Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

681

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

самые неразумные, он искажал многое, чего бы не должен

был касаться: он искажал прекрасный язык Русский, он иска-

жал самое свое благородное имя, коверкая его в голландскую

форму Питер; но ему это было необходимо. Он хотел потря-

сти вековой сон, он хотел пробудить спящую Русскую мысль

посредством болезненного потрясения. Не понял его Кикин,

поборник ума, потому что современнику трудно приобрести

бесстрастие, необходимое для исторического суждения; его

не поняли и последовавшие за ним поколения, потому что

бессонность ума, которая есть его свобода, приобретается не

вдруг, и потому, что путь, избранный Петром, был отчасти

ложно избран. Этот суд не строг. Человек боролся, и в борьбе

разгорались страсти, и он увлекся тем нетерпением, которое

так естественно историческим деятелям, которое так есте-

ственно всякому человеку при встрече с препонами в подви-

ге, который он считает добрым.

Медленно и лениво развились семена мысли, перене-

сенной с Запада; еще бы медленнее развились они, если бы

из самых недр P�ccии не вырос гениальный простолюдин

Ломоносов. Но быстро и почти мгновенно разрослись други�

плоды дел Петровых, плоды той несчастной формы, в ко-

торую облекал он или в которую, может быть, облекалась

мысль, которою он хотел обогатить нас. Наука, т. е. анализ,

по сущности своей везде один и тот ж�. Его законы одни для

всех земель, для всех времен; но синтез, который его сопро-

вождает, изменяется с местностями и со временем. Тот, кто

не понимает внутренней связи, всегда существующей между

анализом и синтезом, из которого он возникает, впадает, как

уже сказано, в жалкую ошибку. В России эта ошибка достиг-

ла громадных, почти невероятных размеров. Сознательно

введены были к нам одним человеком все формы Запада, все

внешние образы его жизни; бессознательно схватились мы

именно за эти формы и за эти образы, – вследствие ли тщес-

лавия, или подражательности, или личных выгод, или сла-

бости, естественной всем людям, принимать охотно все, что

может их отличить от других людей, получивших в жизни

682

А. с. Хомяков

менее счастливый удел, и поставить их, по-видимому, выше

их братий. Формы, облекающие просвещение, приняты были

нами за самое просвещение, и самодовольное невежество во-

ображает себе, что оно приняло образованность. Разумеет-

ся, нельзя отрицать того, чтобы с этими формами не были

приняты нами и некоторые знания; но как скудны эти позна-

ния! Как беден плод полуторавекового ученичества! Пусть

оглянется беспристрастный мой соотечественник на эту ве-

ликую Русь вещественную, географическую, созданную до

Петра или силою допетровских стихий, и сравнит ее с дру-

гими державами: ему покажется, что сам он растет, думая о

ней. Пусть оглянется он на умственную P�ccию, созданную

после Петра, и сравнит плоды ее деятельности с умственною

деятельностию других народов и попробует хоть сколько-

нибудь погордиться: ему покажется (и не совсем неспра-

ведливо), что его самого и всю нашу науку легко упрячет

любой немец в какую-нибудь карманную книжку. В другой

статье я уже объяснил причину этого различия и показал,

как – вследствие ложного направления просвещения – про-

изошло в нас раздвоение, как знание отделилось от жизни,

как знание сделалось мертвым и бесплодным, а жизнь бес-

сознательною и сонною. Мой благосклонный читатель читал

это, понял и помнит. По крайней мере, надеюсь, что он из

вежливости притворится, что читал и понял.

Вот против чего мы протестуем. Мы действительно не

приняли знания от Запада. Мы находимся в тех же отноше-

ниях к нему, в которых находился аристотелист или схола-

стик средневековый к Аристотелю (высшему представителю

греческой науки): та же самая печать схоластической мерт-

венности, которая лежала на нем, лежит и на нас, несмотря

на кажущееся различие в проявлениях схоластики в нашей

науке, которая не сделала ни одного шага вперед; схоластика,

называемая академизмом, в нашем художестве, которое идет

не от сердца и не говорит сердцу, схоластика во всех жизнен-

ных проявлениях. Сказать проще: по-видимому, у нас есть

мысли и чувство, но мы думаем не своей головой и чувствуем

683

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

не своей душой. Таков плод того умственного порабощения,

которому мы поддались так охотно и гордо. Еще раз скажу:

