Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

511

литерАтурА. искусство

община снова сомкнулась в государство. И искусство выражает

общую радость, отзывающуюся в радости деревни, в радости

семьи успокоенной и торжествующей. Кончен подвиг борьбы.

Сцена переменяется: перед нами уже не деревня, не русский

быт, не русский люд, но стан неприятеля. Странны в стане этот

блеск, эта роскошь, эти веселые танцы женщин и мужчин (ви-

новат, – кавалеров и дам). Сцена не похожа на стан бродящей

толпы удалых разбойников в разоренной стороне. Критика

имеет полное право вооружиться против такого нарушения ис-

тины; отчего же внутреннее чувство зрителя мирится с ошиб-

кою? Художник имеет свою истину, свое внутреннее ясновиде-

ние, совокупляющее воедино явления, далеко отделенные друг

от друга или временем, или пространством. Эти яркие люстры,

эти веселые танцы и песни, эти щегольские наряды из мечей и

перьев, из шелка и лат, все это не в бедной деревне, разграблен-

ной лисовщиною

, не в лагере бродящей шайки удальцов. Это

не мелкий ключ, не один из скудных рукавов разорительного

потока, – нет: это его главный родник, это пучинный источник,

из которого выливались в продолжение стольких веков неудер-

жимые потоки завоевательной вольницы; это целая столица

или целая страна, целая область Запада, полная аристократиче-

ского рыцарства, удалого и веселого, мягкого как шелк и жест-

кого как железо, поклоняющегося своей личности и своей силе,

презревшего семью, оторвавшегося от общинного братства и

грозящего всею силою своею (а еще более всем своим соблаз-

ном) всякой стране, где семья и общинное братство еще уцеле-

ли. Первый акт оперы представляет живой антитезис деревни

и аристократически-рыцарской дружины, эту вековую борьбу,

в которой пролито столько крови победителями, столько слез

побежденными. И как отчетливо сознание художника, как жив

его музыкальный язык, как ясно просвечивает глубокая истина

сквозь веселую игру художественной фантазии!

Начало второго акта возвращает нас снова на Павославную

Русь, в деревенскую семью. Нас встречает песнь, исполненная

глубокой, чудной мелодии, песнь, которую, раз услышав, никог-

да нельзя забыть: так много в ней отражается чувства и теплоты

512

А. с. Хомяков

душевной и художественной простоты. Это песнь сироты. Се-

мья не заключается в одних пределах вещественного родства;

она расширяется чувством любви и принимает в недра свои тех,

которых судьба лишила естественного и родного покрова. Вклю-

ченье сироты в семью указывает на то высокое нравственное

чувство, которым она крепка и животворна для общества. Там,

где сильна семья, там нет круглого сироты. Но песня, которой

открывается второй акт, исполнена грусти. Так и должно было

быть, ибо ничто не заменяет вполне той бессознательной, невы-

разимой любви, которая связывает членов семьи естественной.

Музыка Глинки выражает в звуках то самое чувство, которое

старая русская песня высказывает одним словом:

Не ласточка, не касаточка вокруг тепла гнезда увивается.

Между тем готовится свадьба, веселое торжество быта се-

мейного, и в то же время готовится буря, которая еще раз долж-

на разразиться над возрожденною Россиею. Царь, избранный

Россиею, не вступил еще в свою столицу, не окружен ратною

силою народа. Его охраняет только безоружная любовь дере-

венской общины, и этим мгновением бессилья должна восполь-

зоваться вооруженная дружина, которой удалые и веселые пес-

ни в первом акте так ярко оттеняли тихую гармонию сельского

быта. Благородная рыцарская вольница налетела на крестьян-

скую деревню; она требует проводников к Царю и грозит смер-

тью за отказ. Сусанин будет их проводником, но он поведет их

на гибель и спасет Царя. Сусанин не герой: он простой крестья-

нин, глава семьи, член братской общины; но на него пал жребий

великого дела, и он дело великое исполнит. В нем выражается

не личная сила, но та глубокая, несокрушимая сила здорового

общества, которая не высказывается мгновенными вспышками

или порывами каждого отдельного лица на личные подвиги, но

движет и оживляет все великое общественное тело, передается

каждому отдельному члену и делает его способным на всякий

подвиг терпения или борьбы. Гонец даст знать Царю об опасно-

сти; Сусанин ведет неприятеля на гибель в непроходимые леса.

