Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

611

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

ленные статьи Ивана Васильевича Киреевского о современ-

ном состоянии европейского просвещения

, статьи, в которых

строгая логика согрета теплым чувством всеобщей любви и ко-

торым, конечно, современная журналистика Европы не может

представить ничего равного, пробудили многие новые мысли

во многих и были радушно приветствованы всеми. Со време-

нем эти статьи будут поняты еще полнее; выводы, в них за-

ключенные, получат по большей части значение несомненных

истин. Но, разумеется, анализ на этом остановиться не может:

он пойдет далее и покажет, что современная шаткость духов-

ного мира на Западе – не случайное и преходящее явление, но

необходимое последствие внутреннего раздора, лежавшего в

основе мысли и в составе обществ; он покажет, что начало той

мертвенности, которая выражается в XIX веке, заключалось

уже в составе германских завоевательных дружин и римско-

го завоеванного мира, с одной стороны, и в односторонности

римско-протестантского учения – с другой: ибо закон разви-

тия общественного лежит в его первоначальных зародышах,

а закон развития умственного – в вере народной, т. е. в выс-

шей норме его духовных понятий. Этой истины доказывать не

нужно; ибо тот, кто не понимает, что иное должно было быть

развитие просвещения при соборных учениях, а иное было бы

под влиянием арианства или несторианства

, – тот не дошел

еще до исторической азбуки. Примером же можно бы пред-

ставить в самом западном мире Англию, которой современная

жизненность и исключительное значение объясняются только

тем, что она (т. е. англосаксонская Англия) никогда не была

вполне завоевана, никогда не была вполне римскою и никог-

да вполне протестантскою. При этом будущем успехе анали-

за и, без сомнения, с ним вместе, разовьется синтез науки и

жизни, успокоенной и оправданной разумным сознанием: ибо

стремление, отрицающее подражательность нашей образован-

ности, не есть стремление к мертвому и темному невежеству,

но к науке живой, к внутреннему освобождению ее от ложных

систем и ложных данных и к соединению ее с жизнию, т. е. к

созданию просвещения.

612

А. с. Хомяков

Конечно, успехи будут медленны, и только дети наши

воспользуются трудами наших современников; ибо, несмо-

тря на сомнение многих в разумности прежней нашей обра-

зованности, несмотря на выражающуюся жажду и на какие-то

предчувствия уже не эклектического российского, но органи-

ческого Русского просвещения, никогда еще, может быть, под-

ражательность и смирение перед западным миром не были так

сильны или, по крайней мере, так общи, как теперь. Но ана-

лиз начал свое дело, и это дело не может оставаться без плода.

Недавно все наше просвещенное общество узнало о химиче-

ском разложении Румфордова супа из сухих костей, которым

долго кормили бедных и который, не содержа в себе ничего

питательного, более способен ускорить голодную смерть, чем

спасти от нее

. Конечно, с этого открытия еще бедные сыты

не будут, но уж и того много, что постараются возвратиться к

хлебу, бросив надежду на суп из сухих костей.

великая деРжава пОд удаРами

«пРОтестантскОгО тОпОРа»

англия

Любезный друг!

Беда достопочтенный говорит, как известно, об

англосаксах-идолопоклонниках, что они должны отрекать-

ся от Черно-бога и Сибы. Егингард называет Белбога в числе

саксонских богов. Итак, стихия славянская в приморских сак-

сонцах не подвержена сомнению. Но в котором из их племен

можем мы ее найти? Коренные саксы – бесспорные германцы с

примесью скандинавской. Юты также германцы, может быть,

с примесью кимврской. Остаются варны и англы. И те и дру-

гие, по-видимому, принадлежат славянским семьям; но англы

важнее варнов и, следовательно, могли сильнее действовать на

религию всего саксонского союза и на его общественный быт,

давая ему своих богов, давая его начальникам славянское на-

звание Вледик (или Владыка) и вводя в обычай славянский суд

613

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

целовальниками или поротниками, т. е. присяжными. Англы

перешли, как известно, из Померании, т.е. из славянского По-

морья, в Тюрингию, а оттуда к устьям Рейна, откуда они пере-

селились в Англию и дали ей свое имя. Имя это связывается

весьма ясно с именем царственного рода Инглингов или Ен-

глингов (Енгличей), потомков Фрейера, бога придонского, от

которого вели свой род Енгличи скандинавские, так же как и

князья англов в Англии, называя его Ингви, Ингин или Ингиу-

ни (Ингви Фрейр по Ара Фроде и Снорро). Итак, в имени Ин-

глинг, Енглинг или Англинг (Енглич или Англич) мы находим

только носовую форму славянского племенного имени угличей

(так же как слово «тюринг» совпадает с словом «тверич»).