вот то, против чего мы протестуем. Есть люди, которые дума-

ют, что в них мысль живет потому только, что она замерла на

новый лад, и потому, что они схоластики новейших образцов,

и они готовы нас обвинять в том, будто мы говорим против

науки, против просвещения. Ошибка понятна, Аристотель

России покойник, как Аристотель средневековый: он еще жи-

вет, и действует, и мыслит. И схоластик нового курса готов

называть отжившим схоластиком того, кто остался при курсе

прошлогоднем. Ни тот, ни другой не догадываются, что они

умственные мертвецы и что они принимают за жизнь в себе

то, что есть только отражение жизни чужой… Я эту ошибку

не могу яснее изобразить, как представив себе лужу стоячей

воды, которая бы отражала ход небесных светил и прихот-

ливое движение облаков и думала бы, что все это движется

в ней. И они нас называют противниками науки и просвеще-

ния! Можно бы спросить у них, кто был более учеником Ари-

стотеля: тот ли, кто клялся его именем, или тот, кто восстал

против непонятного и мертвого авторитета? Право, если бы

воскрес старик Стагирит, он охотнее бы сошелся с Бэконом

и скорее бы узнал в нем плоды своей собственной деятель-

ности, чем в старых попугаях аристотельского анализа. Ки-

кин, сам того не зная, более сочувствовал истиной цели Пе-

тра, чем целые тысячи Тредьяковских. Нет, тот, кто говорит

против умственного рабства и умственного сна, тот не враг

ума, и в числе людей, требующих освобождения от форм за-

падного просвещения, едва ли найдутся такие, которые бы

не изучили добросовестно, с любовью, с преданностию его

умственную сущность. Трудна была борьба, почти безнадеж-

но стремление тех, которые выдумали было просить образо-

ванного Россиянина сделаться Русским человеком и задумать

Русским умом. Слишком увлекательно было, по-видимому,

стройное развитие западного мира; и вот буря за бурей, по-

трясение за потрясением, падение за падением, — и умствен-

ная жизнь там заглохла хоть на время. Закрыта школа, оста-

684

А. с. Хомяков

новилось преподавание; теперь-то поневоле ученики станут

думать своим умом. Не сбылась и эта надежда. Думать своим

умом! Легко сказать: не легче ли не думать вовсе? И сидим

мы у моря, и ждем погоды. И вот говорит один: все там на

Западе перекроется на новый покрой; а другой говорит: все

будет на старый покрой, да сошьется на двойной шов для

большей крепости; а мы покуда отдохнем до новых лекций,

когда успокоенный мир примется снова за умственный труд;

он заведет опять и наши умственные часы, которые за ним

пойдут секунду в секунду. Видно, трудно заспавшимся про-

снуться, замершим оживать.

Странное дело! я начал с того, что был поражен сход-

ством между Аристотелем прежних веков и нашим раболеп-

ством перед западной мыслию; всматриваясь в этот вопрос, не

могу не заметить другого сходства. Точно так же, как мысль

эллинская окончательно выразилась в двух своих великих

представителях, Аристотеле и Платоне, точно так же запад-

ный мир разделился на народы романские и германские. Ум-

ственное направление Средних веков подчинилось Аристо-

телю вследствие преобладающего в нем анализа, точно так

же наше просвещение подчинилось по преимуществу просве-

щению племен романских вследствие преобладающего в них

характера рассудочности. Франция сделалась нашей путево-

дительницей назло желаниям Петра. Мало было людей, при-

нявших в себя германскую стихию

, почти ни одного челове-

ка, на которого подействовала Англия. Дело понятное: в ней

слишком много самобытной жизни и поэзии, в ней слишком

много синтетической глубины, в ней все условное (которо-

го, конечно, весьма много) слишком подчинено безусловным

началам свободного духовного развития, чтобы иная жизнь

могла подчиниться ее жизни или чтобы мысль безжизненная

могла ее передразнивать. Действительно, мало внимания об-

ращали мы на нее до последнего времени: чудеса соверша-

* Мнимое онемечение многих писателей (как видно даже из спора роман-

тизма и классицизма) было только временным следствием движения фран-

цузской словесности. (Прим. А.С. Хомякова.)