513

литерАтурА. искусство

Слезы скорби семейной провожают будущего страдальца, а за

ними раздаются крики раздраженной общины, – крики мще-

ния, голос, никогда не гремевший даром!

В третьем действии перед нами леса и непроходимые де-

бри, темная ночь, и русский холод, и русская метель. Благород-

ная дружина пробирается вслед за Сусаниным, и слабее стано-

вится бодрая песня удальцов, и чаще и святее раздается голос

простого человека, призванного быть героем. Между тем часы

проходят, и гонец приносит весть к Царю, и Россия спасена. Но

она спасена не без крови. Для этого спасения прольется кровь

не чужая, а своя – из своего Русского сердца. Подвиг терпения

совершен в лице Сусанина, жертвующего жизнью за Царя. Рос-

сия оттерпелась от беды в одном лице, как и в стольких других,

в одно мгновение, как и в продолжение стольких веков, так же,

как она оттерпелась от стольких неприятелей до нашего време-

ни; так же, как она оттерпится и вперед, если Богу угодно будет

ей послать испытание. Но с Сусаниным погиб и неприятель,

ибо никогда даром не проходило, никогда даром не пройдет

посягательство на внутреннюю жизнь России. – Действие кон-

чено; но из него, как из зерна, павшего в землю, должен выра-

сти богатый плод, и плод этот развивается в эпилоге, чудном

создании современного искусства. Скорбь и радость, величие

и простота, торжество и отголоски страдания слились в одно

неподражаемое целое. Сцена в Москве: и вот оно перед вами –

все то, что куплено кровью крестьянина Сусанина. Единство

государства в нововенчанном Царе, единство Земли в Москве,

ее живой, много страдавшей столице, и другое, высшее един-

ство, про которое говорит медь колоколов с сорока сороков мо-

сковских и которое обнимает не один народ, не одно племя, но

и всех далеких братий наших на юг, и на восток, и на запад и

должно обнять все человеческое братство.

Таково впечатление, произведенное оперою Глинки. Пре-

делов художнику, пределов художеству полагать нельзя; быть

может, и лучшее, и высшее будет создано в Русском музыкаль-

ном мире, может быть, тем же компонистом, которому обяза-

ны мы оперою «Жизнь за Царя». Но что бы ни было вперед,

514

А. с. Хомяков

это произведение останется бессмертным не только как первая

Русская опера, но и как вполне Русское создание. Новая эра не

будет уже довольствоваться пастичьями и подражаниями ста-

рым формам, этим мертвым торжествам баварского искусства.

Она создаст новые живые формы, полные духовного смысла,

в живописи и зодчестве, были бы только художники вполне

Русские и жили бы вполне Русскою жизнью. Словесность и му-

зыка дали уже великий пример в Гоголе и Глинке.

Нет человечески истинного без истинно народного!

«худОжественные тРеБОвания РусскОгО духа»

каРтина иванОва

Я начал к тебе письмо о картине Иванова и вдруг – Ива-

нова уже и нет. Иванов умер. Я не могу тебе сказать, как тяже-

ло меня поразила эта весть. Иванов умер. Странно: сколько лет

ждали мы, чтобы он кончил свою картину, свою одну картину,

и как-то мысль свыклась с тем, что одна только и будет карти-

на от него, и многие даже наперед утверждали, что он, кроме

этой картины, ничего не напишет, и так и сбылось. Одна толь-

ко и будет картина Иванова. А он еще был и свеж, и крепок, и

полон жара. Грустно! Если ему не суждено было болеть, если

слабость зрения не позволяла ему уже так кончать, как пре-

жде: разве невозможны были для него гениально придуман-

ные и прочувствованные рисунки, которыми бы радовались и

назидались будущие поколения, как некогда восхищались по-

гибшими теперь картинами великих соперников Буонаротти и

Да Винчи?

Если бы, наконец, и то было невозможно, разве не

следовало ему, по крайней мере, пожать плод трудов своих, и

после многолетней упорной работы хоть сколько-нибудь на-

сладиться дорого купленною славою?

