Хардт М., Негри A. Империя

Подождите немного. Документ загружается.

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ 3^1

современности, эта монополия обретала легитимность или в силу необ-

ходимости изъятия оружия у жестокой и неорганизованной толпы, бес-

порядочной массы индивидов, пытавшихся уничтожить друг друга, или

как орудие защиты от врагов, то есть от других народов, организованных

в государства. Оба эти способа легитимации были ориентированы, в ко-

нечном счете, на выживание людей. В наши дни они становятся неэффек-

тивными. Экспроприация средств насилия у предположительно склонно-

го к самоуничтожению населения приобретает форму административных

и силовых действий, направленных лишь на сохранение сегментации раз-

личных производственных сфер. Второй способ легитимации также стано-

вится малоэффективным, поскольку ядерная война между государствами

становится все менее и менее вероятной. Развитие ядерных технологий и

их концентрация в руках Империи ограничили суверенитет большинства

стран мира таким образом, что они лишились возможности самостоятель-

но решать вопросы войны и мира, являвшейся главным элементом тради-

ционной концепции суверенитета. Более того, устрашающая сила ядерной

бомбы, находящейся в руках Империи, свела военное противоборство к

уровню ограниченного конфликта, гражданской войны и т. д. Она переда-

ла любой военный конфликт в исключительную компетенцию админист-

ративной и полицейской власти. Ни в одном другом измерении переход от

современности к постсовременности и от суверенитета государства эпохи

современности к Империи не представляется столь очевидным, как с точ-

ки зрения роли ядерного оружия. Империя, в конечном счете, определя-

ется здесь как «а-локальность» жизни или, иными словами, как носитель

абсолютной разрушительной силы. Империя, таким образом, является вы-

сшей формой биовласти в том смысле, что она представляет собой абсо-

лютную противоположность силы жизни.

Деньги являются вторым глобальном средством абсолютного контро-

ля. Создание мирового рынка заключалось, прежде всего, в уничтожении

национальных рынков посредством финансовых инструментов, в отказе

от национальных и/или региональных систем валютного регулирования

и подчинении этих рынков интересам финансовой власти. По мере того,

как национальные финансовые системы утрачивают последние черты са-

мостоятельности, сквозь них постепенно проступают контуры новой уни-

латеральной финансовой ретерриториализации, сосредоточенной вокруг

политических и финансовых центров Империи, глобальных мегаполисов.

Этот процесс не является созданием единого кредитно-денежного режима

на базе отдельных новых центров производства, новых сфер обращения

и создания стоимости, а напротив, в его основании лежат исключительно

политические потребности Империи. Деньги выполняют в Империи фун-

кцию универсального арбитра, но, как и в случае с имперской ядерной мо-

щью, этот арбитр не имеет ни определенного местоположения, ни транс-

322 ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

цендентного статуса. В такой же степени, как угроза применения ядерно-

го оружия служит оправданием тому, что власть приобретает всеобщую

форму полицейской власти, деньги постоянно действуют в качестве вер-

ховного судьи в отношении производственных функций, а также вопро-

сов меры стоимости и распределения богатств, лежащих в основе мирово-

го рынка. Финансовые инструменты являются основным средством конт-

роля на мировом рынке

Эфир является третьим и последним из важнейших средств имперско-

го контроля. Управление коммуникацией, структурирование системы об-

разования и регулирование сферы культуры предстают сегодня, более

чем когда бы то ни было ранее, независимыми друг от друга областями

деятельности. Однако всех их поглощает эфир. Нынешние системы ком-

муникации не подчиняются суверенитету, напротив, суверенитет, как ка-

жется, подчинен им — суверенитет выражается посредством систем ком-

муникации. В этой области парадоксы, порождающие разложение террито-

риального и/или национального суверенитета, проявляются с наибольшей

четкостью. Возможности детерриториализации, которыми обладает ком-

муникация, уникальны: коммуникация не просто ограничивает и ослаб-

ляет суверенитет эпохи современности с его привязкой к определенной

территории; она подрывает саму возможность связи порядка и простран-

ства. Она навязывает постоянное и неограниченное обращение знаков.

Детерриториализация является основной действующей силой, а обраще-

ние знаков — формой проявления социальной коммуникации. В этом от-

ношении и в этом эфире языки становятся функциями обращения и слу-

жат для разрушения любых форм суверенитета. Образование и культура

также вынуждены подчиниться законам попавшего в замкнутый круг об-

щества спектакля. Здесь мы достигаем высшей точки процесса разруше-

ния связи между порядком и пространством. И здесь мы способны вос-

принимать эту связь только как существующую в ином пространстве, ко-

торое в принципе не может выражено функциями суверенитета.

