Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

461

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

признается просто как неизвестная причина веруемых явлений,

то есть в положении: «время есть сила в ее развитиях, про-

странство – сила в ее сочетаниях», отстранен прежний проект;

но чувствуете, что слова развитие и сочетание не вполне еще

освобождают нас от бессознательной предметности и не вполне

переводят самоопределение в область строго логического созна-

ния; они еще не подчинились его категориям. Действительно,

они принадлежат миру умственному и области чистого созна-

ния; но в них заключается уже незаметное, наперед сделанное,

приложение логических категорий к внешнему миру. Всмотри-

тесь в них внимательно, и слово развитие, как слово сочетание,

обращаются в категории причинности и взаимности. Поэтому

сознательное определение времени и пространства будет: вре-

мя есть сила в категории причинности, а пространство – в кате-

гории взаимности, т.е. время и пространство суть категории

причинности и взаимности в мире явлений, независимых от

субъективной личности человека.

Теперь мы настолько очистили само понятие, что с пол-

ной отчетливостью анализа можем отделить в определении со-

знанное от веруемого, и видим, что к последнему относится уже

только идея явления и внешности в отношении к субъективно-

сти человеческой; следовательно, время и пространство утрати-

ли всякое самостоятельное значение в отношении к разуму во-

обще, сохраняя значение только в отношении к личности. Таков

логический вывод. Разумеется, он решает вопрос положительно

только в отношении к человеку и, оставаясь отрицательным в

отношении к общности мировой, в этом последнем отношении

он определяет, чего мы сказать не можем, а не ставит положения

действительного. Иначе и быть не может, потому что ни самое

явление, ни внешность не имеют положительного определения,

оставаясь в области веры, а не познания, которого конечная

цель – уравняться с верою, быть вполне сознанною верою – не

достигнута и недостижима для человеческого мышления. За

всем тем, подвиг мысли еще не кончен и в этом частном во-

просе. Слово «явление» удерживает нас еще в материальном

мире, ибо для человека разумного мир явлений есть уже мир

462

А. с. Хомяков

вещества, и нет никакой нужды воображать себе вещество, как

его представляет, впрочем, остроумный Лондонский писатель

в виде какой-то крупы, более или менее туго набивающей бес-

конечную пустоту пространства (представление, достойное

сельской попадьи, – и это говорит умный человек, и это, без за-

зрения совести, предлагает он как наукообразное начало юным

умам! – за него совестно). Мы знаем, что всякая чужая мысль,

покуда она еще только выражение, а не мысль, принятая внутрь

нашего собственного мышления и им сознанная, остается еще

для нас в мире явлений, в мире сил формальных и, следователь-

но, вещественных. Более этого мы сказать не можем; но уже из

этого получаем право не признавать самостоятельности за фор-

мальною силою. При всем том она становится перед нами как

внешнее, как чужое, как не я, ставимое не творчеством нашей

субъективной личности, недоступное нашему положительному

сознанию, но доступное, хотя отчасти, его отрицательной кри-

тике. Действительно, сознание не сознает явления: оно может

понять его законы, его отношения к другим явлениям, более его

внутренний смысл (как, например, мы понимаем слово устное

или писанное), но оно не понимает его как явление. Оттого-то

слепой не видит, хотя и определяет законы света, и глухой не

слышит, как бы ни был силен в акустике, между тем как полное

разумение есть воссозидание, т.е. обращение разумеваемого в

факт нашей собственной жизни. Явление недоступно сознанию

как явление, но его законы, его внутренняя логика нам не чуж-

ды: мы изучаем его, мы определяем связь и взаимное отношение

его форм; мы можем обличить ложь и противоречие в суждении

о нем; наконец, мы достигаем в суждении о нем всего того, что

доступно отрицательному, а не положительному познанию.

Поэтому разум, дав общее название силы началу изме-

няемости мировых явлений, требует от себя ответа на вопрос:

какое именно понятие заключается в этом слове? Тэн старал-

ся доказать бессмысленность самого слова и выставить его как

простой алгебраический знак бессмысленного предложения.