Как только узнал я, что картина Иванова привезена, я

поехал в Петербург. Тут было не одно любопытство, и даже не

одна любовь к искусству: нет. Но в продолжение многих и мно-

гих годов следил я из Москвы за нашим римским тружеником,

515

литерАтурА. искусство

у всех спрашивал я вестей, ждал с надеждою и страхом: свер-

шит ли он начатое, не упадет ли духом, не умрет ли безвре-

менно, не впадет ли в отчаяние или перед задачею своею, или

перед мыслью о том несочувствующем мире, который будет

его судить; сам не уничтожит ли своего труда как тот великий

художник слова, который так глубоко умел его ценить?

И на-

конец она уже тут. Мне надобно было видеть ее, увериться, что

она точно кончена, что недаром ждал столько лет. И действи-

тельно, вот она, лучше, прекраснее, чем говорили. А не прошло

месяца, и самого Иванова уж нет. Больно.

Больно мне не потому только, что он мог еще многое со-

вершить, и не потому только, что у него как будто похищена

заслуженная награда венчанной лаврами старости, а и потому

еще, что в течение трех дней, или трех свиданий я �спел его по-�спел его по-спел его по-

любить от всей души. Уехал бы он Бог знает куда (хотелось ему

на Восток и снова в Рим); мы, может быть, и не встретились бы

более: все равно. Я знал, что я его полюбил на всю жизнь. Он

был одною из тех аскетических натур, которым достается вели-

кая доля в борьбе вековой, одним из тех монахов-художников,

о которых И.С. Аксаков говорил с такою красноречивою лю-

бовью в «Московском Сборнике» �н был в живописи тем же,

чем Гоголь в слове и Киреевский в философском мышлении.

Недолго живут такие люди, и это не случайность. Чтоб объ-

яснить их смерть, недостаточно сказать, что вода и воздух не-

вский тяжелы, или что холера получила в Петербурге права

почетного гражданства, в которых остальной мир ей отказыва-

ет: ведь Гоголь умер же в Москве. Нет: другая причина сводит

таких тружеников преждевременно в могилу. Их труд не есть

труд личный: это не бедные и скудные природы, силящиеся

выразить свою единичную сущность, не жалкие дюжинные

умы, стучащие себе пальцами по лбу, чтобы добиться оттуда

ответа, и получающие обыкновенно только один ответ, что

«дома нет никого». Это могучие и богатые личности, которые

болеют не для себя, но в которых мы, русские, мы все, сдав-

ленные тяжестью своего странного исторического развития,

выбаливаем себе выражение и сознание. Легко ли им? Как ни

516

А. с. Хомяков

крепка их природа, а все-таки она недолго выдерживает свою

внутреннюю работу. И неужели так будет всегда? Мы видим

пахарей и сеятелей, а жатву трудно даже и представить себе.

Всего вероятнее, что труд наш, а жатва будет всемирная

А все-таки я тебе скажу то, что хотел сказать о картине.

Первое внимание должно обратить на самый замысел ее.

В истории человеческого рода встречается одно совершен-

но исключительное явление

. Было племя или, пожалуй, был

народ, единственный в мире, который ясно сознавал за собою

особенное призвание и особенную цель существования. Не хва-

лился он древностью; напротив, признавал себя почти младшим

в мире и как будто выражал это признание тем, что постоянно

вел свою родословную от младших сыновей общих человече-

ских родоначальников. Не хвалился он ранним величием, ибо

(в отличие от всех других народных преданий) помнил себя еще

отдельною семьею и помнил свое постепенное размножение до

небольшого народца. Не хвалился ни особенною силою, ни осо-

бенным мужеством; ибо постоянно рассказывал о своем порабо-

щении другими, часто ничтожными народами. Жизнь бродячая

и в то же время заключенная в небольшом уголке мира; отсут-

ствие всякой государственной самостоятельности, отсутствие

всякой славы и всякого притязания на славу: вот судьба этого

народа. Другие племена двигают миром, созидают царства, по-

коряют земли, гремят силою, художеством, наукою, потом пада-

ют, разрушаются, исчезают в бурях Всемирной Истории; а он,

заключенный и замкнутый в самого себя, сохраняется и крепнет

в самосознании, строго отвергая всякую примесь иноплеменной

или, лучше сказать, иномысленной стихии, или резко освобож-

даясь от случайной и временной ее примеси. Странный народ,

живущий в мире и чуждый миру, не заключенный ни в храни-

тельных объятиях океана, ни в неприступности гор, ни в непро-

ходимости пустыни, ни в глуши какого-нибудь малонаселенного

материка, а брошенный без защиты на перепутье всех народов,

всех завоевательных сил, всех торговых предприимчивостей, и

при всем том несокрушимый и целый! Он живет единственно

одною мыслью и для одной мысли. Правда, и на него нападает

517

литерАтурА. искусство

искушение жизни политической государственности, одним сло-

вом, Истории, и он подпадает этому искушению; но за коротким

проблеском исторической деятельности следуют отпадение и

конечная гибель большей части его вещественных сил, страда-

ние, унижение и, наконец, многолетний и постыдный плен, из

которого он возвращается как бы сквозь искушение огненного

горнила, еще более твердый, еще более верный основному на-

чалу своей духовной мысли.

