Хомяков А.С. Всемирная задача России

Подождите немного. Документ загружается.

451

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

перь довольствуется искаженной терминологией Гегеля), если

бы он имел свой лексикон.

Лексикон, т.е. строгое определение языка философского,

составляет одну из первых и основных потребностей всякой фи-

лософской системы, и все системы должны по необходимости

различаться друг от друга своими лексиконами: ибо общий жиз-

ненный, или бытовой, язык слишком текуч и неопределенен для

систематического употребления, и слова, из него взятые, требу-

ют всегда нового и строжайшего определения, изменяющегося

согласно с тем порядком, в котором развиваются понятия в по-

следовательном их построении у различных мыслителей. Не-

обходимость и различия этих частных лексиконов указывают в

одно время на всю пользу и на всю трудность общего лексикона

для языка философского, такого лексикона, в котором введены

бы были определения отдельных философских выражений, ука-

заны бы были их места в разных системах и оценена бы была

верность и строгость самих определений. Бесспорно, такое пред-

приятие, труд целой жизни, посвященной мышлению, может

составить эпоху в словесности и славу ее. Даже несовершенный

успех (совершенный едва ли возможен) уже должен обратить

на себя сочувственное и теплое внимание критики, и нельзя не

счесть за весьма неутешительное явление то равнодушие, ко-

торым был встречен первый том философского лексикона, со-

ставляемого г. Гогоцким

. Я не говорю даже о достоинствах его,

о его благородном тоне, о высоко просвещенной терпимости,

которая слышна в отзывах о мыслителях, которым он вовсе не

сочувствует, и об учениях, которых ложное направление при-

писывает он всегда ошибкам мысли, а не злому настроению

души; но скажу, что в такое время, когда журнальная критика в

бесконечных статьях взвешивает на дифференциальных весах

сравнительное достоинство произведений и писателей, которых

имя и память не может даже оставить следа в просвещении и

словесном богатстве России, странно видеть, что такой великий

труд остается без всякой оценки. Важный во всякой литературе,

как бы богата она ни была, он по преимуществу важен в нашей

литературе, крайне бедной философскими произведениями, и

452

А. с. Хомяков

для нашего читателя, вовсе не знакомого с историей и вопро-

сами философии. Молчание или невнимательное слово о нем в

журналах (которых так много) очень неутешительно, это одно

из самых ясных доказательств несерьезности нашего просвеще-

ния и нашей литературы, или, иначе, это одно из доказательств

крайней ее безнравственности. Тут вижу я подтверждение дав-

нишнего и вам известного убеждения моего, что наша литерату-

ра прошлых десятилетий была самой безнравственной из всех

когда-либо бывших литератур; ибо не то слово общественное

безнравственно по преимуществу, которое враждебно каким бы

то ни было данным нравственным началам, а то, которое чуждо

всякому нравственному вопросу: и в этом смысле я смею ска-

зать, что вполне безнравственна только та литература, которая

не может запнуться ни за какую цензуру и которую всякий цен-

зор может и должен пропустить. Думаю, что это замечание не

без важности для истории общественного просвещения.

Как бы то ни было, когда вам опять дастся досуг, обратите

внимание на этот прекрасный труд нашего ученого. Много най-

дете вы статей, которые удовлетворят вас вполне, и еще более

таких, которые пробудят в вас живой интерес философской мыс-

ли. Я не критик и потому не вхожу в подробности; но должен

прибавить, что при всех достоинствах творения, которое долж-

но бы находиться у всякого просвещенного русского, я тоже

не могу не заметить несколько важных недостатков, которые,

впрочем, легко могут быть или исправлены, или пополнены в

виде прибавлений. Нет, например, вовсе весьма важных слов.

