Гриненко Г.В. Хрестоматия по истории мировой культуры - Учебное пособие
Подождите немного. Документ загружается.
Парацельс. Во второй половине XVI в. формируется поздняя натурфилософии, главной задачей которой
становится изучение природы. Натурфилософию развивали Дж. Кардано, Дж. Бруно, Т. Кам-панелла и др.
Наиболее выдающийся представитель поздней натурфилософии — Б. Телезио.
Парацельс Теофрастфон Гогенгейм( 1493—1541 гг.) в основном из-
вестен под псевдонимом Парацельс. Родился в Швейцарии, окончил Феррарский университет; был
известным врачом, химиком, философом, внес большой вклад в развитие научной методологии. Медицина
того времени полностью опиралась на авторитет Гиппократа, Галена и Авиценны. Но, как говорил
Парацельс своим студентам-медикам: «Чтение никогда еще не создало ни одного врача». Свое преподавание
в Базельском университете он начал с публичного сожжения книг по медицине и химии. Он был первым,
кто привел студентов к постелям больных, заставляя их изучать течение болезней на практике, а не по
книгам. Преподавал Парацельс не на латыни, а на родном языке, и яростно отстаивал право на это. Но в то
же время он был алхимиком и имел репутацию чернокнижника (и позднее послужил для Гете праобразом
Фауста). Его естественно-научные взгляды были пронизаны магическими идеями.
Пролог
Из книги «Маги- Прежде всего, воззвав к Имени Господа Иисуса ческий Архидоко Христа —
Спасителя нашего, — мы предпримем по-Парацельса пытку выполнить эту работу, где
станем учить не
только, как обратить любой худший металл в лучший — железо в медь, медь в серебро, а серебро
в золото и т.д., но также излечивать все немощи, лечение коих предвзятым и самонадеянным
врачам кажется невозможным, и даже более того, помогать смертным сохранять здоровье до
глубокой и совершенной старости. Это Искусство было начертано нашим Господом Богом
Творцом Всевышним от начала творения, словно в книге, в телах металлов. И по ним мы должны
усердно учиться этому Искусству. Следовательно, когда любой человек желает прилежно и
совершенно освоить это Искусство от его истинной основы, будет необходимо, чтобы он учился
ему от Мастера, то есть от Бога, который сотворил все вещи и единственный знает, какую природу
и свойство он вложил в
597
каждое создание. Посему Он может научить каждого бесспорно и в совершенстве, и от Него мы
можем научиться, ибо Он сказал: «От Меня вы узнаете все вещи». Ведь нельзя найти ни на Небе,
ни на Земле таких тайн, чьи свойства Он, сотворивший все, не постигает, не знает и не видит
наиболее точно. Мы, следовательно, примем Его как нашего Наставника, Руководителя и
Ведущего в этом самом истинном Искусстве. Поэтому Ему одному будем мы подражать, и через
Него будем учиться и обретем знание того, что Он сам перстом своим выгравировал в телах
металлов. И так получится, что Всевышний Господь Бог благословит все творения для нас и
освятит все наши пути, дабы в труде том мы могли привести Начало наше к желаемому
Завершению, и в результате произвести чрезвычайную Радость и Любовь в сердцах наших.
Но если кто-либо последует единственно своему разумению, он введет в великий грех не только
себя, но и всех остальных, принявших это мнение, и приведет их к ущербу. Ибо, конечно же,
человек рожден в невежестве, так что он не может ничего знать или понять сам, помимо того, что
получает от Бога и постигает от Природы. Тот, кто ничего не узнает от них, подобен языческим
учителям и философам, следующим тонкостям и искусствам личных изобретений и мнений —
таких как Аристотель, Гиппократ, Авиценна, Гален и пр., основывавших свои искусства лишь на
собственных мнениях. И если когда-либо они чему-то и научились у Природы, то погубили это
своими фантазиями, грезами или выдумками, прежде чем постигли что-либо окончательно; так
что ни у них, ни у их последователей невозможно найти ничего совершенного.
Все это заставило и побудило нас написать особую книгу по алхимии, основанную не на
человеческом, но на самой Природе и на тех достоинствах и силах, которые Бог своим перстом
запечатлел в металлах. Меркурия Трисмегиста, подражавшего этому запечатлению, не без заслуги
называют отцом всех мудрецов и всех, кто следует Искусству этому с любовью и искренним
желанием. И человек этот показывает и учит, что только Бог — единственный автор, причина и
источник всех творений в этом Искусстве. Но он не приписывает творениям или видимым вещам
силу и добродетель Бога, подобно помянутым язычникам. Теперь же, видя, что всему Искусству
необходимо учиться у Троицы, то есть у Бога Отца, Бога Сына — спасителя нашего Иисуса Хри-
ста — и у Бога Духа Святого, трех различных ипостасей единого Бога. Посему мы разделим наш
труд об алхимии на три части, или трактата: в первой части мы установим то, что содержит в себе
Искусство и что является свойством и природой каждого металла. Во второй — каким образом
человек может воздействовать и выявлять подобные силы и крепость металлов. В третьей — какие
тинктуры (настойки. — Сост.) приготовляются из Солнца и Луны.
598
О простом огне
Во-первых, мы попытаемся установить, что содержит в себе это Искусство, каков его предмет и
каковы его свойства.
