Хренов Н.А. Образы Великого разрыва. Кино в контексте смены культурных циклов

Подождите немного. Документ загружается.

331

заставляет ощущать его в формах высшей степени дурного – в преступле-

нии. Темперамент моралиста заставляет расценивать это дурное высшей

мерой преступления против личности – убийством. Наконец, темперамент

художника заставляет эту оценку поступков действующих лиц проступать

с помощью всех доступных ему средств выразительности. Преступление –

убийство, став основным выразителем отношения автора к явлению, ста-

новится одновременно определителем всех основных элементов компо-

зиционной разработки сцены»

163

. Тот же самый прием остранения можно

фиксировать и у А. Сокурова. В данном случае этим приемом предстает

жужжание мух. Но с какой целью режиссер к этому приему прибегает?

Зададимся вопросом: когда и при каких обстоятельствах человек обычно

с таким жужжанием сталкивается? Конечно, когда имеет место труп, в си-

туации разложения телесного, будь то животное или человек. Жужжание

мух сопровождает появление мертвого тела. Это ситуация смерти. Эпизод

смерти существует и в фильме «Спаси и сохрани». Это финальный и очень

продолжительный эпизод, в котором готовят три гроба – дубовый, из крас-

ного дерева и металлический. Странные похороны. Эмму похоронят в трех

гробах, вставленных один в другой. На экране долго развертывается про-

цедура установки гробов, помещения мертвого тела героини в гроб, провоз

его на кладбище, процедура подготовки могилы, опускание гроба в могилу.

До того как раздастся звук брошенной земли на металлическую крышку,

по ней пройдет сирота – маленькая дочка Эммы. Все это замедленно, под-

робно, тщательно.

Казалось бы, тема смерти – это лишь последний эпизод. До этого на эк-

ране пронесутся сцены, когда выясняется, что у Эммы имеются огромные

долги, поскольку много денег она потратила на подарки своим любовникам.

Эмма пытается что-то предпринять, что-то уладить, чтобы ее семья не ока-

залась на улице. Она обращается к богатому врачу. Но он может дать деньги,

если она сможет с ним переспать. Эмма возмущается и уходит. Эмма также

обращается к бывшему любовнику Родольфо Буланже, ставшему владель-

цем завода. Но завод не приносит Родольфо прибыли, денег нет, и он тоже

вынужден отказать бывшей любовнице. Но отказывается помочь продать

вещи и вызволить Эмму из беды и последний любовник Леон Дюпюи.

Остается одно – принять мышьяк, которым травят крыс. Появление Эммы

в аптеке перед полкой, где хранится мышьяк, уже было в первых эпизодах.

На этот раз Эмма решается мышьяк принять. Эпизод болезни кратковре-

менен. Начинаются похороны. Однако темой смерти пронизаны не только

воспроизводящие страницы Флобера последние эпизоды. Жужжание мух

зритель слышит уже в первых эпизодах, в которых страсть Эммы выходит

из берегов, когда она радуется, повторяя несколько раз, что у нее есть лю-

бовник. Драма нарастает с железной логикой. Первое появление Эммы в

аптеке уже обещает трагическую развязку. Но тема смерти в фильме связа-

на не только с последним эпизодом. Впрочем, о теме смерти напоминают

Сквозь призму кино...

_ .indd 331_ .indd 331 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

332

и другие детали в фильме. Так, уезжающий учиться в университет робкий

любовник Леон в начале фильма приносит изготовленную из металла че-

ловеческую голову. Эмма пугается такого подарка, приняв ее за череп. Она

говорит: «Вы что, могилу разрыли?» И далее идет разговор о том, какая

часть человеческого тела является самой важной. По мнению Эммы, это

вовсе не голова, а сердце. Вот это-то убеждение Эммы, оказываясь реаль-

ным в ее поведении, и будет способствовать ее смерти. Второй раз тема мо-

гилы возникнет во время проводов любовника в университет. Эмма любит

его и хочет сделать ему подарок. Она приходит к торговцу и просит какой-

нибудь интимный подарок. Тот предлагает ей ковер. По мнению торговца,

ковер для ног – что может быть более интимным? Когда Леон принима-

ет подарок, он говорит: «А коврик я положу с собой в могилу». Впрочем,

в фильме имеет место и самая настоящая смерть. Шарль Бовари – врач.