Самая эта мысль крайне проста и немногосложна, а имен-

но, что ему Бог открыл истину и поручил ее хранение. Зато ис-

тина эта бесконечна и всеобъемлюща; в ней заключается знание

единого Бога и отношений Бога к Своему созданию – человеку,

знание духовности человека и обязанностей его к Богу. В этом

вся жизнь народа, вся сила его самостоятельности. Даже во

время исторической его деятельности его вожди-цари только

и имеют значение, во сколько они верны этому коренному на-

чалу. Они представляются воображению не торжествующими,

не вооруженными мечом или окруженными блеском царского

величия, а коленопреклоненными, в смирении покаяния, перед

старцем-отшельником, или погруженными в думу с богохва-

лебною арфою или богоглагольною скрижалью

. Хранить Бога

для всего человечества – такова единственная задача этому

чудному народу; вне ее ему и не нужно, и нельзя существовать,

и поэтому все, что с нею несогласно или ей противно, или чуж-

до, все должно исчезать без следа, как случайность, не заслу-

живающая ни внимания, ни памяти. Хранить для человечества

Бога и Бога единого – такова задача. Но была ли она исполнима?

По-видимому, нет. Не было возможности маленькому народцу,

брошенному на перепутье всех великих народов, устоять про-

тив характера и убеждений всего древнего человечества; сла-

бому отстоять свою духовность в продолжение многих веков

против сил, беспрестанно его порабощавших вещественно;

преданию о Боге едином и о строгости нравственного закона

удержаться в этой стране, которая изо всех стран мира пред-

ставляла самое полное, самое разнообразное развитие многобо-

жья, действующего посредством ужаса и фанатизма на вообра-

518

А. с. Хомяков

жение и посредством всех соблазнов разврата на чувственность

человека; еще менее возможно было ему удержаться в таком на-

роде, которого все страсти, все стремления постоянно влекли к

наслаждениям жизни вещественной и к поклонению видимым

богам. При всем том невозможное совершилось. Внешние гро-

зы и бедствия устранялись дивным устроением исторических

судеб, поражавших врагов Израиля: «Не остави человека оби-

дети их, и обличи о них цари. Не прикасайтесь помазанным

Моим» (Пс. ��

). Но против внутренних врагов, которые не-

сравненно опаснее внешних, против искушений и соблазнов

многобожья, к которому всегда стремились страсти народные,

восставали спасительные силы из самых недр народа. То были

люди без власти, без отличия внешнего, без всех условных зна-

ков величия, но могучие духом, знаменьями и, словом, люди,

в которых выражалась внутренняя сущность предания и его

духовных основ. Они были уничижаемы, преследуемы, изго-

няемы, убиваемы; но они совершили подвиг, к которому были

призваны, и силою слова, как железными удилами и железным

бичом, возвращали заблуждающуюся толпу от безумного раз-

врата идолопоклонства к строгой разумности единобожия. В

преемстве этих людей, пророков или зрячих – вся история их

народа, история вполне духовная, спасшая для всего человече-

ства возможность истинной жизни. Герои этой истории непо-

хожи на героев других племен. Они не представляют развития

какой-нибудь одной из способностей ума или воли, но полное

преобладание и просветление всех нравственных стихий в че-

ловеческой душе

; своим успехом (разумеется, не личным, а

историческим) они обязаны не счастью и не внешней случай-

ности, а самим себе и силе того духа, который жил в них и со-

крушал враждебность внешнего мира. По этому самому они

всегда будут не только любимыми предметами для верующего

созерцания, но и высшими идеалами для того художества, ко-

торое стремится воплотить тайны человеческого духа в очерки

человеческого образа.

Так жил Израиль, одинокий в народах, постоянно отрыва-

емый страстями своими от Бога и от обетований Божьих и по-

519

литерАтурА. искусство

стоянно возвращаемый к ним духовною силою своих пророков.