Так думал я прошлого года в Остенде, где приятно де-

лил время между купаньем, шатаньем по бесплодным дюнам,

пистолетной стрельбой и беседой с русскими приятелями. На-

добно же посетить землю угличан, иначе англичан, которая

так близка к Остенде.

Был теплый июльский вечер. После чая пошел я гулять

по городу. Часов в 10 зашел в кофейню и вижу, что в 12 часов

ночи отходит в Англию «Тритон», лучший из пароходов, со-

держащих прямое сообщение Остенде с Лондоном. Я поспе-

шил домой, сообщил это известие всей моей компании, и по-

сле очень короткого совещания решено было ехать. Полчаса

сборов да полчаса ужина,– и в половине 12-го отправились мы,

большие и малые, на пристань. Гоголь нас проводил до при-

стани и пожал нам руку на прощанье. Без четверти 12 были мы

на пароходе; в 12 часов заворчал котел, завертелись колеса, и

мы пошли.

Едва тронулись мы с места, как от колес парохода, и от

его боков, и позади его побежали огненные струи. Это была

игра морской фосфорности. Она уже была мне известна по

другим морям и не раз веселила меня в Остенде во время ноч-

ного прибоя, но никогда не видал я ее в таком блеске, матросы

говорили, что нам особенное счастие. Длинные волны яркого

света, то белого, то бледно-голубого, окружали наш пароход и

от него бежали в даль, казалось, на полверсты или на версту.

614

А. с. Хомяков

Одна волна гасла, другая загоралась; свет брызгал от колес;

светлой змеей бежал наш след по морю, и глаза наши не мог-

ли нарадоваться на огненную прихоть воды. Фосфоричность

продолжалась около часа, слабея по мере нашего удаления от

берегов; через час она прекратилась совершенно. Кругом нас

была темная синева моря, над нами безоблачная синева неба!

Мало-помалу ушли все пассажиры с палубы; я остался один,

но не решился сойти в каюту. Ночь была теплая, тишина со-

вершенная; ни одной волны на море, множество светлых звезд

на небе. Пароход бежал, как лихой рысак, по 15-ти узлов (около

23-х верст) в час; машина его играла верно и ровно, как бой

часов; земля, мне незнакомая, становилась все ближе и ближе:

тут было не до каюты. То ходил я по палубе, то ложился от-

дыхать на лавке, то заговаривал с рулевым, который мне от-

вечал, несмотря на запрещение, писанное крупными буквами:

да ведь их ночью не видать. Он спросил у меня, бывал ли я

когда-нибудь в Англии, и, когда я сказал, что не бывал, он при-

бавил с улыбкою добродушной уверенности: «О, вы полюбите

нашу старую Англию» (Oh S�r! ��'�� k� ��r��d Eng�and). По-Oh S�r! ��'�� k� ��r��d Eng�and). По- S�r! ��'�� k� ��r��d Eng�and). По-S�r! ��'�� k� ��r��d Eng�and). По-! ��'�� k� ��r��d Eng�and). По-��'�� k� ��r��d Eng�and). По-'�� k� ��r��d Eng�and). По-�� k� ��r��d Eng�and). По- ��k� ��r��d Eng�and). По-��k� ��r��d Eng�and). По- ��r��d Eng�and). По-��r��d Eng�and). По- Eng�and). По-Eng�and). По-). По-

смотрим, сбудется ли предсказание.

Рассвело. Утро было так же тихо и безоблачно, как и ночь;

только легкая рябь пробегала по морю, горя и сверкая от сол-

нечных лучей. Мало-помалу вдали на Западе стал поднимать-

ся над водою белый гребень английского берега. Впереди нас,

потом и вправо, и влево, стали показываться паруса разной ве-

личины, потом десятки парусов, потом сотни; между ними там

и сям чернели дымные полосы пароходов. Мы приближались

к устью Темзы; берега Англии стали ниже и зеленее, кругом

нас было множество отмелей. Вход в устье Темзы небезопа-

сен даже для дружеского корабля; он был бы еще опаснее для

недруга. А входил же в него смелый Голландец с помелом на

мачте! Правда, с того времени прошло два века, и теперешняя

Англия не Англия Стюартов; но много могут сила и воля че-

ловека. Мы вошли в Темзу, остановились у таможни, пересе-

ли на мелкий пароход, также необыкновенно скорый на ходу,

и пошли далее. Справа, слева, впереди нас – сотни, кажется,

615

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

тысячи мачт: сильнее, живее торговая жизнь. Над водою и на

небе легкий туман, в тумане довольно высокий берег, над бере-

гом страшная громада строений, над ними башни, колокольни,

огромный купол; еще далее верхи колонн, стрелки готических

колоколен, – город бесконечный, невообразимый. Это Лондон.