685

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

лись в ней, а мы не замечали и их. Наконец, повсеместное

расстройство всей остальной Европы обратило все глаза на

Англию; и она, как будто желая оправдать это общее вни-

мание, удивила Европу новым чудом хрустального дворца и

Всемирной выставки.

Быть может, много вещей сделала Англия более удиви-

тельных, чем хрустальный дворец (я думаю, что это можно

даже утвердить положительно): Мэнайский мост потребовал

более величия в изобретении, более глубоких и верных рас-

четов в исполнении; но здание Всемирной выставки произ-

вело гораздо большее впечатление на всех. Mн�ги� припишут

это впечатление цели, для которой строился хрустальный

дворец, счастливому положению его в Лондоне, стройной

полувоздушой его красоте, наконец богатству предметов,

которые он заключал в себе в продолжение нескольких ме-

сяцев. Конечно, все эти причины не оставались без влияния;

но главная причина была другая. Странное стечение обстоя-

тельств, неожиданность самой мысли о хрустальном дворце,

имя неизвестного садовника, ставшее мгновенно наряду с

именами пресловутых инженеров и архитекторов, — все это

дало выставке какую-то особую поэтическую прелесть. Глав-

ное же дело в том, что все совещания, все толки, вся работа

от первой минуты, когда счастливая мысль запала в голову

Пакстону, до последней, когда высший духовный сановник

англиканского исповедания призвал благословение Божие на

здание, уже оконченное народом, происходили на виду у всех

и, так сказать, перед всем миром. Самая умственная работа

была обнажена перед всеми глазами; казалось, что человеку

можно было видеть могучее и всегда сокровенное действие

колоссального мозга народного. И вот что внушило столько

удивления, можно сказать, столько благоговения.

Да, хотелось бы и мне взглянуть на это чудное здание из

железа и хрусталя, посмотреть, как легко поднимались труб-

чатые столбы, как смело перегибались стеклянные арки, как

свет играл на этом странном хрустале, прозрачном для лучей

света и непрозрачном для зрения. Это желание не исполни-

686

А. с. Хомяков

лось. Что же делать! Более всего, признаюсь, хотелось мне

видеть эти старые вековые деревья Гайд-парка, которых не

смели срубить, которые потребовали места в новом здании и

для которых здание поднялось на несколько десятков аршин.

В них была бы для меня особая прелесть, особенное настав-

ление. Да, в Англии умеют уважать дело времени. Выдумка

нынешнего дня не ругается над тем, что создано долгими ве-

ками. Англичанин умеет строить; но то, что строится, обяза-

но иметь почтение к тому, что выросло. Везде ли это так? А

вот и другое наставление. Почтение к прошедшему не оста-

ется без награды. Выше поднялся дворец, чтобы принять под

свою сень то, что росло и крепло в течение прошлых веков, он

обошелся несколько подороже, выстроился несколько помед-

леннее: зато как много стал он величественнее и достойнее

общего благоговения.

Не англичанину, а франц узу п ри шла тому г ода два мысль

о промышленной Всемирной выставке, а исполнение и слава

достались Англии. Конечно, придумать выставку не трудно.