Главный и основной предмет, принадлежащий этому Искусству, есть огонь, который всегда живет
в одном и том же качестве и действии и не может получить жизнь от чего-либо иного. По этой
причине ему свойственны возможность и сила оживлять, как и всем огням, сокрытым в тайных
вещах, подобно Солнцу, назначенному Богом согревать все вещи в мире, как сокрытые, так и
видимые, проявленные, такие как сферы Марса, Сатурна, Венеры, Юпитера, Меркурия и Луны, не
способные дать света иного, помимо заимствованного у Солнца, ибо сами они мертвы. Тем не
менее, когда их зажигают, они приходят в движение и действуют в соответствии со свойствами
своими. Но само Солнце получает свой свет ни от кого другого, кроме Бога, который управляет
им, горит и сияет в нем. Иначе и быть не может в Искусстве сем.
Огонь, накаляющий печь и сосуды, сравним с Солнцем в огромном мире; ибо как ничто не
появится в мире без Солнца, подобным же образом в этом Искусстве ничего нельзя создать без
простого огня; ни одно действие невыполнимо без него. Он — величайшая тайна, заключающая в
себе все вещи, понимаемые в этом Искусстве. По-другому огонь нельзя постичь, ибо он пребывает
сам по себе, и нет ничего, чего бы ему недоставало, но другие вещи хотят его, наслаждаются им и
имеют жизнь от него. Потому мы должны были объявить это прежде всего.
Множественность огня, от коей появляются различные металлы
Мы написали сначала о простом огне, живущем и питающемся от себя самого. Теперь же мы
станем говорить о многообразном духе или огне, который есть причина разнообразия и различия
созданий, так что нельзя найти одно в точности похожее на другое и одинаковое во всех частях.
Это можно видеть на примере металлов, из коих нет ни единого, который бы имел точный аналог.
Солнце производит свое золото. Луна производит металл весьма отличный, а именно серебро,
Марс — другой, то есть железо, Юпитер производит иной вид металла, а именно олово, Венера —
медь, а Сатурн — свинец; так что все они разные, и каждый отдельно взятый отличается от
других. То же самое кажется справедливым и среди людей, как и всех прочих созданий. Причина
тому — множественность огня. Подобно тому, как некоторое количество тепла образует,
искажаясь, одно следствие, движение моря — другое, пепел — третье, песок — четвертое, пламя
огня — пятое, уголь — шестое и т.д.
599
Это разнообразие творений не происходит от первого простого огня, но из множества
разнообразных элементов; не от Солнца, а от хода семи планет. И в этом причина того, что мир не
содержит ничего одинакового в своих индивидуальных особенностях, ибо подобно теплу, преоб-
разующемуся и изменчивому каждый час и каждую минуту, изменяются и все прочие вещи, ибо
трансмутация огня проходит в элементах, в чьих телах она запечатлена этим огнем. Там, где
элементы менее всего сгущены, проявляется Солнце; где немного более — Луна; где элементы
еще более плотны — Венера; и таким образом в соответствии с разнообразием соединений
производятся всевозможные металлы; так что ни один металл не появляется на руднике другого.
Таким образом, необходимо знать, что разнообразие металлов происходит от смешения элементов,
ибо субстраты их столь же разнообразны и не проявляют сходства, которым бы они обладали если
б происходили от простого огня. Из этого можно легко понять, почему существует так много
металлов и в таких разнообразных формах, и по какой причине один металл не похож на другой.
(Парацелъс Т. Магический архидокс. С. 19—28)
Государство и право
В эпоху Возрождения произошли серьезные изменения в области социально-политических воззрений, в
особенности на сущность государства и государственной власти. В Средневековье господствовали
теократические взгляды, обоснованные в учении Августина, Фомы Аквинского и других теологов. Согласно
им считалось, что власть Папы Римского, являющегося через посредство апостола Петра преемником
самого Иисуса Христа, выше власти любого светского государя. Любой государь есть «избранник Божий»,
но власть он получает только из рук церкви: чтобы стать истинным королем, императором и т.п.,
необходима процедура «помазания», совершаемая священником. В XIV-^XV вв. папство потерпело ряд
серьезных поражений в борьбе за верховную светскую власть, и в это же время получила теоретическое
обоснование идея главенства светской власти над церковной (Уильям Оккам и Марсилий Падуанский), и
даже необходимости отделения церкви от государства (Марсилий Падуанский). Однако радикальный
переворот в социально-политических воззрениях произошел только в XVI—XVII вв., во многом он был
связан с развитием протестантизма и религиозными войнами в Европе.
Одним из первых теоретике! зарождающегося абсолютизма стал французский юрист Жан Воден (1530—
1596). В эпоху религиозных войн он отстаивал идею веротерпимости и выступал с требованиями сильной
королевской власти. Лучшая форма правления — наследственная монархия; король — источник закона и
права, но и сам он должен уважать законы. Интересна идея Бо-дена о том, что для разных народов подходят
различные способы правления: северными народами необходимо управлять посредством силы, южными —
600
посредством религии, народами страны с умеренным климатом — посредством разума.
Идея «естественного права» выдвигается и развивается в работе голландского юриста Гуго Греция (1583—
1645). Эта концепция оказала большое влияние на социальные воззрения начала Нового времени и эпохи
Просвещения.
4
К наиболее интересным новациям в учениях о государстве и праве относятся следующие. Во-первых,
получает распространение «утопическая» литература, в которой строятся модели идеальных государств. К
наиболее известным относятся романы «Утопия» английского гуманиста Томаса Мора и «Город-Солнце»
итальянского гуманиста Томмазо Кампанеллы и несколько позже — «Новая Атлантида» англичанина
Фрэнсиса Бэкона. Во-вторых, возникает социально-политическое учение Никколо Макиавелли, в котором
мы сталкиваемся с беспримерным для данной эпохи реалистичным и даже порой циничным отношением к
людям, политике и государству.
