Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

431

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

ошибки, и если иногда как будто впадает в нее при рассмо-

трении частных вопросов, то это случается только по общему

недостатку людей самых гениальных: ��and�� b�n�s d�rm�-��and�� b�n�s d�rm�- b�n�s d�rm�-b�n�s d�rm�- d�rm�-d�rm�-

tat H�m�r�s

. Между тем это изречение его есть краеугольный

камень всей системы или замок всего свода. Значение этого

изречения следующее. Предмет в себе есть не что иное, как

понятие о нем; но при этом выражении не должно предпола-

гать не только понятие в личном понимании человека, но даже

и понятие в общем каком бы то ни было понимании реально

понимающего духа. Понятие тут вполне абсолютно: это не

понятие, а понимаемость, возможность в предмете сделаться

понятием. Иначе, это понятие самосущее, независимо от по-

нимающего и от понимаемого, и в своем развитии ставящее и

того и другого. Вся реальность в нем, и от него истекают все

реальности, завершаемые духом. Вот в каком смысле я и ска-

зал, что задача Гегеля есть самосоздание духа. Кажется, дале-

конько до материализма, а школа его перешла в материализм.

Это явление любопытно и стоит изучения.

Понимаемость есть сущность, или, иначе, возможность

понятия (его закон) есть начало всего сущего: вот самая си-

стема Гегеля. Реальность возникает в движении этого закона,

этой возможности. Провести такую систему было невозможно.

Действительно, с самого начала Гегель привносит к понятию

о безусловном бытии понятие об отрицании, т.е. понятие о

целом, уже существующем мире (ибо отрицание есть уже от-

ношение, т.е. прямо противоположно безусловному). Вы зна-

ете, что таково было мое возражение при первом появлении

у нас Гегелевой логики, возражение тогда новое, теперь уже

принятое всеми серьезными мыслителями Германии, чающи-

ми и не имеющими уже философии в строгом смысле слова. В

дальнейшем развитии, так как переход от возможности к дей-

ствительности опять-таки невозможен без предшествующей

действительности, Гегель вводит мимоходом, не останавлива-

ясь на нем, мышление (das D�nk�n), которое поскорее утаивает.

Так творит он всю свою Логику, огромный фокус-покус, если

смотреть на нее как на разрешение предположенной им задачи

432

А. с. Хомяков

и великое творение, несмотря на все ее недостатки, если смо-

треть на нее как на изучение законов понятия в действитель-

ном мышлении.

Гегель ввел слово «мышление» и снова утаил его по не-

обходимости. Ввел потому, что без него ничто не подвигалось

к действительности, а утаил потому, что ясно понимал свою

задачу: создать субстрат, а не предполагать его ни духовно-

материальным, как Спиноза, ни духовным, как всегда предпо-

лагал (хотя прежде и не высказывал этого) Шеллинг. Шеллинг

же и сам мимоходом, и еще более через своих последователей,

уличил его в скрытом признании и бессознательной утайке

субстрата, или основы (почвы), и показал, что без этой почвы

все учение Гегеля обращается «в мысль, при которой ничто не

мыслится» (E�n G�dank�, w� n�cht g�-dacht w�rd).

Так кончила путь свой великая школа Канта, показав

свою несостоятельность в смысле общей всеобъемлющей

философии, но совершив дело незабвенное в смысле критики

понятия. Ее высшее развитие, так же как и крайняя односто-

ронность, выразилась в Гегеле, а эта односторонность состояла

в принятии законов понимания за закон всецелого духа. Дей-

ствительно, понятие есть понимаемое в понимающем, но ре-

альность остается за понимающим; в нем утверждается полюс

положительный, обращающий предмет в отрицание, как это

и выразил Фихте в своем не-я. С другой стороны, напротив,

в развитии мысли предмет логически предшествует понятию.

Этому учит нас самый язык, преемственное выражение на-

родной мудрости (следовательно, более или менее всечелове-

ческого ума), в самых формах своего выражения bе-gr��f�n по-

н-имать; и этимология слова вполне оправдывает: изучением

мысленного нашего движения. Понимание как сила мыслимо

без предмета; понятие без предмета немыслимо. Понимание

приемлет от предмета содержание, обращающее его в поня-

тие, хотя бы этим предметом было самое понимание, не раз-

умеется также, что предмет не может быть первой ступенью

мысленного развития: ибо тогда невозможно бы было даже

предположить его тождества с пониманием и поглощения в

433

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

понимании как предмета. Точно так же, как понятие предпо-

лагает предшествующий ему предмет, так предмет предпола-

гает предшествующее (логически) понимание, которое в сво-

ем до-предметном значении является как хотение понимания.