У него есть пациент – сторож Ипполит, которому он должен исправить

стопу. Операция проходит неудачно. Пациент умирает. И ящик, в который

помещают ногу Ипполита, напоминает гроб, в который потом будут укла-

дывать тело героини. Плоть, оказывающаяся несвободной, превращается

в труп. Это касается не только Ипполита, но и Эммы. Любое вмешатель-

ство в стихийный процесс бытия оказывается неэффективным. Оно может

лишь приблизить трагический финал. Мотив тесноты (ноги в ящике, мерт-

вое тело в гробу) реален и в пейзаже, на фоне которого развертывается ис-

тория Эммы Бовари. Городок Ионвиль, в котором живет Эмма, буквально

стиснут со всех сторон скалами. Это тоже тесное пространство. В фильме

есть эпизод, когда героиня проходит по улице города. Ее фигура оказыва-

ется не соответствующей уличному пейзажу. Последний кажется театраль-

ной декорацией меньших масштабов. Этим подчеркивается отчуждение

героини от окружающей среды, из которой она хотела бы вырваться, но

оказывается неспособной это сделать.

Таким образом, постоянное появление жужжащих мух, которых зритель

не видит, становится в фильме самым сильным приемом, позволяющим

проникнуть в режиссерский замысел. С помощью этой детали режиссер

стремится показать, что смерть – это не только одна из страниц бытия че-

ловека в этом мире, но она пронизывает, а точнее, сопровождает каждое

проявление жизни. Да, действительно, все, что появляется на экране, пред-

стает в телесных формах. Но сокуровская телесность – это не торжествую-

щее язычество. В его фильме плоть пропитана духом, а потому лишена

языческого буйства. С самого начала на ней лежит печать увядания, смерти.

Никакой гармонии, никакого синтеза, о котором писал Д. Мережковский,

в фильме А. Сокурова не происходит. Следовательно, расщепление на

плоть и дух преодолеть невозможно. Нет, конечно, режиссер не осуждает

плоть. В конце концов, он не средневековый монах. Тем более что приклю-

чение в лесу, когда Родольфо берется обучать Эмму верховой езде, прекрас-

но. Эпизод этот, в котором видны лишь фигуры, лишен слов и весьма про-

Глава 3

_ .indd 332_ .indd 332 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

333

должителен. Изобразительно он решен в стиле модерна. Режиссер любу-

ется обнаженными телами. Но и этот эпизод сопровождается фонограм-

мой с жужжанием мух. Приглашенная А. Сокуровым на роль Эммы

Сесиль Зер вудаки – не самая красивая женщина. В ее лице есть что-то,

скорее, муж ское, угловатое, угадывается какое-то напряжение мысли,

хотя ее реальные поступки этого подтвердить не могут. Лицо Эммы, под-

час выражающее уход героини в себя, в свой внутренний мир, свидетель-

ствует о ее интеллектуальном потенциале. Однако все ее поведение выда-

ет ее полную беспомощность перед тем, что ей определила судьба, кото-

рая оказывается сильнее «головы», интеллекта. Часто из ее уст выходит

лишь лепет. Сопротивление судьбе и смерти проявляется в этом бессло-

весном бегстве героини в страсть. Но страсть не может противостоять

смерти. Она лишь на время помогает о ней забыть. Все равно в конечном

счете побеждает смерть, а значит, судьба. Человек оказывается лишь бес-

помощным существом, втянутым в беспощадный, устремленный к смер-

ти поток. Этому невозможно противостоять. На самом деле страсть не

противостоит смерти, а приближает ее.

Уделяя внимание некоторым страницам в истории русской литературы,

мы обнаруживаем, что печать имевших место в православии духовных ис-

каний, лежит и на ней. В литературной сфере вызревала новая религиозная

идеология. Эту эстафету затем продолжит русское кино.

Русское кино в контексте актуализации хилиазма

Следующим моментом, связанным с обособлением от религии психо-

логического комплекса мессианизма и его влиянием на сознание и поведе-

ние людей в секулярных обществах, является столь активный в переходную

эпоху, т.е. в ХХ веке, хилиастический образ наступления на земле царства

небесного. Но это вовсе не заимствованный из Византии психологический

комплекс. На этот раз в коллективном сознании русских актуализируется

образ, который когда-то наиболее полно проявился в иудаизме, а в хрис-

тианстве сохранялся лишь в латентных формах. Любопытно, что как визан-

тийский, так и иудаистский психологический комплекс в наибольшей

степени проявились в эпоху русских революций начала ХХ века, которые

и следует считать переходной эпохой или эпохой смуты, когда все орга-

низующие массовое сознание механизмы и системы распались. В ситуа-

ции хаоса на поверхность сознания стали прорываться древнейшие пласты

психики с их мифологическими и архетипическими образованиями.