Из «Города- Верховный правитель у них — священник, имену-
Солнца» Томмазо ющийся на их языке «Солнце», на нашем же мы Кампанеллы называли
бы его Метафизиком. Он является гла-
вою всех и в светском и в духовном, и по всем вопросам и спорам он выносит окончательное
решение. При нем состоят три соправителя: Пон, Син и Мор, или, по-нашему, Мощь, Мудрость и
Любовь.
В ведении Мощи находится все касающееся войны и мира...
Ведению Мудрости подлежат свободные искусства, ремесла и всевозможные науки, а также
соответственные должностные лица и ученые, равно как и учебные заведения. Число
подчиненных ему должностных лиц соответствует числу наук: имеется Астролог, также и Кос-
мограф, Геометр, Историограф, Поэт, Логик, Ритор, Грамматик, Медик, Физик, Политик,
Моралист. И есть у них всего одна книга под названием «Мудрость», где удивительно сжато и
доступно изложены все науки. Ее читают народу согласно обряду пифагорейцев.
Ведению Любви подлежит, во-первых, деторождение и наблюдение за тем, чтобы сочетание
мужчин и женщин давало наилучшее, потомство. И они издеваются над тем, что мы, заботясь
усердно об улучшении пород собак и лошадей, пренебрегаем в то же время породой чело-
веческой...
Метафизик же наблюдает оа всем этим при посредстве упомянутых трех правителей, и ничто не
совершается без его ведома. Все дела их республики обсуждаются этими четыры«я лицами, и к
мнению Метафизика присоединяются во взаимном согласии все остальные...
Философский образ жизни общиной..., общность жен... принята на том основании, что у них все
общее. Распределение всего находится в руках должностных лиц; но так как знания, почести и
наслаждения являются общим достоянием, то никто не может ничего себе присвоить...
601
...В Городе Солнца, где обязанности, художества, труды и работы распределяются между всеми,
каждому приходится работать не больше четырех часов в день; остальное время проводится в
приятных занятиях науками, собеседовании, чтении, рассказах, письме, прогулках, развитии
умственных и телесных способностей, и все это делается радостно...
Они утверждают, что крайняя нищета делает людей негодяями, хитрыми, лукавыми, ворами,
коварными, отверженными, лжецами, лжесвидетелями и т.д., а богатство — надменными,
гордыми, невеждами, изменниками, рассуждающими о том, чего они не знают, обманщиками,
хвастунами, черствыми, обидчиками и т.д. Тогда как община делает всех одновременно и
богатыми, и вместе с тем бедными: богатыми — потому что у них есть все, бедными — потому
что у них нет никакой собственности; и поэтому не они служат вещам, а вещи служат им. И
поэтому они всячески восхваляют благочестивых христиан и особенно превозносят апостолов.
(Томмазо Кампанелла. Город-Солнце. С. 181—183)
Из книги «Госу- Никколо Макиавелли (1469—1527 гг.) — родился и боль-дарь» Макиавелли шую часть
жизни прожил во Флоренции. Многие годы он был секретарем коллегии по иностранным делам фло-
рентийской республики. После возвращения Медичи к власти он был отстранен от работы и сослан в
деревню, где и создает свои наиболее замечательные труды. Трактат «Государь» есть по сути дела
практическое руководство для политика, где главной целью является благо государства, и совершенно от-
сутствуют ссылки на божественное происхождение власти и законов или на какие-либо моральные нормы. •
Переходя к другим из упомянутых выше свойств, скажу, что каждый государь желал бы прослыть
милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием. Цезаре
Борджиа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье,
объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым
больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь обвинений в жестокости, позволил
разрушить Пистойю. Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не
должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше
милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который
порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем,
страдают лишь отдельные лица, новый государь еще меньше, чем всякий другой, может избежать
упрека в жестокости, ибо новой власти угрожает множество опасностей...
Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на расправу, во всех своих
действиях он должен быть сдержан, осмот-
602
рителен и милостив, так чтобы излишняя доверчивость не обернулась неосторожностью, а
излишняя недоверчивость, не озлобила подданных. По этому поводу может возникнуть спор, что
лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят, что лучше всего, когда боятся и
любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится
выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны
и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива:
пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови,
ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя
отвернутся. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких
мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и
благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное вре-
мя. Кроме того, люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того,
кто внушает им страх, ибо любовь поддержи- вается благодарностью, которой люди, будучи
дурны, могут пренеб-речь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой нака-
зания, которой пренебречь невозможно.
Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя
бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать страх без ненависти. Чтобы избежать
ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граж- дан и
подданных и на их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он
может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен
остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю
имущества. Тем более что причин для изъятия имущества всегда достаточно и если начать жить
хищничеством, то всегда найдет- ся повод присвоить чужое, тогда как оснований для лишения
кого-либо жизни гораздо меньше и повод для этого приискать труднее.
(Макиавелли Н. Государь. С. 340—348)
Книги и библиотеки
В культуре эпохи Возрождения важнейшую роль играли книги. Уже Пет-рарка создает свою знаменитую
коллекцию (в ее описи значилось более тысячи названий). Перед смертью он завещал свои книги собору св.
