Гриненко Г.В. Хрестоматия по истории мировой культуры - Учебное пособие
Подождите немного. Документ загружается.
гражданской власти и не входят в ее юрисдикцию; что дозволять гражданским властям
вмешиваться в область мировоззрения людей и ограничивать исповедание или распространение
принципов, считая их неверными, — опасное заблуждение, которое сразу разрушает всю
религиозную свободу, поскольку, являясь, несомненно, судьей такой тенденции, [гражданская
власть] сделает свои взгляды критерием суждения и будет одобрять или осуждать взгляды других
исключительно по тому, насколько они согласуются с ее собственными или отличаются от них;
что в справедливых целях гражданской власти должностным лицам надлежит вмешиваться тогда,
когда чьи-либо принципы приводят к открытым действиям, направленным против мира и
надлежащего порядка; и наконец, что истина сильна и восторжествует, если ее предоставить самой
себе; что она — верный и надежный противник заблуждения и ей нечего опасаться конфликтов,
если только людское вмешательство не лишит ее естественного оружия — свободной дискуссии и
спора; что ошибки перестают быть опальными, если разрешается их открыто опровергать, [...] мы,
Генеральная ассамблея Вирджинии, утверждаем закон, согласно которому никого нельзя заставить
регулярно посещать или поддерживать какое-либо религиозное богослужение, место [культа] или
священнослужителя, а также нельзя принуждать, ограничивать, досаждать или причинять ущерб
его личности или имуществу или заставлять его как-то иначе страдать по причине его
религиозных воззрений или убеждений; закон, согласно которому все люди свободны в
исповедании веры и вольны отстаивать с помощью доводов свои взгляды в вопросах религии, и
что это не должно ни в коем случае уменьшать или увеличивать их гражданскую
правоспособность или как-то влиять на нее...
(Джефферсон Т. Билль об установлении религиозной свободы. С. 698—700)
Государство и право
Эпоха Просвещения — это время господства абсолютизма в большинстве стран Европы, но это и время
активного развития политических учений, оправдывающих свержение монархии.
649
Великие географические открытия XVI—XVII вв. обнаружили перед европейцами тот факт, что
значительная часть населения земного шара живет (и неплохо живет!), обходясь без какого-либо
государственного устройства. Это открытие заставило отбросить прежнюю христианскую периодизацию че-
ловеческой истории (от создания людей — до грехопадения и изгнания из рая... — от первого пришествия
Христа — до второго) и привело к выводу о существовании двух стадий в человеческой истории:
догосударственного (естественного состояния) и государственного (гражданского общества). Соот-
ветственно возник вопрос о происхождении государства: если оно есть не божественное установление, а
человеческое, то существовали естественные причины, которые вызвали данный переход от одной стадии к
другой.
Революции XVII—XVIII вв. (голландская, две английские, американская, а затем и Великая французская)
также потребовали теоретического обоснования возможности свержения одного правительства (чаще всего
— королевской власти) и замены его на другое — возможно, республиканское. Все это стало мощным
стимулом для разработки новых учений (как философских, так и политических, юридических) о государстве
и праве.
У истоков учения о государстве и праве эпохи Просвещения стоит выдающийся голландский юрист и
политический мыслитель Гуго Гроций (1583— 1645 гг.). Он был энциклопедически образованным
человеком и занимался не только изучением юридических и политологических проблем, но и общей ис-
торией, этнографией, античной культурой. Главная его работа — это фундаментальный труд «О праве
войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы
публичного права». Гроций — один из первых представителей «юридического мировоззрения», столь
характерного для Нового Времени. Он четко различает две самостоятельные дисциплины: юриспруденцию
(предмет которой — право и справедливость) и политику (где главные проблемы — целесообразность и
польза). Право он делит ria естественное и волеустановленное; естественное право базируется на самой
разумной сущности человека, которому свойственно стремление к спокойному общению с себе подобными;
волеустановленное право в конечном счете базируется на естественном праве, поэтому между ними не
может быть принципиальных противоречий. Гроций первым выдвигает договорную концепцию
происхождения государства и утверждает, что соответствующий договор также базируется на естественном
праве.
Большой вклад в развитие учений о государстве внесли и философы: Спиноза, Гоббс, Локк, Монтескье,
Руссо и др. В этих учениях можно выделить две крайние позиции в понимании естественного состояния.
Так, Гоббс считал, что изначально все люди равны и имеют «одинаковое право на все». Но так как люди по
своей природе — существа эгоистичные, жадные, честолюбивые (короче, «человек человеку волк»), то
отсюда в естественном состоянии каждый ведет войну против всех. В этом смысле очевидная польза
государства состоит в том, что оно охраняет и гарантирует права каждого гражданина. По Локку же, в
естественном состоянии нет никакой войны каждого против всех, но в естественном состоянии не
существует никаких органов, которые могли бы решать споры между людьми, осуществлять наказание тех,
кто нарушает естественные права человека и т.п. И, ради надежного обеспечения естественных прав
каждого, люди и учреждают государство. Руссо же утверждал, что в естественном состоянии все были
свободны и равны, но с появлением част-
650
ной собственности и социального неравенства началась борьба между бедными и богатыми.
Об абсолютизме Именно в эпоху абсолютизма сложилось убеждение, что только начиная с
барона человек имеет право называться человеком.
На этом основании государь окружал себя только дворянами, был доступен только дворянам, и
только дворянство имело права. «Король абсолютен только по отношению к народу, к мещанству
и крестьянству, а также к отдельным представителям дворянства (к которому можно вполне
отнести и высшее духовенство), но не по отнршению к дворянству как сословию. Государство
становится собственностью короля, причем, однако, доходы — собственность дворянства.