Его выводы не лишены остроумия и некоторой тонкости кри-

тической; но (как почти всегда выводы французских писателей)

463

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

они не исчерпывают предмета и показывают недостаток в ум-

ственной глубине. Он отвергает самостоятельность силы, и он в

этом прав; но он прав только против тех, которые ее предпола-

гают, – да где же разумный человек, предполагающий ее? Кому

из прошедших через школу немецкого мышления придет такое

предположение в голову? Сила, – будь она, по Гегелю, только

закон понятия самотворящего, из самого себя сознаваемое и со-

знающее, или, по Шеллингу, того же понятия, действующего на

грунте Божественного мышления, или закон явления вообще и

его изменений, – сила никогда не предъявляет притязаний на

самостоятельность, а всегда обозначает свойство чего-нибудь

другого, предъявляющего более логические права на нее. Ис-

ключая некоторых, крайне ограниченных, псевдофилософов, не

заслуживающих серьезного опровержения, у всех других сила

есть только как бы алгебраическое название законов движения

(или сопротивления, что однозначаще), и понятие о ней падает

или сохраняется вместе с падением или сохранением целой си-

стемы, которой она составляет часть или, лучше сказать, сокра-

щенное выражение, ибо в ней действительно сжимается всегда

целая система. Определите силу по какому-нибудь философ-

скому учению, и вы определили самое учение. Конечно, такое

свойство принадлежит и всякой частности в строго последова-

тельных системах; но ни в какой оно не выступает, может быть,

более, чем в слове сила. Вот что Тэну следовало заметить и чего

он не заметил. Во всем предыдущем я принимал силу в смысле

закона изменения явлений, не формулы только этого изменения

(по глубокому мысленному, но, как я уже сказал, несостоятель-

ному учению Гегеля, для которого формула явления есть в то же

время его начало), а действительного начала изменения явлений.

Вопрос родится невольно следующий: как относится к самому

явлению живой закон его изменений или начало их – сила?

Возвращаюсь к тем двум категориям, с которых я начал.

Мы видели, что кажущееся пространство или так называемое

вещество в его взаимодействии не одновременно, а что одно-

временность его заключается либо в отвлеченном мышлении,

либо в атомистическом сосредоточении, либо в субъективном

464

А. с. Хомяков

видении. Точно так же мы видим, что кажущееся время или

так называемая сила в веществе, в порядке причинности, не

однопространственно; ибо явления, связываемые мыслью в

один миг времени, не могут еще воздействовать друг на друга

и, следовательно, находиться в условиях истинного простран-

ства, а между тем время и пространство связаны друг с другом

так неразрывно, что они (как реальные) друг без друга немыс-

лимы. Действительно, говоря или думая о явлении или силе в

развитии причины и действия, т.е. думая о них как о времени,

вы ставите уже идею формы, т.е. предела и, следовательно, вза-

имности, как показывает Гегель в своей превосходной статье

(Granz� �nd Schrank�)

. Итак, вы ставите уже пространство; го-

воря же или думая о пространстве как взаимодействии, вы ста-

вите уже категорию причинности, т.е. время. Прежний ложный

круг устранен, и мнимое определение заменено определением

логическим; но связь двух категорий не только не исчезла, но

выступила еще с большею ясностью.

Так, отделяя в категориях пространства и времени все,

что в них внесено чувственным представительством, и воз-

вращая их естественным путем диалектического мышления к

более строгому понятию, мы приходим, по необходимости, к

тому, что преобладание стихии мысленной оставляет за ними

только одно значение внешнего, не обращенного сознанием во

внутреннее, отнимая у них самостоятельность существования.

