Гуревич А.Я. Норвежское общество в раннее средневековье

Подождите немного. Документ загружается.

Работа над этой книгой была начата давно; статьи по вопросам, в ней обсуждаемым,

публиковались уже во второй половине 50-х и в. 60-е годы. Разумеется, ныне все заново

переработано. Автор, изучавший последнее время проблемы средневековой культуры, стремился

по возможности отразить в книге эти свои новые интересы. Не мне судить о том, в какой мере

удалось синтезировать различные подходы к познанию социальной структуры древней

Скандинавии. Однако хотелось подчеркнуть, что я вижу в своих работах, чему бы они ни были

посвящены, определенное внутреннее единство. Пытаясь приблизиться к пониманию природы и

своеобразия общества эпохи раннего средневековья, я полагаю, что эта цель может быть вернее

достигнута при многоаспектности исследования и при привлечении исторических источников

разного рода. Само по себе такое исследование еще не дает синтеза, но, надеюсь, могло бы быть

шагом к его достижению. Насколько я могу судить, в современной норвежской историографии

интерес к некоторым темам, обсуждаемым в данной работе, либо утрачен (это относится к

проблематике земельной собственности, отчасти – социальной стратификации), либо почти не

возникал (имею в виду попытку связать социально-экономическую жизнь с культурной в рамках

целостного рассмотрения). Я благодарен коллегам за советы и критику.

* * *

Периоды истории, содержанием которых является возникновение классовой структуры общества,

в частности переход от родового строя к феодализму, вызывают живейший научный интерес. Путь

к решению этой проблемы пролегает через исследование истории отдельных народов на

соответствующей стадии развития. Более широкие обобщения чего-либо стоят лишь в тех случаях,

когда они опираются на конкретно-исторические штудии.

Обращение автора к истории Норвегии в раннее средневековье вызвано прежде всего стремлением

внести посильный вклад в разработку этой проблемы. Норвегия находилась в тот период в особых

условиях, если сравнивать ее со многими странами, переживавшими тогда генезис феодализма.

Скандинавы вступили на историческую сцену позднее большинства европейских пародов,

социальное развитие их пошло медленнее и в высшей степени своеобразно. В Норвегии

архаические отношения изживались очень долго, что позволяет ближе познакомиться с

начальными этапами процесса классообразования, нежели в других регионах Европы, особенно

там, где происходил интенсивный "романо-германский синтез".

Строго говоря, эта архаика так и не была полностью преодолена. Средневековая Норвегия – страна

с лично свободным крестьянством и с относительно слаборазвитыми феодальными институтами.

Каковы же условия, предопределившие эту специфику и незрелость классовой структуры? Отсюда

тема книги – дофеодальное общество в Норвегии (1).

Эта монография непосредственно примыкает к книге "Свободное крестьянство феодальной

Норвегии" (М., "Наука", 1967) (2). Собственно, она должна была бы предшествовать этой книге,

посвященной анализу процесса формирования феодального строя и отношений между

держателями и крупными землевладельцами, между крестьянством и государственной властью (3).

Главной целью книги "Свободное крестьянство феодальной Норвегии" было обоснование

правомерности определения социального строя этой страны в XII-XIII вв. как феодального и,

далее, раскрытие места свободного крестьянства в рамках таким образом охарактеризованной

социальной структуры. Автор и ныне придерживается по основным вопросам взглядов,

изложенных в упомянутой книге. "Однако дальнейшее исследование поднятых в ней проблем

склоняет меня к более осторожной формулировке некоторых тезисов. Подчеркивая отсутствие в

средневековой Норвегии ряда признаков "классического" феодализма, я делал упор на

специфичности норвежского социального строя, но возражал против акцентировки его

недоразвитости. Возможно, более точным было бы объединить оба эти явления и видеть в

"незавершенности", слабом развитии феодализма источник своеобразия социальной структуры

средневековой Норвегии (4). Именно потому, что значительная часть норвежских бондов сумела

сохранить существенные элементы своей личной свободы и экономической самостоятельности и

господствующему классу Норвегии не удалось подчинить крестьян частновотчинной власти в

такой степени (и в таких формах), как это произошло в ведущих странах феодального Запада (а

несколько позднее и в Дании), феодальные отношения получили здесь сильную государственно-

политическую окраску: как и везде в средневековой Европе, в Норвегии крестьянство

превратилось в объект эксплуатации, но главным субъектом последней в первую очередь была

королевская власть (5).

Присматриваясь к формам эксплуатации населения, применявшимся государством и служилыми

людьми, мы опять-таки встречаемся с трансформированными и приспособленными к новым

условиям архаическими институтами: поборы и ренты (вейцла), взимаемые с бондов королевскими

агентами, или лендрманами ("ленниками"), несут на себе явственный отпечаток происхождения из

кормлений, пиров и подарков, которые были характерны для отношений между правителем и

соплеменниками в варварском обществе; первый постоянный налог, известный на всем

скандинавском Севере, – лейданг (оставляя в стороне церковную десятину) не что иное, как

коммутированная служба в народном ополчении. Не менее симптоматично и то, что светская часть

господствующего класса – рыцарство организовано в королевскую дружину и отношения между

его членами и государем в известной мере моделируются по образцу отношений вождя с верными

людьми. Реальное содержание всех этих институтов уже совершенно иное, нежели в дофеодальной

Скандинавии, но следы их генезиса удивительно живучи.