В связи с идеей столкновения цивилизаций мы уже отметили, что не-

простые отношения между Россией и Западом укрепляли ментальность

мессианского типа личности, а основой этой ментальности оказывалось

православие. В ситуации столкновения православие не пыталось искать

Сквозь призму кино...

_ .indd 333_ .indd 333 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

334

путей к диалогу с католицизмом и протестантизмом. Казалось, в нем не

происходило событий, которые можно было бы приравнять к западной

Реформации. Тем не менее обилие сект в России конца XIX – начала ХХ ве-

ка о вызревании новой религии все же свидетельствовало. В связи с этим

мы уже показали ситуацию в русской литературе XIX века. Сейчас попы-

таемся понять, как эта ситуация столкновения цивилизаций проявилась в

кино, практика которого в первой половине ХХ века также связана с рели-

гией, точнее, специфическим ее вариантом.

Точнее было бы утверждать, что столкновение цивилизаций привело не

к новой религии, а лишь к вторжению религиозного начала в литературу, а

точнее, к повышению ее религиозного духа. Однако это заключение спра-

ведливо лишь по отношению к XIX веку. Что касается ХХ века, то здесь

складывается совершенно иная ситуация. Пожалуй, можно утверждать,

что столкновение цивилизаций на этот раз начинает развертываться уже в

политической сфере. Снова, как в XIX веке, иная сфера столкновения ци-

вилизаций, на этот раз уже не художественная, а политическая, не исклю-

чает религии. Наоборот, эта иная сфера приобретает именно религиозный

смысл. Более того, можно даже утверждать, что на этот раз столкновение

приводит к появлению религии нового типа, явившейся под видом секу-

лярного явления – в форме политической системы, а именно социализма.

Своеобразным «Новым Заветом» эпохи социализма становится марксизм.

До некоторых пор мало кто размышлял на тему о том, что русская револю-

ция имела антизападническую направленность. Казалось бы, думать так –

настоящее безумие. Ведь Маркс родился не в России, а марксизм – одно

из течений общественной мысли Запада, это порождение Запада. Однако,

заимствуя это учение на Западе, русские смогли вложить в него новый, не-

ожиданный и, что важно, религиозный смысл. Из учения Маркса они сде-

лали религиозное учение.

Что же это за религия, явившаяся в облике политической системы?

Действительно, под видом атеизма в мир явилась новая религия. Однако

новой назвать ее тоже невозможно. Социализм имеет древнейшую архети-

пическую основу. Она связана не с христианством, а с иудаизмом. Если

применительно к XIX веку и нельзя говорить о том, что столкновение ци-

вилизаций рождает новую религию, то применительно к веку ХХ это ут-

верждать можно. Такой создаваемой мессианским типом личности религи-

ей оказался русский социализм, как бы этого ни отрицали большевистские

идеологи. Если иметь в виду коллективное бессознательное, то в России

начала ХХ века его активность как раз и проявилась в религиозной интер-

претации революции как политической акции и в наделении ее смысла и

цели символикой одной из самых древних религий мира. Говоря о своеоб-

разной атеистической религиозности русской революции, мы ставим воп-

рос об активности в русских революционных фильмах архетипических

пластов мышления, но при этом не имеем в виду религиозность в ее тради-

Глава 3

_ .indd 334_ .indd 334 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

335

ционных христианских или православных формах. В данном случае про-

явившаяся в архетипических образах революции религиозность демон-

стрирует оппозицию по отношению к традиционному христианству, выход

за его границы, а также активизацию религиозных образов, сохраняющих

связь с другими, более древними религиозными системами, а следователь-

но, самим христианством вытеснявшихся на периферию.