Дворянство все: на него работает крестьянин и ремесленник, для него содержится армия, для него
создаются должности и ему принадлежат доходы государства.
Подобное презрение к ротюре (roture (чернь. — Сост.)) было неотделимо от соответствовавшего
ему прямо противоположного умонастроения, выливавшегося в своем крайнем выражении в
чувство собственного богоподобия. Абсолютный государь становится в своих глазах, а также в
глазах всего мира высшим земным существом, становится владыкой «божьей милостью». Власть
его не от народа, и он ответственен только перед Богом... Из такого воззрения само собой
возникает убеждение, что единственный и высший закон для страны — его благо, его
удовольствие: ...воля короля — высший закон. Этот принцип становится во всех странах общим
мнением, получает всеобщее признание, возводится в догмат, который в продолжение столетий
принимается на веру и если критикуется, то только украдкой и тайком. Фраза ...«Потому, что нам
так хочется» все оправдывала или же опровергала.
Наука и искусство обязаны прославлять лишь короля, и они в самом деле поют только ему —
всемогущему — хвалу. История становится описанием героизма и подвигов его и его предков. В
его и их лице на землю спустился самый блестящий и гордый род. Монарх полон мудрости и
добродетели. Никогда раньше мир не видал подобного соединения в одном человеке
благородства, величия и возвышенности...
Официальная любовница вызывала презрение разве только в сердце ее конкуренток. Раз ее
красота и любовь заслужили королевское внимание, то она сама становилась «божьей милостью».
И это положение пытались даже научно обосновать. В своей «Придворной философии»
знаменитый Томазиус из Галле говорит: «Когда речь идет о князьях и господах, то нет места
odium in concubinas (ненависти к метрессам), ибо князья и господа обязаны отдавать отчет в своих
поступках только Богу, в силу чего на любовницу видимым образом падает некий отсвет от ореола
ее любовника»...
Так как смертный не в состоянии прямо смотреть на солнце, то к воплотившемуся в земном теле
божеству подходят не иначе, как скло-
651
нив голову и колена, а речь становится заглушенной, так как слишком громкое слово нарушило бы
почтение. Аудиенция, милостиво дарованная, превращается в акт боготворения... Склонив колена,
приветствуют монарха даже придворные, как и прохожие на улице. Когда по дороге мчится
королевская карета, кавалеры и дамы бросаются в ров и ждут на коленях, пока она проедет.
Мимоходом брошенный на них случайный взгляд служит им достаточным вознаграждением за то,
что они встают с земли, покрытые грязью. И даже если в карете никого нет, ей оказывается такое
же почтение...
Абсолютный монарх под гипнозом своего видимого всемогущества, очутившегося в его руках
только благодаря противоположности интересов боровшихся общественных сил, в самом деле
искренне верил, что все это так и быть должно. Он нисколько не сомневался, что в нем живет и
действует само божество. Французские короли одним прикосновением руки лечат болезни и
недуги, порой действительно исцеляя больных: чудо это творила вера.
В этом — ключ к разгадке и логическое оправдание всех поступков самодержавного государя.
Божество может распорядиться всем. Оно вольно над жизнью и свободой подданных, в
особенности же над их собственностью. Все принадлежит по праву королю. Все государство —
его личное владение. При Людовике XIV не раз серьезнейшим образом обсуждался вопрос, «не
следует ли королю фактически взять в свои руки все земли и доход Франции». К этой
удивительной мысли все снова и снова возвращались. В инструкции, составленной по поручению
короля для дофина, говорится:
«На том же основании все, что находится в пределах наших владений, принадлежит нам, что бы
оно ни было. Вы должны быть убеждены в том, ч^о короли от природы имеют право свободного и
полного распоряжения всем имуществом клира и мирян и могут каждую минуту, подобно мудрым
управляющим, им воспользоваться для нужд государства»...
(Фукс Э. Иллюстрированная история нравов: Галантный век. С. 11—35)
Монтескье Шарль Луи Монтескье (1689—1755 гг.) — знаменитый
о влиянии климата французский философ-просветитель, один из сотрудни-на политическое
ков
«Энциклопедии», много внимания уделял проблемам устройство сущности государства, выдвинул
идею о том, что зако-
ны государства и формы политического устройства зависят от природных условий, в частности от климата
(это учение получило название географический детерминизм).
Если справедливо, что характер ума и страсти сердца чрезвычайно различны в различных климатах, то
законы должны соответствовать и различию этих страстей, и различию этих характеров. [...]
652
Холодный воздух производит сжатие окончаний внешних волокон нашего тела, отчего
напряжение их увеличивается и усиливается приток крови от конечностей к сердцу. Он вызывает
сокращение этих мышц и таким образом еще более увеличивает их силу. Наоборот, теплый воздух
ослабляет наружные волокна, растягивает их и, следовательно, уменьшает их силу и упругость.
Поэтому в холодных климатах люди крепче. Деятельность сердца и реакция окончаний волокон
там совершаются лучше, жидкости находятся в большем равновесии, кровь энергичнее стремится
к сердцу, и сердце в свою очередь обладает большей силой. Эта большая сила должна иметь
немало последствий, каковы, например, большее доверие к самому себе, т.е. большее мужество,
большее сознание своего превосходства, т.е. меньшее желание мстить, большая уверенность в
своей безопасности, т.е. больше прямоты, меньше подозрительности, политиканства и хитрости.