Норвежский феодализм как бы не сумел порвать пуповину, соединявшую его с варварским

общественным строем, в лоне которого он сформировался. Не по этой ли причине многие

историки до сих пор отказываются считать социальную структуру Норвегии XIII в. феодальной:

слишком сильны "родимые пятна" предшествовавшей стадии развития.

Однако в основе этой общественной структуры лежала социальная, правовая и экономическая

противоположность между привилегированным, правящим военно-служилым "сословием" и

духовенством, с одной стороны, и оттесненным от военного дела и управления трудовым

крестьянством, за счет которого жило все общество, – с другой. Присущее феодализму "разделение

труда" можно проследить в Норвегии XIII в. с достаточной ясностью.

Норвежский лейлендинг-арендатор не был поглощен вотчинной структурой в такой мере, как это

произошло в большинстве феодальных стран Европы,– он вел самостоятельное хозяйство,

ограничиваясь уплатой ренты продуктами. Крестьянское землевладение и в этот период сохраняло

живые связи с отношениями собственности дофеодальной эпохи. Среди лейлендингов имелась

значительная прослойка крестьян, которые наряду с участком, снимаемым у крупного владельца,

обладали и собственной усадьбой или частью ее, либо были наследниками подобных

собственников. Может быть, нигде так ясно, как в Норвегии, не видна мелкокрестьянская основа

феодального строя (6).

Но правильно понять эту основу феодального строя можно только в том случае, если отчетливо

представить себе ранние стадии истории крестьянства, – в особенности важно это для страны, где

дофеодальное прошлое наложило столь мощный отпечаток на феодальную действительность.

Тематически моя работа примыкает к исследованиям тех историков, которые изучают генезис

феодализма. А. И. Неусыхин поставил проблемы ранних форм земельной собственности, большой

семьи, реального содержания свободы в дофеодальный и раннефеодальный периоды и ее

изменений в связи с эволюцией земельной собственности. Исследования А. И. Неусыхина (7)

убедительно продемонстрировали, что изучению процесса становления феодализма с

необходимостью должно предшествовать всестороннее выяснение его предпосылок (8-9).

При разработке истории Норвегии, страны с замедленным темпом социального развития, перед

исследователем встает вопрос о возможностях феодализации общества, выходящего из стадии

родоплеменного строя при отсутствии интенсивных внешних влияний, вне синтеза с элементами

рабовладельческого строя, – преимущественно за счет "внутренних ресурсов" варварского

общества.

Рассмотрение этих "внутренних ресурсов" норвежского общества периода раннего средневековья в

исследовательском плане предполагает разработку ряда важных вопросов. Это прежде всего

структура землевладения на начальных ступенях его развития и роль большой семьи как

социальной и хозяйственной единицы варварского общества. На норвежском материале большая

семья (или домовая община) может быть изучена, пожалуй, более детально, чем где бы то пи было.

Живучесть в средневековой Норвегии института одаля – специфической для Скандинавии формы

земельной собственности большой семьи дает возможность увидеть новые аспекты дофеодального

строя землевладения в целом, Здесь удается ближе рассмотреть проблему характерного для

архаических социальных структур отношения человека и человеческой группы к земле, далекого

от чисто потребительского и инструментального ее присвоения и использования.

Немалый интерес представляет вопрос об общине в стране, где в средние века отсутствовали

деревенские поселения и преобладала хуторская система и где соотношение земледелия и

животноводства разительно отличается от соотношения этих форм сельского хозяйства во многих

других странах.

Выяснение дофеодальной структуры земельной собственности и ее эволюции обнаруживает

социально-экономическую основу норвежского общества в раннее средневековье и позволяет

понять те сдвиги, которые происходили в нем в этот период.

Среди проблем социального строя особый интерес представляет проблема состава той широкой,

основной части общества, которую медиевисты характеризуют терминами "общинники", "рядовые

свободные", "свободные крестьяне" (в Скандинавских странах это "бонды" – понятие в высшей

степени неопределенное и емкое).

Процессу классообразования предшествовала сложная и многообразная трансформация

варварского общества и в первую очередь этой массы населения.

Однако я хотел бы подчеркнуть, что работа, задуманная с целью выяснения предпосылок

феодального развития, постепенно переросла в исследование социальной структуры, которая вряд

ли может быть вполне корректно определена как "дофеодальная". Центр тяжести переместился на

выявление специфики этой структуры безотносительно к тому, что из нее впоследствии вырастет,

– сходные структуры, по-видимому, могут быть встречены в разные эпохи и в разных частях мира,

и поэтому существенно установить их признаки и системы связи между этими признаками,

присущие обществам, которые не принадлежали, строго говоря, ни к общинно-родовому, ни к

раннеклассовому строю.

Для решения указанных задач необходимо разработать такую методику анализа источников,

которая позволила бы максимально приблизиться к пониманию норвежской социальной

действительности в эпоху раннего средневековья. На современном этапе развития наук наиболее

плодотворными обещают быть исследования, использующие приемы ряда наук. В работе,

посвященной Норвегии, это диктуется еще и тем соображением, что в связи с запоздалым (по

сравнению с другими странами) появлением письменности у скандинавских народов изучение их

раннего развития на материале одних лишь письменных памятников или какой-либо одной

категории последних вообще затруднено. Неправильно было бы и ограничиваться исследованием

только правовых источников, ибо существование многочисленных литературных памятников

(саги, скальдическая поэзия, песни "Старшей Эдды") открывает перспективу рассмотрения таких

сторон общественной жизни, которые не поддаются изучению на материале судебников и законов.