Не созидается ли действительно пространство и время различ-

ными отношениями мысли к себе самой и к другим? Вы думае-

те о предмете, вглядываясь в одни его законы, будь это о вашем

доме, о земле, о планетарной системе, и ничто пространствен-

ное или временное не вмешивается в вашу думу; а между тем

мысли ваши, если так можно выразиться, соприкасаются, взаи-

модействуют, и выводы летят от причины к следствию, вмеща-

ясь все в одно мгновение, в одну точку (я употребляю выра-

жения представительные, но вы чувствуете, что мысль от них

свободна). Часто, по порядку времени внешнего, вы чувствуете,

что при такой чисто внутренней работе, не хотящей отчуждать

свои понятия, следствие предшествует причине, и отдаленное

465

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

опережает ближайшее. Вы вполне в мире сознания. Но вы не

так хотите относиться к своей мысли, будь она трудом над вос-

принятым или над сотворенным вами, все равно: вы хотите ее

иметь не как закон только, а как факт, сделать ее, так сказать,

чем-то чужим самим себе, и этот дом, отечество, планетарная

система, или эта статуя, картина, или хотя деревянная ложка,

они уже сделались пространством, пространством вполне; они

заняли какое-то место, очертились пределами, и эти пределы,

в свою очередь, поставили за собою пространственную бес-

конечность; а время пошло своими днями и годами, или, по

крайней мере, своей последовательностью и постепенностью

изменений. Чем это не пространство, чем не время? Правда, они

не то общее всем пространство, не то общее всем время, о кото-

ром мы привыкли говорить, но они точно так же реальны, – за-

кон и категория новосозданного вами объективного мира, как

и предмет вашей мысли, суть вещественные его стихии. Они

для вас отличаются от так называемых реальных только од-

ним: они подчинены воле, и вы это знаете, как я уже сказал в

одной статье (объясняя вопрос: почему немецкий философ не

довольствуется самозадуманным пивом, а берет его в лавочке).

Они ваши, внутренние, хотя и отчужденные волею, а не дей-

ствительно внешние, общие. Они не только ваши, но и от вас.

Но вспомните чудный рассказ Тысячи и Одной Ночи о султане,

погрузившем голову в лоханку, или путешествие Магомета по

небесам, или хоть менее умные сказки об видениях под влия-

нием магнетизма, на которых мистики строят столько нелепых

толков, не будучи в состоянии сделать ни одного путного выво-

да. (Между нами, они ведь так же тупы, как материалисты; они

даже те же материалисты, или, иначе – те же попадьи, только

более нервные.) Вспомните все это! Я говорю о сказках, прав-

да, но в этих сказках скрывается глубокое чутье, более верное

сознание истины внутренней. Без этого сознания не стали бы

вы и всякий читатель, с истинным чувством художественной

правды, восхищаться видением египетского султана. Тут есть

неотразимое убеждение, что если бы было дано человеку вгля-

деться в чужую мысль (уже отчуждаемую волею мыслителя

466

А. с. Хомяков

в деятельности воображения), он почувствовал бы себя в но-

вом времени и новом пространстве, уже от него независимых,

а данных ему нисколько не разнящихся от общего, хотя и со-

вершенно иных. Яснее выражение этой мысли будет, кажется,

следующее. Человек чувствует, что мир внешний и чувствен-

ный относится к нему как слово. Одно слово обще, положим,

целому народу; но и всякое другое, только бы было основано

на разумных законах, возможно. ( Глубока мысль К.С. Аксако-

ва в его Грамматике

, что слово есть воссоздание мира.) Мир

субъективного создания, с его пространством и временем, так-

же действителен, как мир внешний; а мир внешний есть только

всем общий, Божий, как говорит русский человек: Божий мир,

Божие солнце, Божий хлеб, и т.д. Я очень хорошо знаю, что у

нас эта форма выражения «Божий» имеет, по преимуществу,

значение благодеяния, но думаю, что и не без примеси понятия

об «общем», например: в Божием мире.

Кажется, отношение силы к явлению высказывается ясно;

