквизи

цией, которая ничуть не уступала католической. Но что можно было сделать,

как справиться с теми, кто твердо верил: «Не та церковь, которая мучит,

а та церковь, которую мучат»?

Первые протестанты тоже были фанатиками. Суть Реформации и у нас,

и в Европе — не в различиях вероучения или форме обряда, но в борьбе за не

зависимость от церковной (а заодно и от государственной) власти. И эту борь

бу старообрядцы выиграли: они стали самым свободным, самым инициатив

ным и деятельным сословием в России. Они создали то, что называется старо

обрядческим капитализмом, — с его деловой этикой, мировым размахом, с его

высокой культурой и социальным служением: благодаря им возникали народ

ные школы, больницы, библиотеки, музеи.

Наберите «старообрядческий капитализм» в Интернете, и вы получите ог

ромнейший и интереснейший материал. Причем не только о событиях и явле

ниях конца ХIХ века. Уже во времена Петра была знаменитая выговская об

щина с прекрасной школой и библиотекой. Именно здесь, кстати, получил

образование Михайло Ломоносов, о чем у нас почемуто никто не пишет. Так

вот, Петр I самолично посетил выговскую общину, все там осмотрел и оставил

ее жителей, с их бородами и кушаками, в покое. Ему хватило ума понять: вот

она — Европа, она уже тут, и никаких голландцев сюда выписывать не надо.

Это было типичное раннекапиталистическое предприятие, очень эффектив

ное и успешное — с промыслами, ремеслами, с посреднической торговлей.

А ведь это 1700 год!

Не буду развивать эту мысль дальше. Важно, чтобы она зацепилась в соз

нании.

Следуя Георгию Федотову, Александр Янов видит решающий узел русской

истории в борьбе нестяжательства с иосифлянством. Нестяжательство — это

глубинное духовное движение, восходящее к Сергию Радонежскому и к ви

зантийскому исихазму. Суть нестяжательства — не только в отказе от земле

владения (точнее — от эксплуатации крестьянского труда). Главное в нем —

становление свободной христианской личности, предстоящей перед Богом

без посредников, личности образованной, деятельной, веротерпимой, с высо

кой социальной ответственностью и мировым культурным кругозором. Нил

Сорский, Максим Грек, Вассиан Патрикеев — вот самые яркие представите

ли этого нового типа христианской личности. До сих пор движение нестяжа

телей недостаточно оценено, но если православие вообще имеет будущее (бу

Европейский выбор или снова «особый путь»?

дем надеяться, что, несмотря ни на что, всетаки имеет), то именно на путях

возрождения этой великой традиции.

Однако в одном частном вопросе я хочу все же уточнить концепцию Яно

ва. Думаю, что нестяжательство нужно ставить в параллель не с Реформацией,

а с попытками церковных реформ в католической церкви, происходившими

в начале XV века (соборы в Констанце и Базеле). То было мощное движение,

возглавляемое французским епископатом и университетами, то была попыт

ка внутренней реформы католической церкви, попытка соборного ограниче

ния власти папы. Борьба была долгой и упорной, и закончилась она полным

поражением реформаторов. Именно провал этой реформы привел к стагна

ции католицизма и, как неизбежное следствие, к Реформации — яростной,

фанатичной и кровавой, отколовшей от католической церкви лучшие народ

ные силы.

То же произошло и у нас. Старообрядческий раскол тоже был последстви

ем отказа от того внутреннего, духовного обновления церкви, которое начали

нестяжатели. И тоже увел из государственной церкви лучшие народные силы.

Однако, в отличие от европейских протестантов, независимой политической

опоры у старообрядцев не нашлось.

Не могу не сделать важное дополнение к тому, что только что сказал Игорь

Моисеевич Клямкин. Дело в том, что исследование Янова не ограничивается

нарисованной им картиной ХV–ХVII веков. Второй и третий тома трилогии —

это совершенно уникальная и драматическая история развития славяно

фильских идей в России и их влияния на политику. Идей, которые остро ак

туальны и сейчас, когда опять, как 100 лет назад, «время славянофильствует».