Я имею в виду осознание общественного бытия средневековыми скандинавами, их социальную

рефлексию, тот "образ мира", который вырабатывался у них в процессе общественных отношений

и составлял неотъемлемую сторону последних. Находящиеся в руках историка тексты

подсказывают путь подобного изыскания. Исследователь древнескандинавского материала, как

мне кажется, располагает в этом отношении уникальными возможностями, упустить которые было

бы большой ошибкой.

Итак, источники многообразны и богаты содержанием, но в силу своей специфики трудны для

изучения и весьма неполны.

Первая и основная трудность, с которой мы сталкиваемся, заключается в том, что большая часть

письменных источников относится к XII и XIII вв. Иными словами, они возникают в то время,

когда дофеодальный период в Норвегии уже завершался. Письменность (оставляя в стороне

руническое письмо) появилась на скандинавском Севере лишь в конце XI в., а дошедшие

памятники письменности восходят самое раннее к XII в. Вследствие этого возникает вопрос, в

какой мере эти памятники могут быть использованы для изучения более ранней истории?

Другая значительная трудность состоит в том, что многие из источников по истории Норвегии

указанного периода не норвежского происхождения: саги о норвежских конунгах (или

"королевские саги"), "Старшая Эдда", поэзия скальдов – произведения по преимуществу

исландской литературы, и лишь небольшая их часть возникла в Норвегии. Но в таком случае

необходимо ответить на вопрос: отражается ли в этих памятниках – и как именно – история

Норвегии?

Следующая трудность – это полное отсутствие для периода с IX по XII в. актовых материалов. Как

известно, грамоты, формулы, полиптики считаются наиболее достоверными и конкретными

источниками при изучении социально-экономических отношений раннего средневековья. Их

отсутствие в норвежских архивах объясняется скорее не плохой сохранностью, а своеобразием

развития норвежского общества в тот период: надобности в составлении подобных актов, по-

видимому, не возникало. Напомню, что римского влияния норвежское общество не испытало;

церковь полностью утвердить свои порядки в то время еще не успела. Актовый материал

появляется в Норвегии не ранее XIII-XIV вв. Отсутствие таких источников в изучаемый период –

факт, значение которого необходимо осмыслить, но в то же время и серьезное препятствие для

познания исторической действительности.

С другой стороны, вследствие позднего появления письменных источников выдвигается задача

привлечения других памятников: археологических, материалов топонимики, а также иностранных

источников, в которых имеются данные по истории Норвегии (10).

Остановимся на характеристике основных видов исторических источников (11).

Памятники права. Среди памятников права на первом месте по их значению как источников по

социальной истории Норвегии раннего средневековья стоят судебники, или областные законы.

Судебники применялись на народных собраниях – тингах в отдельных областях страны (12).

Известны четыре судебника: "Законы Фростатинга", запись права, которое применялось на тинге в

Фросте – месте собраний представителей населения Трандхейма, или Трёндалага, северо-западной

области страны; "Законы Гулатинга" – тинга Юго-Западной Норвегии (Вестланда); "Законы

Боргартинга" для Вика (Южная Норвегия, с местоположением тинга в Сарпсборге, или Борге) и

"Законы Эйдсиватинга" для Уппланда (Восточная Норвегия, тинг в Эйдсведлире). От последних

двух сборников остались небольшие фрагменты, регулирующие церковное право. Первые два

судебника сохранились в более или менее полном виде.

И по форме и по содержанию областные законы напоминают варварские Правды. Подобно им,

норвежские судебники в основном отражают народное обычное право, характеризуются большой

казуистичностью и пестротой постановлений. Однако в нескольких существенных пунктах они

отличаются от leges barbarorum. Во-первых, норвежские судебники написаны на родном для

норвежцев древненорвежском языке, а не по-латыни, как большинство германских Правд, что

открывает перед их исследователем возможность ближе познакомиться с социальными

отношениями и соответствующей им правовой терминологией. Латинский язык, употребляемый в

Правдах континентальных народов, не мог адекватно передать понятий и институтов

разлагавшегося варварского общества. Древненорвежский язык записей обычного права (как и

древнеисландский язык других источников, отражавших историю Норвегии) позволяет глубже

проникнуть в мышление средневековых скандинавов, развивавшееся вместе с их языком (13).

Поэтому анализ терминологии норвежских областных законов займет в исследовании большое

место. Этот анализ открывает, по-моему, немалые возможности для постижения более архаических

пластов социально-правовой системы, нежели те, которые непосредственно запечатлены в

судебниках.

Во-вторых, поскольку в Норвегии в тот период не происходило ни завоеваний, ни переселений и

состав ее жителей был этнически однородным (в отличие от германских королевств на территории

завоеванной варварами Римской империи), обычное право имело силу применительно ко всему

народу, а не к одной его части. Следовательно, норвежские судебники являются источниками по

истории норвежского народа (по отдельным областям), тогда как варварские Правды,

преимущественно регулировавшие отношения лишь в среде части населения соответствующего

государства (например, племени-завоевателя), односторонне отражают его социальное развитие

(14).