Пространство коммуникации полностью детерриториализовано. Оно

совершенно отлично от тех остаточных пространств, что мы рассматри-

вали в связи с монополией на физическое насилие и определением денег

как верховного судьи в вопросах меры. В данном случае речь идет не об

остатке, а о метаморфозе — метаморфозе всех элементов политической

экономии и теории государства. Коммуникация является формой капи-

талистического производства, где капитал добивается полного подчине-

ния общества своему режиму в глобальном масштабе, уничтожая все аль-

тернативные пути развития. Даже если альтернатива когда-нибудь и будет

предложена, она должна будет родиться в рамках общества реального под-

чинения и обнаружить все его основные противоречия.

Три вышеописанные способа контроля вновь заставляют нас вспом-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ 3*3

нить о трех ярусах имперской пирамиды власти. Ядерная бомба соответс-

твует монархической власти, деньги — аристократической, а эфир — де-

мократической. Может сложиться впечатление, что каждым из этих меха-

низмов управляют США. Может показаться, что Америка подобна новому

Риму, или нескольким новым Римам: Вашингтон контролирует ядерное

оружие, Нью-Йорк — деньги, а Лос-Анджелес — эфир. Однако любая по-

добная концепция, связывающая пространство Империи с определенной

территорией, неизбежно наталкивается на гибкость, мобильность и де-

территориализацию — свойства, лежащие в основе имперского аппарата.

Возможно, монополия на применение насилия и управление денежными

потоками и могут отчасти быть представлены в территориальном измере-

нии, но применительно к коммуникации это невозможно. А ведь именно

коммуникация является центральным элементом, обеспечивающим про-

изводственные отношения, направляющим капиталистическое развитие, а

также изменяющим производительные силы. Подобная динамика порож-

дает в высшей степени незавершенную ситуацию: централизованный ло-

кус власти вступает в противоборство с властью субъектов производства,

властью всех тех, кто участвует в интерактивном производстве коммуни-

кации. Здесь, в этой постоянно меняющейся сфере имперского господства

над новыми формами производства, коммуникации чаще всего, подобно

капиллярным сосудам, распылены по всему социальному пространству.

БОЛЬШОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА БОЛЬШЕ НЕТ!

«Большого правительства больше нет», — раздается боевой клич консер-

ваторов и неолибералов на всем пространстве Империи. Контролируемый

республиканцами Конгресс США под руководством Ньюта Гингрича все-

ми силами пытался опровергнуть идею большого правительства, назы-

вая ее «тоталитарной» и «фашистской» (эта сессия Конгресса, претен-

довавшая на то, чтобы носить имперский характер, на деле напоминала

балаган). Складывалось впечатление, что вернулись назад времена рез-

ких обличительных речей Генри Форда, направленных против президента

Франклина Д. Рузвельта! Или, скорее, далеко не столь славное время пер-

вого правительства Маргарет Тэтчер, когда она неистово и с чисто анг-

лийским чувством юмора пыталась распродать общественную собствен-

ность, являвшуюся достоянием всей нации, — от телекоммуникационных

компаний до системы водоснабжения, от железных дорог и нефтяных ком-

паний до университетов и больниц. Однако в США представители наибо-

лее алчного консервативного крыла зашли слишком далеко, и это, в кон-

це концов, стало ясно всем. Основным моментом, и одновременно жесто-

кой иронией, являлось то обстоятельство, что они предприняли атаку на

большое правительство как раз тогда, когда для развития постсовремен-

324 ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

, | ной информационной революции такая структура управления была боль-

\\ ше всего необходима, чтобы создавать информационные супермагистрали,

контролировать равновесие на биржах на фоне массированных спекуляций,

поддерживать валютные курсы, осуществлять вложения государственных

средств в военно-промышленный комплекс с целью способствовать изме-

нению способа производства, реформировать систему образования и при-

способить ее к новым производственным отношениям и т. д. Именно в это

время, после распада Советского Союза, имперские задачи, стоявшие перед

американским правительством, имели первостепенную важность, и боль-

., , шое правительство было нужнее всего.