Собрания редкостей бывали и у древних, и Аристотель уже

придумал кабинет натуральной истории. Дикари Средней

Америки собирали в одно место образцы произведений своей

земли и т. д. Стоит только прибавить к этому врожденное лю-

дям соперничество друг с другом, и идея выставки готова; но,

без сомнения, есть что-то великое в мысли о Всемирной вы-

ставке, о соперничестве уже не между лицами, но между на-

родами, об этой добровольной явке всех земель на общий суд

под предводительством одной земли, положим – хоть в деле

промышленности. Эта мысль пришла французу и прозвучала

даром. Подхватили ли ее англичане, сами ли снова придума-

ли, все равно – они ее исполнили. Замечательное проявление

ума! И действительно, не та земля умна, где есть умные люди

или много умных людей, но та, где ум есть достояние всей

земли, где, по словам поэта: M�ns ag�tat m��m �t t�t�s� c�rp�r�

m�sc�t (где разум движет все и движется во всем). Это плод

великого общения, а проявление общения разумного обозна-

чается всегда необыкновенным величием и силою. Часто по-

687

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

прекают нашему времени в отсутствии поэзии. Ему в укор

противопоставляют поэтические явления Средних веков. В

этом укоре есть правда и неправда. В Средних веках явления

носят на себе гораздо более характер личности: они проник-

нуты всею страстностию личных действий, то прекрасные,

то ненавистные, редко пошлые. В наше время действие лич-

ности лишилось величия, потому что личность много утрати-

ла своего значения. Поэзия, величие принадлежат действию

масс государственных или общественных. Эта поэзия менее

понятна, менее действует на воображение или на ум непро-

свещенный, но в сущности своей она выше поэзии средневе-

ковой. Конечно, прекрасна и увлекательна мелодия, пропетая

солистом: она кипит и блещет, дышит страстью и разжига-

ет страсть; но она несравненно ниже плавного и стройного

хора, сливающего бесконечное множество голосов в одно

величественное целое, уже не горящее мелкою страстью, но

освещающее всю душу лучами разумной гармонии. Правда,

что для стройной гармонии менее ценителей, чем для лич-

ной мелодии. Правда, что исполнение ее труднее. Задача не

разрешена; но иногда проявляются частные разрешения ее, и

современники невольно благоговеют. Великое дело – обще-

ние ума и жизни. Грустная вещь – их разобщение. Вот урок,

который могли бы почерпать от представителя не романского

просвещения в Европе, Англии. Англия верна старине, и в

этом-то ее умственная сила. Трудно обвинить ее в застое и

в отвращении от нововведений, но в ней одно поколение не

рубит вековых дерев, чтобы на месте их засеять однолетние

цветки; зато оно и не завещает пустырей следующим за ним

поколениям. Не так поступила остальная Европа. Она разо-

рвала свои связи с прошедшим, подрубила корни всего живу-

щего, и в ней общество пересыпается как песок перед дыха-

нием всякой бури. История разрешит великий вопрос о том,

во сколько в этом деле разрушения участвовала историческая

необходимость, во сколько людская страсть (если действи-

тельно можно предположить, чтобы у неразумной страсти

было достаточно силы для таких всемирных явлений). Какое

688

А. с. Хомяков

бы ни было у людей мнение о причинах, последствия явны.

В Европе, по преимуществу же во Франции, несмотря на

бурную и хаотическую движимость, беспрестанно слышны

жалобы на отсутствие деятельности. Человек ищет деятель-

ности вследствие врожденной потребности и не находит: он

унывает или ропщет, или истощается в бесплодных усилиях,

и сознается, что даром тратит жизнь и труды. Иначе и быть

не может. Деятельность есть проявление жизни, так сказать,

самая жизнь. Она развивается в человеке сама по себе, есте-

ственно, как все другие силы духовной или физической при-

роды. Ищи, и ее так же не найдешь, как, по словам француза,

не найдешь ума (1'�spr�t, ��'�n v��t av��r, gat� c�� n'�n а), и

о ней точно то же можно сказать, что говорится в этой по-

говорке об уме, что деятельность, которой ищешь, портит ту,

которую бы можно иметь.

В обществе здоровом и цельном всякое движение мыс-

ли есть уже деятельность: лица, связанные между собою жи-

вою органическою цепью, невольно и постоянно действуют

друг на друга; но для этого нужно, чтобы между ними была

органическая связь. Разрушьте ее, и живое целое обратится

в прах, и люди-пылинки стали чужды друг другу, и все их

стремление к действию на других людей остается без пло-

да, покуда, по законам неисповедимого Промысла, не осядут

снова разрозненые стихии, не окрепнут, не смочатся дождями

и росами небесными и не дадут начала новой органической

жизни. Такова судьба всякого общества или тех отделений

общества, которые разорвали связь с прошедшим, и в этом

общем законе находится объяснение тех жалоб на невозмож-

ность разумной деятельности, которые не раз были слышны

в произведениях нашей беллетристики и которые всякому об-

разованному человеку так часто случается слышать в жизни.

На этот раз не солгала так часто лгущая беллетристика, она не

перенесла на нашу почву чужого растения, она не пересадила

французские водевили на Русские нравы, а записала, может

быть сама того не зная, один из признаков действительной

болезни. «Да что же мне делать? Где путь к деятельности?»