(Разумеется, что я говорю не о целости духа, а только об об-

ласти понимания.) Заметьте, что это хотение понимания есть

действительная точка отправления всего мысленного развития

(которое я в прежней статье назвал расклублением)

, и в то же

время оно есть последняя добыча понятия, перед которым оно,

сила живая, зачинательница всякой действительности, являет-

ся как отвлеченность и, следовательно, как отрицание. Иначе

и быть не может, потому что понятие в своем самосозерцании,

отправляясь от себя, по необходимости в себе самом, и только

в себе, признает действительность и значение начала положи-

тельного: оттого-то Шеллинг, бессознательный рационалист,

и в своих последних творениях поставил точкой отправления

чистую возможность бытия (das r��n� S��n-K�nn�n); а Гегель,

более сознательный, понимая, что такой субстрат не может

иметь смысла в науке, наперед совершенно отказался от него и

искал невозможного субстрата в самосущем понятии о бытии,

тождественном с ничтожеством (N�chts).

Общая ошибка всей школы, еще не ясно выдающаяся в

ее основателе – Канте и резко характеризующая ее доверши-

теля – Гегеля, состоит в том, что она постоянно принимает

движение понятия в личном понимании за тождественное с

движением самой действительности (всей реальности). Быть

может, вы вспомните, что я говорил об этой ошибке в давниш-

ней статье моей «По поводу Гумбольдта». Пути понятия и ре-

альности действительно тождественны, как лестница одна и та

же для восходящего и нисходящего. Путь тот же, да движение

диаметрально противоположно. Для понятия вещь сознается,

и потому она есть или может быть; в реальности же она есть, и

потому она осознается или может быть сознана. Такое простое

правило даже и не приходило на ум Гегелю. В математике он

добродушно утверждает, что формула движения планет есть

причина их движения, иначе – реальность формулы определя-

434

А. с. Хомяков

ет не только возможность, но реальность планетарной орбиты,

между тем как в действительности данное сочетание сил дает

реальность или осуществление формул возможной; ибо фор-

мула есть только закон возможности, без которой движение не

существовало бы, а не закон действительности, по которому

оно существует. В истории точно так же мир является ему из-

вращенным. Настоящее кажется ему причиной прошедшего

потому только, что прошедшее доходит до своего уразумения

только в настоящем. Тут мы не можем не видеть в великом

мыслителе человека, обманутого мнимым тождеством в дви-

жении понятий и явлений. Действительный ход истории есть

следующий (я беру любое преемство фактов). Такой-то папа

захотел выстроить храм св. Петра; поэтому он назначил архи-

тектора, положим Буонаротти; поэтому Буонаротти выстроил

храм; поэтому я теперь вижу этот храм. Все это ряд следствий

по реальности явления. Ход понятия есть следующий. Я вижу

храм св. Петра; поэтому он выстроен; поэтому был архитектор,

выстроивший его, положим, Буонаротти; поэтому храм был за-

казан папою таким-то. Опять ряд следствий в порядке поня-

тий, движущихся умозаключениями, и этот-то последний ряд,

который действительно представляет порядок исторической

критики, принял Гегель за порядок исторических причин. Для

него Пруссия есть действительная причина египетской или

германской истории, и вовсе не в смысле телеологическом.

Какой же путь его мысли? Ум человеческий в своей вну-

тренней деятельности представляет развитие законов более

многосложных, чем область внешних и видимых явлений.