Чрезвычайно важен анализ Александром Львовичем и «николаевской ре

акции», когда сложилась доктрина российской исключительности. Доктрина,

согласно которой Россия — какаято особая цивилизация, чуждая всему миру,

и прежде всего Европе. В предшествовавшую александровскую эпоху столь

дикая мысль (что Россия не Европа) просто не могла никому прийти в голову.

Когда русские войска стояли в Париже, вся Европа принимала их с восторгом

и благодарностью. И никто тогда «огромности нашей» (слова Александра III)

не боялся, и было у нас много союзников, кроме «нашей армии и нашего фло

та». Но когда при Николае I Россия развернулась к Европе задом и нарушила

основополагающие принципы Священного Союза, тогда и начала развивать

ся европейская «русофобия», не изжитая и поныне. Как говорится — за что

боролись…

Плоды этого «выпадения из Европы» — позорный итог Крымской войны,

экономическая и политическая отсталость. И — самое цепкое и вредонос

ное — идеология имперского «особнячества», перехваченная у германских

тевтонофилов. В свое время иосифляне ради спасения своих латифундий,

по существу, отреклись от православия: идеология «земного бога» — это боль

Европейская и «холопская» традиции в России

ше, чем ересь, это духовная измена Христу. Через 300 лет, в николаевскую

эпоху, дворянекрепостники в страхе перед потерей своих поместий отрек

лись от своего «европейства». Но, как всегда бывает в России, после приступа

деспотизма началась либеральная реакция, выразившаяся в раскрепощении

крестьян, возникновении свободной прессы, судов присяжных, земского са

моуправлении и, наконец, думской (почти конституционной) монархии.

Александр Янов всю жизнь отчаянно воюет на два фронта, пытаясь низве

ргнуть «правящий стереотип» исторического мышления — как российского,

так и европейского — насчет однолинейности русской истории. Он убеди

тельно доказывает, что в ней постоянно борются два начала, две традиции

(«договорная» и «холопская»), между которыми все время колеблется свобод

ная воля нации и ее интеллектуальной элиты. Но до сих пор его проповедь ос

тается «гласом вопиющего в пустыне».

Многие критики выражают почтение к личности и научному подвигу

Александра Янова, но затем полностью отвергают его ключевую идею. Вот,

например, уже упоминавшийся мной Андрей Пелипенко (его здесь, к сожале

нию, нет) пишет, что у нас все либеральные реформы терпят неудачу, что они

никогда не доводятся до конца и что всегда в конечном счете побеждает дес

потизм. И этот пессимистический вывод повторяют, как заклинание, многие

поколения русской интеллигенции. Сколько живу, столько и слышу эти уны

лые причитания.

Опираясь на исследование Янова (да и на собственные размышления),

выскажу прямо противоположный тезис: как раз деспотизм у нас всегда тер

пит поражение. Его замыслы никогда не удается довести до конца, и каждый

раз после очередного приступа деспотии наступает либеральная реакция.

О чем, кстати, постоянно стенают наши «стальные соловьи империи».

Последняя такая реакция началась сразу после того, как умер Сталин.

С тех пор деспотизм отступает — с сопротивлением, с арьергардными боями,

но отступает неуклонно. Все выглядит так, как будто происходит трудное

и медленное выздоровление после смертельно опасной болезни. Это — наша

жизнь, мы не понаслышке об этом знаем. Мы, конечно, все время ворчим, го

ворим, что все остается попрежнему, но ведь, положа руку на сердце, это

же неправда. Если мы посмотрим непредвзято, то Россия после Сталина —

пусть медленнее, чем нам бы хотелось, — трансформируется все же в евро

пейскую страну. И тем самым становится самой собой, возвращается к своей

внутренней норме.

Я позволю себе несколько заострить яновскую мысль, выразив ее в такой

формуле: «особняческое имперство» — это русская болезнь, патриотизм евро

пейского типа — это русское здоровье. Поскольку соблазн самообожания (или

самообожения) еще не изжит до конца, окончательный выбор между здоровь

ем и болезнью нации, между жизнью и смертью российской государственно

Европейский выбор или снова «особый путь»?