В-третьих, познавательная ценность норвежских областных законов еще более возрастает

вследствие необычайной их подробности и полноты охвата различных сторон общественной

жизни. "Законы Гулатинга" и "Законы Фростатинга" состоят из ряда глав, посвященных

всестороннему рассмотрению таких вопросов, как порядок наследования, порядок уплаты –

получения вергельда, преступления против собственности, владение, раздел, отчуждение и выкуп

одаля, сдача земли в аренду, организация военного ополчения и охраны побережья, посещение и

созыв тингов и т. д.; особые разделы отведены церковному праву и закону о престолонаследии,

включенному в судебники в 1164 г. (15).

Таким образом, познавательное значение норвежских судебников чрезвычайно велико.

Но для правильного использования их материала необходимо выяснить историю их

возникновения. Здесь приходится разграничивать два вопроса: о времени, когда сложились и

действовали отражаемые в них правовые нормы и обычаи, и о времени записи судебников и

возникновения той редакции, в которой они сохранились.

"Законы Гулатинга" дошли до нас в редакции, относящейся ко времени правления короля Магнуса

Эрлингссона (1163-1184 гг.) (16). Тем не менее в них можно выделить (хотя и не во всех частях с

одинаковой уверенностью) два текста: "текст Магнуса" и "текст Олава": Olavs-tekst принадлежит к

более ранней редакции, часть его постановлений была дополнена или отменена при составлении

Magnus-tekst, но и в новой редакции были сохранены эти старые, уже утратившие силу

постановления. Первая запись обычаев, положенная в основу "Законов Гулатинга", была

произведена в конце XI или в начале XII в. (17). Исследователями обнаружен ряд указаний на

составление судебника при короле Олаве Спокойном (1066-1093 гг.). Некоторые добавления были

сделаны при короле Сигурде Крестоносце, около 1120 г. (установление десятины в пользу церкви),

и в более позднее время (18)? Однако ссылки на конунга Олава в Olavs-tekst подразумевали не

Олава Спокойного, а Олава Харальдссона (Святого, 1015-1028 гг., умер в 1030 г.). Это

приписывание ранней редакции судебника Олаву Святому (19) не следует понимать буквально. Ко

времени его правления, по-видимому, восходит церковное право (20) (в XII в. видоизмененное и

дополненное). Существовавшее в XIII в. мнение, что автором всего судебника был Олав Святой –

наиболее популярный и-канонизированный церковью король (покровитель норвежских государей,

perpctuus rex Norvegiae), означало лишь то, что постановления судебника уже в то время считались

чрезвычайно древними и потому авторитетными (21).

Кроме того, приурочивание той или иной редакции законов к правлению определенного государя

нельзя понимать в прямом смысле и по другой причине. Короли не являлись их авторами. Как уже

было отмечено, судебники состоят из ряда обширных разделов, или глав. По большей части эти

главы представляют собой записи (вероятно, произведенные в разное время) докладов знатоков

права – лагманов, хранивших народные обычаи в памяти и "говоривших закон" на тингах, когда в

том возникала нужда (22). Записи, по-видимому, были произведены по инициативе королевской

власти, но по своему содержанию отражают преимущественно именно старинную народную

обычно-правовую традицию, в ряде случаев восходящую к догосударственному периоду истории

Норвегии (23). При последующем редактировании отпечаток, наложенный политикой короля, стал

более явственным и заметным, к судебникам были присоединены целые новые разделы,

защищающие интересы государства и церкви.

История возникновения трандхеймских "Законов Фростатинга" еще более сложна (24). Этот

судебник также состоит из ряда разделов, большинство которых, очевидно, представляют собой

самостоятельные записи докладов лагманов на тингах о правовых обычаях, существовавших ранее

в устной традиции; воедино эти разделы были сведены в более позднее время. К ним были

прибавлены разделы о церковном праве и некоторые другие части. Введение к "Законам

Фростатинга" более позднего происхождения, чем сам судебник, оно составлено около 1260 г.

Текст судебника хранит следы нескольких редакций. По мнению К. Маурера, "Законы

Фростатинга", подобно "Законам Гулатинга", в своем первоначальном виде и были компиляцией

записей сохраненных лагманами правовых обычаев, возникшей в первой половине или середине

XII в. (25). Уже в то время эти записи были известны под названием "Законов Олава Святого". При

короле Магнусе Эрлингссоне, в период между 1164 и 1174 гг., сборник подвергся переработке, в

результате которой в него были включены закон о престолонаследии и церковное право

архиепископа Эйстейна, известное под названием "Золотое перо" (Gullfjöðr). Однако во время

последовавших затем гражданских войн противник Магнуса Сверрир, пользовавшийся

поддержкой верхушки населения Трандхейма, отверг как закон о престолонаследии, так и

церковное право Эйстейна; вследствие этого при Сверрире и его преемниках "Законы

Фростатинга" существовали в двух разных редакциях: принятой королевской властью (и известной

под названием Grágás) (26) и той, которой придерживался католический клир, пока в 1244 г. (27)

король Хакон Хаконарсон (внук Сверрира) не пришел к соглашению с архиепископом Сигурдом

относительно единого официального текста судебника. В основу легла редакция Магнуса

Эрлингссона (с некоторыми структурными изменениями). Наконец, в 1260 г. состоялась

последняя, третья по счету, официальная обработка "Законов Фростатинга"; при этом была заново

составлена VI глава (о вергельдах) (28) и написано новое введение. В этой редакции судебник и

известен современным исследователям; от редакции же 1244 г. сохранились лишь небольшие

фрагменты.

