Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

631

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

партии социальные, и тогда внутренняя жизнь самой земли

сделается понятною. Прибавим к этому характер религиозный

английского общества, и тайна вигизма и торизма уяснится

вполне. Но для этого надобно мне сказать тебе несколько слов

об истории. История Англии требует полного пересмотра.

Саксонцы завоевали землю британцев в то же почти вре-

мя, когда другие народы германские завоевали другие обла-

сти Римской империи; но они завоевали ее иначе и с другою

целью. Франку, лонгобарду и готу, издавна жившим жизнью

дружинною, нужны были корысть и рабы. Саксонцу, привык-

шем у к зем леделию, ну жна была зем ля. Бесспорно, ма лая часть

побежденных была обращена в рабство; но большая часть или

погибла, или удалилась в западные области и продолжала

борьбу. Это уже доказывается и тем, что почти все места и

урочища Восточной и Средней Англии утратили свои преж-

ние названия и получили названия саксонские. Победители

разделили между собою землю и принялись за сельский труд.

Они составили не аристократию, а народ и общины, управ-

ляемые общим вечем (виттагом). Дальнейшее развитие было

испорчено многими историческими обстоятельствами и осо-

бенно междоусобиями и нашествием датчан. Аристократиче-

ское начало развилось. Саксонское царство пало под ударами

французских норманнов; но подавленная саксонская стихия

не утратила силы и некоторой самобытности. В ней победи-

тель – норманн уважал нравственное достоинство, доказан-

ное самим сражением при Гастингсе, в котором несчастный

Гарольд оспаривал целый день победу против неприятеля,

втрое многочисленнейшего. Раздоры между норманнами сно-

ва возвысили значение саксонского народонаселения. Бароны

вызвали его к новой жизни для того, чтобы найти в нем опору.

В этом деле особенно отличился хитрый, но смелый и энерги-

ческий Монфорт Лейчестерский. Начатое баронами было про-

должено по необходимости королями рода Плантаженетов, и

особенно величайшим из них – Эдуардом Первым. Побежден-

ный и победитель слились окончательно в один язык, в одну

живую силу, и эту силу узнала Франция. С гордостью вспо-

632

А. с. Хомяков

минает англичанин, с досадою помнит француз имена Пуа-

тье и Азинкура, где, по-видимому, горсть англичан побежда-

ла огромные ополчения Франции; но эта победа была делом

не рыцарей, которых мужество было равно с обеих сторон.

При английском рыцаре были зеленый кафтан линкольнского

стрелка и бодрое сердце вольного поселянина (йомана); при

французском была толпа бездушных вассалов, годных только

для резни и всегда готовых к бегству. Англия побеждала, по-

тому что у нее, и только у нее, был народ. Страшная борьба

Йорка и Ланкастера, погубившая столько родов норманнских,

укрепила саксонцев. Свирепые дружины баронов резались

между собою, но не смели грабить и губить поселян. Тако-

во свидетельство французских летописцев, и оно напоминает

русскому сердцу, что и наши галицкие князья просили поль-

ских магнатов щадить во время войны безоружные деревни.

Жизнь Англии развивалась самобытно из своих собственных

начал. По словам современных французов, англичанин гор-

дился тем, что он управляется своим обычаем, а не римским

правом. Ученый юрист романской Европы смеялся над этим,

но история готовила оправдание обычая народного и торже-

ство его над землями, управляемыми чужеземным правом.

Борьба двух Роз кончилась, утомленная Англия отдохнула

и окрепла под сильною рукою и тяжелою славою Тюдоров.

Прошли и Тюдоры, и ожили все прежние начала, и два века с

половиною создали теперешнюю Англию.

Таково было развитие народного начала. Еще важнее

было начало религиозное. Кельты и кумры британские приня-

ли Христианство рано, в его полной чистоте, и содержали его

с ревностию и любовью. Все споры Востока, все богословские

учения отзывались в Британии и далекой Ирландии; церковное

предание находило в них жарких и неколебимых защитников.

От кельтских проповедников приняли веру скоты и пикты,

хотя нет сомнения, что друидизм

и какая-то странная смесь

Христианства с друидизмом не были совершенно побеждены

даже в самой Британии. Пришли саксонцы-идолопоклонники.