Вещество (как вещь в себе); конечно, определение этого слова

может находиться под словом материя, но лучше бы было под

русским словом. Впечатление: слово весьма великой важности

и редко определяемое с достаточной строгостью. Время: о важ-

ности этого слова в смысле философском даже и говорить нече-

го. Может быть, еще кое-какие другие менее важные слова. Же-

лательно бы было, чтобы статья – Воля была еще переработана

и чтобы выводы были яснее, а в статье – Бэкон, статье весьма

хорошей, желательно бы было видеть пополнения, для которых

превосходный труд Куно Фишера

представляет уже готовый

453

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

материал. О патере Босковиче

, нашем Славянине, сказано

слишком мало. В нем весьма много замечательных мыслей об

отношениях силы и веществах, и это сближает его с Беркелеем

Наконец, я нахожу некоторые имена вовсе ненужными, имена

людей, ничего не значащих в истории философской мысли, и

не нахожу ни ересиархов, ни многих Отцов Церкви, которых

мышление так важно и скрывает так много чисто философских

положений в форме или в объяснении догматов. Из ересиархов

между прочими назову Валентина, о котором с таким высоким

сочувствием и с таким благородным беспристрастием отозва-

лись некоторые из ранних Святых Отцов. Это струя непочатая

и обещающая большое богатство. Вот моя критика книги, ко-

торую считаю крайне утешительным явлением. Дай Бог автору

терпения в труде, а еще более терпения к нашему равнодушию.

Достало ли у вас терпения и досуга, любезный Юрий Фе-

дорович, дочитать мое письмо до конца? На возражения от вас

не надеюсь. Вам не до того. Вы бодро стоите за общее наше

дело в одной из его частных, но, конечно, самых важных форм.

Это дело есть дело прогресса истинного, который по тому са-

мому есть и истинный консерватизм. В теперешней борьбе

меня многое утешает (не говорю о самой борьбе, до которой

я охотник), меня утешает то, что во многих из ошибающихся

консерваторов я вижу задатки истинного прогресса, которых

часто не встречаю во мнимых прогресситах и, следовательно,

могу приписать заблуждениям ума, весьма извинительным, то

сопротивление, которое часто приписывают дурной воле. От

вас, как я сказал, возражений не ожидаю; не будет ли возраже-

ний от других, хотя бы от одного из наших давних знакомых,

которого я некогда любил, к которому я и теперь неравнодушен

и который помнит мой полемический характер?

Во всяком

случае, возражение на мой разбор материализма, очевидно, не

есть заступничество за материализм, а только нападение на

мои логические способности. Тот, конечно, еще не безбожник,

кто говорит, что я плохо доказываю существование Божества.

Прощайте; может быть, до другого письма, если это пись-

мо вам не покажется чересчур тяжелым.

454

А. с. Хомяков

Разум и вОля. «высшие вОпРОсы пОзнания»

втОРОе письмО О филОсОфии

к ю.ф. самаРину

Любезный Юрий Федорович!

Я не побоялся писать вам о философии и звать вас на труд-

ный подвиг ее строгих исследований в то время, когда вы и без

того заняты были нелегким подвигом в области нашей граждан-

ственности. Я был уверен, что и вы, несмотря на свои занятия,

не испугаетесь путешествия по другой, более суровой области,

по области безусловного мышления за пределами мира явлений.

Умственное напряжение одного рода служит, по моему мнению,

лучшим отдыхом после напряжения другого рода: так кончик

рысью или коленцо вскачь восстанавливает силы усталого пе-

шехода скорее, чем тюфяк или перина, – таков, по крайней мере,

был опыт моей молодости. И вы действительно не попеняли на

меня за безвременность моего письма; вот теперь и другое о том

же предмете. Оно дойдет к вам в такое время, когда вы уже кон-

чите ту великую работу, которой в продолжение полутора года

вы отдавались всеми силами ума, всею напряженностью воли,

всею искренностью совести: не откажитесь вместо стакана до-

брого вина после дневной работы распить со мною стаканчик

холодной воды из родника философии. Ведь это тоже своего

рода вода живая и мертвая, которая возвращала жизнь и силу

богатырям; разница только в том от нашей сказочной воды, что

вода из мысленного родника делается живою или мертвою по

свойствам пьющего. Вас можно потчевать смело.

Тому дня четыре, поздним вечером, т.е., как вы знаете,

за полночь, подошел я к окошку. Ночь была необыкновенно

ясна; далекая и глубокая даль отрезывалась отчетливо против

ночного неба; почти полный месяц, уже на ущербе, плыл тихо,

не слишком высоко над землей; недалеко от него алмазным ог-

нем горела планета, кажется Юпитер; в стороне сверкал и ми-

гал красноватый Сириус, и бесчисленное множество звезд по-

455

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

крывало все небо серебряною насыпью. Полюбоваться бы, да

и заснуть; нет! Тут мне пришла мысль, несколько странная, но

математически верная, о которой я намерен с вами поговорить.