Здесь самым парадоксальным было то, что, претендуя на радикальность

исторических процессов, русский революционный модерн из подсознания

извлекал древнейшие религиозные архетипы. Это не противоречит наше-

му тезису о становлении культуры идеационального типа. В данном случае

придется вернуться к тезису Н. Бердяева, высказанному им в своей книге о

Ф. Достоевском. Именно в ней он утверждает, что русская революция име-

ет религиозный смысл. По мнению Н. Бердяева, Ф. Достоевским это было

разгадано. Философ пишет, что Достоевский понял, что вопрос о социализ-

ме – религиозный вопрос, вопрос о Боге и бессмертии. («Вопрос о русском

социализме – апокалипсический вопрос, обращенный к всеразрушающему

концу истории. Русский революционный социализм никогда не мыслился

как относительное переходное состояние в социальном процессе, как вре-

менная форма экономического и политического устройства общества. Он

мыслится всегда как окончательное и абсолютное состояние, как решение

судеб человечества, как наступление Царства Божия на Земле»

164

Какие бы процессы в русской истории ни развертывались, идея

Страшного суда не упразднялась. Апокалиптичность – значимая черта мен-

тальности русского человека, и она, несомненно, в русской революции

проявилась. Однако на разных этапах русской истории религиозные моти-

вы видоизменялись. Одни вытеснялись в подсознание, другие выходили

на поверхность сознания. Нами уже отмечалось, что, несмотря на консер-

ватизм, православная церковь не могла искоренить протестантизма, про-

являющегося в светских формах. То же произошло и с идеей пророка Да-

ниила. В ХХ веке видения Даниила претерпели трансформацию, своеоб-

разно проявившись в так называемом хилиазме. Собственно, хилиазм, свя-

занный с верой в наступление тысячелетнего царства, в котором обездо-

ленные и униженные, т.е. те же носители лиминальной идеологии обретут

успокоение и счастье, из православия никогда не исчезал. Его можно было

фиксировать в различных источниках. Но в Средние века акцент все же

делался не на наступлении тысячелетнего царства, а на Страшном суде,

на конце света.

В истории, однако, существовали религии, в которых на первый план

выходили образы тысячелетнего царства, которому предшествовал приход

мессии. Причем этот образ тысячелетнего царства представлялся в зримых,

земных и чувственных формах. Когда исследователь описывает хилиазм

первых веков христианства, он называет его ересью. «Грубое развитие иу-

дейских идей о Мессии и его царстве в христианстве представляют ерети-

Сквозь призму кино...

_ .indd 335_ .indd 335 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

336

ки первенствующих времен. Керинф, еретик первого века, проникнутый

ложными верованиями, иудейскими и гностическими, учил, что задолго

до кончины мира Христос опять придет на землю, воскресит одних пра-

ведников и устроит новое царство на земле, в котором будут блаженство-

вать только праведные. Это царство будет находиться под прямым и не-

посредственным управлением самого Мессии в новосозданном и богато

украшенном Иерусалиме как средоточном пункте земли, что люди тогда

опять будут жить телесно, служа страстям и удовольствиям и что 1000 лет

пройдет в брачных празднованиях. Таким же грубым чувственным характе-

ром, проникнутым иудейскими традициями, отличается и представление

Евионеев. По их мнению, при конце мира, когда Христос будет царствовать

в Иерусалиме и когда опять возобновит Он там храм, израильтяне будут со-

браны туда со всех пределов земли. Их будут на пути встречать побежден-

ные народы и станут приносить им дань и драгоценные подарки, как своим

повелителям. Подобным же образом в IV веке учил еретик Аполлинарий со

своими последователями. Такое учение о царстве Мессии, его характере и

продолжительности в истории церкви известно под именем грубого чув-

ственного хилиазма»

165

Такой оказалась хилиастическая стихия в иудаизме. Но также и в самом

христианстве, хотя Отцы Церкви и считали этот комплекс почти ересью,

внедряя в сознание, что христианская церковь – это и есть тысячелетнее

царство и никакого другого нет и не будет. Нельзя сказать, что до ХХ века

хилиастический комплекс в православии не был активным. Так, исследо-

ватель начала ХХ века констатирует: «На Руси учение хилиастов не могло

иметь практического значения, как опровергнутое самою историей; а по-

тому, если оно и встречается в переводных славяно-русских памятниках, то

в виде лишь буквального воспроизведения подлинника, а не как мнение

русских книжников»

166

. Однако именно этот образ оказался более созвуч-

ным большевистскому Третьему Риму. Направленная на церковь и религию

агрессия большевиков означала и недоверие к лейтмотиву христианского

учения – Страшному суду. Христианство и в самом деле воспринималось

религией смерти, как утверждал В. Розанов

167

, или пессимистической ре-

лигией, как считал У. Джеймс. В начале ХХ века, в эпоху пролетарских ре-

волюций, нужна была оптимистическая религия. Созвучность новому ми-

ровосприятию ее творцы нашли в образах земного царства.