Марка в Вене-ции, но при условии, что все желающие будут иметь к ним доступ. Собирал книги и Боккаччо, его
собрание попало после его смерти в один из флорен-тийских монастырей. Крупнейшими собирателями рукописей
были Поджо Браччолини и Никколо Никколли — советник по библиотечным делам Кози-
603
мо Медичи. Все свое состояние Никколли истратил на книги, которые завещал родной Флоренции. Библиотеки
собирали и многие правители: Козимо Медичи, урбинский герцог Федериго да Монтефельтро, венгерский король
Матьяш Хуньяди, папа Николай V и др. Большинство этих библиотек были открыты для широкой публики,
читальни находились в удобных, хорошо освещенных залах. В ватиканской библиотеке при папе Сиксте IV
появилось важное новшество — выдача книг на дом (то, что мы сейчас называем абонементом). Но книги в этих
знаменитых библиотеках часто еще оставались прежде всего предметом роскоши: написанные на пергаменте
вместо дешевой бумаги, с прекрасными иллюстрациями, в роскошных переплетах.
Благодаря собиранию древних рукописей европейцы познакомились с античной литературой в подлиннике, а не в
мусульманских переводах. После падения Византии, спасаясь от турок, в Италию хлынуло множество образо-
ванных греков, которые привезли с собой греческие и латинские (а не переводные) тексты античных авторов. Но
книги тем не менее все еще оставались редкостью, работа переписчиков стоила дорого и часто была
некачественной. Поэтому, если вы хотели иметь хорошую копию какого-то текста, то должны были сами заняться
его перепиской.
Подлинную революцию в книгоиздании произвело книгопечатание. Еще в эпоху крестовых походов европейцы
увидели у мусульман тексты и картинки, отпечатанные ксилографическим образом (арабы позаимствовали это
изобретение у китайцев). Среди подобных картинок были игральные карты, и именно их и стали тем же методом
прежде всего воспроизводить в Европе (в конце
XIV в.). Чуть позже ксилография стала использоваться для производства изображений святых, затем изображения
начали сопровождать текстами; печаталось все это на дешевой бумаге. Не потребовалось особо много времени,
чтобы от вырезанного на доске (перевернутого) текста перейти к использованию разборного шрифта. Но это еще
не привело бы к появлению книгопечатания, если бы не был бы найден удобный и дешевый способ отливки
отдельных знаков. В середине XV в. во многих городах Европы работали мастера книгопечатания, использующие
разборный шрифт. Кто первым его применил, установить сейчас невозможно. Скорее всего это был Йохан
Гуттенберг (в середине
XV в.), за кем и закрепилась слава первопечатника.
Книгопечатание оказало серьезное влияние на всю последующую культуру: книги стали массовыми, а значит,
дешевыми и доступными, следовательно, доступными стали источники знания. Массовое тиражирование способ-
ствовало сохранению книг. Оценить это можно только бросив взгляд на историю культуры: ведь, скажем, в
пожаре, уничтожившем Александрийскую библиотеку, бесповоротно погибли десятки тысяч книг, которые
существовали в те времена в единственном экземпляре!
Школа и обучение
В эпоху Возрождения основными центрами образования оставались по-прежнему школы и университеты. Но в
большинстве из них сохранялись (вплоть до Нового времени) прежние схоластические методы обучения и си-
604
схема образования: изучались тривиум и квадриум, а в университетах можно было еще специализироваться
по медицине, праву и теологии.
Для гуманистов же было характерно деление всех наук на науки божественные (studia divine) и
человеческие (studia humanitatis). И именно эти последние стали для них объектом основного внимания.
О понятии «studia Ввели его сами гуманисты, перетолковав по-свое-humanitatis» му
Цицерона. Значило оно тогда примерно следу-
ющее: «Ревностное изучение всего, что составляет целостность человеческого духа». Потому что
«humanitas» — это именно полнота и неразделенность природы человека. Леонардо Бруни оп-
ределял studia humanitatis как «познание тех вещей, которые относятся к жизни и нравам и
которые совершенствуют и украшают человека». Салютати указывал на полисемичность слова
«humanitas», полагая, что в нем соединились «добродетель и ученость»... Но каждый из двух
смыслов включал в себя много других. Например, «ученость» предполагала универсальность
знаний на основе владения «словесностью», а «добродетель», помимо душевной кротости и
благожелательности, означавшая способность правильно себя вести, была неотторжима от
классической образованности и, следовательно, оказывалась не врожденным свойством или
благодатью, а чем-то индивидуально достигнутым благодаря неусыпным бдениям над латинскими
и греческими рукописями. «Ничего нет для тебя почтенней, ничего прекрасней, ничего
похвальней, чем посредством этой учености подняться на ступень над другими и столь
почтенными трудами возвыситься над самим собой». Сказанного довольно, чтобы убедиться:
выражение «studia humanitatis», в сущности, непереводимо...
[Некоторые ученые понимают] под «гуманизмом» «профессиональную область» деятельности
примерно между 1280—1600 гг., которая заключалась в занятиях и преподавании известного
набора дисциплин (грамматика, риторика, поэзия, история и моральная философия, включая сюда
философию политическую) на основе классической греко-латинской образованности. Это... studia
humanitatis в совершенно осязаемых, практических и документально засвидетельствованных
границах.