Мне пришла мысль, что вся эта красота, которою я любуюсь,

есть уже прошедшее, а не настоящее. Положим, что край гори-

зонта виделся мне только какою-нибудь долею терции

позже,

чем он действительно существовал; но уж месяц, мною види-

мый, был слишком целою секундою старше настоящего, а свет,

который он посылал ко мне, был уже несовременен нескольки-

ми минутами; еще далее в прошедшее уходил Юпитер; Сириус,

мигающий перед глазами жителя села Богучарова

, был не тепе-

решний, а тот, который был тому года два или более назад; а те

мелкие бесчисленные звезды, которые искрились по всему небу,

это были звезды, которые были тому десять, пятнадцать, сто или

тысячу лет и более назад. Я не видал ничего, ровно ничего со-

временного моему видению, и почти ни одного предмета, со-

временного другому. Все, что я видел, могло уже не быть, а я бы

видел. Странно! Потом, тишина ночная была полна звуков, от

чиликания каких-то насекомых в саду до далекого грохота по-

чтовой кареты по щебенке, почтового колокольчика, еще более

далекого, и до караульной доски, которая изредка слышалась,

чуть-чуть слышалась, за несколько верст. Опять все прошедшее,

более или менее близкое, но все-таки прошедшее. Что же? Ведь

всякая сила, действующая в период, несовременна своему дей-

ствию. Свет ли, магнитность ли, все равно. А притяжение? О

нем всегда говорят, всегда думают как о чем-то связующем два

предмета в современности. Это пустяки, пустяки, этого быть не

может. Правда, мы не можем определить того времени, которое

ему нужно, чтобы проявиться. Единственные данные для этого

могли бы быть выведены из теории приливов; но, очевидно, и

это невозможно, по крайней неправильности морских и атмос-

ферических движений и по неправильности земной формы, а

пертурбации планет и их спутников едва ли уловимы с достаточ-

ною определенностью. Итак, измерить время, нужное для про-

явления притяжения, мы, вероятно, никогда не сумеем; но все

равно. Когда все прочие силы требуют времени, нельзя предпо-

456

А. с. Хомяков

ложить силу, не требующую его; решительно нельзя, тем более

что электричество и магнитность, представляющие в себе явле-

ние притяжения, уже уличены в зависимости, и весьма сильной

зависимости, от времени. Итак, все силы без исключения, т.е.

всякое действие предмета, т.е. всякое существование предмета

для другого предмета, заключается в последовательности вре-

мени. Представьте себе Плеяды

с усовершенствованною опти-

кою, и их жителям (т.е. зрению их жителей) будет современен не

Гарибальди или резня в Сирии, а Домициан и христианские му-

ченики, или, может быть, Авраам, ведущий свои большие стада

по (тогда еще зеленой) Палестине, не выжженной Божьим ог-

нем. Обман ли это зрения субъективного? Нет. ибо и земля сама,

по взаимодействию притяжения, для Плеяд не теперешняя, и

Плеяды для земли не теперешние. Современность существует

только в каждом предмете отдельно; я сказал бы более в каждом

атоме отдельно, если бы разумный человек мог серьезно гово-

рить о самостоятельности атома. Собственно современность

существует только в отвлечении, предмет же современный не

существует для другого предмета; другой для каждого есть

уже прошедшее.

Конечно, таков обман наших чувств или, лучше сказать,

обман нашей веры в чувствах, что видимое нам кажется всег-

да существующим. «Клянусь, – говорил, кажется, герой какой-

то английской поэмы, – этими светящими звездами». Чтобы

остаться в пределах истины, он должен бы сказать: «Клянусь

этими когда-то светившими звездами», потому что светятся ли,

существуют ли даже они в то время, как он клянется, он знать

не может, разве только по догадке. Бесспорно и то, что, при не-

больших расстояниях, предметы кажутся современными не

только чувству, но и самому воображению, не вмещающему в

себя слишком мелкую дробь времени, необходимую для прояв-

ления существования; но ведь разум стоит выше вещественного

ощущения и полувещественного воображения. Если звук топора

долетает до моего слуха по вечерней заре секунды в четыре или

более, – ясно, что каждая часть этого расстояния соответству-

ет какой-нибудь частице времени. Если свет солнца доходит до

457

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

моего глаза и до былки, в которой он возбуждает растительное

движение, в восемь минут и около двадцати секунд, – ясно, что

каждая верста, более, каждая малейшая частица его пути требует

какой-нибудь дроби времени, хотя бы эта дробь была несравнен-

но меньше той, которую наш остроумный соотечественник (г.