689

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

Живи и мысли на том месте, на которое поставила тебя судь-

ба. Это дело, это подвиг – подвиг исторический, один из тех

бесконечно многих никем не замечаемых подвигов, из кото-

рых зиждется вся история миpa; ибо все великие явления ее

суть только итоги, или выводы из частных и мелких трудов

лиц, составляющих общественные массы. Много садовников,

передававших друг другу плоды своей незамеченной жизни,

дали возможность Пакстону придумать хрустальный дворец,

и целый ряд кузнецов-механиков был нужен, чтобы Фокс мог

исполнить план Пакстона. Во всех явлениях жизни повторя-

ется более или менее то, что для нас так очевидно в мире про-

мышленности и ремесла, и от того-то сама жизнь в странах,

не разрушивших связи своей с прошедшим, не носит на себе

характера пошлости и пустоты, а является с каким-то истори-

ческим достоинством, даже в разнообразии и кажущемся бес-

смыслии своих ежедневных мелочей. «Да разве я не живу и

не мыслю, а все-таки действия никакого не вижу», – говорит

мой благосклонный читатель. Разумеется, я с ним спорить

не смею и не смею ему сказать, что жизнь и мысль схоласта,

будь он Аристотель средневековый или образованный Рус-

ский человек нашего времени, очень похожи на бодрствен-

ную дремоту. Хорошо для него, если он думает, что мыслит и

живет. Тем более он обязан заняться вопросом: почему же его

умственная жизнь остается бесплодною? Внимательно рас-

смотрев этот вопрос, он придет к тому заключению, что эта

деятельность и быть не может полезною, потому что кругом

его нет стихий, способных принять впечатление. Общество,

окружающее его, будучи оторвано от своего исторического

корня, распалось на личности, обратилось в песок, и каждая

из личностей, составляющих его, если еще способна к какому-

нибудь движению, ждет только направления от того самого

миpa, от которого она почерпала все свое просвещение и бес-pa, от которого она почерпала все свое просвещение и бес-, от которого она почерпала все свое просвещение и бес-

престанно черпает призрак обманчивой умственной жизни.

Другая стихия, живая и органическая, для него совершенно

недоступна. Он от нее отрекся, отрекшись от всего ее быта;

а человек уже не может ожидать действия там, где от воздей-

690

А. с. Хомяков

ствия отказался. Таков закон мира умственного, так же, как и

мира физического. Пусть будет человек крайне благонамерен

и глубоко просвещен, и бесконечно умен (я все это предпола-

гаю в своем читателе), всё-таки для него на Руси есть целый

мир – и именно вполне Русский мир, который для него оста-

ется недоступным, тот мир, к которому доступ он сам у себя

отнял. Он должен понять, что, как бы он себя ни показывал

вполне Русским перед иностранцем, как бы он ни уверял, что

он любит все Русское, даже щи, кашу и тройку с колокольчи-

ком, он все стоит иностранцем пред теми, которые знают и

помнят, и видят, что все его образование и быт, и обстановка

взяты извне, из иных земель, из иных жизненных начал. Есть

всегда в чужеземном обычае, в чужеземной мысли и чувстве

что-то невыразимое для слова, но понятное душе, обличаю-

щее чужеземность. При этом доверие делается невозможным.

Вы любите Росcию, вы ей преданы душевно, а вы все-таки от-cию, вы ей преданы душевно, а вы все-таки от-ию, вы ей преданы душевно, а вы все-таки от-

резаны от мысленного общения с Русским человеком, потому

что он видит в вас одного из тех людей, которые, может быть,

содействуют и пользе общества, и славе государства, кото-

рые принимают участие в его преуспеянии и в плодах этого

преуспеяния, но о которых говорит стихотворец, что

Для них глаголы меди звучной

С высот Кремля — будильник скучный,

И волн Днепровских плеск и шум

Не будит в них сердечных дум.

Целая бездна разделяет их от духовной жизни Святой

Руси, от ее основ и от ее общения. Вот в чем должен быть убеж-

ден всякий Русский образованный человек, как бы он ни был

самодоволен. Вот чем объясняется в его собственных глазах

невозможность для него полезной деятельности. Но для нас,

вполне понимающих схоластизм нашего просвещения, при-

чина этой невозможности еще яснее: она лежит в нашей вну-

тренней слабости и мертвенности, в наших, так сказать, ко-

лонистских отношениях к истинной Русской жизни. За то для