сти еще не сделан. И так же, как перед Первой мировой войной, мы пережи

ваем тот момент колебания в выборе национальной стратегии, когда решаю

щей становится роль интеллектуальной элиты.

В связи с этим возникает последний, самый актуальный вопрос: насколь

ко реальна опасность очередного пароксизма, очередного приступа национа

листического безумия, подобного тому, который сто лет назад вверг Россию

в губительную для нее мировую войну, имевшую результатом гибельный для

национального будущего пароксизм тоталитарного коммунизма? Возможно

ли повторение чегото подобного сейчас? Александр Янов успокаивает себя

и нас тем, что социальной базы для этого теперь нет. Мол, в 1917 году было ар

хаичное мужицкое царство, которое могло поддаться пропаганде большеви

ков, а сейчас ничего такого не наблюдается. Однако меня это не убеждает.

Сейчас набирает силу имперское реваншистское движение, и социальная

база у него весьма значительная. И главное, быстро формируется пусть утопи

ческое, но эффектное — при нашей глубокой религиозной безграмотности —

идейное обоснование реваншизма, которое можно назвать «националпра

вославием». Здесь присутствует священник Глеб Якунин, который это явле

ние определяет как «православный ваххабизм». Вот тут его брошюра лежит

распечатанная, где он подробно рассказывает, как много сделала церковь для

обожествления Сталина. В свое время иосифляне создали Грозного; в ХХ ве

ке церковные наследники Иосифа Волоцкого, конечно, Сталина не создали

(скорее он создал их), но они создали божественный нимб над его головой.

И хотя нынешняя церковная власть от Сталина публично отрекается, в широ

ких массах церковного и околоцерковного народа, духовенства и монашества

культ Сталина (заодно с культом Ивана Грозного) все более нарастает. И эта

опасность не становится меньшей изза того, что многие из числа сторонни

ков таких идей говорят о себе: «Я в Бога не верю, но я православный».

В этой религиозной тоске о Сталине дает о себе знать все та же духовная

болезнь, которая зародилась при Иване Грозном. Дело ведь не только в том,

что «мы любим больших злодеев», как с горечью писал Солженицын. В Евро

пе тоже были жестокие правители, которые пролили побольше крови, чем

Иван Грозный. Но такого глубокого растлевающего воздействия на свои на

роды никто, кроме него, произвести не смог.

Причина этого в том, что он сумел извратить самые глубокие основы хрис

тианской веры: никто до него в христианском мире земным богом себя всета

ки не называл. И эта лжемиссия была на него возложена не кемнибудь, а выс

шими церковными иерархами с молчаливого одобрения большинства верую

щего народа. Ведь не сам же он все это придумал!

Именно иосифляне соблазнили его этой безумной антихристианской

доктриной, он только развил ее до крайних выводов. В итоге же напугал

до смерти даже самих иосифлян, увидевших, какого монстра они вырастили.

Европейская и «холопская» традиции в России

Он открыто провозгласил, что является единственным представителем Бога

на земле и что всякая попытка ограничения его власти есть противодействие

самому Богу. Эта доктрина — прямая ересь против святоотеческого учения

о соотношении божественной и человеческой воли. Я не могу сейчас в это уг

лубляться, но с позиций этого учения соборный контроль над земной властью

не есть ограничение воли Божией, а есть лишь необходимое ограничение лич

ной греховной воли главы государства.

Иосифляне, конечно, рассчитывали, что Иван Грозный именно им пре

доставит истолкование воли Божией и тем самым станет послушным орудием

в их руках. Но он довел их идею до логического конца: какой же он самодер

жец, если будет слушаться какихто наставников, хотя бы и церковных?

У Ивана Грозного осталось единственное, хотя, по существу, воображаемое

самоограничение: он все же верил в существование Бога небесного и себя счи

тал богом только на земле. Отсюда его демонстративные покаянные приступы

между приступами «людодерства». Чего стоит такое «покаяние», судить не бу

дем, оставим место суду Божию. Образ этой извращенной «духовности» глу

боко, на века отравил христианское сознание России: внутреннее принятие

такого самодержавия было отступлением от Бога, грехопадением библейско

го масштаба.