Константинов)

заставил выразиться графически: общее прави-

ло остается неизменным. На всякий предмет природы действу-

ет не то, что существует, а то, что существовало, т.е. действует

только несуществующее в реальном, настоящем пространстве;

ибо действие прошедшего есть отрицание действия настоящего.

То солнце, которое меня греет, его уже нет; а то, которое есть, то

меня еще не греет, и будет ли греть, неизвестно. Это станет еще

яснее, когда вы сообразите, что человек может быть убит другим

человеком, который уже был убит прежде его самого. Заметьте,

как тесно сплетается существующее с несуществующим в про-

странстве, мнимо-реальное с мнимо-нереальным, и как тесна

связь пространства со временем. Все это, конечно, давно извест-

но, но еще не сознано с достаточною ясностью и не введено в

науку мысли с достаточным значением.

Мир является разуму как вещество в пространстве и как

сила во времени. Немецкие мыслители уже сознали такое де-

ление понятий, и Шеллинг говорил о нем очень много в своей

Пропедевтике

, называя, между прочим, время жизнью; но тут

великому философу изменяет сила и ясность мысли: метафори-

ческое выражение (то есть элемент мистицизма) становится на

место выражений строго сознательных, и кажущаяся (только

кажущаяся) последовательность диалектической критики сме-

шивается незаконно с неопределенным созерцанием и с обма-

нами представления (d�r R�pr�s�ntft��n). Различие между про-d�r R�pr�s�ntft��n). Различие между про- R�pr�s�ntft��n). Различие между про-R�pr�s�ntft��n). Различие между про-). Различие между про-

странством и временем не находит у него никакой логической

формулы, и шаткость выражений доходит до того, что в одном

месте он оставляет за пространством только значение бессиль-

ного распада, что, конечно, противно всякому здравому фило-

софскому смыслу. Я сказал, что мир является разуму как веще-

ство в пространстве, как сила во времени; но тут встречает нас

вопрос: что такое вещество? Откинем безрассудное и детское

458

А. с. Хомяков

представление о самостоятельном атоме, понятие, которое не

заслуживает даже и опровержения (ибо неизменяемое – атом –

не может быть ни причиною, ни орудием действия, и обраща-

ется в простое понятие об отвлеченном пункте): затем веще-

ство, относительно к форме, является как произведение силы,

между тем как кроме формы мысль за ним ничего утвердить не

может; сила же является как неизменение или, лучше сказать,

как начало изменения формы. Следовательно, пространство и

время являются одинаково категориями силы.

Это их общее отношение к одной данной и еще к одной

категории количественности подало повод к весьма законному

и всеми употребляемому выражению: «пространство времени»

и к русскому: «с час место». Но разница в определениях про-

странства и времени относительно к силе такова: время есть

сила в ее развитиях; пространство – в ее сочетаниях.

Само вещество перед мыслью утратило вполне свою са-

мостоятельность, будучи, очевидно, произведением или прояв-

лением, а никак уже не началом силы. От того-то школа мате-

риалистов в наше время, признав невозможность удержать за

веществом его самобытность, перешла в учение мнимого реа-

лизма, не понимая, что этот мнимый реализм

точно так же не-

состоятелен, как и прежний материализм, и по той же причине,

именно потому, что удерживает за дробным и количественным

те свойства, которые могут принадлежать только цельному и

единичному. Как много выше ее был старик Спиноза! Материа-

листы �� века, кажется, даже не в состоянии понять этого ве-�� века, кажется, даже не в состоянии понять этого ве- века, кажется, даже не в состоянии понять этого ве-

ликого мыслителя: их ум как будто неспособен к напряжению

чистого мышления, к созерцанию отвлеченного понятия. В нем

есть какая-то тучность, что-то похожее на сельскую попадью,

для которой легкий пар над сытной кулебякою есть крайний пре-

дел духовного представления. Как скоро материалист устранил

или спрятал от себя слишком яркие противоречия грубой веры в

самостоятельное вещество, он совершенно покоен и глядит вам

смело в глаза, не понимая даже, чего бы еще не доставало: ведь,

кажется, все ладно! Таков даже остроумный Фейербах, не гово-

ря о d�� m�n�r�s

, которых тупость доходит часто до комизма.