Поставьте человека в жаркое замкнутое помещение, и он по вышеуказанным причинам ощутит
очень сильное расслабление сердца. И если бы при таких обстоятельствах ему предложили
совершить какой-нибудь отважный поступок, то, полагаю, он выказал бы очень мало
расположения к этому. Расслабление лишит его душевной бодрости, он будет бояться всего,
потому что будет чувствовать себя ни к чему не способным. Народы жарких климатов робки, как
старики; народы холодных климатов отважны, как юноши...
В климате чрезмерно жарком тело совершенно лишается силы. Тогда расслабление тела переходит
на душу: такой человек ко всему равнодушен, не любопытен, не способен ни на какой
благородный подвиг, ни на какое проявление великодушия, все его склонности приобретают
пассивный характер, лень становится счастьем, там предпочитают переносить наказания, чем
принуждать себя к деятельности духа, и рабство кажется более легким, чем усилия разума,
необходимые для того, чтобы самому управлять собою...
В Азии всегда были обширные империи; в Европе же они никогда не могли удержаться. Дело в
том, что в известной нам Азии равнины гораздо обширнее и она разрезана горами и морями на
более крупные области; а поскольку она расположена южнее, то ее источники скорее иссякают,
горы менее покрыты снегом и не очень многоводные реки составляют более легкие преграды.
Поэтому власть в Азии должна быть всегда деспотической, и если бы там не было такого крайнего
рабства, то в ней очень скоро произошло бы разделение на более мелкие государства,
несовместимое, однако, с естественным разделением страны.
(Монтескье Ш. Л. О духе законов. С. 542—544)
653
Руссо о происхож- Жан-Жак Руссо (1712-1778 гг.) - один из самых зна-дении неравенства менитых
философов-просветителей. Родом из Женевы между людьми (из семьи часовщика), большую часть
жизни провел во
Франции, сотрудничал в «Энциклопедии». Известность и признание к нему пришли, когда его сочинение
победило на конкурсе, объявленном Дижонской Академией на тему: «Способствовало ли возрождение наук
и искусств улучшению нравов?» (1755 г.). Особенно большое влияние оказали на современников
педагогические идеи Руссо и его революционные выводы из учения об общественном договоре как
источнике государственного устройства.
Первый, кто напал на мысль, огородив участок земли, сказать: «Это мое» — и нашел людей,
достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского
общества. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы
род человеческий тот, кто, выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: «Не
слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что. плоды земные
принадлежат всем, а земля — никому!» Но весьма вероятно, что дела не могли уже тогда
оставаться дольше в том положении, в каком они находились. Идея собственности, зависящая от
многих идей предшествующих, которые могли возникнуть лишь постепенно, не внезапно
сложилась в уме человека. Нужно было далеко уйти по пути прогресса, приобрести множество
технических навыков и знаний, передавать и умножать их из века в век, чтобы приблизиться к
этому последнему пределу естественного состояния.
(Руссо Ж.-Ж. Рассуждения о происхождении и основания неравенства между людьми. С. 562—563)
Руссо о свободе Общественный договор устанавливает между все-и равенстве ми
гражданами такое равенство, что они вступают
в соглашение на одних и тех же условиях и должны все пользоваться одними и теми же правами.
Таким образом, из самой природы договора вытекает, что всякий акт суверенитета, т.е. всякий
подлинный акт общей воли, обязывает или благодетельствует одинаково всех граждан, так что
верховная власть знает только совокупность народа и не делает различия между теми, кто ее
составляет...
Я называю республикой всякое государство, управляемое законами, какова бы ни была форма
управления, потому что только в этом случае управляет общественный интерес и общественное
дело имеет какое-нибудь значение. Всякое законное правительство есть правительство
республиканское...
Если исследовать, в чем именно состоит наибольшее благо всех, которое должно быть целью
всякой системы законодательства, то мы найдем, что благо это сводится к двум важнейшим
вещам: свободе и
654
равенству; свободе — потому, что всякая частная зависимость равносильна отнятию у
государственного организма некоторой силы; равенству — потому, что свобода не может
существовать без равенства.
(Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или принципы политического права. С. 571)
Джефферсон Общества существуют в трех весьма различных
об общественном формах: 1) без правительства, как у наших индей-устройстве цев; 2) с
правительством, на которое желание каж-
дого имеет прямое влияние, как в случае с Англией в меньшей степени и в наших Штатах — в
большей; 3) с правительством силы, как во всех других монархиях и в большинстве других рес-
публик. Чтобы получить представление о бедственном существовании последних, их следует
рассмотреть. Это правление волков над овцами. Для меня не ясен вопрос, не является ли лучшим
первое общественное положение. Но, думаю, что оно неприменимо к многочисленному на-
селению. Во втором состоянии много блага. При нем массы людей наслаждаются драгоценной
свободой и счастьем. Оно также имеет свои пороки; основной из них — беспокойство. Но
сравните его с притеснением при монархии, и этот порок окажется ничем... Этот порок даже
порождает добро. Он предотвращает вырождение правительства и питает общий интерес к
общественным делам. Я считаю, что небольшой бунт время от времени — хорошее дело и так же
необходим в политическом мире, как бури в мире физических явлений. Неудачные восстания
действительно выявляют те нарушения прав народа, которые их породили. Учет этой истины
сделает честных республиканских правителей настолько мягкими при наказании мятежников,
чтобы не очень сильно обескураживать их. Это — лекарство, необходимое для доброго здоровья
правительства.