Жестко очерченные подобным образом границы гуманизма не совпадают со средневековым
квадривиумом, очень отличаются от традиционной номенклатуры «свободных искусств» и
показывают серьезный разрыв между гуманизмом и тогдашним университетским обучением. Вне
этих границ непременно остаются юриспруденция, медицина, естествознание, философия (под
которой схоласты понимали именно натурфилософию), логика и теология... это вовсе не означает,
будто гуманизм не воздействовал с большой силой на традиционно схоластические дисциплины
или что гуманисты не могли заниматься любой из них; но тогда и постольку они выступали уже не
в роли гуманистов,
605
выходили за пределы «гуманизма в собственном смысле слова», использовали гуманистические
знания и приемы на другом поприще.
(Боткин Л.М. Итальянское Возрождение. С. 48—52)
Неудовлетворенность существующей системой образования привела гуманистов к созданию собственных
центров обучения: ими прежде всего становились стихийно возникающие кружки гуманистов, а кроме того
— особые учреждения. Наиболее известной из них стала Академия, учрежденная во Флоренции Козимо
Медичи (по инициативе грека Георга Гемиста Плетона (около 1355—1450 гг.)) и достигшая своего
расцвета при Лоренцо Медичи (Великолепном). В Академии читались лекции, велась большая
переводческая и комментаторская работа, регулярно проводились чтения и беседы.
«Перед школою» Дезидерий Эразм (1467—1536 гг.), прозванный по месту Эразма рождения
Роттердамский, — крупнейший представитель
Роттердамского гуманизма Северного Возрождения. Он писал на латинском языке, часто путешествовал
(побывал почти во всех странах Европы). Он был учеником Лоренцо Баллы и другом Томаса Мора. Особую
роль в культуре Возрождения сыграли сатиры Эразма «Похвала глупости» и «Разговоры запросто», где
жестоко высмеивается лицемерное и невежественное духовенство, высокомерные и продажные придворные,
человеческая глупость. Ниже приводится его сатира на современную ему школу.
Сильвий. Иоганн
Сильвий Почему ты бежишь сломя голову, Иоганн?
Иоганн f Шкуру свою спасаю, как говорится.
Сильвий При чем здесь шкура?
Иоганн А при том, что если я не поспею вовремя, — пока еще не прочли список, — с меня не
одну, а семь шкур спустят.
Сильвий Ну, тогда тебе не о чем тревожиться. Пятый час едва миновал. Взгляни на часы: стрелки
еще не коснулись отметки между пятым и шестым.
Иоганн Не очень-то я верю часам — врут они постоянно.
Сильвий Хорошо, поверь мне: я слышал голос колокола.
Иоганн И что же он говорил?
Сильвий Пробил пять.
Иоганн Но есть и еще причина для страха. Надо прочитать на память вчерашний урок, очень
длинный, а я едва ли сумею.
Сильвий Эта опасность не твоя, а общая. Я тоже помню урок неважно.
Иоганн А ведь ты знаешь, какой свирепый у нас учитель. Он бы каждую провинность карал
смертью. Так отхлещет, словно бы зады наши обтянуты бычьею кожей.
Сильвий Но его не будет в школе.
Иоганн А кого он оставил вместо себя?
606
Сильвий Иоганн
Сильвий Иоганн
Сильвий
Иоганн
Сильвий
Иоганн
Сильвий
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей
Корнелий
Андрей.
Корнелий
Андрей
Корнелий
Корнелия.
Этого косоглазого? Бедные наши ягодицы! Он до того драчлив, что и самого Орбилия посрамит.
Да, правда, и я часто молюсь, чтоб у него рука отнялась. Это нехорошо — проклинать учителя.
Скорее самим надо остерегаться, чтобы не попасть в лапы к тирану. Давай почитаем друг другу.
Один будет говорить, другой — следить по книге. Прекрасная мысль!
Успокойся, соберись с духом. Страх отшибает память. Я бы легко стряхнул с себя робость, да ведь
опасность какая! В этакой крайности кто сохранит присутствие духа? Конечно. Но все же рискуем
мы не головою, а как раз противоположною частью.
Корнелий. Андрей
Водить пером ты умеешь, но у тебя бумага протекает: влаж-
новата она, вот чернила и расплываются.
Пожалуйста, очини мне это перо.
Ножа перочинного нет.
Вот, возьми.
Да он совсем иступился.
На тебе точильный камушек.
Как ты любишь писать — чтоб острие потверже было или
помягче?
Примеряй по своей руке.
Мне нравится помягче.
Пожалуйста, напиши мне все буквы по порядку.
Греческие или латинские?
Сперва попробую списать латинские.
Ладно. Давай бумагу.
Бери.
Но у меня чернила слишком жидкие, оттого что воду часто подливал.
А у меня листок совсем высох.
Ну, так высморкайся на него, а если хочешь — пописай. Нет, нет, я сейчас у кого-нибудь попрошу.
Лучше иметь дома свое, чем просить об одолжении. Что такое школьник без пера и чернил? То же,
что воин без меча и щита.
Эх, были бы у меня пальцы такие же проворные!.. А то я не поспеваю за учителем, когда он
диктует. Главное — это чтобы писать хорошо, а уж потом — чтобы скоро. Если достаточно
хорошо, — значит, и достаточно быстро.
607
Андрей Отлично сказано. Только песенку эту — насчет «хорошо» и «скоро» — ты спой
учителю за диктовкою.