Когда мы говорим о лиминальности в ее религиозном, т.е. христиан-

ском, смысле, то здесь понимание перехода связано со смертью. В соот-

ветствии с христианским воззрением человек не умирает, меняется лишь

способ его бытия. «Для человека с духовным опытом, – пишет И. Ильин, –

земная жизнь есть духовное подготовление к смерти; смерть же наступает

в момент духовной зрелости; и конец земного существования есть рожде-

ние к сверхземной жизни» (168). Но, утверждая, что новая религия свое

выражение находит в образах иудаизма, мы вроде бы подразумеваем, что

Глава 3

_ .indd 336_ .indd 336 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

337

социализм такой новой религией и является. Это следует еще доказать.

Некоторые мыслители считали, что социализм является новой религией,

еще до свершения революции. Когда С. Булгаков пишет о русской интел-

лигенции, он ее сопоставляет с первыми христианами. Каким же образом

хилиазм в его иудаистском варианте дошел до России ХХ века? Казалось бы,

христианство исключает актуализацию в своей системе образов иудаизма.

Но, с другой стороны, разве тот же Новый Завет не заимствует апокалип-

тические настроения иудаизма? Это и фиксирует С. Булгаков. «Значение

апокалиптики как исторической среды, наложившей печать на язык и об-

разы Евангелия, всего сильнее – в эсхатологических его частях, в настоя-

щее время не может быть оспариваемо, независимо от характера общего

религиозного мировоззрения. Через посредство Нового Завета мы, сами

того не ведая, усвоили как привычные многие образы этого отдаленного и

уже умершего теперь прошлого, зародившегося в раскаленной атмосфере

последних веков иудаизма»

169

Вторжение иудаизма в христианство можно фиксировать на протяже-

нии всей истории. А. Тойнби пишет о нежелательном, хотя и неистреби-

мом присутствии иудаизма внутри христианства. Таким ренессансом иуда-

изма в христианстве, он, например, считает протестантизм. «Главная цель

протестантов заключалась в возвращении к древнейшим обрядам перво-

начальной церкви. И здесь мы наблюдаем стирание различий между прак-

тикой древней христианской церкви и иудаизмом, что в период раннего

самоутверждения церкви было важной отличительной чертой»

170

. Кстати,

ренессансы иудаизма в христианстве сопровождались приступами ико-

ноборчества, или иконофобии, что не удивительно, поскольку в иудаизме

изображение Бога невозможно.

Неудивительно, что именно в революционной ситуации предельно ак-

тивными оказались те архетипы, что долго сохранялись в латентном состо-

янии, но наконец-то смогли вырваться на поверхность сознания и обре сти

самостоятельность. Те архетипы, что в православную цивилизацию пере-

кочевали из других цивилизаций. Само собой разумеется, что они сполна

проявили себя и в кино. Можно ли утверждать, что этого прорыва архе-

типов в массовое сознание до сих пор никто не замечал? Разумеется, это

не так. Это уже фиксировали современники развертывающихся массовых

революционных движений, близкие к религии и даже ее представляющие

русские философы. Так, много уделивший внимания взаимоотношениям

социализма и религии С. Булгаков в революции и социализме как раз и

обнаруживал активность древних религиозных образов. Отмечая, в част-

ности, в начале ХХ века интерес к иудейской апокалиптике, С. Булгаков

фиксирует созвучность ей настроений начала ХХ века. «Это разлито в на-

шей духовной атмосфере и питает такое характернейшее движение наших

дней, как социализм, прорывается в кровавом и хмельном энтузиазме ре-

волюций с их зилотизмом, но и с их историческим порывом. Наше ухо ока-

Сквозь призму кино...