(Джефферсон Т. Письмо к Д. Медисону. С. 700-701)
Пейн О монархии Томас Пейн (1737—1809 гг.) — известный американский И республике
политический деятель, родом из Англии, из семьи ремес-
ленника, он в 1774 г. по совету (и с помощью) Франклина переехал в Америку. Написал ряд памфлетов,
призывающих к установлению республики, участвовал в Войне за независимость, занимал видные госу-
дарственные посты в США, во время Французской революции приехал во Францию, принял французское
подданство, был избран членом Конвента, во время якобинского террора оказался в тюрьме, после
освобождения еще несколько лет прожил во Франции, а затем вернулся в США.
Чем ближе форма правления к республике, тем меньше дела у короля. Довольно трудно найти
подходящее имя для английской формы правления. [...] Ведь это республиканскую, но не
монархическую часть
655
Конституции Англии прославляют англичане, а именно свободу выбора палаты общин из своей
среды. И нетрудно увидеть, что с падением республиканских добродетелей наступает рабство.
Потому-то и несостоятельна Конституция Англии, что монархия отравила республику, а корона
поглотила палату общин.
В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и
сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемьсот тысяч фунтов
стерлингов и вдобавок боготворимого! Один честный человек дороже для общества и для господа,
чем все коронованные негодяи, когда-либо жившие на земле.
(Пейн Т. Здравый смысл. С. 705)
Школа и обучение
На педагогические идеи эпохи Просвещения наибольшее влияние оказали идеи Руссо, который считал, что
естественный человек, близкий к природе, намного выше по своим моральным качествам, чем
цивилизованный: цивилизация портит людей. Поэтому, если хотите правильно воспитать ребенка,
воспитывайте его в близости к природе и давайте свободно проявляться имеющимся в нем положительным
задаткам.
Книги и библиотеки
В XVII—XVIII вв. активно развивается книгопечатание: усовершенствуется процесс печати и оформления
книги. Возникают все новые типографии, в том числе в колониях.
Большой объем накопленных знаний требует их систематизации в удобной форме; так появляются первые
энциклопедические словари.
Самая знаменитая из всех книг — «Энциклопедия», основанная Дидро и Д'Аламбером.
Энциклопедии Энциклопедия не сразу получила тот вид, который привычен нам теперь. В XVI—
XVII вв. энциклопедиями назывались систематические обзоры какой-либо науки или нескольких
наук, знакомящие с их проблематикой. Почти одновременно с такими «энциклопедиями»
сформировались энциклопедические словари, где разнообразные сведения располагались в
алфавитном или ином порядке, чтобы облегчить поиск нужной информации...
Одним из родоначальников нового типа энциклопедических словарей, в которых материал
расположен в алфавитном порядке, явился представитель знаменитого семейства французских
лексикографов и
656
издателей — Шарль Этьен. Он подготовил и издал в Париже несколько лексикографических и
энциклопедических словарей: в 1544 г. словарь личных имен, в 1553 г. греко-латинско-
французский словарь по вопросам гончарного ремесла и судоходства, в том же году —
составленный им самим словарь, касающийся истории, географии и поэтики...
(Владимиров Л.И. Всеобщая история книги. С. 170)
Газеты и журналы
В эпоху Просвещения возникает периодическая печать — газеты и журналы. Прообразом газет были
рукописные сводки новостей, в Венеции XVI в. за такую сводку платили мелкую монету — gazzetta —
отсюда и само название «газета». Печатные сводки новостей — газеты — появились в начале XVII в.
Название «журнал» происходит от французского «journal», т.е. «дневник». Первым журналом принято
считать французский «Журналь де саван», который начал выходить в 1665 г. В широком распространении
газет и журналов большую роль сыграло развитие почты.
Во всех странах правительство или местные власти старались контролировать печать, т.е. существовала
цензура.
Литература
Большое влияние на литературу эпохи оказали идеи просветителей, многие из которых сами были
прекрасными писателями. XVII и особенно XVIII в. сделали очень популярным такой жанр, как роман. К
наиболее знаменитым писателям эпохи относятся: в Англии — Даниель Дефо, Джонатан Свифт (1667-1745
гг.), Генри Филдинг (1707-1754 гг.), Джон Мильтон (1608-1674 гг.); во Франции — Вольтер, Жан-Жак
Руссо; в Германии — Готхольд Эф-раим Лессинг и Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832 гг.), расцвет
творчества которого пришелся на XIX в.
Из «Орлеанской Франсуа-Мари Аруэ (1694-1778 гг.), известный более девственницы»' по его псевдониму
— Вольтер, один из самых блестящих Вольтера представителей французского Просвещения;
писатель,
поэт, драматург, историк, философ — в течение нескольких десятилетий он был «властителем дум» в
Европе. Одной из основных своих жизненных задач Вольтер считал борьбу с церковью и клерикализмом, но
не с религией как таковой; ему принадлежат слова: «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать».
Ниже приводится отрывок из поэмы, в котором монах Грибурдон попадает в ад и видит там не только
язычников и грешников, но и римского императора Константина Великого, при котором христианство стало
государственной религией, и короля Хлодвига, при котором произошло крещение Франции, пап и даже
христианских святых.
657
Но Грибурдон был крайне удивлен,
Когда в большом котле заметил он
Святых и королей, которых ране
Себе примером чтили христиане.
Одним из первых был король Хлодвиг.
Я вижу, мой читатель не постиг,
Как может статься, что король великий,
Который в рай открыл дорогу нам,
В аду кромешном оказался сам.
Я признаюсь, бесспорно, случай дикий.
Но объясняю это без труда:
Не может освященная вода
Очистить душу легким омовеньем,
Когда она погибла навсегда.
Хлодвиг же был ходячим преступленьем,
Всех кровожадней слыл он меж людьми;
Не мог очистить и святой Реми
Монарха Франции с душой вампира...