Причина такой разницы очень проста: он сам есть целый мир

отраженный и недаром был назван малым миром (микрокосм),

тогда как область явлений внешних и видимых есть только

частное указание на мир великий, или макрокосм. Так, на-

пример, время, представляющее в области явлений внешних

последовательность причинности до такой степени, что она

может служить ему определением (как я уже сказал в одной из

моих статей)

, время уже не имеет такого значения в отноше-

нии к внутренней деятельности человека. Вот перед нами кар-

435

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

тина художника, писанная в таком-то году, а вот скиццы

при-

уготовительные, писанные десятью годами раньше. Ведь эта

картина причина скиццов, а не скиццы причина картины, не-

смотря на противоречие с порядком времени, и это не в смысле

телеологическом, а в смысле прямом. Разумеется, та картина,

которая породила целый ряд скиццов, есть не та самая, кото-

рую вы видите, ибо она была еще только в творческом начале,

на степени хотения, но в то же время она была бесспорно та же

самая. Перенесем это в историю, и окажется, что Пруссия есть

действительная причина Египта и Греции (предполагаю на сей

раз, что Пруссия, о которой вы писали так поучительно для

нас, сделалась предметом любви для вас, как для Гегеля или

кое-кого другого). Таково историческое понятие, поставленное

Гегелем; но в этом понятии заключается непременно который-

нибудь из двух мистицизмов: или мистицизм телеологиче-

ский, созидающий олицетворение судьбы (fat�rn или anank�),

или мистицизм, созидающий какой-то субъективный, личный

и в то же время собирательный гений человечества. Первая

форма мистицизма никем не была упомянута как слишком

неразумная; вторая наполнила собою и кафедры историче-

ские, и книги, и убеждение многих, особенно в Германии. Не

скоро догадались, но все-таки догадались, что она так же не-

разумна, как и первая; и Фейербах, сознавая это неразумие,

но в то же время не имея возможности отделиться от учений

своего умственного отца – Гегеля, ввел в объяснение истории

крайне остроумное изменение (собственно amand-m�nt), кото-amand-m�nt), кото--m�nt), кото-m�nt), кото-), кото-

рое пленило многих. «Человечество», таков смысл Фейербаха,

«т.е. всякий человек, вследствие своей родовой природы, но-

сит как бы смутный образ будущего развития, и все поколе-

ния представляются как бы собирательным художником, пре-

емственно трудящимся (несмотря на беспрестанные ошибки)

над уяснением и осуществлением идеала, лежащего в каждом

и во всех». Нельзя не признавать остроумия в этом объясне-

нии. Без сомнения, в нем есть и великая доля правды; но она

вовсе не истекает из общей задачи философии, поставленной

прежнею школой, и, напротив того, показывает, как сильно су-

436

А. с. Хомяков

зился объем ее некогда бесконечных притязаний. У Фейербаха

судьба человеческого развития является без всякой связи с об-

щей мировой жизнью: это какое-то полудуховное пятнышко

в бесконечной толкотне грубо-вещественного мира, – чистая

случайность. Упадок философского духа явен, и, несмотря на

странный мистицизм рационалиста Гегеля, вы, вероятно, ска-

жете со мною: Ma�� rrar� c�m H�g��

. У него судьба земная

тесно и неразрывно связана с всемирным развитием: это раз-

ные ступени, по которым отвлеченное понятие, или, собствен-

но возможность понятия, вырабатывается до реального духа.

Невозможное осталось невозможным, но нельзя не признать

гигантской силы и величия требований в самой задаче. Нельзя

было начать развитие с того субстрата, или, лучше сказать, с

того отсутствия субстрата, от которого отправлялся Гегель; от

этого целый ряд ошибок, смешение личных законов с закона-

ми мировыми (я говорю смешение, ибо Гегель не признавал

личного, всемирного и в то же время развивающегося духа,

как его признавали другие, менее строго логические головы);

от этого также постоянное смешение движений критического

понятия с движением мира явлений, несмотря на их противо-

положность; от этого и разрушение всего титанского труда.

Корень же общей ошибки Гегеля лежал в ошибке всей школы,

принявшей рассудок за целость духа. Вся школа не заметила,

что, принимая понятие за единственную основу всего мыш-

ления, разрушаешь мир, ибо понятие обращает всякую, ему

подлежащую, действительность в чистую, отвлеченную воз-

можность. Так, например, математическая формула планетар-

ной орбиты есть только выражение возможности, нисколько не

зависит от реальности и не изменяется ею, а математическая

формула есть совершеннейшее выражение чисто рассудочного

понятия. Этот закон неотразим.