)| |' Когда сторонники глобализации капитала выступают против болъ-

\\ ! шого правительства, они проявляют не только лицемерие, но и неблаго-

дарность. Что стало бы с капиталом, если бы он не использовал большое

'•! '• правительство и не вынуждал бы его веками работать исключительно в

своих интересах? Где бы оказался сегодня имперский капитал, если бы пра-

вительство не было бы сильным настолько, чтобы располагать правом

жизни и смерти в отношении всего населения Земли? Что стало бы с ка-

питалом, если бы не большое правительство, способное печатать деньги,

тем самым производя и воспроизводя мировой порядок, гарантирующий

капиталу власть и богатство? Или мог бы капитал обойтись без комму-

i ' . никационных сетей, при помощи которых отчуждается результат коо-

'' ' перации трудящихся масс? Каждое утро, просыпаясь, капиталисты и их

сторонники по всему миру вместо того, чтобы читать очередные выпа-

ды против большого правительства на страницах Уолл Стрит Джорнэл,

должны опускаться на колени и благословлять его!

В наши дни, когда наиболее радикальные консервативно настроенные

противники большого правительства упали духом под тяжестью проти-

воречивости своей позиции, пришел наш черед подобрать лозунги, брошен-

! ные ими наземь. Настала наша очередь заявить: «Большого правительства

I больше нет

.» Почему этот лозунг должен быть исключительной собствен-

'• \\

ностью консерваторов? Безусловно, закалившись в классовой борьбе, мы хо-

j . рошо знаем, что большое правительство может являться инструментом

•у перераспределения социальных благ, и что под напором выступлений рабо-

чего класса оно принимало участие в борьбе за равенство и демократию.

Но эти времена прошли. В условиях имперской постсовременности боль-

1 -"''-' шое правительство стало просто деспотическим средством господства и

тоталитарного производства субъективности. Оно дирижирует огром-

ным оркестром субъектов, сведенных до положения товара. И это, следова-

тельно, определяет пределы его желания: таковы на деле разграничитель-

ные линии, в соответствии с которыми в этой биополитической Империи

устанавливается новое разделение труда в мировом масштабе, в интере-

сах воспроизводства способности власти эксплуатировать и подчинять

!• s

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ 325

население. Мы же, напротив, боремся, поскольку желание не имеет предела,

и (поскольку желание жить и желание производить суть одно и тоже) по-

тому, что жизнь может постоянно, свободно и в одинаковой степени при-

надлежать всем и воспроизводиться.

Можно возразить, что эта производственная биополитическая вселен-

ная все же нуждается в определенном управлении, и что, реалистично мыс-

ля, надо стремиться не уничтожить большое правительство, а контро-

лировать его. Необходимо развеять подобные иллюзии, отравлявшие со-

циалистические и коммунистические традиции в течение столь долгого

времени! С точки зрения масс и их стремления к автономному самоуправ-

лению, необходимо положить конец бесконечному повторению того, о чем

150 лет назад с горечью писал Маркс, отмечая, что все революции толь-

ко укрепляли государство вместо того, чтобы его разрушить. Это стало

особенно заметно в наш век, когда великий компромисс (в его либеральной,

социалистической и фашистской формах) между большим государством,

крупным бизнесом и сильными профсоюзами заставил государство поро-

дить чудовищные явления: концентрационные лагеря, гулаги, гетто и т. п.

«Вы просто сборище анархистов», — воскликнул бы, увидев нас, Платон.

Но это не так. Мы были бы анархистами (подобно Фрасимаху и Калликлу,

бессмертным собеседникам Платона), если бы не рассуждали с позиций ма-

териальности, заключенной в сетях производственной кооперации, ины-

ми словами, с позиций человечности, создаваемой системой производства,

конституированной «общим именем» свободы. Мы не анархисты, а ком-

мунисты, видевшие, сколько репрессий и разрушений принесли человечес-

тву либеральные и социалистические большие правительства. Сейчас мы

видим, как Империя стремится создать это все вновь, как раз тогда, ког-

да сама природа производственной кооперации позволяет трудящимся са-

мим стать правительством.

ЧАСТЬ 4

ЗАКАТ И ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ

4.1 ВИРТУАЛЬНОСТИ

Людей больше не существует, хотя пока нет...

люди отсутствуют.