Но тот дивиться каждый миг готов, Встречая в сумраке ущелий диких Повсюду казуистов,
докторов, Прелатов, проповедников великих, Монахов всяческих монастырей, Духовников
различных королей, Наставников красавиц горделивых, В земном раю — увы! — таких
счастливых! Вдруг он заметил в рясе двух цветов Монашка от себя довольно близко, Так, одного
из набожных скотов, С густою гривой, с ряшкою, как миска, И, улыбаясь: «Эй, кто ты таков? —
Спросил наш францисканец у монашка. — Наверное, изрядный озорник!» Но тень ответила,
вздыхая тяжко: «Увы, я преподобный Доминик».
Услышав это, точно оглушенный, Наш Грибурдон попятился назад. Он стал креститься, крайне
пораженный. «Как, — он воскликнул, — вы попали в ад? Святой апостол, божий собеседник,
Евангелья бесстрашный проповедник, Ученый муж, которым мир велик,
658
В вертепе черном, словно еретик! Коль так — мне жаль мою земную братью, Обманутую лживой
благодатью. Подумать только: за обедней им Велят молиться этаким святым!»
Тогда испанец в рясе бело-черной
Унылым голосом сказал в ответ:
«Мне до людских ошибок дела нет.
Их болтовне я не внимаю вздорной.
Несчастные, мы изнываем тут,
А люди нам акафисты поют.
Иному церковь строится до смерти,
А здесь его поджаривают черти.
Другого же осудит целый свет,
А он в раю, где воздыханий нет.
Что до меня, то вечные мученья
Я по заслугам на себя навлёк.
На альбигойцев я воздвиг гоненья,
А в мир был послан не для разрушенья,
И вот горю за то, что сам их жег».
О, если б я имел язык железный,
Я б говорил, покуда время есть,
И не успел бы — подвиг бесполезный
Святых, в аду горящих, перечесть.
(Вольтер. Орлеанская девственница. С. 82—85)
Из «Кандида» В знаменитой философской повести «Кандид, или Оп-Вольтера тимизм»
рассказывается о приключениях простодушно-
го юноши Кандида, его возлюбленной Кунигунды и их учителя философии Панглоса. Оптимистическое
учение Панглоса — это злая (и неправильная) пародия на философское учение немецкого философа иде-
алиста Готфрида Лейбница (1646—1716 гг.); Вольтер пользуется идеями Лейбница о том, что наш мир —
это лучший из возможных миров, и что все в мире имеет свое основание (закон достаточного основания) для
беспощадной сатиры на действительность. Поэтому в самых жутких и ужасных ситуациях герои постоянно
повторяют, что наш мир — лучший из возможных.
Кандида, изгнанного из замка Кунигунды, хитростью завербовали в армию, и он оказывается на войне:
Что может быть прекраснее, подвижнее, великолепие? и слаженнее, чем две армии! Трубы, дудки,
гобои, барабаны, пушки создавали музыку столь гармоничную, какой не бывает и в аду. Пушки
уложили сначала около шести тысяч человек с каждой стороны; потом ружейная перестрелка
избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти
659
тысяч бездельников, осквернявших его поверхность. Штык также был достаточной причиной
смерти нескольких тысяч человек. Общее число достигало тридцати тысяч душ. Кандид, дрожа от
страха, как истый философ, усердно прятался во время этой героической бойни.
Наконец, когда оба короля приказали пропеть «Те Deum», каждый в своем лагере, Кандид решил,
что лучше ему уйти и рассуждать о следствиях и причинах в каком-нибудь другом месте.
Наступая на валявшихся повсюду мертвых и умирающих, он добрался до соседней деревни; она
была превращена в пепелище. Эту аварскую деревню болгары спалили согласно законам
общественного права. Здесь искалеченные ударами старики смотрели, как умирают их израненные
жены, прижимающие детей к окровавленным грудям; там девушки со вспоротыми животами,
насытив естественные потребности нескольких героев, испускали последние вздохи; в другом
месте полусожженные люди умоляли добить их. Мозги были разбрызганы по земле, усеянной
отрубленными руками и ногами.
Кандид поскорее убежал в другую деревню; это была болгарская деревня, и герои-авары
поступили с нею точно так же...
После ряда приключений Кандид встречает (в самом жалком виде) своего бывшего учителя философии
Панглоса и узнает от него, что замок, в котором он вырос, уничтожен, его бывшие хозяева погибли, его
возлюбленная Куни-гунда изнасилована и убита:
Во время этого рассказа Кандид снова лишился чувств; но, придя в себя и высказав все, что было у
него на душе, он осведомился о причине, следствии и достаточном основании жалкого состояния
Панглоса...
Панглос ответил так:
— О мой дорогой Кандид, вы знали Пакету, хорошенькую служанку высокородной баронессы; я
вкушал в ее объятьях райские наслаждения, и они породили те адские муки, которые, как вы
видите, я сейчас терплю. Она была заражена и, быть может, уже умерла. Пакета получила этот
подарок от одного очень ученого францисканского монаха, который доискался до первоисточника
заразы: он подцепил ее у одной старой графини, а ту наградил кавалерийский капитан, а тот был
обязан ею одной маркизе, а та получила ее от пажа, а паж от иезуита, который, будучи
послушником, приобрел ее по прямой линии от одного из спутников Христофора Колумба. Что
касается меня, я ее не передам никому, ибо я умираю.
— О Панглос, — воскликнул Кандид, — вот удивительная генеалогия! Разве не диавол — ствол
этого дерева?