Кельты-христиане погибли или бежали в горную область Кум-

633

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

берланда и Валлиса. Завязалась упорная и кровопролитная

война; но, несмотря на нее, побежденные кельты нашли уче-

ников в победителях-саксах. Успехи обращения были замед-

ляемы народною враждою, но новая сила проповеди явилась с

юга. Григорий Великий прислал Августина в Британию, и сак-

сонцы послушались мудрого учителя: мало-помалу вся октар-

хия

приняла Христианство. Таким образом, Вера просветила

острова Британские, но обращение идолопоклонников кельтов

и саксов не было похоже на обращение готов, франков или лон-

гобардов. В Испании, Италии и Галлии победители-германцы

принимали Христианство из подражания, из случайных вы-

год, из расчетов политических, даже от соблазна римской жиз-

ни и римской роскоши: новые христиане были хуже старых

язычников. Островитяне саксонцы и кельты приняли Веру

из убеждения и любви, и она приносила богатые плоды в их

жизни духовной. Священные песни раздавались на языке на-

родном, многочисленные богословские школы хранили чисто-

ту учения и распространяли на всем Западе свет просвещения

и строгость христианской жизни. Ирландия заслуживала имя

Острова Святых; десятки царей и князей саксонских, в полном

блеске силы и власти, бросали свет и власть и уходили в тиши-

ну монастырских келий; кельтские проповедники, такие, как

Колумб или Галл, начинали обращение Германии в Христи-

анство, и великое дело, начатое ими, довершалось ревностью

саксонцев Виллебродов и Бонифатиев. Таково было в Англии

развитие духа религиозного; но, к несчастию, с самого начала

борьба Церкви Кельтской, вполне независимой и Православ-

ной, с учением римских проповедников, отчасти уже заражен-

ных римскою односторонностью, посеяла семена раздора; по-

том торжество римской партии, хитрость монашеских орденов

и полуфанатическая, полулукавая энергия таких людей, как

Дунстан, подавили характер чисто вселенский и Православ-

ный Английской Церкви: она допустила многие искажения и

уже вполне никогда не поправлялась, хотя и получила снова

некоторую свободу при последних царях саксонских. Завоева-

ние норманнов было также торжеством римской власти, по-

634

А. с. Хомяков

кровительствовавшей норманнам. Прежняя свобода, утрачен-

ная уже, проявлялась только в расколах лоллардов, в попытках

к исправлению церковному Виклефа

и ему подобных ученых.

Вскоре и это сопротивление казалось побежденным, и целость

Римского Католицизма утвержденною навек. Соединение

сильной религиозной жизни с живым общественным началом

в народе (хотя и искаженным от упадка общины сельской) обе-

щало, по-видимому, стройное и почти бесконечное развитие

земле англосаксов; но семена неизбежного зла скрывались в

этом крепком и здоровом теле.

Всякое общество находится в постоянном движении;

иногда это движение быстро и поражает глаза даже не слиш-

ком опытного наблюдателя, иногда крайне медленно и едва

уловимо самым внимательным наблюдением. Полный за-

стой невозможен, движение необходимо; но когда оно не есть

успех, оно есть падение. Таков всеобщий закон. Правильное и

успешное движение разумного общества состоит из двух раз-

нородных, но стройных и согласных сил. Одна из них основ-

ная, коренная, принадлежащая всему составу, всей прошлой

истории общества, есть сила жизни, самобытно развиваю-

щаяся из своих начал, из своих органических основ; другая,

разумная сила личностей, основанная на силе общественной,

живая только ее жизнию, есть сила никогда ничего не сози-

дающая и не стремящаяся что-нибудь созидать, но постоянно

присущая труду общего развития, не позволяющая ему перей-

ти в слепоту бездушного инстинкта или вдаваться в безрас-

судную односторонность. Обе силы необходимы; но вторая,

отвлеченная и рассудочная, должна быть связана живою и

любящею верою с первою, силою жизни и творчества. Если

прервана связь веры и любви, наступают раздор и несогласие.