ЖильДелез

В ходе нашего рассмотрения мы, в основном, имели дело с Империей в тер-

минах критики того, что есть и что существует, то есть в онтологических

терминах. Однако порой с целью усилить доводы мы обращались к про-

блематике Империи и с позиций этико-политического дискурса, кальку-

лирующего механику страстей и интересов, например, когда в начале свое-

го исследования мы признали, что Империя менее плоха или даже лучше,

нежели предшествующие парадигмы власти, если смотреть с точки зрения

масс. Возможно, английская политическая теория в период от Гоббса до

Юма являет собой классический образец такого рода этико-политическо-

го дискурса, который начинался с пессимистичного описания естествен-

ной природы человека и стремился, опираясь на трансцендентальное по-

нимание власти, обосновать легитимность государства. Левиафан (более

или менее либеральный) менее плох, чем война всех против всех, он луч-

ше, ибо устанавливает и сохраняет мир

. Однако этот стиль политическо-

го теоретизирования уже мало полезен. Он исходит из того, будто субъект

может быть понят как пребывающий в естественном состоянии и вне со-

общества, а затем производит с ним своего рода трансцендентальную со-

циализацию. В Империи нет какой-либо внешней субъектности, в ней все

локальности подчинены общей «а-локальности». Вымышленная идея по-

литики как трансцендентального явления больше не действует и не обла-

дает никакой доказательной силой, поскольку все мы погружены полно-

стью в сферы социального и политического. И в тот момент, когда к нам

приходит осознание этого непреложного веления постсовременности, по-

литическая философия вынуждает нас ступить на территорию онтологии.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ МЕРЫ (НЕ-ИЗМЕРИМОЕ)

Когда мы говорим, что политическая теория должна иметь дело с онтоло-

гией, мы имеем в виду, прежде всего, что политика не может быть созда-

на извне. Политика дана непосредственно, она — поле чистой имманен-

ции. Империя формируется на этом поверхностном горизонте, куда погру-

жены наши тела и умы. Она абсолютно позитивна. Не'существует какой-то

330 ЗАКАТ И ПАДЕНИЕ ИМПЕРИИ

внешней логической машины, ее конституирующей. Наиболее естествен-

но в этом мире то, что он кажется политически единым, рынок — глобаль-

ным, и что власть организована через эту всеобщность. Имперская поли-

тика выражает бытие в его глобальном охвате — великое море, волнуемое

лишь ветрами и течениями. Нейтрализация трансцендентального вообра-

жения, таким образом, есть первый смысл, в котором политическое в им-

перских владениях означает онтологическое

Политическое также должно пониматься как онтологическое потому,

что все трансцендентные детерминации стоимости и меры, использовав-

шиеся для придания порядка отправлениям власти (то есть для определе-

ния ее цен, иерархий и подразделений), утратили свою внутреннюю взаи-

мосвязанность. Все — от священных мифов о власти, исследованием ко-

торых занимались такие представители исторической антропологии, как

Рудольф Отто и Жорж Дюмезиль, до правил новой политической науки,

описанных авторами Федералиста; от Прав Человека и до норм между-

народного публичного права — все это исчезает с переходом к Империи.

Империя диктует свои законы и сохраняет мир, следуя модели постсов-

ременного права и постсовременного закона, посредством изменчивых,

гибких, локализованных, привязанных к условиям места и времени про-

цедур

. Империя создает онтологическую ткань, в которой все властные

отношения — политические и экономические, равно как общественные

и личные — сплетены воедино. Через эту гибридную зону биополитичес-

кая структура бытия проявляется как сфера, где раскрывается внутренняя

структура имперского устройства, поскольку в глобальности биовласти

любая твердо установленная мера стоимости стремится к исчезновению,

а имперский горизонт власти в конце концов оказывается горизонтом вне

меры. Не только трансцендентное политическое, но и трансцендентное как

таковое перестало определять меру.

Большая западная метафизическая традиция всегда питала отвращение

к тому, к чему неприложима мера. От аристотелевской теории добродете-

ли как меры

до гегелевской теории меры как ключа к переходу от сущест-

вования к сущности

вопрос о мере был прямо связан с вопросом о транс-

цендентном порядки. Даже теория стоимости Маркса отдает свою дань

этой метафизической традиции: его теория стоимости на самом деле яв-

ляется теорией меры стоимости*. Однако только на онтологическом гори-

зонте Империи мир, наконец, оказывается за пределами меры, и на этом

горизонте мы можем ясно видеть ту глубокую ненависть, которую мета-

физика питает к не-измеримому. Она возникает из идеологической необ-

ходимости дать порядку трансцендентное онтологическое обоснование.

Точно так же как Бог необходим для классической трансценденции влас-

ти, так же и мера нужна для трансцендентного обоснования ценностей го-

сударства современности. Если нет никакой меры, говорят метафизики, то