— Отнюдь нет, — возразил этот великий человек, — это вещь неизбежная в лучшем из миров,
необходимая составная часть целого; если бы Колумб не привез с одного из островов Америки
болезни, заражающей источник размножения, часто даже мешающей ему и, очевидно,
660
противной великой цели природы, — мы не имели бы ни шоколада, ни кошенили; надо еще
заметить, что до сего дня на нашем материке эта болезнь присуща только нам, как и богословские
споры. Турки, индейцы, персы, китайцы, сиамцы, японцы еще не знают ее; но есть достаточное
основание и им узнать эту хворь, в свою очередь, через несколько веков. Меж тем она неслыханно
распространилась среди нас, особенно в больших армиях, состоящих из достойных,
благовоспитанных наемников, которые решают судьбы государств; можно с уверенностью
сказать, что когда тридцать тысяч человек сражаются против войска, равного им по численности,
то тысяч двадцать с каждой стороны заражены сифилисом...
После ряда приключений Кандид и Панглос попадают в Лиссабон, где как раз в это время произошло
страшное землетрясение:
После землетрясения, которое разрушило три четверти Лиссабона, мудрецы страны не нашли
способа более верного для спасения от окончательной гибели, чем устройство для народа
прекрасного зрелища аутодафе. Университет в Коимбре постановил, что сожжение нескольких
человек на малом огне, но с большой церемонией, есть, несомненно, верное средство остановить
содрогание земли.
Вследствие этого... были схвачены сразу после обеда доктор Панглос и его ученик Кандид, один за
то, что говорил, другой за то, что слушал с одобрительным видом. Обоих порознь отвели в
чрезвычайно прохладные помещения, обитателей которых никогда не беспокоило солнце. Через
неделю того и другого одели в санбенито и увенчали бумажными митрами. Митра и санбенито
Кандида были расписаны опрокинутыми огненными языками и дьяволами, у которых, однако, не
было ни хвостов, ни когтей; дьяволы же Панглоса были хвостатые и когтистые, и огненные языки
стояли прямо. В таком одеянии они прошествовали к месту казни и выслушали очень
возвышенную проповедь под прекрасные звуки заунывных песнопений. Кандид был высечен в
такт пению... а Панглос был повешен, хотя это и шло наперекор обычаю. В тот же день земля с
ужасающим грохотом затряслась снова.
(Вольтер. Кандид, или Оптимизм. С. 413—420)
Из «Молль ДаниельДефо (ок. 1660—1731 гг.) известен в первую оче-
Флендеро Дефо редь как автор «Робинзона Крузо», но он написал еще целый ряд блестящих романов;
один из них — «Молль Флендерс» или «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс, которая родилась в
Ньюгетской тюрьме и в течение шести десятков лет своей разнообразной жизни (не считая детского
возраста) была двенадцать лет содержанкой, пять раз замужем (из них один раз за своим братом),
двенадцать лет воровкой, восемь лет ссыльной в Виргинии, но под конец разбогатела, стала жить честно и
умерла в раскаянии. Написано по ее собственным заметкам». Приводимый ниже
661
фрагмент рассказывает о начале первой любовной связи Молль Флендерс; он достаточно показателен для
характеристики героини, которая при каждом повороте судьбы обязательно подсчитывает свои доходы и
убытки.
Посидели мы немного, вдруг он поднялся и, чуть не задушив поцелуями, снова повалил меня на
кровать; но при этом позволил себе такие вещи, о которых неприлично рассказывать, а я в ту
минуту не в силах была отказать ему в чем-либо, даже если бы он зашел гораздо дальше.
Но хоть он и допустил эти вольности, все же дело не дошло до так называемой высшей
благосклонности, которой, нужно отдать ему справедливость, он и не добивался; эта сдержанность
послужила оправданием всех вольностей, которые он впоследствии допускал со мной. В этот раз
он очень скоро ушел, отсыпав мне чуть ли не целую горсть золота и рассыпаясь в уверениях, что
любит меня безумно, больше всех женщин на свете.
Не удивительно, что после этого я начала размышлять, но, увы! размышления мои были не очень
основательны. Тщеславия и гордости у меня было хоть отбавляй, о добродетели же я почти не
думала. Правда, иногда я спрашивала себя, чего собственно хочет молодой барин, но на уме были
только ласковые слова да золото; есть ли у него намерение жениться, или нет, казалось мне делом
маловажным; не думала я также, какие ему поставить условия, пока он не сделал мне
определенного предложения, о чем вы скоро услышите.
Так шла я к падению, не испытывая ни малейшего беспокойства; пусть моя участь послужит
уроком девушкам, у которых тщеславие торжествует над добродетелью. Оба мы натворили кучу
глупостей. Если бы я вела себя благопристойно и оказала сопротивление, как того требовали честь
и добродетель, он или отказался бы от своих приставаний, видя, что нечего рассчитывать на успех,
или честно предложил бы мне руку; за это его, может быть, кто-нибудь и порицал бы, зато мне
никто не сделал бы упрека. Словом, если бы он знал меня, знал, как легко добиться пустяка,
которого он желал, то, долго не задумываясь, сунул бы мне четыре или пять гиней и овладел бы
мной в следующую же нашу встречу. С другой стороны, если бы мне были известны его мысли,
если бы я знала, какой кажусь ему неприступной, то поставила бы условия, потребовав от него или
немедленно жениться, или содержать меня до женитьбы, и получила бы все, чего хотела: ведь мой
обожатель был очень богат да еще ожидал наследства. Но мне и в голову не приходило подумать
об этом, я только гордилась своей красотой да тем, что меня любит такой барин. По целым часам
любовалась я золотом, пересчитывала гинеи тысячу раз в день. Никогда еще бедная тщеславная
девушка не пребывала в таком заблуждении, как я; мне не было никакого дела до того, что ждет
меня; не помышляя о гибели, я стояла
662
на краю пропасти; мне даже кажется, что я скорее бы бросилась в нее, чем постаралась обойти.