Гегель, как полнейшее и самое верное олицетворение не-

мецкой школы, был, бесспорно, полновластным владыкой гер-

манского ума. Его философия не была обследована критиче-

ски, его творения редко бывали читаемы в их систематической

последовательности; но учение его было принято с какой-то

437

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

религиозной верой. Почти безмолвный протест Шеллинга и

нескольких отдельных мыслителей долго не имели никако-

го значения. Целое поколение выросло в гегелизме, а между

тем учитель имел полное право говорить и говорил, что ни-

кто его не понимал. Действительно, не было философа более

почитаемого и менее понимаемого. Такое странное отношение

мыслителя к ученикам, может быть, единственное в истории,

уже замечено теперь в Германии и высказано у нас (статья в

«Библиотеке для чтения»); но оно не объяснено и не может

быть объяснено из одной истории философии. Оно получило

свое начало из другой еще высшей области, из истории рели-

гии. Лютер, или, лучше сказать, реформа, разрушил внутрен-

нее спокойствие человеческого духа в Германии, подкопав не

только веру, основанную на односторонности авторитета, но

самое чувство веры, брошенной произволу частной критики.

Правда, целый ряд учений, более или менее удачных, старался

восстановить это нарушенное спокойствие духа посредством

произвольных сделок между безусловной, узаконенной крити-

кой и условной религией, но ума человеческого не обманешь

навсегда. Германия смутно сознавала в себе полное отсутствие

религии и переносила мало-помалу в недра философии все

требования, на которые до сих пор отвечала вера. Кант был

прямым и необходимым продолжателем Лютера. Можно бы

было показать в его двойственной критике, критике чистого

и практического разума характер вполне лютеранский, а в его

отношениях к скепсису Юма отношение Лютера к безгранич-

ному скептицизму современной ему Италии; но я боюсь этих

сближений, в которых слишком часто остроумная догадка за-

меняет трезвую строгость науки. Для науки довольно и того,

чтобы она ясно сознала значение философии в Германии про-

шедшего века и поняла, почему отвлеченное мышление долж-

но было поглотить все интересы жизни человеческой. Радост-

но шел мир, созданный протестантством (Англия и Америка

не его создания), по тому пути, который обещал начало новой

жизни: всякий успех философии был торжеством каждого и

всех; и когда мыслитель гениальный довершил дело, когда с

438

А. с. Хомяков

добродушной, добросовестной, заразительной уверенностью

он сказал: «Эврика, я разрешил задачу и в ней все задачи мира»,

когда он это решение представил на общий суд в творениях

действительно глубоких и, по-видимому, несокрушимых по

строгости и последовательности выводов, понятно, как обра-

довалась Германия и как всякий немец бежал к своему соседу

с тем же криком: «Эврика, я нашел Гегеля, а Гегель нашел то, в

чем восстанавливается мир духа человеческого». Читали мало,

а верили много, и это понятно. Гегель был не только доверши-

телем философии, он был для Германии восстановителем если

не веры, то по крайней мере чувства веры.

Чуждыми гегельянству остались в Германии только не-

победимое тупоумие строгих лютеран, так сказать, немецкая

аввакумовщина

, да небольшое число сильных мыслителей

(каков особенно был Шеллинг), смутно видевших впереди са-

мораспадение Гегелева здания, но в то же время грустно созна-

вавших, что это падение было падением всей прежней школы

и ее бесконечных надежд.

Гегель был несколько лет верой, теперь остался привыч-

кой немецкого ума. Ему перестали поклоняться, но выйти из

него не могут. Когда наступило для него время критики, мно-

гие из прежних его последователей, разочарованные, пристали

к прежним его критикам, но тут они не нашли уже философ-

ской системы (ибо шеллингизм был пережит) и живут теперь в

каком-то грустном чаянии будущей философии, для которой,

впрочем, Германия не представляет ни данных, ни точки от-

правления. Большая же часть гегельянцев вообразили, что они

могут продолжить существование и развитие Гегелевой мысли

введением в нее недостающей стихии. Собственно это, и толь-

ко это, отделение Гегелевой школы и имеет какую-то деятель-

ность и, за недостатком философии действительной, держится,

по крайней мере, за призрак философии.