Однако, несмотря па несколько пересмотров, которые претерпел судебник в XII и XIII вв.,

основные его постановления переходили в более поздние редакции из предыдущих, по-видимому,

без существенных изменений (29). Даже тогда, когда в пего вносились новые постановления,

находившиеся в противоречии со старыми и отменявшие их, эти ранние постановления не

исключались из текста (30). Объясняется это отчасти неизжитостью старых порядков в тот период,

когда королевская власть предпринимала попытки внести правовые новшества, отчасти же –

традиционализмом средневекового права, которое воспринималось как "исконное", освященное

седой стариной и именно в ней черпало свою добротность.

Относительно судебников восточной и южной частей Норвегии имеются очень скудные сведения

вследствие того, что они утрачены целиком, за исключением церковного права Боргартинга и

Эйдсиватинга. Время их записи неизвестно, предполагают, что они относятся к концу XI – началу

XII в. В них перемежаются постановления сравнительно позднего времени с фиксацией

архаических порядков. Церковное право здесь переплетено с народными обычаями (31).

Областные законы применялись вплоть до 70-х годов ХШ в., когда были заменены первым

общенорвежским законом короля Магнуса Хаконарсона. В этот "Ландслов"– наиболее ранний

общегосударственный свод права во всей Европе – были включены многие положения судебников,

прежде всего из "Законов Гулатинга".

Как можно видеть из изложенного, в областных судебниках наряду с позднейшими наслоениями и

нововведениями обнаруживаются более ранние пласты, восходящие зачастую к периоду, очень

отдаленному от времени их редактирования по приказу короля. Изучение судебников не оставляет

сомнения в том, что в них отражаются (и несравненно более подробно и широко, чем в варварских

Правдах) старинные народные обычаи. При осторожном изучении этих памятников и выделении в

них разных редакций, а также путем сопоставления судебников можно не только обнаружить

следы чрезвычайно архаичных отношений, но в какой-то мере и наметить этапы эволюции

общества. Областные судебники – важнейшие источники по социально-экономической истории

Норвегии в раннее средневековье (32).

Однако здесь возникает вопрос о соотношении норм права и действительности, за ними

скрывающейся, – вопрос исключительно сложный и, я бы сказал, каверзный. Судебники и

сборники законов говорят в первую очередь не о том, что существовало в жизни, а о том, что

должно быть. "Зазор" между первым и вторым может быть весьма велик. Сошлюсь на наблюдения

А. Хойслера, который предпринял анализ порядка уплаты и получения вергельдов в Исландии

"эпохи саг", сопоставляя нормы юридических памятников с сообщениями нарративных

источников. Хойслер обнаружил кричащие противоречия между древнеисландским судебником

"Грагас" и сагами. Размеры возмещений, установленных судебником, как правило, не соблюдались

семьями, которые искали примирения, ибо за убитых сородичей стремились получить

максимально возможные виры. Судебник запрещает родовую месть, тогда как саги

свидетельствуют о широком процветании кровной вражды, не только не изживавшейся с течением

времени, но, наоборот, получившей в XII и XIII вв. новые стимулы в связи с ростом могущества

знатных родов. На основе материала родовых саг Хойслер подсчитал число случаев, когда было

достигнуто примирение враждовавших семей, случаев обращения в суд, но без доведения процесса

до законного приговора, и случаев, когда спор решался насильственным путем. Оказывается,

судебное решение было достигнуто в 50 случаях, тогда как в 9 случаях процесс был прерван его

участниками, а в 60 случаях привел к примирению сторон; зато в 297 случаях спор решился силою

оружия без обращения на тинг. Таким образом, противозаконное поведение спорящих и кровная

месть являлись наиболее распространенной нормой поведения героев саг, отвечавшей, без

сомнения, их идеалам и этическим требованиям, тогда как соблюдение предписаний права было

исключением (33).

К выкладкам и выводам Хойслера нужно относиться с оговорками. Саги об исландцах,

естественно, рассказывали прежде всего о распрях, драматических коллизиях. Видеть в них прямое

отражение действительности X-XI вв. было бы ошибкою. Сравнение "королевских саг",

повествующих о Норвегии, с предписаниями норвежских судебников также обнаруживает

глубокие различия между правом и жизнью. Эти различия необходимо постоянно иметь в виду.

Но, разумеется, нельзя их и абсолютизировать, ибо правовые записи все же – в нормативной,

идеализованиой форме – выражали реальные отношения. Кроме того, следует учитывать особый

характер древнескандинавского права как продукта закойоговорения лагманов: систематическое

оглашение положений судебников на тинге, в присутствии народа, должно было приводить

правовые нормы в известное соответствие с действительностью (34). Даже в тех случаях, когда

лагман добросовестно старался воспроизвести правовую традицию, он, помимо своего сознания,

мог внести в нее кое-какие новшества: в устном воспроизведении текст менялся непроизвольно.