Англия была землею христиански религиозною; но односто-

ронность Западного Католицизма, восторжествовавшая впол-

не, обусловливала и вызывала Протестантство. Оно родилось

в Германии, пришло в Англию и было принято ею; но Англия,

принимая Протестантство, не познала его характера. Память

о некогда свободной Церкви и о недавних борьбах для сохра-

635

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

нения этой свободы обманывала англичан: они уверяли себя,

что они сохраняли неизменность, когда они явно изменялись

или реформировались, отстраняя или отвергая то, что в про-

должение долгих лет считали истинным, святым и несомнен-

ным; они верили в свой католицизм, даже когда были проте-

стантами. Таково Англиканство. Другие секты яснее сознали,

глубже приняли, строже развили свободу протестантского

скептицизма. Это религиозное движение обратилось немед-

ленно в движение общественное. Разрознились и вступили в

борьбу две разумные силы народа. Одна, органическая, жи-

вая, историческая, ослабленная уже упадком сельского об-

щинного быта и бессознательно допущенным скептицизмом

протестантства, составила торизм. Другая, личная и аналити-

ческая, не верящая своему прошедшему, приготовленная уже

издавна тем же упадком общинного быта и усиленная всею

разлагающею силою протестантства, составила вигизм.

Вот, любезный друг, определение этих двух слов, так ча-

сто употребленных и так мало понятых; в них, как ты видишь,

заключается смысл не политический, а социальный; в них

определение самой жизни английского народа.

Теперь тебе понятно будет, почему торизм, обессилен-

ный и уже неуверенный сам в себе, принимал так часто ха-

рактер мертвого и косного консерваторства даже тогда, когда

он старается развивать зародыши, уже лежащие в обществе; и

почему вигизм, сила разлагающая, казался и кажется многим

силою освобождающею даже тогда, когда он действительно

стесняет жизнь. Это обман, но обман неизбежный при жал-

ком состоянии общественной науки. Для наблюдателя, более

просвещенного и беспристрастного, для человека русского,

мертвящая сухость вигизма, когда он разрушает прошедшее,

и его бесплодность и, так сказать, бездушие, когда он дума-

ет созидать, слишком явны. На дне его лежат скептицизм, не

верящий в историю и не любящий ее, рационализм, не при-

знающий законности в чувствах естественных и простых, не

имеющих прямо логической основы, и разъединяющий эгоизм

личности. От этого первый его взгляд (впрочем, это отчасти и

636

А. с. Хомяков

его достоинство) обращается всегда на вещественную сторо-

ну всякого вопроса; от этого у него порою прорывается дикий

эгоизм; от этого просвещение духовное он старается заменить

просвещением внешним и чисто материальным; от этого, не

любя множества центров общественных, данных органиче-

ским развитием истории, он старается отрывать от них чело-

века и привязывать его прямо к математическому закону цен-

тра политического; от этого, разрывая связи естественные, он

старается их заменить связями, по-видимому, менее строгими,

но действительно менее свободными, именно потому, что они

условны; от этого простоту совести и духа любит он заменять

расчетливою полициею формы и т. д. Таков виг в его логиче-

ской крайности, т. е. в радикале. Но этот суд был бы слишком

строг в отношении к вигу вообще. По большей части виг все-

таки немножко тори, потому что он англичанин.

Действительно, всякий англичанин – тори в душе. Мо-

гут быть разницы в силе убеждений, в направлении ума; но

внутреннее чувство одинаково у всех. Исключения редки и

вообще принадлежат людям или совершенно увлеченным си-

стематизмом мысли, или убитым нищетою и развращенным

жизнью больших городов. История Англии не есть дело про-

шедшее для современного англичанина: она живет во всей

его жизни, во всех его обычаях, почти во всех подробностях

его быта. А стихия историческая — это торизм. Англичанин

глядит с дружелюбною улыбкою на широкоплечих сторожей

Тауэра с их пестрою и странною одеждою; он рассказывает с

торжественным удовольствием, что вот эти сухие желтые сли-

вы, которые он вам продает, точно так же сушились тому две-

сти пятьдесят лет; он радуется на мальчиков Христова Гошпи-

таля, которые носят и теперь, как я уже сказал, синий балахон

времен Эдуарда ��. Он ходит по длинным галереям Вестмин-��. Он ходит по длинным галереям Вестмин-. Он ходит по длинным галереям Вестмин-

стерского аббатства не с хвастливою гордостию француза, не с

антикварским наслаждением немца; нет, он ходит с глубокою,

искреннею, облагораживающею любовию. Эти гроба – это его

семья, его великая семья; и это я говорю не о лорде, не о про-

фессоре, а о ремесленнике, об извозчике, который целый день

637

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

махает кнутиком по всем улицам лондонским. Торизма столь-

ко же в простом народе, сколько и в высших рядах общества.