Критика сознала одно: полную несостоятельность геге-

льянства, силившегося создать мир без субстрата. Ученики его

не поняли того, что в этом-то и состояла вся задача учителя, и

очень простодушно вообразили себе, что только стоит ввести в

439

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

систему этот недостающий субстрат, и дело будет слажено. Но

откуда взять субстрат? Дух, очевидно, не годился, во-первых,

потому, что самая задача Гегеля прямо выражала себя как ис-

кание процесса, созидающего дух; а во-вторых, и потому, что

самый характер Гегелева рационализма, в высшей степени

идеалистический, вовсе не был спиритуалистическим. И вот

самое отвлеченное из человеческих отвлеченностей – геге-

льянство – прямо ухватилось за вещество и перешло в чистей-

ший и грубейший материализм. Вещество будет субстратом,

а затем система Гегеля сохранится, т.е. сохранится термино-

логия, большая часть определений, мысленных переходов,

логических приемов и т.д., сохранится, одним словом, то, что

можно назвать фабричным процессом Гегелева ума. Не дожил

великий мыслитель до такого посрамления; но, может быть, и

не осмелились бы его ученики решиться на такое посрамление

учителя, если бы гроб не скрыл его грозного лица.

Странным кажется на первый взгляд, что неожиданное

и неразумное извращение гегельянства, новонемецкий мате-

риализм, основано людьми действительно даровитыми, ода-

ренными блестящим остроумием и не лишенными ни прони-

цательности, ни диалектической способности (стоит только

назвать Фейербаха), но в то же самое время явление повторя-

ется беспрестанно у истории наук и отчасти художеств. Ни в

чьих руках не искажается наследство людей гениальных так

легко, как в руках людей талантливых, и никто не оказывает

так мало способности понимать мысль глубокую, как люди

остроумные. Еще страннее может казаться то, что учение,

правда, рационалистское, но в высшей степени отвлеченное,

перешло прямо в противоположную крайность материализ-

ма. Это опять явление, постоянно возвращающееся в истории

философии и в истории религий. Крайность самоубийствен-

ного иогизма истекает из тех же начал шиваизма, из которых

истекает и крайнее развитие физического разврата. Отвлечен-

нейшее изо всех вероучений, буддаизм, с одной стороны, раз-

решается в созерцательный нигилизм, а с другой – переходит

в самый грубый фетишизм. Словом, односторонняя мысль,

440

А. с. Хомяков

или, лучше сказать, односторонняя ложь мысли, заключает в

себе или поставляет по необходимости ложь противополож-

ной односторонности по закону полярности, точно так, как

римский католицизм не мог не разрешиться в протестантство.

Поэтому понятно, что самая грубая форма общего субстрата

должна была явиться в том философском мире, который хотел

вовсе обойтись без субстрата.

Действительно, вся школа, которой Фейербах служит

блистательным средоточием, считает себя гегельянской, а

между тем посмотрите на ее отношения к основным положе-

ниям Гегеля. Кант говорил, что мы вещи в ней самой знать не

можем. Гегель говорил, что вещь в себе самой вовсе не суще-

ствует, а существует только в понятии. У него это положе-

ние не случайное, не вводное, а коренное и прямо связанное с

самым основанием его философии, ибо вся его система есть не

что иное, как возможность понятия, развивающаяся до всего

разнообразия действительности и завершающаяся действи-

тельностью духа. И вот у его учеников вещь вообще является

как общий субстрат, и именно вещь в себе самой, не как са-

моограничивающееся понятие (что было уже отвергнуто кри-

тическим судом, произнесенным над чистым гегельянством)

и даже не как предмет понятия (что предполагало бы предше-

ствующее понимание), а именно в себе самой. Вы видите, что

я был прав, говоря, что новонемецкая школа, мнимогегельян-

ская, взяла от учителя только, так сказать, фабричный процесс

мышления и терминологические графы, будучи в то же время

совершенно чуждой его духу и смыслу.

Понятие, движущееся без субстрата, или возможность

быть понятием, переходящая в действительность помимо

чего-нибудь понимаемого и чего-нибудь понимающего, – та-

кова была задача Гегеля, и о ней-то вообще Шеллинг сказал,

что это мысль, в которой ничто не мыслится. Для осущест-

вления всей системы, хотя, разумеется, с полным ее извра-

щением, введено было новое начало – вещь, как вещество

вообще. Устранено ли было по крайней мере то обвинение,

которое падало на первоначальный, настоящий гегелизм, т.е.