но пойдем к нему по другому, еще более эмпирическому пути

со всевозможною строгостью анализа. Где начало явления,

иначе – сила? Самое слово «явление» заключает в себе понятие

об отношении между сознающем и сознаваемым, или, лучше

сказать, еще только веруемым. Если начало явления находится

в субъективно-сознающем, то оно заключается, очевидно, не

в явлении; но, говоря о том разряде явлений, которые незави-

симы от субъективности, т.е. об явлениях мира всем общего,

мы уже не можем их начала искать в сознающем субъекте. В

этом случае находится ли он в самом явлении? Все явления

внешнего мира таковы, что они не имеют действительно ника-

кой самостоятельности, а представляются опыту, так же как и

разуму, произведением сил, начал или причин, существующих

помимо каждого особенного явления и только сочетающихся

к созданию его. Вы перевязываете жилу животному, уничто-

жаете в нем движение крови и умерщвляете его; или останав-

ливаете приток воздуха и заставляете его задохнуться; оста-

навливаете рост дерева, или осушаете озеро; комета в своем

заносчивом беге сталкивает с пути, или разрушает астероид,

467

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

или сама попадается в область планетного притяжения и от-

кидывается на новый путь в пространстве, или гибнет целая

Солнечная система (все равно, гибнут ли они в действитель-

ности или нет, разум сознает внутреннюю возможность такой

погибели), – разрушение или сохранение явления зависит не

от него. Причина его существования не в нем, а вне его, в си-

лах или началах, не ему принадлежащих. Оно само случайно

для себя, хотя и не случайно, а разумно и логически выводимо

из общих мировых законов. Внутри себя оно живет или суще-

ствует опять не по законам или началам, им постановленным,

а по началам, получаемым извне, как последствие общей ми-

ровой жизни. Итак, вся его сущность принадлежит не ему, и,

следовательно, каждое явление есть только известное прелом-

ление или сочетание и узел общих причин. Сила или причина

бытия каждого явления заключается во «всем».

Но это «все» не есть итог явлений. Вы можете сказать,

что аршин есть часть версты или земного радиуса, но не мо-

жете сказать, что аршин есть часть всемирного поперечника,

обращающая этот поперечник в итог аршинов. Точно так же не

можете вы сказать, что явление есть часть «всего», обращаю-

щая это «все», а начало всякого явления, очевидно, заключает-

ся именно в этом «все», т.е. в мыслимом, а не представляемом

и не являемом.

Но начало заключается только ли во «всем»? (Заметьте,

пожалуйста, что, отделив внешнее от внутреннего в субъек-

тивном сознании, я уже не имею права ставить, как германская

философия, «все» и все явления в движении самосознающегося

субъекта. Я думаю, что уже получил право отказаться от этой

призрачной простоты, дошедшей, путем логической необходи-

мости, до самоубийства системы в Гегеле. Признав внешнее че-

ловеческому мышлению, т.е. лично человеческому, я отношусь

к миру как внешнему и должен допрашивать его о началах яв-

ления, признавая в нем возможность самостоятельности.) Мы

видели случайность явления в отношении к нему самому; но,

при всей этой случайности, не может ли мысль признать его

полярным фактором в отношении к целому, фактором, произ-

468

А. с. Хомяков

водящим новое явление и, следовательно, возвратно объясня-

ющим всякое предшествующее и самый вечный корень своего

существования? Всмотримся в любое явление; положим, что

это выстрел, убивший зверя. Допустим конечный результат

как явление. Какое же ему предшествовало, в котором мог бы

заключаться фактор для произведения будущего? Вы с вашим

ружьем, с вашим верным глазом и твердою рукою (я не забыл,

как видите, того, чем вы во время оно, по справедливости, хва-

лились: желаю вам того же и в будущем); но во всем этом когда

же переставали действовать мировые законы? Летела дробь из

ружья; но какой же момент был действительным явлением?