Но чтобы тирана ХХ века — атеиста, не знавшего уже никаких приступов

покаяния, — называли «богопоставленным вождем» и «вершителем Правды

на земле», чтобы высшие церковные иерархи говорили: «Он с нами был как

отец с детьми», чтобы после его смерти они искренне рыдали: «Без него

мы осиротели» — как это назвать? Тут какието необычные слова нужны, ко

торых я не нахожу. Понимаю, как это прозвучит в этой аудитории, но, может

быть, интуиция старообрядчества была, в принципе, правильной, может быть,

эту духовную болезнь надо определить, скажем, как «синдром антихриста»?

Игорь КЛЯМКИН:

Спасибо, Лев Львович. Смысл вашего выступления, как я его понял, зак

лючается в том, что Россия начиналась и до середины XVI века развивалась

как европейская страна, а потом сбилась с первоначального пути и до сих пор

не только не может вернуться на него окончательно, но вновь находится перед

грозными вызовами со стороны «особнячества». В этом заключается и кон

цепция Александра Янова, которую вы представили. Однако многим именно

потому и трудно принять идею европейского начала отечественной истории

и — особенно — идею послемонгольского «европейского столетия», что «воз

вращение в Европу» все еще не состоялось, а реальный ход событий не дает

надежных гарантий того, что оно состоится в обозримом будущем. Но относи

тельно трактовки Яновым событий этого столетия есть сомнения и у профес

сиональных историков.

Европейский выбор или снова «особый путь»?

Я хочу предоставить слово известному российскому исследователю Древ

ней Руси Игорю Николаевичу Данилевскому. Его точка зрения интересна тем

более, что трилогия Янова завершается послесловием Игоря Николаевича

и ответом на это послесловие автора трилогии, причем полемика ведется в до

вольно жестких тонах. Пожалуйста, Игорь Николаевич.

Игорь ДАНИЛЕВСКИЙ (заместитель директора Института всеобщей

истории РАН):

«Деспотическое государство возникло и стало воспроизводиться

на Руси с ХII века»

Это послесловие я написал по просьбе самого Александра Львовича. При

чем сразу сказал ему о своей позиции, но, видимо, чтото не довел до конца

в том разговоре. Очевидно, какието положения в моем тексте для Янова ока

зались неожиданными.

Я отношусь, наверное, к самой худшей категории историковмаргиналов.

Я — источниковед, не создающий никаких концепций. И интересуюсь я до

вольно узким периодом отечественной истории, занимаясь древнерусскими

источниками, а также тем, как выявляется историческая информация в источ

никах, насколько корректно она обрабатывается, и тому подобными вопроса

ми. Поэтому, когда я начал читать трехтомник Александра Львовича, у меня

сразу возникала двойственная реакция.

С одной стороны, написанное им невероятно интересно, потому что это

обобщение, на которое я не способен в принципе. К тому же сейчас у нас от

сутствуют скольконибудь внятные концептуальные построения, которые ох

ватывали бы всю российскую историю. Но, с другой стороны, я буквально

на каждой фразе спотыкался, потому что постоянно упирался в то, что то или

это не исторический факт, как у нас принято говорить.

Работа Янова построена как некий математический конструкт. Он берет

за основу энное количество аксиом, из которых логическим путем потом пы

тается сделать выводы, которые не всегда последовательны и непротиворечи

вы. В тексте трилогии есть целый ряд нестыковок, а формулировки сплошь

и рядом противоречат друг другу.

Я остановлюсь на сугубо исторической части, причем на той, в которой я луч

ше разбираюсь: на истории до XVI века. Дальше я не пойду, потому что там я уже

понимаю очень мало. Но прежде еще раз повторю: в основе трилогии лежат

не столько исторические факты (хотя я стараюсь избегать этого термина), сколь

ко некие метафоры, которым придается совершенно специфический смысл.

Скажем, те же самые нестяжатели, о которых говорилось уже и в ходе на

шего обсуждения. Нестяжатели — это в данном случае именно метафора. По

тому что реальные нестяжатели, начиная с Нила Сорского, никогда не были

сторонниками еретиков, они никогда не боролись против земельной

Европейская и «холопская» традиции в России

собственности монастырей. Между тем автор трилогии многие свои выводы

делает, опираясь на «факт» такой борьбы.