"Королевские саги". Саги о норвежских конунгах, или, "королевские саги" (konunga sögur), – одна

из разновидностей исландских (и норвежских) саг, наряду с родовыми сагами (или "сагами об

исландцах", islendinga sögur), "сагами о епископах" (byskupa sögur), сагами о событиях в Исландии

в XII-XIII вв. и "романтическими сагами" (35). Под названием "королевские саги" объединяется

большая группа повествовательных источников, излагающих истории норвежских королей. Они

были написаны в основном в течение столетия, характеризующегося расцветом исландской

прозаической литературы (середина XII – середина XIII в.), и могут быть в свою очередь

подразделены, по современной классификации, на две подгруппы: "саги о прошлом" (fortidssagaer),

содержащие жизнеописания королей, живших в IX-XII вв. (до 1177 г.), и "саги о современности"

(samtidssagaer) –о королях конца XII и XIII в.

Познавательная ценность саг обеих подгрупп, разумеется, неодинакова. "Саги о современности",

при известной тенденциозности и некоторых других особенностях, в основном все же

относительно достоверные исторические источники, тогда как "саги о прошлом" – это прежде

всего произведения искусства, сочетающие – подчас с большим мастерством – элементы вымысла

с сообщениями о фактах действительности. В художественном отношении именно эти саги, и

среди них обширный свод "королевских саг", приписываемых исландскому политическому

деятелю и писателю Снорри Стурлусону, Heimskringla, представляют наибольший интерес. Но как

памятники истории они требуют чрезвычайно осторожного подхода и вызывают у современных

исследователей сильнейший – и во многом оправданный – скептицизм.

Основоположниками древней скандинавской историографии были исландцы Сэмунд Сигфуссон

(1056-1133 гг.) и Ари Торгильссон (1067-1148 гг.). Предполагается, что Сэмундом была написана

на латинском языке первая краткая история норвежских королей, начиная с Харальда

Прекрасноволосого и кончая Магнусом Добрым (конец IX – середина XI вв.); эта книга не

сохранилась и известна лишь по упоминаниям позднейших историков. Упор в ней, по-видимому,

делался на хронологию. Сохранилась "Книга об исландцах" (Íslendingabók) Ари Торгильссона,

содержащая сведения по истории заселения Исландии, о ее древнейшем законодательстве и

судоустройстве, о введении на острове христианства и первых епископах. Книга Ари – важный

источник по истории Исландии до 1120 г., но кое-что сообщает и о норвежских конунгах. Ари

первым, по словам Снорри, писал на исландском языке; он считается "отцом исландской

историографии". Как рассказывает сам Ари в прологе к своему труду, первоначально им была

написана другая книга об исландцах, переработанная затем по совету местных епископов и

Сэмунда, причем в новую редакцию не были включены составленные им генеалогии и

жизнеописания норвежских королей (Áttartölu ok konunga aevi), но сделаны некоторые добавления

(36). Первоначальная, ныне утраченная, редакция, относящаяся примерно к 1125 г., была известна

последующим авторам "королевских саг", которые ее использовали (37). Возможно, Ари

принадлежали и некоторые другие сочинения по истории. Ему приписывается, в частности, "Книга

о заселении Исландии" (Landnámabók Íslands), и часть ее, по-видимому, он действительно написал.

Сэмунда и Ари исландцы называли fróðir menn. Этот термин означал не только "умный" или

"мудрый", но и "ученый", "знающий человек". С. Нордадь выделяет древнейший период в истории

исландской литературы саг (примерно до 1170 г.) как "период мудрых, ученых людей". В этот

период были заложены основы для появления впоследствии "королевских саг", выработана

хронологическая канва, некоторые принципы изложения материала. Но, в отличие от своих

последователей, первые исландские историки более критично относились к сведениям, которыми

они располагали; повествование их более сухое и сдержанное, они чужды художественному

вымыслу и стремлению к занимательности (38).

"Королевские саги" сохранились далеко не полностью, и в современной науке существует

множество гипотез относительно утраченных саг, использованных известными нам

средневековыми авторами, а также о соотношении и взаимозависимости сохранившихся

"королевских саг" (39). Так Morkinskinna и Heimskringla упоминают Эйрика Оддссона, автора

Hryggjarstykki, произведения, использованного в этих "королевских сагах", но неизвестного

помимо них. В этой саге, судя по имеющимся данным, повествовалось о норвежских королях

начиная с 1130 (или 1139) г. и вплоть до 1161 г.

В Норвегии в конце XII в. появляются некоторые произведения исторического содержания. Около

1180 г. была написана монахом из Нидархольма (в Трандхейме) Теодриком Historia de antiquitate

regum Norvagiensium – проникнутый церковной идеологией краткий обзор истории норвежских

королей от Харальда Прекрасноволосого и до Сигурда Крестоносца (40).

Наиболее ранняя из сохранившихся "королевских саг" на древнеисландском языке – "Сага о

Сверрире". Первая часть се (объем точно не установлен), излагающая события начиная с 1177 г.,

написана исландским аббатом Карлом Ионссоном в 1185-1188 гг., возможно, при участии

Сверрира. Закончена сага была в начале XIII в., после смерти этого короля (1202 г.). События

времени гражданских войн второй половины XII и начала XIII в. дали сильный толчок

историографии. В этот период и непосредственно после пего и были созданы основные

"королевские саги". Ни одна из саг о конунгах предшествующего периода не затрагивает времени

после 1177 г. – года первого выступления Сверрира на норвежской политической арене (и,

соответственно, года, с которого начинает свой рассказ сага об этом короле). Вместе с тем

упомянутые саги по большей части доводят повествование как раз до 1177 г. По-видимому, их

авторы, знакомые с "Сагой о Сверрире", видели свою задачу в том, чтобы нарисовать историю

норвежских правителей – предшественников Сверрира, и подобное понимание преследуемой ими

цели неизбежно должно было оказать влияние на развиваемую отдельными авторами "королевских

саг" концепцию истории Норвегии в IX-XII вв., придав ей известную тенденциозность (41). Во

всяком случае, это обстоятельство необходимо иметь в виду при использовании "королевских саг"

как источников по истории Норвегии IX-XII вв.