(Эразм Роттердамский. Разговоры запросто. С. 243—245)
Литература
Особенно ярко культура Возрождения проявилась в изобразительном искусстве и литературе. Литература
этого периода настолько богата и разнообразна, что почти невозможно ее коротко охарактеризовать. К
основным ее чертам относятся жизнеутверждающий характер, восхищение красотой мира, человека и его
свершений, важнейшей темой поэзии становится любовь.
К крупнейшим писателям Италии относятся Петрарка, Боккаччо, Арио-сто; Германии — Эразм
Роттердамский, Гуттен, Рейхлин, Брант; Франции — Рабле, Вийон, Ронсар, Агриппа д'Обинье, Лабе,
Монтень; Англии — Чосер, Сидни, Спенсер, Шекспир; Испании — Сервантес, де Кеведо.
В эпоху Возрождения сначала в Италии, а затем и в Северных странах возникают литературные
объединения: Камеры риторов в Нидерландах, Ареопа-гус — в Англии, Плеяды — во Франции; на базе
объединения «Плеяды» во Франции возникает первая Академия поэзии и музыки. В литературе Северного
Возрождения важное место заняла сатира и пародии на современные нравы, на человеческую глупость, на
средневековые идеалы и средневековую литературу.
Из ПОЭЗИИ Франческа Петрарка (1304—1374 гг.) — это тот человек,
Фрамческо с жизнью и творчеством которого связывается обычно
Петрарки начало эпохи Возрождения. Петрарка —великий гума-
нист и гражданин, но он еще и родоначальник новой современной поэзии. Его написанные на итальянском
языке стихи получили широкое признание. На торжественной процедуре в Риме Петрарка был увенчан
лавровым венком.
Из сонетов (На жизнь Мадонны Лауры)
Не раз, моя врагиня дорогая, Я в знак того, что боя не приму, Вам сердце предлагал, но вы к нему
Не снизошли, гордыне потакая.
О нем мечтает, может быть, другая, Однако тщетно, не бывать тому: Я не хозяин сердцу своему,
Отринутое вами отвергая.
Когда оно, отторгнутое мной, Чужое вам, не может быть одно, Равно как предпочесть другие
двери,
608
Утратит путь естественный оно,
Мне кажется, и этому виной
Мы будем оба — правда, в разной мере.
Из сонетов (На смерть Мадонны Лауры)
Уходит жизнь — уж так заведено, — Уходит с каждым днем неудержимо, И прошлое ко мне
непримиримо, И то, что есть, и то, что суждено.
И позади, и впереди — одно, И вспоминать, и ждать невыносимо, И только страхом божьим
объяснимо, Что думы эти не пресек давно.
Все, в чем отраду сердце находило, Сочту по пальцам. Плаванью конец: Ладье не пересилить
злого шквала.
Над бухтой буря. Порваны ветрила, Сломалась мачта, изнурен гребец И путеводных звезд как не
бывало.
Из «Письма к потомкам»
Коли ты услышишь что-нибудь обо мне — хотя и сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное
имя проникло далеко сквозь пространство и время, — то тогда, быть может, ты возжелаешь
узнать, что за человек я был и какова была судьба моих сочинений, особенно тех, о которых молва
или хотя бы слабый слух дошел до тебя. Суждения обо мне людей будут многоразличны, ибо
почти каждый — говорит так, как внушает ему не истина, а прихоть, и нет меры ни хвале, ни хуле.
Был же я один из вашего стада, жалкий смертный человек, ни слишком высокого, ни низкого
происхождения. Род мой (как сказал о себе кесарь Август) — древний. И по природе моя душа не
была лишена ни прямоты, ни скромности, разве что ее испортила заразительная привычка.
Юность обманула меня, молодость увлекла, но старость меня исправила и опытом убедила в
истинности того, что я читал уже задолго раньше, именно, что молодость и похоть — суета;
вернее, этому научил меня Зиждитель всех возрастов и времен, который иногда допускает бедных
смертных в их пустой гордыне сбиваться с пути, дабы, поняв, хотя [• бы поздно, свои грехи, они
познали себя. Мое тело было в юности не очень сильно, но чрезвычайно ловко, наружность не
выдавалась красотою, но могла нравиться в цветущие годы; цвет лица был свеж, между белым и
смуглым, глаза живые и зрение в течение долгого времени не-
609
обыкновенно острое, но после моего шестидесятого года оно, против ожидания, настолько
ослабло, что я был вынужден, хотя и с отвращением, прибегнуть к помощи очков. Тело мое, во
всю жизнь совершенно здоровое, осилила старость и осадила обычной ратью недугов...
В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью и еще дольше страдал бы ею, если
бы жестокая, но полезная смерть не погасила уже гаснущее пламя. Я хотел бы иметь право
сказать, что был вполне чужд плотских страстей, но, сказав так, я солгал бы; однако скажу
уверенно, что, хотя пыл молодости и темперамента увлекал меня к этой низости, в душе я всегда
проклинал ее. Притом вскоре, приближаясь к сороковому году, когда еще было во мне и жара и
сил довольно, я совершенно отрешился не только от мерзкого этого дела, но и от всякого
воспоминания о нем, так, как если бы никогда не глядел на женщину; и считаю это едва ли не
величайшим моим счастием и благодарю Господа, который избавил меня, еще во цвете здоровья и
сил, от столь презренного и всегда ненавистного мне рабства...