_ .indd 337_ .indd 337 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

338

зывается особенно чутко, когда прислушивается к биению исторического

пульса хотя и отдаленных, но сродных эпох. Поэтому нисколько не удиви-

тельно, если при этом победоносном шествии историзма в современной

науке внимание религиозно-исторического исследования все настойчивее

и пристальнее останавливается (особенно последние десятилетия) на изу-

чении апокалиптики, которая становится отчасти как будто историческим

зеркалом и для нашей эпохи, сродняется с жгучей и тревожной современ-

ностью, становится для нас средством духовного ориентирования»

171

С. Булгаков говорит об апокалиптике. Апокалиптическое сознание дей-

ствительно сопровождало революции в России начала истекшего столетия.

Однако почему в массовом сознании всплывают именно образы древней-

шей религии – иудаизма? Почему всплывают именно эти, а не другие об-

разы? Ведь если что-то в эпоху смуты и могло возродиться, то в первую

очередь образы, извлеченные из христианства. Что было в истории посред-

ником в актуализации этих образов, почему в возникшей ситуации они не

только актуализировались, но и почему они сохранялись и как в истории

транслировались, если смогли дожить до начала ХХ века? В данном случае

невозможно избежать истории взаимоотношений между христианством и

иудаизмом. Казалось бы, актуализацию в своей системе образов иудаизма

христианство исключает. Но, с другой стороны, разве тот же Новый Завет

не заимствует апокалиптические настроения иудаизма? Это отмечает и

С. Бул гаков. «Значение апокалиптики как исторической среды, наложив-

шей печать на язык и образы Евангелия, всего сильнее – в эсхатологиче-

ских его частях, в настоящее время не может быть оспариваемо, незави-

симо от характера общего религиозного мировоззрения. Через посредство

Нового Завета мы, сами того не ведая, усвоили как привычные многие об-

разы этого отдаленного и уже умершего теперь прошлого, зародившиеся в

раскаленной атмосфере последних веков иудаизма»

172

Таким образом, дистанцируясь от иудаизма, христианство в то же время

является транслятором возникших в иудаизме образов и архетипов. Здесь

следовало бы иметь в виду, что под влиянием тех или иных событий – не

только религиозных, но и общественно-политических, вытесненные в

подсознание образы других религий в христианстве оживают и актуализи-

руются. Это, например, имело место на Западе в эпоху Реформации, когда

развернулись массовые крестьянские движения. В этой атмосфере стано-

вится актуальной и идея Страшного суда, и идея наступления земного рая.

В этом самом образе земного рая как раз и активизируется старое, иудей-

ское, чувственно-историческое видение исторических событий. В образе

земного, чувственного рая, который заслужили все страждущие, как раз и

проявилось то, что всегда называли хилиазмом. Хилиазм означал ожида-

ние мессии как народного вождя и освободителя, который наконец-то из-

бавит массу от страданий и унижения. Тогда-то он и объявит наступление

тысячелетнего царства на земле.

Глава 3

_ .indd 338_ .indd 338 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

339

Пытаясь обнаружить в русской революции комплекс хилиазма, мы по-

ставим вопрос о том, можно ли фиксировать какие-то вспышки хилиа-

стических настроений в предшествующей русской истории. Идея насту-

пления тысячелетнего царства в России не была забыта. Казалось бы, та-

кой образ Царства Божия с христианством вообще не расходится. Тем не

менее, несмотря на функционирование этого образа в границах христиан-

ства, суть учения Христа заключается в другом. Христос вовсе не является

мессией, и его поведение не соответствует апокалиптическому сценарию,

что существует в иудаизме. Христос отвергает мессианскую идею в ее хи-

лиастическом истолковании. В соответствии с учением Христа Царство

Божие не может быть на Земле, оно может быть только внутри каждого ве-

рующего. Под этим царством Христос подразумевает внутреннее, т.е. ду-

ховное, состояние. Кроме того, с приходом Христа переход в земной рай

не совершается; наоборот, только с его приходом и начинается обостре-

ние мировой трагедии. Как тут не вспомнить о полемике К. Леонтьева с

Л. Толстым и Ф. Достоевским. С. Булгаков тоже подчеркивает, что учение

Христа и реальность земного рая в его чувственных формах – вещи несо-

вместимые. «Вся перспектива мессианского царства и покоя, царствия бо-

жия на земле, – пишет он, – проваливается в эту вновь развернувшуюся и

еще шире прежнего бездну мировой трагедии… Оче видно, что вся прежняя

мессиология, все надежды, связанные с земным царством мессии, здесь от-

вергнуты, освобождены от национальной ограниченности, преодолены в

своем чувст венно-хилиастическом истолковании»