Первой сагой из группы "саг о прошлом" была так называемая "Древнейшая сага об Олаве Святом"

(Aeldste saga om Olaf den hellige), от которой сохранились фрагменты. Время ее возникновения

точно не установлено, и исследователи относят его к 60-м или 70-м годам XII в. (42). Несколько

позднее возникла "Легендарная сага об Олаве Святом" (Legendariske saga om Olaf den hellige),

возможно, написанная в Норвегии. "Сага об Олаве Трюггвасоне" исландского монаха Одда

Сноррасона из монастыря Þingeyraklaustr была написана не позднее 1190 г. Другая сага об этом же

короле принадлежит перу Гуннлауга Лейвссона, современника Одда и монаха того же монастыря.

Гуннлауг использовал произведение Одда, однако его сага, завершенная около 1200 г., более

обширна. Обе саги были написаны по-латыни, но дошли до нас (вторая в отрывках) в исландских

переводах, сделанных, возможно, самими авторами или под их наблюдением. Около 1190 г.

возникла хроника Ágrip af Nóregs konunga sögum ("Извлечение из саг о норвежских королях"),

произведение, в котором сжато повествовалось о норвежских государях, начиная, по-видимому, с

Хальвдана Черного (IX в.) и кончая 1177 г. (начальная и заключительная части текста утрачены).

Автор Ágrip, как полагают, норвежец, использовал сочинение Теодрика и, возможно, некоторые

несохранившиеся источники, а также устные повествования, в особенности трандхеймские. Agrip,

первый обзор истории норвежских королей IX-XII вв., написанный на древненорвежском языке,

послужил образцом для авторов последующих "королевских саг" (43).

Перечисленные саги возникли во второй половине или в конце XII в. Важнейшие же "королевские

саги" были написаны уже в следующем столетии (44). Morkinskinna (рукопись приблизительно от

1300 г., но первоначальный текст восходит, очевидно, к 1220 г.) (45) представляет собой

компиляцию нескольких саг и содержит истории норвежских королей, начиная с Магнуса Доброго

(1035 г.); в теперешней форме повествование обрывается на 1157 г., но в полном виде

простиралось до 1177 г. В Morkinskinna включены также не менее 30 самостоятельных коротких

рассказов (þaettir, буквально: "прядей") из жизни исландцев и норвежцев; многие из них

представляют значительный интерес для историка. Fagrskinna (Nóregs konunga tal, рукописи (46) от

середины XIII и первой половины XIV в.) посвящена обзору истории норвежских государей от

Хальвдана Черного вплоть до 1177 г. и, возможно, была составлена на основе ряда более ранних

источников для короля Хакона Хаконарсона в 20-е или 30-е годы XIII в. Ее автор, по-видимому,

исландец, использовал Morkinskinna (в ее ранней, несохранившейся редакции), Ágrip, саги об

Олаве Трюггвасоне и Олаве Святом и некоторые другие, ныне утраченные саги, а также поэзию

скальдов. Устная традиция привлекается слабо (47). Современные исследователи полагают, что,

кроме упомянутых саг, существовали отдельные саги о Хальвдане Черном, Харальде

Прекрасноволосом, Хаконе Добром, ярле Хаконе Сигурдарсоне, ярле Эйрике Хаконарсоне (или

сага о ярлах из Хладира) и некоторые другие саги, не сохранившиеся до нашего времени, по

известные историкам XIII в. К "королевским сагам" примыкают саги об оркнейских ярлах

(Orkneyinga jarla saga) и "сага о фарерцах (Faereyinga saga) (48).

Наконец, к первой трети XIII в. относятся саги о преемниках Сверрира – королях Хаконе

Сверриссоне, Гутторме Сигурдарсоне и Инге Бардарсоне (1202-1217 гг.), известные под общим

названием "саги о баглерах" (Böglunga sögur). Их автор неизвестен (49).

Самой полной и обстоятельной историей норвежских королей на протяжении того же периода,

которому посвящены более ранние "королевские саги", является Неimskringla Снорри Стурлусона

(1178/9-1241 гг.). Она увенчивает и обобщает труд исландских и норвежских историков XII и

первой трети XIII в., и ее всестороннему анализу и критике посвящена обширнейшая литература. В

нашем обзоре достаточно ограничиться краткой справкой и несколькими соображениями по

поводу этого шедевра древнеисландской литературы и историографии (50). При изучении

"Хеймскринглы" (51) необходимо иметь в виду личность ее предполагаемого автора – не только

крупнейшего писателя и историка, но и политического деятеля, который принадлежал к наиболее

могущественному и богатому в Исландии роду Стурлунгов, занимал пост годи (предводителя) и

законоговорителя, получил в Норвегии титул королевского лендрмана (ленника) и незадолго до

смерти, – ярла. Роль Снорри в политической жизни Исландии и в истории ее отношений с

норвежской короной была очень значительна; в этой борьбе Снорри и погиб. Взгляды и идеалы

исландского хёвдинга не могли не найти отражения в произведениях Снорри. Высказанная X.