С наибольшим рвением предавался я изучению древности, ибо время, в которое я жил, было мне
всегда так не по душе, что, если бы не препятствовала тому моя привязанность к любимым мною,
я всегда желал бы быть рожденным в любой другой век и, чтобы забыть этот, постоянно старался
жить душою в иных веках. Поэтому я с увлечением читал историков, хотя их разногласия немало
смущали меня; в сомнительных случаях я руководствовался либо вероятностью фактов, либо
авторитетом повествователя.
(Петрарка. Сонеты. С. 42,255,394-396)
Из «Декамер» онаДжованни Боккаччо (1313—1375 гг.) — это второй (по-Боккаччо сле
Петрарки) человек, идеи и творчество которого ока-
зали решающее воздействие'на формирование самого духа эпохи Возрождения. Боккаччо, как Данхе и
Петрарка (с которым они были друзьями), был флорентийцем. Он был автором многих серьезных произве-
дений, среди которых стоит отметить и такие, как «Жизнь Данте» или его диалог с Аврелием Августином.
Мало кому известно, что Боккаччо пытался создать новый перевод Библии.
Но, конечно, самым знаменитым произведением Боккаччо является «Декамерон» — сборник из ста новелл
— веселых и грустных, поучительных и развлекательных. Строится «Декамерон» по принципу обрамленной
или рамочной прозы (прием, восходящий к древнеиндийской литературе и через мусульманскую литературу
ставший известным в средневековой Европе). К особенностям «Декамерона» можно отнести то, что он был
написан на разговорном языке, а не на латыни, действие происходит не в вымышленном мире и не в давние
времена, а в Европе, современной рассказчику. Поэтому, помимо всего прочего, эти рассказы обладают еще
большей ценностью как источник сведений о быте и нравах данной эпохи. Важное место в сборнике зани-
мают новеллы, бичующие нравы церкви и церковников, из-за чего позднее «Де-
610
камерон» окажется в «Индексе запрещенных книг»; ниже приводится одна из таких новелл.
По дошедшим до меня слухам, обворожительные дамы, в Париже проживал богатый купец
Джаннотто ди Чивиньи; человек он был добрый, наичестнейший и справедливый, вел крупную
торговлю сукнами и был в большой дружбе с иудеем по имени Абрам, тоже купцом, богачом,
человеком справедливым и честным. Зная справедливость его и честность, Джаннотто сильно
сокрушался, что душа этого достойного, рассудительного и хорошего человека из-за его неправой
веры погибнет.
Дабы этого не случилось, Джаннотто на правах друга начал уговаривать его отойти от
заблуждений веры иудейской и перейти в истинную веру христианскую, которая, именно потому,
что это вера святая и правая, на его глазах процветает и все шире распространяется, тогда как его,
Абрама, вера, напротив того, оскудевает и сходит на нет, в чем он также имеет возможность
убедиться. Иудей отвечал, что, по его разумению, вера иудейская — самая святая и самая правая,
что в ней он рожден, в ней намерен жить и умереть и что нет такой силы, которая могла бы его
принудить отказаться от своего намерения. Джаннотто, однако же, на том не успокоился и
несколько дней спустя вновь повел с иудеем такую же точно речь и начал в грубоватой форме, как
то водится у купцов, доказывать ему, чем наша вера лучше иудейской. Иудей отлично знал
догматы своей веры, однако ж то ли из лучших чувств, которые он питал к Джаннотто, то ли на
него подействовали слова, вложенные Святым Духом в уста простого человека, но только он
начал очень и очень прислушиваться к доводам Джаннотто, хотя по-прежнему твердо держался
своей веры и не желал оставлять ее.
Итак, иудей упорствовал, а Джаннотто наседал на него до тех пор, пока наконец иудей, сдавшись
на уговоры, сказал: «Ин ладно, Джаннотто. Тебе хочется, чтобы я стал христианином, — я готов, с
условием, однако ж, что прежде я отправлюсь в Рим и погляжу на того, кто, по твоим словам,
является наместником бога на земле, понаблюдаю, каков нрав и обычай у него самого, а также у
его кардиналов. Если они таковы, что я на их примере познаю, равно как заключу из твоих слов,
что ваша вера лучше моей, — а ведь ты именно это старался мне доказать, — я поступлю согласно
данному тебе обещанию; если ж нет, то я как был иудеем, так иудеем и останусь».
Послушав такие речи, Джаннотто сильно приуныл и сказал себе: «Тщетны все мои усилия, а
между тем мне казалось, что они не напрасны, я был убежден, что уже обратил его. И то сказать:
если Абрам съездит в Рим, там насмотрится на окаянство и злонравие духовных лиц, то ни за что
не перейдет в христианскую веру — какое там: если б даже он и стал христианином, то потом все
равно вернулся бы в лоно веры иудейской»...
611
Иудей сел на коня и с великою поспешностью поехал в Рим, а как скоро он туда прибыл,
тамошние иудеи приняли его с честью. Он никому ни слова не оказал о цели своего путешествия и
стал украдкой наблюдать, какой образ жизни ведут папа, кардиналы, другие прелаты и все
придворные. Из того, что он заметил сам, — а он был человек весьма наблюдательный, — равно
как из того, что ему довелось услышать, он вывел заключение, что все они, от мала до велика,
открыто распутничают, предаются не только разврату естественному, но и впадают в грех
содомский, что ни у кого из них нет ни стыда, ни совести, что немалым влиянием пользуются
здесь непотребные девки, а равно и мальчишки и что ежели кто пожелает испросить себе великую
милость, то без их посредничества не обойтись. Еще он заметил, что здесь все поголовно обжоры,
пьянчуги, забулдыги, чревоугодники, ничем не отличающиеся от скотов, да еще и откровенные
потаскуны. И чем пристальнее он в них вглядывался, тем больше убеждался в их алчности и коры-
столюбии, доходившем до того, что они продавали и покупали кровь человеческую, даже
христианскую, и всякого рода церковное имущество, будь то утварь или же облачение, всем этим
они бойко торговали, посредников по этой части было у них больше, чем в Париже торговцев
сукном или же еще чем-либо, и открытая симония называлась у них испрашиванием, обжорство —
подкреплением, как будто Богу не ясны значения слов, — да он видит и намерения злых душ, так
что наименованиями его не обманешь! Все это, вместе взятое, а равно и многое другое, о чем мы
лучше умолчим, было противно иудею, ибо он был человеке воздержанный и скромный, и,
полагая, что насмотрелся вдоволь, он порешил возвратиться в Париж, что и было им исполнено.