173

Разумеется, в русской революционной истории идея апокалиптики в

ее христианском звучании остается, определяя видение и светских, поли-

тических процессов истории. Не случайно образы революции проециро-

вались на религиозные хилиастические движения древней истории. Так,

А. Луначарский отдавал отчет в неконструктивности жестокого образа

Христа, призывающего к разрушению. Имея в виду революционные эпо-

хи в истории, когда такие революции угнетенных масс развертывались в

границах религии. А. Луначарский писал, что, охваченные фанатизмом,

христианские коммунисты боролись за победу Христа. «Если бы они по-

бедили, результаты были бы ужасающи, ибо ни один анархист в мире не

мог бы с таким глубоким убеждением в правоте своей предать огню и ги-

бели всю аристократическую культуру, которая является ведь необходи-

мой ступенью в развитии культуры всечеловеческой»

174

. Вот что напишет

А. Луначарский между двумя русскими революциями. Это будет и про-

гнозом, и предостережением, которое никто не услышал. В русской рево-

люции все произойдет так, как и писал А. Луначарский. «Христианский

коммунизм вредоносен не только аскетическими своими склонностями,

но главным образом своею неисторичностью: христианин, верующий в

чудо, считает во всякую минуту возможным пришествие правды на земле,

ему нет дела до фазисов строительства человеческого на земле. Именно

Сквозь призму кино...

_ .indd 339_ .indd 339 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49

340

в силу этой оторванности своей от реального экономического процесса

христианин-революционер мог мечтать о радостях тысячелетнего царства

лишь как о даре небес, становясь же мало-мальски реалистом, задумывая

сам учредить справедливый порядок на земле, он становился неизбежно

антикультурным аскетом»

175

. Это и проявилось в русской революции.

Н. Бердяев не случайно отмечает, что в русской религиозности всегда

был силен эсхатологический элемент

176

. Однако поскольку революцион-

ные движения ХХ века были массовыми, то в массовом сознании для ори-

ентации в развертывающихся событиях более приемлемым оказыва ется

именно хилиастический, т.е. земной и чувственный образ, Царства Божия,

ставший образом социализма. Материалистическому мировосприятию об-

раз земного рая, каким он возник в недрах иудаизма, соответствовал боль-

ше. Иначе говоря, то, что вытеснялось каноническим христианством на

периферию, в подсознание, в сектантские общины и что было некогда вы-

звано в недрах иной религии, в новой политической ситуации всплывает

на поверхность сознания, становясь определяющим. Объяснить подобную

активность образов иудаизма в новой истории можно лишь одним: ведь

первоначально многие образы, обычно отождествляемые с религией, не

имели религиозного происхождения. Они сформировались в недрах фоль-

клора, т.е. гораздо раньше появления религий.

Кино между чувственной и сверхчувственной реальностями

Иудаистский образ чувственного мира служил мостиком между массо-

вой ментальностью и природой кинематографа. Когда мы говорим о кино,

то нельзя забывать о его чувственно-предметной природе. Именно кино в

элементарных эстетических формах соответствовало хилиастической

идее тысячелетнего царства, наступление которого казалось уже реаль-

ностью. Эстетически-чувственные образы земного рая масса могла пости-

гать лишь в кинематографических формах. Поэтому кино во многом спо-

собствовало тому, что в образах социализма актуализировались образы

иудаизма.

Но дело не просто в кино и вообще в изображениях. В кино проявлялись

сдвиги и всплывали пласты древнейших механизмов сознания. Социализм

ассоциировался с древнейшим образом «тысячелетнего царства». Однако

в истории существовали разные интерпретации этого «тысячелетнего цар-

ства». Как известно, «тысячелетнее царство» наступает, когда приходит ожи-

даемый Мессия и дарует избранному народу отдых от трудов и лишений в

качестве награды за пережитые им в прошлом страдания и несчастья. Это и

есть хилиастическая идея построения земного рая, которая и в иудаистском,

и в христианском сознании была активной. Иная интерпретация тысячелет-

него царства оказывается более мрачной. Дарованный Мессией земной рай

Глава 3

_ .indd 340_ .indd 340 25.12.2008 19:06:4925.12.2008 19:06:49