Нил Сорский выступал против Иосифа Волоцкого только по вопросу

о том, кто должен обрабатывать монастырские земли: крестьяне или сами мо

нахи. Кроме того, последние источниковедческие работы показывают, что са

мые жесткие главы «Просветителя» Иосифа Волоцкого были написаны рукой

Нила Сорского. Именно к Сорскому в борьбе с еретиками обращался новго

родский епископ Геннадий, а вовсе не к Волоцкому.

Кстати, последний не был таким уж непреклонным сторонником идеи са

модержавия, каким видится он Янову. Волоцкий мог менять свою позицию

по отношению к государственной власти в зависимости от того, шла она ему

навстречу или нет. Так, скажем, до 1504 года Волоцкий пишет, что, с одной

стороны, всякая власть от Бога, а с другой — что вопрос о том, как распоряди

лись этой властью, это дело и подданных. И потому они имеют право сопро

тивляться власти тиранической, если с таковой сталкиваются. Но после того,

как Василий III берет под свой патронат волоколамский монастырь Иосифа,

тот пишет, что всякая власть от Бога и государь как распорядился ею, так

и распорядился: отвечать он будет только на Страшном суде. То есть акценты

менялись в зависимости от конкретной политической и экономической ситу

ации. Поэтому не было и постоянного и последовательного противостояния

иосифлян и нестяжателей, на котором строит свою концепцию Янов.

Такое несоответствие обнаруживается и во всех прочих положениях его

трилогии. К примеру, в оценках тех же судебников 1497 и 1550 годов, на кото

рые ссылается Александр Львович в подтверждение своих умозаключений.

Начну с того, что я, честно говоря, не понял, почему учреждение первым

из названных судебников Юрьева дня — это «крестьянская конституция».

Давно известно, что введение ограничения на переход крестьян есть первый

шаг к их закрепощению. Но бог даже с этим. Фокусто заключается в другом.

У нас об этом както не принято говорить, но мне бы хотелось задать при

сутствующим один простой вопрос: а сколько было списков судебников 1497

и 1550 годов? Ответ на него, помоему, звучит убийственно: оба судебника су

ществовали в одном экземпляре! Это были оригиналы, которые хранились

в государевой казне. Их никто никогда больше не видел. Это были деклара

ции, не вполне ясно кому адресованные. Поэтому рассматривать судебники

как свидетельство о какихто радикальных изменений в обществе, я бы поос

терегся. А Соборное уложение 1649 года — это уже совершенное другое дело.

Это текст, который был размножен в количестве 1000 экземпляров, сверен

с оригиналом и разослан по территориям. Это реально действовавший зако

нодательный акт.

И уж совершенно выбивает меня из колеи обнаруженная Яновым «само

державная революция» Ивана IV.

Европейский выбор или снова «особый путь»?

Александр Львович пишет, конечно, не историческое сочинение, а созда

ет, как здесь уже говорилось, некую картину. В ней — очень яркие и интерес

ные образы. И общий пафос этой работы меня ничуть не смущает. Наоборот,

даже вдохновляет. Я тоже думаю, что Россия — европейская страна, хотя

и со своими особенностями. И что она всегда была европейской. Если мы на

чинаем сравнивать ее по какимто фундаментальным основаниям со страна

ми Западной Европы, то находим очень много общего. Притом что есть, ко

нечно, и своя специфика. И касается она в том числе и российской государ

ственности.

Так сложилось, что я на протяжении многих лет читаю базовый курс —

когдато истории СССР, а теперь истории России до ХVI века. И мне волей

неволей приходится давать какуюто общую схему, укладывать материал в ка

куюто систему. Тем более что я занимаюсь еще и экспертизой учебников для

средней школы да и сам являюсь автором нескольких учебников. Это тяжкий

крест. Любой, кто когдато пытался написать такой учебник, представляет се

бе, что это такое. Это совершенно ужасное дело. И до настоящего времени

нормально не реализованное, хотя есть и неплохие опыты.