Наконец, из плена вавилонского, очищенный карою Божию,

уменьшенный до скудного остатка, лишившийся навсегда на-

дежды на вещественное значение в мире историческом, он воз-

вратился на пепелища своей прежней столицы, в уголок своей

прежней области. Тут замолкает голос пророков: он был уже не

нужен. Страдания плена, благодетельное влияние пророческих

песен, никогда не умолкавших во время этого плена, глубокое

отвращение от многобожия, ругавшегося над его страданиями,

обновили душу уцелевшего народа. Он всецело, так сказать,

сделался пророком, и потом, в кровавой борьбе Маккавеев

купил свои права на Божественный обет и на всемирное при-

звание. Но трудно человеческой слабости устоять на духовной

высоте. Искушение лежало в самом торжестве. Израиль остал-

ся верным Завету и впал в самообольщение гордости. Он при-

надлежал истине: ему стало казаться, что истина ему принад-

лежит; он был Божий: ему стало казаться, что Бог – его, и со дня

на день росла эта гордость, несмотря на возрастающее порабо-

щение миродержавному Риму. Будущий Мессия, сила Божия,

должен был дать Израилю вещественную победу и веществен-

ное владычество над всею землею. Тогда-то из недр горящей

пустыни, возросший на ее дикой пище, облаченный в ее дикую

одежду, явился последний и величайший из пророков. Он уже

гремел не против многобожия, но против родовой гордости

Авраамовых потомков, учил их покаянию и кающихся очищал

символическим крещением в водах Иордана

Однажды поутру увидел он человека, идущего к креще-

нию, и узнал в нем Того, в Ком должны были совершиться все

обещания Божии. Одинок шел Он в Израиле, как Израиль шел

одинок в народах мира; Он шел в силе Своего смирения, без

блеска, без видимого величия, с виду подобный всем сынам че-

ловеческим, и Иоанн сказал: «Вот Агнец Божий, вземлющий

грех ми ра!»

То, что было достоянием одного п лемени, дела лось

достоянием всех племен, но уже в совершеннейшем богопозна-

нии. Народная исключительность разрушалась, признавая свое

служебное отношение ко всему человечеству. Величайший из

520

А. с. Хомяков

пророков, представитель всех прежних пророческих лично-

стей, узнал и показал народу Того, Кого ждали все пророки;

весь Ветхий Завет преклонился пред Новым, вся многовековая

жизнь Израиля сосредоточилась в одно мгновение.

Таков замысел картины, и исполнение достойно замысла.

Более этого сказать, кажется, нельзя; но надобно дать себе от-

чет в том, как отнесся художник к предмету своему, чтоб вы-

разить его.

Очевидно, Иванов поставил себе в этом отношении одно

правило: устранить всякий личный произвол, всякую личную

прихоть. Он не хотел ни пленять, ни удивлять, ни поражать

зрителя: он вовсе и не думал о зрителе. Он не хотел также и

того, чтобы что-нибудь в картине напоминало об Иванове

(как, например, все в картинах Буонаротти напоминает о нем

самом). Он думал, что художник не должен становиться как

видимое третье между предметом и его выражением, а только

как прозрачная среда, через которую образ предмета сам за-

печатлевается на полотне, и этой высокой простоты достиг он

так, как ее не достигал ни один из величайших художников,

потому именно, что никто из них не постигал в такой степени

ее значения и законов. Следствием и наградою этой просто-

ты было то, что величие избранного предмета действительно

перешло в его изображение.

В этом отношении, бесспорно, всего замечательнее то

обстоятельство, что главное лицо всей картины, Спаситель,

поставлен на далеком плане. Иванов не впал в искушение вы-

двинуть Его вперед (что, конечно, было бы возможно): нет.

«Иоанн видел Иисуса идущего», очевидно, в некотором удале-

нии, и Иванов так и передал происшествие, как оно рассказано.

Черты Спасителя остались сравнительно неопределенными:

узнать Его можно только по общему характеру Его образа и

по какой-то странно-знаменательной поступи, в которой видна

несокрушимая сила кроткого смирения, идущего на подвиг де-

ятельности и терпения. Зато как живо и естественно сделалось

все движение переднего плана! Но я скажу более: зато как ясен

стал весь глубокий замысел картины! Как наглядно вырази-