(Дефо Д. Молль Флендерс. С. 31-32)
Из •«Мемуаров В эпоху Просвещения большое распространение полу-д'Артаньяна» чил
эпистолярный жанр (даже многие романы строятся
в форме переписки героев), сохранившиеся письма того времени — ценный источник сведений о культуре.
Но еще более интересны в этом смысле мемуары. Ниже приводятся фрагменты мемуаров капитана ко-
ролевских мушкетеров д'Артаньяна, написанные им самим. Именно они послужили основой для
знаменитого романа А. Дюма «Три мушкетера».
Едва прибыв в Париж, я отправился на поиски Месье де Тревиля, жившего прямо возле
Люксембурга. Я вез рекомендательное письмо для него от моего отца. Но, к несчастью, у меня его
забрали в Сен-Дие, и кража только увеличила мой гнев против Росне...
Я расположился в его (де Тревиля.— Сост.) квартале, чтобы быть поближе к нему. Я снял
маленькую комнатку на улице Могильщиков... На следующее утро я отправился к утреннему
туалету Месье де Тревиля; вся его прихожая была забита Мушкетерами. Большая часть из них
была моими земляками, что я прекрасно услышал по их разговору; и, оказавшись таким образом
почти в родной стране, я счел себя сильнее наполовину, чем был прежде, и подошел к первому,
кто попался мне под руку...
Истратив часть денег Монтигре, я хорошенько отчистился и не забыл обычай страны, гласивший
— когда не имеешь ни су в кармане, позаботься хотя бы о плюмаже над ухом и о цветном банте на
галстуке. Тот из Мушкетеров, к кому я подошел, звался Портос и оказался соседом моего отца,
жившим от него в двух или трех лье. У него было два брата в Роте; одного из них звали Атос, а
другого Арамис. Месье де Тревиль вызвал их всех троих из страны, потому что они провели там
несколько битв, чем заслужили большое уважение в Провинции. Впрочем, ему было очень просто
подбирать себе людей, потому что существовала такая ревность между Ротой Мушкетеров и ротой
Гвардейцев Кардинала де Ришелье, что схватывались они врукопашную ежедневно...
Портос спросил меня, кем я был с тех пор, как прибыл, и с каким намерением я явился в Париж. Я
удовлетворил его любопытство. Он сказал мне, что имя мое не было ему неизвестно, он часто
слышал от своего отца о бравых людях из моего Дома, и я, должно быть, на них похожу, или же
мне следует незамедлительно вернуться в нашу страну. Рекомендации родителей, данные мне
перед отъездом, сделали меня столь щепетильным во всем, относящемся к вопросам чести, что я
не только начал пристально вглядываться ему в глаза, но еще и спросил его довольно резко,
почему это именно ко мне он обращается с подобной речью, уж не сомневается ли он в моей
отваге, я не замедлю ему ее
663
показать; стоит ему лишь спуститься со мной на улицу, и вскоре все будет закончено.
Он расхохотался, выслушав мое обращение к нему, и сказал мне, что при быстрой ходьбе обычно
преодолевают большую дорогу, но, может быть, я еще не знаю, больнее всего расшибают себе
ноги как раз слишком торопясь вперед; если надо быть бравым, то для этого совсем не нужно быть
задирой; обижаться же некстати — столь же позорная крайность, как и слабость, какой хотят
избежать таким путем. Но раз уж я не только из его страны, но еще и его сосед, он хотел бы послу-
жить мне наставником, а не драться со мной; однако, если мне так приспичило напороться, он
предоставит мне такую возможность в самом скором времени...
Портос сообщает д'Артаньяну, что он вместе с Атосом и Арамисом должен драться с гвардейцами
кардинала, и пригласил его поучаствовать в этой схватке. Дальнейшая блестящая победа над Бернажу
довольно точно описана у А. Дюма.
(Д'Артаньян. Мемуары. С. 17—20)
Из «Заметок Мы называем их дикарями потому, что их обычаи
о северо-амери- отличны от наших, а наши мы почитаем вершиной капских дикарях»
цивилизованности. Они, в свою очередь, почитают Франклина вершиной
цивилизованности — свои.
Я думаю, что, если мы беспристрастно рассмотрим обычаи разных народов, мы не найдем
настолько диких народов, чтобы у них нельзя было усмотреть благовоспитанности; равным об-
разом мы не найдем и ушедших вперед народов, у которых не сохранились бы грубые нравы...
Индейцы часто созывают совет, проводят свои собрания в строгом порядке и очень достойно.
Старики сидят в первых рядах, воины — за ними, женщины и дети — в последнем ряду. На
женщин ложится обязанность запоминать, что говорят на совете (у индейцев нет письменности),
чтобы затем передать своим детям. Их память служит протоколом совета. Когда мы однажды
сравнили текст заключенных сто лет назад соглашений в сохранившихся у нас записях и в их
изустном предании, то убедились в совершенстве их памяти.