По Темзе, которой ширина немного уступает ширине Невы,

теснятся корабли, пароходы и лодки. Чрез нее, один за одним,

один другого смелее и величественнее, перегибаются камен-

ные мосты. Мы стояли на пароходе, не отводя глаз от этого

чудного зрелища, в каком-то полувеселом, полуиспуганном

изумлении. Пароход шел быстро против течения, минуя баш-

ни и мосты, дворцы и куполы; наконец он причалил к приста-

ни у цепного моста. В одно время с нами причаливали к ней и

отчаливали от нее 9 пароходов, и все полны. «Что это? Какой-

нибудь праздник?» Нет: здесь почти всегда то же. На пристани

толпа непроходимая; по высокой лестнице поднялись мы на

берег, та же толпа на берегу; пошли по улицам, та же толпа на

улицах. Мы добрались до трактира (Йоркский отель, который

всем рекомендую), утомленные не путем, а впечатлениями.

Едва ли кто-нибудь может забыть въезд в Лондон по Темзе.

Вечером и на другой день бродили мы по городу: везде

такое же многолюдство, такое же движение. Нигде художе-

ственной красоты, но везде огромные размеры и удивительное

разнообразие. Скоро узнал я Лондон довольно коротко; мне

стало в нем уютно и как будто дома. Я видел башню Лондон-

скую с ее вековыми твердынями, видел Вестминстерское аб-

батство с его сотнями гробниц, которых малая часть была бы

достаточна для славы целого народа, и видел, как благоговеют

англичане перед величием своей старины; я видел Гошпиталь

Христа, в котором ученики ходят еще и теперь в странном на-

ряде тюдорских времен; и Лондон стал мне понятен: тут вер-

шины, да зато тут и корни

Не в первый раз и немало бродил я по Европе, немало ви-

дел городов и столиц. Все они ничто перед Лондоном, потому

что все они кажутся только слабым подражанием Лондону. Кто

видел Лондон, тому в Европе из живых городов (об мертвых я

616

А. с. Хомяков

не говорю) остается только видеть Москву. Лондон громаднее,

величественнее, люднее; Москва живописнее, разнообразнее,

богаче воздушными линиями, веселее на вид. В обоих жизнь

историческая еще цела и крепка. Житель Москвы может вос-

хищаться Лондоном и не страдать в своем самолюбии. Для

обоих еще много впереди.

Два дня сряду ходили мы по Лондону, и все то же движе-

ние, то же кипение жизни. На третий день поутру пошли мы к

обедне в церковь нашего посольства. Улицы были почти пусты:

кое-где по тротуарам торопливо пробегали люди, опоздавшие

к церковной службе. Через два часа пошли мы назад. На ули-

цах движения не было: только по тротуарам шли толпы людей,

которых лица выражали тихую задумчивость; они возвраща-

лись домой от службы церковной. Та же тишина продолжалась

целый день. Таково воскресенье в Лондоне. Странен вид этой

пустоты, странно безмолвие в этом громадном, шумном, веч-

но кипучем городе; но зато едва ли можно себе представить

что-нибудь величественнее этой неожиданной тишины. Мгно-

венно замолкли заботы торговой жизни, исчезли заманки ро-

скоши, закрылись эти цельные, двухъярусные стекла, из-за ко-

торых выглядывают, кажется, все сокровища мира; закрылись

мастерские, в которых неутомимый труд едва может снискать

себе насущный хлеб; успокоилась всякая суета: два миллио-

на людей самых промышленных, самых деятельных в целом

свете остановили свои занятия, перервали свои забавы, и все

это из покорности одной высокой мысли. Мне было отрадно

это видеть; мне было весело за нравственность воли народ-

ной, за благородство души человеческой. Странное дело, что

есть на свете люди, которые не понимают и не любят воскрес-

ной тишины в Англии: в этой непонятливости видна какая-то

мелкость ума и скудость души. Конечно, не все, далеко не все

англичане празднуют воскресенье духовно так, как они со-

блюдают его наружную святость; конечно, между тем как на

улицах видно везде благоговейное спокойствие, во многих до-

мах, иногда самых аристократических, идут дела порока и раз-

врата. Что ж? «Люди фарисействуют и лицемерят»,– скажешь

617

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

ты. Это правда, но не фарисействует и не лицемерит народ.