Так вот, когда начинаешь задаваться вопросом, а что, собственно, у нас

изучают в школе, становится понятно: у нас изучают не историю российского

государства как такового. С одной стороны, никто мне не докажет, что совре

менная Российская Федерация и РСФСР — это две стадии развития одного

и того же государства. Это государства разные. Современная Российская Фе

дерация — не стадия и Российской империи. Но, с другой стороны, базовая

отечественная государственность, на мой взгляд, была и остается единой —

меняются лишь ее исторические формы. Что же она собой представляет? Как

возникла и как развивалась?

На ранних стадиях ее развития государственные функции выполняли три

институции. Это, прежде всего, «народное» собрание (вече), хотя народное

оно (увы и ах!) только в кавычках, поскольку на этом собрании присутство

вали только определенные категории людей. Если, скажем, говорить о Нов

городской республике, то это, судя по всему, наиболее влиятельная часть

местной аристократии. Вторая институция — князь (государь), опиравший

ся на вооруженную дружину, которая представляла третью силу, облечен

ную властью. Эти три иституции и закладывали основу «нашей» государ

ственности.

Впоследствии, когда аморфное образование, называемое условно Киевс

кой Русью или древнерусским государством, распадается, появляются само

стоятельные государственные образования: земли и княжества, каждое из ко

торых так или иначе развивает исходную основу. В результате формируется

три базовых типа государственности, причем все зависит от того, какая из пе

речисленных сил стоит наверху треугольника власти.

Европейская и «холопская» традиции в России

«Республиканский» Новгород, а затем Псков и в какойто степени Полоцк

за основу берут вечевые собрания, которые приглашают князя с дружиной для

выполнения вполне определенных военных функций.

На юге и югозападе образуется то, что условно можно назвать раннефео

дальной монархией. Там, казалось бы, присутствует довольно сильная власть

князя. Но власть старшей дружины (боярства) явно ее перевешивает. Бояре

контролируют действия князя, причем очень уверенно и успешно. Это им де

лать тем более легко, что фактически они возглавляют вечевые собрания (в та

ких городах, как Галич). Боярство здесь в состоянии иногда даже заставить

«высшего» представителя власти в лице князя поступать вопреки его

собственным желаниям и планам.

И наконец, третий тип государственности, сложившийся на северовосто

ке, — тот самый, который — увы! — развивается в нашей стране уже на протя

жении многих сотен лет. Это деспотическая монархия. Основу ее закладывает

в ХII веке Андрей Боголюбский, который изгоняет старшую дружину и остает

ся с той организацией, которую мы до поры до времени не видим. Это «служеб

ная организация». Грубо говоря, обслуживающий персонал, состоящий из хо

лопов, которые до того занимались лишь хозяйственными вопросами.

Новое окружение, набранное князем Андреем из холопов, — это теперь

уже не товарищи, а милостники, подручники. Мало того, он и со своими

родственниками начинает поступать как с подручниками. Что, понятное де

ло, их очень обижает.

Василий Осипович Ключевский одним из первых четко зафиксировал эту

«самодержавную революцию» Андрея Боголюбского. По словам великого ис

торика, на авторитет которого все время ссылается Александр Янов, Андрей

Боголюбский — это первый великоросс, который выходит на историческую

сцену. Великоросс не в этническом смысле — хотя бы потому, что в нем было

намешано кровей каких угодно, среди которых славянская составляла в луч

шем случае не более одной шестьдесят четвертой части. Среди его предков бы

ли и англосаксы, и греки, и шведы, и еще какието скандинавы. Андрей Бого

любский — великоросс не по крови, а по типу власти, которую он устанавли

вает. Но потом и его преемники проводят, в принципе, ту же государственную

линию, которая полностью подпадает под те определения деспотии, которые

дает Александр Львович.

Игорь КЛЯМКИН:

То есть линия Боголюбского — это не эпизод, не имевший продолжения,

а заложенный им новый тип государства?

Игорь ДАНИЛЕВСКИЙ:

Да, это именно так. Это та деспотическая государственность, которая ста

Европейский выбор или снова «особый путь»?