459

русское общество — НАциоНАльНое созНАНие

Но Кант был прав, когда и времени и пространству он да-

вал только значение категорий нашего же разума, то есть когда

он отнимал у них самостоятельное содержание, и из Лейбни-

цева �rd� r�r�m переименовал их в �rd� v�s��n�m

. Таково было

требование критики в его время. Он был прав в этом отноше-

нии, хотя самое определение его, так же как и Лейбницево, есть

чистейшая бессмыслица: ибо, как я уже говорил, слова c��x�s-c��x�s-

t�nt�s и c�ns��nt�s

, введенные им в определение времени и

пространства, заключают уже в себе ту самую мысль, которую

они будто бы должны определить. Я теперь говорю только об из-

менении слова r�s в слово v�s��-n�s. Этою переменою он возвра-r�s в слово v�s��-n�s. Этою переменою он возвра- в слово v�s��-n�s. Этою переменою он возвра-v�s��-n�s. Этою переменою он возвра--n�s. Этою переменою он возвра-n�s. Этою переменою он возвра-. Этою переменою он возвра-

щал время и пространство в явления нашего внутреннего мира,

из которого они, как и все прочее, были незаконно выведены и

приписаны к недоказанному внешнему миру. Об этом я уже пи-

сал. Отчего же я снова даю этим категориям значение как будто

бы внешнее? Постараюсь объясниться. Вся немецкая критика,

вся философия кантовской школы осталась еще на той степени,

на которую ее поставил Кант. Она не двинулась далее рассудка,

то есть той аналитической способности разума, которая сознает

и разбирает данные, получаемые ею от цельного разума и, имея

дело только с понятиями, никогда не может найти в себе крите-

риума для определения внутреннего и внешнего, ибо имеет дело

только с тем, что уже воспринято и, следовательно, сделалось

внутренним. Вы помните, любезный Юрий Федорович, что, ста-

раясь отчасти изложить тот великий шаг, который совершен был

нашим слишком рано умершим мыслителем И.В. Киреевским,

именно – разумное признание цельности разума, и стараясь при-

том продолжить его мысленный подвиг по пути, им указанному,

я назвал верою ту способность разума, которая воспринимает

действительные (реальные) данные, передаваемые ею на разбор

и сознание рассудка. В этой только области данные еще носят в

себе полноту своего характера и признаки своего начала. В этой

области, предшествующей логическому сознанию и наполнен-

ной сознанием жизненным, не нуждающимся в доказательствах

и доводах, сознает человек, что принадлежит его умственному

миру и что миру внешнему. Тут, на оселке воли, сказывается

460

А. с. Хомяков

ему, что в его предметном (объективном) мире создано его твор-

ческою (субъективною) деятельностью и что независимо от нее.

Время и пространство или, лучше сказать, явления в этих двух

категориях, сознаются тут независимыми от его субъективности

или, по крайней мере, зависящими от нее в весьма малой мере.

Вот почему я и имел право уже говорить о них как о категориях

силы, помимо человеческой личности, и определять их в этом

смысле; но тут еще мышление останавливаться не может.

Полнота разума или духа человеческого сознает все явле-

ния объективного мира своими, но, как я уже сказал, идущими

или от него самого или не от него. В обоих случаях он прини-

мает их еще непосредственно (по выражению немцев

), то есть

верою. Тот слепой оптик, о котором я говорил, познает законы

недоступного ему света, но он принял их как явления верою в

чужое чувство, точно так же как зрячий верою в собственное

чувство, и точно так же, как художник верою в собственное

творчество. При всех возможных обстоятельствах, предмет (или

явление, или факт) есть веруемый, и только воздействием созна-

ния обращается вполне в сознаваемого, и мера сознания никогда

не переходит пределов или, лучше сказать, не изменяет характе-

ра, с которым принят первоначально предмет (так слепой оптик

будет всегда знать свет только как перемену в чужой жизни, а

не в своей; так призраки доктора Николаи продолжали быть для

него реальными, хотя он и сознавал их ничтожностью). Но, с

другой стороны, думать о сознаваемом мы можем не иначе как в

законах или категориях самого сознания; иначе мы еще думаем

о нем как о веруемом, воображая, что думаем о сознаваемом,

то есть мы уже не думаем, ибо есть внутреннее противоречие

в нашей думе. Она не просто неполная, как была бы при недо-

статочности в данных, но самоуничтоженная, то есть ложная.

Таков вообще недостаток мистиков, таков недостаток и боль-

шей части философов, когда они начинают толковать о мире ре-

альном. Этот недостаток ярко бросается в глаза в том определе-

нии времени и пространства, которое нам дано было Германией

(каковы, например, слова последующий и сосуществующий). В

том определении, на котором я остановился и в котором сила