Слабость и порок принадлежат отдельному человеку, но народ

признает над собою высший нравственный закон, повинуется

ему и налагает это повиновение на своих членов. Пусть немец

и особенно француз этого не понимают, в них непонятливость

извинительна; но досадно, когда слышишь русских или людей,

которые должны бы быть русскими, вторящих слова францу-

зов и немцев. Разве первый день Пасхи в России не соблюдает-

ся так же строго, как воскресенье в Англии? Разве во время Ве-

ликого поста пляшут хороводы или раздаются песни в русских

деревнях? Разве есть какие-нибудь общественные увеселения

даже в большей части городов? Конечно, в больших городах

представляются исключения, но можно понять эти исключе-

ния и их причины. В России высшее общество так просвещено

и проникнуто такою духовною религиозностию, что оно не ви-

дит нужды во внешностях народного обычая. Англия не имеет

этого счастия и поэтому строже соблюдает общий обряд.

Но, скажешь ты, если я магометанин, я праздную пятни-

цу; если я жид, я праздную субботу: в обоих случаях какое мне

дело до английского воскресенья? Правда; но в чужой мона-

стырь с своим уставом не ходят, а народ английский полагает,

что он в Англии дома.

Я не стану тебе рассказывать о своем житье-бытье в

Лондоне, о своих поездках в Оксфорд или Гамптон, о парках,

замках и садах, которым вся Европа подражает и подражать

не умеет, об изумрудной зелени лугов, о красоте вековых де-

ревьев и особенно дубов, которым ничего подобного я в Ев-

ропе не видал, несмотря на то, что я видал немало лесов, в

которых, может быть, никогда не стучал топор дровосека: все

это останется для наших вечерних бесед и рассказов. Я скажу

тебе только вкратце про впечатление, произведенное на меня

Англиею, и про понятие, которое я из нее вывез. Я убежден,

что, за исключением России, нет в Европе земли, которая бы

так мало была известна, как Англия. Ты назовешь это пара-

доксом; пожалуй, ты и посмеешься над моим убеждением: я

на это согласен. Сперва посмейся, а потом подумай, и тогда

618

А. с. Хомяков

ты поверишь возможности этого странного факта. Известия

об Англии получаем мы или от англичан, или от иностран-

ных путешественников. Нельзя полагаться ни на тех, ни на

других. Народ, точно так же как человек, редко имеет ясное

сознание о себе; это сознание тем труднее, чем самобытнее

образование народа или человека (разумеется, что я говорю

о сознании чисто логическом). К тому же должно прибавить,

что изо всех земель просвещенной Европы Англия наименее

развила в себе философский анализ. Она умеет выразиться

целою жизнию своею, делами и художественным словом, но

она не умеет отдать отчет о себе. Иностранные путешествен-

ники могли бы сделать то, что невозможно англичанам; но и

тут встречается важное затруднение. Англия, почти во всем

самобытная, сделалась предметом постоянного подражания,

а неразумение есть всегдашнее условие подражания. Человек

ли обезьянничает человеку, или народ ломается, чтобы сде-

латься сколком другого народа, в обоих случаях человек или

народ не понимают своего оригинала: они не понимают того

цельного духа жизни, из которого самобытно истекают внеш-

ние формы; иначе они бы и не вздумали подражать. Подража-

тель – самый плохой судья того, кому подражает, а таково от-

ношение остальных народов к Англии. Вот простые причины,

почему жизнь ее и ее живые силы остаются неизвестными,

несмотря на множество описаний, и почему все рассказы об

ней наполнены ложными мыслями, которые, посредством по-

вторения, обратились почти в поверья.

«Англичане негостеприимны, не любят иностранцев,

даже до такой степени, что не позволяют у себя иностранного

наряда». Это мы слышим от многих путешественников, даже

от русских. По собственному опыту я могу сказать, что в этом

нет ни слова правды, и убежден, что все русские, которые бы-

вали в Англии, согласятся со мной. Нигде не встречал я боль-

ше радушия, нигде такого дружеского, искреннего приема.