Джаннотто, как скоро узнал об его приезде, поспешил к нему, хотя меньше всего рассчитывал на
его обращение в христианство, и они очень друг другу обрадовались. Джаннотто дал иудею
несколько дней отдохнуть, а затем приступил к нему с вопросом, как ему понравились святейший
владыка, кардиналы и другие придворные.
Иудей, не задумываясь, ответил: «Совсем не понравились, разрази их господь! И вот почему: по
моим наблюдениям, ни одно из тамошних духовных лиц не отличается ни святостью, ни
богобоязненностью, никто из них не благотворит, никто не подаст доброго примера, словом,
ничего похожего я не усмотрел, а вот любострастие, алчность, чревоугодие, корыстолюбие,
зависть, гордыня и тому подобные и еще худшие пороки,.— если только могут быть худшие
пороки, — процветают, так что Рим показался мне горнилом адских козней, а не горнилом бо-
гоугодных дел. Сколько я понимаю, ваш владыка, а глядя на него, и все прочие стремятся свести
на нет и стереть с лица земли веру христианскую, и делают это они необычайно старательно,
необычайно хитроумно и необычайно искусно, меж тем как им надлежит быть оплотом ее и
опорой. А выходит-то не по-ихнему: ваша вера все шире распрост-
612
раняется и все ярче и призывней сияет, — вот почему для меня не подлежит сомнению, что
оплотом ее и опорой является Дух Святой, ибо эта вера истиннее и святее всякой другой. Я долго
и упорно не желал стать христианином и противился твоим увещеваниям, а теперь я прямо
говорю, что непременно стану христианином. Идем же в церковь, и там ты, как велит обряд святой
вашей веры, меня окрестишь».
(Боккаччо Джвванни. Декамерон. С. 38—41)
Из автобиографии Бенвенуто Челлини (1500—1571 гг.) — известный ху-Бенвенуто Челлини дожник,
скульптор и ювелир. Осознание ценности человеческой личности, характерное для эпохи Возрождения,
приводит к тому, что не только в обязательном порядке начинает указываться автор созданного
произведения (в литературе, изобразительном искусстве и т.п.), но и к повышению интереса к самой
личности автора. Это привело к возникновению жанра биографий, посвященных теперь не жизни святых,
что было характерно для Средневековья, а жизни художников-творцов. Так, Петрарка пишет «Жизнь
Данте», в начале XV в. неизвестный автор создает жизнеописание Филиппе Брунелески — знаменитого
архитектора, позднее Вазари напишет собрание жизнеописаний всех известных художников своего времени.
Но кроме биографий появляются еще и автобиографии — первой была автобиография Лоренцо Гиберти,
знаменитого скульптора и архитектора. К этому же ряду произведений относится и книга Челлини. Особен-
но интересна она тем, что дает образ полнокровной и разнообразной жизни художника Возрождения.
Челлини не только работает в мастерской, создавая свои шедевры, но он и путешествует, дерется на дуэлях,
сражается в качестве солдата, оказавшись по приказу папы в тюрьме, он бежит оттуда (единственный, кому
удалось бежать из-замка св. Ангела!). Короче, жизнь Челлини похожа на увлекательный роман. Ниже
приводятся два эпизода из его автобиографии: один — описывающий воинские подвиги Челлини, другой —
рассказывающий о его участии в сеансе некромантии, что высвечивает для нас непривычную грань жизни и
верований людей эпохи Возрождения.
Я продолжал стрелять из моих орудий и с ними каждый день совершал что-нибудь замечательное;
так что у папы я снискал доверие и милость неописуемые. Не проходило дня, чтобы я не убил
кого-нибудь из врагов с воли. Как-то раз среди прочих папа разгуливал по круглой башне и увидел
в Прати испанского полковника, какового он узнал по некоторым приметам, потому что тот когда-
то состоял у него на службе; и, рассматривая его, он о нем разговаривал. Я, который был наверху у
Ангела и ничего об этом не знал, а видел человека, который там стоит и распоряжается рытьем
окопов, с копьецом в руке, одетый весь в розовое, раздумывая, что бы такое я мог ему сделать,
взял один мой кречет, который там у меня был, а это такое орудие, больше и длиннее сак-ра, вроде
полукулеврины, это орудие я разрядил, затем зарядил его изрядной долей мелкого пороха,
перемешанного с крупным; затем отлично навел его на этого красного человека, взяв
изумительную дугу,
613
потому что тот был настолько далеко, что по науке нельзя было бы попасть на таком расстоянии
из подобного рода орудия; я запалил и угодил прямо в середину этому красному человеку, каковой