Правда, этот купец или ремесленник даст свой голос вигам:

таково его убеждение о пользе общей или своей выгоде веще-

ственной; но в душе-то он любит ториев. Он поддержит Руссе-

ля или Кобдена, но сочувствие свое даст он старику Веллинг-

тону или Бентинку. Вигизм – это насущный хлеб; торизм – это

всякая жизненная радость, кроме разврата кабачного или еще

худшего разврата воксалов; это скачка и бой, это игра в мяч и

пляска около майского столба, или рождественское полено и

веселые святочные игры, это тишина и улыбающаяся святы-

ня домашнего круга, это вся поэзия, все благоухание жизни.

В Англии тори – всякий старый дуб, с его длинными ветвями,

всякая древняя колокольня, которая вдали вырезывается на

небе. Под этим дубом много веселилось, в той древней церкви

много молилось поколений минувших.

То, что существует в Англии, то, что иностранцы назы-

вают учреждениями, не является торизму англичанина в виде

учреждений. Это просто часть его самого, олицетворение его

внутренней жизни, прошедшей или настоящей. Таково, во-

первых, его отношение к монархии. Английская гувернантка,

после тридцатилетнего отсутствия из Англии, не могла слы-

шать песни «G�d sav� th� K�ng» («Боже Царя храни») без того,

чтобы не снять шапок с головы своих воспитанников, и она

делала это совершенно бессознательно. Таково же отношение

англичанина к закону. Он беспредельно уважает свой закон;

но почему? потому, что всякий закон английский есть англий-

ский вполне. Точно так же и аристократия английская не яв-

ляется англичанину чем-то отдельным или случайным: нет,

это только часть, оттенок общего торизма. Имена Тальбот, или

Перси, или Бедфорд не представляют идеи привилегии, или

власти, или административной формы; нет, в этих звуках –

Креси и Пуатье

, борьба баронов, давшая силу народу, народ-

ная жизнь и народные забавы, в которых всегда участвовал и

председательствовал лорд; но более всего в них — централи-

зация самой деревенской жизни, разорванной после упадка

638

А. с. Хомяков

общин и отчасти восстановленной силою земледельческой

аристократии. Оттого-то бедный селянин спрашивает у вас с

гордостью: «А видели вы парк лорда Марльбору?» – как будто

бы это его собственный парк. Оттого-то малолюдство сел до

сих пор в Англии имеет перевес над многолюдством городов,

между тем как везде в Европе город подавил деревни. Но, как

я уже сказал, аристократия является не учреждением, а произ-

ведением почвы и истории, частью торизма, а не самобытною

и отдельною силою. Как учреждение, англичанин не понял бы

или отверг бы ее. Это для меня ясно из разговора, в котором я

был только слушателем. Сцена была парк с вековыми дубами.

Оба разговаривающие – страстные тори. Предмет разговора –

учреждение аристократии в других краях и по преимуществу

в такой земле, где она не имеет основы ни в истории, ни в чув-

стве народном. Один из спорящих хвалит такое учреждение,

основываясь на крепости самого начала. Другой, соглашаясь

в этом, спросил: «Что крепче, железо или дерево?» – «Желе-

зо», – отвечал первый. – «Ну, а укреплю ли я это дерево, когда

вколочу в него железный кол?» Таков взгляд англичанина, и

он справедлив. Где аристократия не в общем духе, там она раз-

дваивает общество и вызывает демократию.

Я надеюсь, что ты теперь понял торизм. Впрочем, для

большей ясности я могу тебе привесть пример из русской ста-

рины. Вспомни истинно поэтическое окончание прекрасной

драмы К. С. Аксакова

, перекличку стрельцов: «Славен город

Москва, славен город Владимир» и т. д. Эта хвала русских го-

родов, звучащая в темноте, на стенах Кремля, вкруг жилища

царей, была чертою чисто тористскою (говоря в английском

смысле). Весело было воину провозглашать славу других об-

ластей, весело ему было слышать славу своего родного города,

и весело было жителю Москвы в тихую летнюю ночь слышать

хвалу всей России. Это было не упражнение в отечественной

географии, но голос народа, обнимающего своею любовию и

уважением весь великий собор своих городов: вот где торизм,

по английскому понятию. И эта цепь предания не перерывает-

ся в Англии. Кроме того, что она поддерживается всем строем

639

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

общества, неизменными обычаями и характером жизни до-

машней, она укрепляется и обновляется воспитанием обще-

ственным. Все великие рассадники наук в Англии восходят до

глубокой древности; оба университета, Кембридж и Оксфорд,

были свидетелями почти всей истории английской, особенно

же Оксфордский, которого начало едва ли не связано с учреж-

дениями саксонской эпохи. Их отдельная и строгая организа-

ция, их совершенная независимость от временных перемен, их

самостоятельность, основанная на предании и хранящая пре-

дание, служат постоянным оплотом духу исторической жизни

против произвола личного рационализма. Наука не скована:

этого, кажется, не нужно доказывать. Кому неизвестно, что

Англия не уступает почти никакой стране в отдельных отрас-

лях наук, а в общности их превосходит все остальные земли

Европы? Частным исключением можно, конечно, назвать пре-

восходство Германии в философии; но, совершив много для

человечества, философия германская, в силу своей собствен-

ной односторонности, дошла в Гегеле до своего крайнего ре-

зультата, самоуничтожения, в приложениях же своих она при-

несла только сомнительные плоды в историческом анализе и

истинно полезные, может быть, в одном анализе искусства: тут

Германия владычествует, тут она действовала одна, и ее труд

продолжается одною Россиею, дополняющею теорию о свобо-

де художества теориею отношений художества к народу и са-

мого художника к своим произведениям

; но это, как я сказал,

частные и незначительные исключения. Наука цветет свобод-

но в Англии, но она не ведет к раздору с жизнию. Рано начина-

ется воспитание в домашнем кругу или в народных училищах.

Ребенка вводит в науки разнообразная и богатая словесность,

полная жизни, полная веры, полная старых сказаний и любви

к старине и в то же время не чуждая никаким новейшим от-

крытиям. Это богатство и живость детской словесности проис-

* Разумеется, этого успеха искать должно не в прогрессистах, насвисты-

вающих чужие мысли с чужого голоса, а в мыслителях самостоятельных, в

Гоголе (письма), в Жуковском (письмо о Слове), в Шевыреве, в Аксакове и

других. (Прим. А.С. Хомякова.)

640

А. с. Хомяков

ходят не от системы, но от той глубокой и трогательной люб-

ви к детскому возрасту, которая везде поражает путешествен-

ника в Англии и сама имеет корнем чистоту быта домашнего.

Мало-помалу крепчающий ум доходит до высших коллегий

до коллегий университета. Я не стану тебе рассказывать о пла-

не преподавания; он не важен; важен общий характер самых

коллегий и университетов. Сперва поражает тебя величие и

архитектурная роскошь этих заведений, особенно в Кембрид-

же; потом их древность, потом та глубокая тишина, которая их

окружает. Много говорят о шуме и движении в Англии, они

действительно изумительны; да где же в наше время не шу-

мят и не движутся? Ничего не говорят о тишине английской,

а она изумительнее шума Англии. В самой средине Лондона,

в десяти шагах от вечных базаров Гольборнской улицы или

Странда, поразило меня пустынное безмолвие Христова Гош-

питаля, в котором тысяча четыреста учеников, или Линкольн-

Инфилдса, огромного квартала, жилища адвокатов и ученых.

Но ничто не может сравниться с величавою тишиною универ-

ситетских городов. В тихий летний вечер, когда садящееся

солнце освещает румяным светом все двадцать две коллегии

старого Оксфорда с их готическими стрелками, с их стрель-

чатыми окнами и прозрачными аркадами, когда длинные тени

старых дубов и каштанов ложатся на зеленые лужайки парка, и

стада оленей резвятся по освещенному лугу и по теням, и сами

мелькают как тени и доверчиво подбегают к университетским

зданиям и к келиям студентов, – тогда, поверь мне, Оксфорд

волшебнее самой Венеции. В Венеции роскошь и нега: над Ок-

сфордом носится какая-то строгая и светлая дума. Верх дерева

шумит и качается; в тишине и безмолвии растут и крепнут его

вековые корни. Дисциплина университетская похожа на мона-

стырскую, игры учеников имеют еще весь характер детских

забав; но зато это долгое детство приготовляет здоровую и

разумную возмужалость; зато из строгой тишины монастыр-

ской выходят те могучие и смелые умы, которые развивают в

таких громадных размерах духовную и вещественную силу

Англии и правят ею, сквозь шум и бурю торговой и полити-