Конечно, нет в Англии того безразборчивого растворения

дверей перед всяким пришлым, которое кое-где считается го-

степриимством; быть может даже, английская дверь раство-

619

россия и «ложь зАПАдНого мирА»

ряется тугонько; но зато, кто в английский дом взошел, тот

в нем уж не чужой. Англичанин не совсем легко принимает

гостя; но это потому, что, принявши его, он хочет его уважать.

Такое понятие, конечно, не показывает недостатка в гостепри-

имстве. Мои знакомые в Лондоне не жалели никаких хлопот,

чтобы доставить мне возможность видеть все, что мне видеть

хотелось, а в Оксфорде они нарушали даже свои собственные

обычаи для того, чтобы угостить меня по обычаям русским.

То же самое испытал и другой русский путешественник, по-

сетивший Англию за год прежде меня. Иностранцы обвинили

Англию в негостеприимности, потому что не поняли истин-

ного английского понятия о госте; а англичане не умеют себя

оправдать, потому что предполагают свои понятия в других

народах. «Англичане не любят иностранцев и даже не терпят

иностранного наряда». Конечно, нельзя сказать, чтобы англи-

чане оказывали большую любовь иностранцам; да я не слиш-

ком ясно понимаю, за что какой бы то ни был народ должен

бы особенно любить иностранцев. Иная земля любит их, как

своих образованных учителей; немец любит их как своих уче-

ников; француз любит их как зрителей, которым он может сам

себя показывать. Англичанину они не нужны, и поэтому он

остается к ним довольно равнодушным: это очень естествен-

но. Но если англичанин узнает в иностранце не праздно ша-

тающегося бездомника, не разгулявшегося трутня, а человека

искренно и добросовестно трудящегося на поприще просвеще-

ния, дело переменяется, и радушный, дружеский прием дока-

зывает иностранцу глубокое сочувствие английского народа.

С другой стороны, предубеждение, будто бы в Англии даже

наряд иностранный нетерпим, совершенно несправедливо. Я

это видел и испытал. Решившись, несмотря на предостереже-

ние знакомых, нисколько не переменять своей обыкновенной

одежды, ходил я в Англии, как и везде, в бороде (а бород в

Англии не видать), в мурмолке и простом русском зипуне, был

на гуляньях, в многочисленных собраниях народа, бродил по

глухим, но многолюдным и, как говорят, полудиким закоул-

кам Лондона и нигде не встречал ни малейшей неприятности.

620

А. с. Хомяков

В то же самое время французы жаловались на неприятности,

несмотря на то, что их платье было, по-видимому, гораздо

ближе к английскому. Отчего такая разница? Причина очень

проста. Я, как русский, ходил в одежде, французы по своему

народному характеру ходили в наряде; а англичане не любят

очевидных притязаний. Это – черта народного характера, ко-

торую можно хулить или одобривать, но которая ничего не

имеет общего с неприязнию к иностранцам. Вообще, я думаю,

что Англия равнодушна к иностранцам, и этого осуждать не

могу; но привет и ласки, с которыми на улицах, на пароходах и

в лавках встречали англичане русских детей в их русском пла-

тье, заставляют меня даже предполагать, что это равнодушие

несколько смешано с дружелюбием.

Говорят еще: «Англичане народ чопорный и церемон-

ный». Опять ложное мнение. Правда, англичанин очень любит

белый галстук и едва ли не прямо с постели наряжается во

фрак; правда, он редко заговаривает с незнакомым и не любит,

чтоб незнакомый с ним заговаривал; он представляет, наконец,

какую-то чинность в обхождении, несколько похожую на чо-

порность. Но опять это должно понять, и обвинение исчезнет.

Англичанин любит белый галстук, как он любит вообще

опрятность и все то, что свидетельствует о ней. В бедности, в

состоянии, близком к нищете, он употребляет невероятные

усилия, чтоб сохранить чистоту; и комиссары правительства, в

своих разысканиях о страдании низших классов, совершенно

правы, когда рассказывают о нечистоте жилищ как о несо-

мненной примете глубочайшей нищеты. Поэтому белый гал-

стук не то для англичан, что для других народов. То же самое

скажу я и о фраке. Это не наряд для англичанина, а одежда, и

одежда народная. Кучер на козлах сидит во фраке, работник во

фраке идет за плугом. Можно удивляться тому, что самая урод-

ливая и нелепая из человеческих одежд сделалась народною;

но что ж делать? Таков вкус народный. Еще страннее и удиви-

тельнее видеть, когда люди из другого народа бросают свое

прекрасное, свое удобное народное платье и перенимают чу-

жое уродство: я говорю это мимоходом. Во всяком случае,