Кутом мысль об обусловленности идейного содержания "Хеймскринглы" актуальными

проблемами времени ее написания, вне сомнения, плодотворна, хотя понимание характера этой

обусловленности, как показали последующие исследования, может быть различным (52).

Историям норвежских королей предшествовали некоторые другие исторические сочинения

Снорри, главное из них – "Сага об Олаве Святом" (Óláfs saga bins helga), в переработанном виде

включенная им затем в "Хеймскринглу". "Саге об Олаве" Снорри предпослал краткое введение с

обзором истории норвежских королей, начиная с Харальда Прекрасноволосого. Впоследствии этот

обзор был им развернут в ряд саг о королях IX и X вв. с добавлением "Саги об Инглингах" – их

предках, а также была написана серия саг о королях, правивших Норвегией после гибели Олава

Святого, в 1030-1177 гг. (т. е. I и III части "Хеймскринглы"). Вся "Хеймскрингла" (начатая Снорри

в 1218-1220 гг., во время первого посещения им Норвегии) была закончена, по-видимому, около

1235 г. Снорри кроме того автор "Младшей Эдды", трактата о скандинавской поэзии и мифологии.

Не исключено, что его перу принадлежит и "Сага об Эгиле Скаллагримссоне", относящаяся по

жанру к числу родовых саг, но содержащая много исторических сведений; полагают, что она была

написана ранее "Саги об Олаве Святом".

В своих сочинениях по истории Норвегии Снорри выступает перед нами отчасти как

исследователь, критически отбирающий материал (53). Наибольшим его доверием пользуются

песни скальдов – современников описываемых ими событий (он привлекает их интенсивнее своих

предшественников) и труды основоположника исландской историографии Ари (см. Пролог к

"Хеймскрингле"). Он опирался также на другие саги (Morkinskinna, Ágrip, саги об Олавах, родовые

саги; взаимоотношение "Хеймскринглы" и Fagrskinna до конца не выяснено, но возможно, Снорри

использовал и этот источник). Доказано (да Снорри и сам признает это), что многие сообщаемые в

"Хеймскрингле" сведения почерпнуты из устной традиции. Современными исследователями

указаны многие источники, из которых Снорри черпал материал, но содержание его произведения

к ним не сводится.

Можно было бы сказать, что в Снорри знаток старой литературы и мифологии и историк

сочетались с поэтом, выдающимся художником слова, увлекательным рассказчиком, если бы в его

время в Исландии литература, история и миф образовывали обособленные жанры,– но это не так:

они еще не разошлись, представляя собой нерасчлененное единство. Поэтому "Хеймскрингла"

является превосходным памятником мировоззрения исландцев периода ее написания, т. е. конца

XII и первой трети XIII в. – использование же ее как источника для изучения излагаемой в ней

истории Норвегии и других стран в предшествующий период сопряжено с огромными

трудностями. Эту историю мы можем увидеть, собственно, лишь глазами Снорри. Факты,

заимствованные из более ранних саг, песен скальдов и других источников, служили Снорри как бы

скелетом, который он облекал в живую плоть художественного повествования. Он никогда не

довольствуется сведениями о внешних событиях, но стремится дать своим героям

психологическую характеристику и тем самым мотивировать их поступки. Повествование Снорри

строил, как уже отмечено, руководствуясь собственными взглядами на жизнь, на историю, на

королевскую власть и общественное устройство,– сообразно воззрениям крупного исландского

хёвдинга. В сочинениях Снорри был обобщен большой политический опыт, они имели целью не

только поведать о прошлом, но и назидать (54). Осмысливая историю, Снорри нередко

устанавливал новые связи между отдельными фактами и чисто умозрительным путем восполнял

недостаток имевшихся у него сведений. Сказанное в особенности относится к тем частям

"Хеймскринглы", в которых повествуется о раннем периоде истории Норвегии (IX – первая треть

XI вв.). В этом отношении Снорри существенно отличался от первых исландских историков,

ограничивавшихся констатацией известных им фактов.

В принадлежащих перу Снорри сагах историческая традиция и искусство художественного

повествования выступают в своем первоначальном синтезе, и правильно оценить познавательную

ценность его произведений как исторических источников можно, только принимая в расчет эту их

особенность. Поскольку "Хеймскрингла" дает нам большее представление об эпохе, когда она

была написана, нежели об эпохе, которой она посвящена, современная наука с основанием видит в

Снорри в первую очередь выдающегося писателя и художника, но именно поэтому как историк он

вызывает большой скептицизм и недоверие (55). Подход Снорри к истории IX-XI вв. был таков,

что попытка восстановить ее на основе анализа одних лишь его сочинений вряд ли может быть

успешной. Напротив, эти последние представляют ценность при изучении социального строя

Норвегии в XII и начале XIII в. Сказанное в большей или меньшей степени относится и к другим

"королевским сагам". Для отделения достоверных сообщений "королевских саг" от легенды и

анахронизмов необходимо сопоставлять их между собой и проверять при помощи свидетельств

иностранных (английских и датских) источников и показаний исландских и норвежских скальдов

IX-XII вв., современников описываемых ими событий.

К вопросу о достоверности и познавательной ценности памятников права и "королевских саг" мы

должны будем неоднократно возвращаться в процессе исследования. Придавая наибольшее

значение памятникам права, ибо именно они, по моему убеждению, при всей их нормативности