Оратор, желающий говорить, поднимается с места. Слушатели соблюдают полную тишину. Когда
он заканчивает речь и садится на место, все сохраняют молчание еще пять или шесть минут. Это
время дается оратору, чтобы он вспомнил, не упустил ли чего в своей речи. Если он пожелает
добавить что-либо к сказанному, то встает и говорит снова. Прервать говорящего даже в обычной
беседе считается невоспитанностью. Как это отлично от нравов английской Палаты общин, где и
дня не проходит, чтобы спикер до хрипоты не призывал бы к порядку расходившихся членов
Палаты. Как это отлично от манеры беседовать,
664
принятой во многих весьма цивилизованных салонах в Европе, где вам приходится выпалить в
спешке что вы хотите сказать или смириться заранее с тем, что вас на половине прервут
недослушав.
Учтивость, принятая у этих дикарей в разговоре, доводится ими до крайности. Так, они не
позволят себе выразить недоверие, что бы им ни рассказал собеседник, тем более оспорить
рассказ. Так поступая, они избавляют себя от излишних споров, но притом вы не знаете, что они в
действительности думают о том, что вы им рассказали...
Ты знаком с нашими правилами. Если белый человек, путешествуя, зайдет отдохнуть к индейцу,
каждый примет его к себе в дом, как я принял тебя. Если он промок под дождем, мы обсушим его,
если голоден, то дадим поесть и попить. Он отоспится на мягких звериных шкурах, и мы ничего с
него за то не возьмем. Но если я приду в Олбани к белому человеку и скажу, что я голоден, он
меня спросит: «А деньги есть?» — и когда я отвечу, что нет, он мне скажет: «Вон отсюда,
индейский пес!»
Получается так, что они и не начинали учиться хорошему. А ведь это начальные правила. Чтобы
знать их, нет надобности ходить на собрания. У нас мать внушает их детям, пока те еще
маленькие.
(Франклин Б. Заметки о североамериканских дикарях. С. 518—524)
Театр и драматургия
Эпоха Возрождения была временем расцвета театра в таких странах, как Италия, Испания и Англия. Но
контрреформация в католических странах — Испании и Италии — привела к упадку театральной
деятельности уже в начале XVII в.; в Англии же, где в результате революции «законодателями нравов»
стали пуритане, правительство вообще запретило все виды театральной деятельности, и только после
реставрации монархии началось новое развитие театра.
Во второй половине XVII в. ведущее положение занял французский театр или, как его обычно называют,
театр французского классицизма. Его расцвет связывается в первую очередь с именами Пьера Корнеля
(1606—1684 гг.), Жана Расина (1639— 1699 гг.) — оба работали в жанре трагедии, и Жана-Батиста По-клена
(1622—1673 гг.), вошедшего в мировую культура под псевдонимом Мольер, который по праву считается
создателем жанра «высокой комедии». Особенностью трагедии Корнеля, Расина и их подражателей была
идеализация человека: герои трагедий представляли из себя сильные, деятельные личности (чаще всего —
полководцы, императоры и т.п.), драматический конфликт разворачивался как борьба между общественным
долгом и личными чувствами. Эти трагедии писались стихами определенного поэтического размера — так
называемый александрийский стих. Комедии Мольера, включившие в себя элементы народного фарса,
интересны яркими сатирическими типами и беспощадной критикой (с позиции разума) социальных уродств
его времени. И комедии, и трагедии французского классицизма строились по «закону трех
665
единств», сформулированному еще Аристотелем: единство действия запрещало малейшее отклонение
сюжета от основной событийной линии, единство времени и места требовало, чтобы все содержание пьесы
происходило в одном месте и относилось к событиям, которые происходят на протяжении одних суток.
В XVIII в. в развитии театра (уже собственно эпохи Просвещения) происходят большие изменения: театр
становится одним из мощнейших средств просветительской идеологии и пропаганды. В 30-е годы XVIII в. в
Англии появляется новый жанр в драматургии — мещанская драма, где главными героями являются уже
простые обыватели. К крупнейшим английским драматургам XVIII в. относятся романист Генрих Филдинг
(1707—1754 гг.) и Ричард Бринсли Шеридан (1751—1816 гг.), работавшие в основном в жанре комедии; к
актерам— великая Сара Сиддонс (1755—1831 гг.) и ее брат Джон-Филипп Кембл (1757—1823 гг.). Во
французской драматургии в первую очередь необходимо отметить Вольтера, Дидро и Бомарше. В итальян-
ском театре реформу осуществляет Карло Гольдони (1707—1793 гг.), которому удалось создать
литературную комедию нравов; а Карло Гоцци (1720—1806 гг.), начавший свой творческий путь драматурга
с пародирования Гольдони, впервые ввел на сцену сказку («Любовь к трем апельсинам», «Принцесса Туран-
дот» и др. принадлежат именно его перу). Громадную роль в дальнейшем развитии мировой драматургии
сыграли немецкие авторы: Лессинг, Гете и Иоганн Кристофор Фридрих Шиллер (1759—1805 гг.).
Из •«Женитьбы Пьер Огюстен Карон (1732—1799 гг.), который боль-Фигаро» Бомарше
ше
известен по
прибавленному позднее им самим к своему имени — дворянскому — де Бомарше, был сыном часовщика и
сам умелым мастером-механиком. Он изобрел одну важную деталь в часовом механизме, но его изобретение
попытались украсть. Само изобретение и процесс по этому поводу, который он выиграл, сделали его
известным человеком. С детства увлекавшийся музыкой, он становится учителем музыки у дочерей короля
Людовика XV, в этот же период он создал новую конструкцию арфы, которая до сих пор является
общепринятой. Пользуясь своим положением при дворе, Бомарше пускается в различного рода финансовые
махинации и быстро богатеет. Одним из его авантюрных проектов стало снабжение оружием американских
повстанцев (во время Войны за независимость). Жизнь его полна перемен: он то богатеет, то разоряется, то