Во все время этого полета действовали: сила пороха, тяжесть,

устремленная по прямой линии притяжения земли, изменяю-

щее эту линию сопротивление воздуха, даже легкое влияние

бокового, встречного или попутного ветра, законы химические,

удерживающие дробь в ее виде или окисляющие ее на лету и

изменяющие ее тяжесть. Нет той точки, той формы, на которой

бы мы могли остановиться и сказать: вот явление. То же было

и прежде. Ваше ружье, ваш порох, вы сами – все это никогда не

было, все это ряд изменений или, лучше сказать, постоянное

изменение, при котором мысль не имеет права, не может оста-

новиться ни на минуту и признать что-либо за явление. То же

и после. А планета? А Солнечная система? Вдумайтесь в них,

и они точно то же, что этот мгновенный выстрел. Эта рука, эта

нога, эта цветущая балка, эта засохшая соломинка, все это, по

всей поверхности и по всей своей внутренности, беспрестанно

разлагается и составляет новые сочетания. Кость внутри тела,

камень в недрах земли не остаются ни на один миг без измене-

ния. Нет ни одного момента времени, в котором хотя бы малей-

шая частица оставалась собою. Ничто не существует: все �m

W�rd�n, как сказала уже Германия (в грядении, сказал бы я; ибо

w�rd�n есть не что иное, как гряду, или grad��r латинский. Эта

этимология для меня несомненна). Правда, мы говорим о явле-

нии; но что называем мы этим именем? Что-то выхваченное из

общего, что-то не имеющее действительно никаких пределов,

а определяемое только нашею слабостью и нашею личностью,

469

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

которая сама, помимо субъективности, опять не имеет ни пре-

дела, ни формы. Прибавьте к моим словам великолепные стро-

ки Паскаля s�r �'�n�n�m�nt grand и �'�n�n�m�nt p�t�t

, строки,

еще более понятные современной науке, чем науке его време-

ни, и вы увидите, что как явление в своем разрастании ушло во

«все» мыслимое, а не являемое и не представляемое, так точ-

но, в своем желании определиться, оно, раздробляясь, пропало

в «атоме» или моменте мыслимом, а не представляемом и не

являемом. Оба фактора вырвались перед вашими глазами из

мира явлений и перешли в мир мысли. Оба освободились от

формы или лишились ее, следовательно, не признают уже над

собою ее владычества и стали пред нашим мысленным взгля-

дом как положительное сущее, кажущееся отвлеченностью,

потому что добыто отвлечением, сущее, тождественное само-

му себе, но разбитое на мнимую полярность «всего» и «атома»

слабостью нашего субъективного созерцания.

Но скажут: этот результат не необходим, потому что путь

произвольно мною выбран. Нет, он непроизвольно выбран. Че-

ловек может отказаться идти по нему, как он может отказаться

от всякого мышления, по завидному праву, которым так мно-

гие пользуются, особенно у нас; но он неизбежен для мысли: он

существует в каждом человеке самоправно и действенно, как

бы он от него ни отказывался, и неразлучен с его существом.

Это путь строгого анализа; результат, им дойденный, необхо-

дим. Сущее осталось перед нами вполне свободное от явления,

от формы мнимореальной, и доступное только мышлению; но

это сущее, это «все» заключает в себе и мышление, которое

одно уцелело перед анализом частных явлений. Итак, характер

и значение мысли остались за ним, но уже неподчиненные ни-

какому внешнему стеснению, в полной своей свободе. Явление

есть уже его движение, его как сознаваемого или как предмета

для сознания, следовательно, – его движение для сознающего.

Оно свободно, но разумно, т.е. согласно с законами разума.

Разумность не есть необходимость, хотя ее и смешива-

ют с ней, особенно вследствие Гегелева логического учения:

разумность не есть необходимость, она есть только условие

470

А. с. Хомяков

возможности. Треугольник есть треугольник потому, что не-

треугольный треугольник – это звук, а не мысль; но этот закон

относится только к мысли о треугольнике вообще и нисколько

не обуславливает существование какого бы то ни было треу-

гольника. Движение мысли заключает возможность этого дви-

жения, т.е. не допускать никакого противоречия самому себе;

но возможность не определяет действительного существова-

ния. Возможность или разумность следует правильно называть

мыслимостью, и если бы это слово было употребляемо герман-

скою школою, она избежала бы весьма многих ошибок, в кото-

рые впала вследствие употребления слова v�rn�nft�g

, которого

двусмысленность постоянно привносила чуждую ложную сти-

хию к идее мысли. Правильное развитие всякой лжи разумно

потому только, что неправильное развитие немыслимо, ибо

оно не развитие; но правильное развитие лжи не обращает ее в

правду; оно не изменяет первой данной и, разумеется, при сво-

ем конечном выводе обличит ее во лжи и, следовательно, уни-

чтожит ее; а до тех пор оно мыслимо, оно возможно, и часто

является в ограниченной субъективности человека и человече-

ского рода потому только, что внутреннее противоречие первой

данной не вдруг уясняет для ограниченной мысли. Собственно

правильное развитие лжи есть ее обличение, а не развитие, и

таким образом разумно; но покуда процесс не кончен, он имеет

признаки развития, будучи в действительности уничтожением

данной. Собственно ложь немыслима и невозможна в мире, ко-

торый есть правда сущего; поэтому свобода «всего», т.е. мысли,

не стесняется нисколько тем, что она разумна, т.е. мыслима.

Но свобода, как и возможность, не заключают еще и не

могут заключать в себе начала или причины явлениям. Оба

эти понятия отрицательны; оба определяют только отношение

внешнее (возможности ко лжи, свободы к принуждению); оба

принадлежат, так сказать, страдательной области понимания, а

не деятельности полного разума; их нет в самом сознаваемом

и, следовательно, в явлении; ибо сознание добывает их посред-

ством противоположения. Принуждение, как сила, находится не

в предмете, на который оно действует, а во внешнем, действую-