Гриненко Г.В. Хрестоматия по истории мировой культуры - Учебное пособие
Подождите немного. Документ загружается.
бескорыстному исследовательскому духу и преподаванию. Даже если не брать крайний случай
основанного в 1229 г. Тулузского университета — по ходатайству папы и для борьбы с ересью, —
отныне все университеты идут по тому же пути. Конечно, они обрели независимость от местных
властей, зачастую куда более тиранических; они смогли расширить горизонты всего
христианского мира светом своей учености, покоряясь власти, которая не раз высказывала широту
своих взглядов. Но за эти завоевания им пришлось заплатить дорогую цену. Интеллектуалы
Запада в какой-то степени сделались агентами папского престола.
Организация университетской корпорации
Как правило, в структуре университетов можно было выделить начальный факультет Свободных искусств
(«art» — лат. «искусство», поэтому факультет еще носил название «артистический») и несколько высших
факультетов: Права, Медицины и Теологии. Они образовывали отдельные корпорации внутри университета.
Высшие три факультета — Права, Медицины и Теологии — управляются титулованными
мэтрами, или регентами, во главе с деканом. Факультет Искусств, значительно более
многолюдный, подразделяется на нации. Преподаватели и студенты входят в группы, образуемые
согласно месту рождения. В Париже имелось четыре такие нации: французская, пикардийская,
нормандская и английская. Во главе каждой нации стоял прокуратор, избираемый регентами.
Четыре прокуратора были помощниками ректора, возглавлявшего факультет Искусств.
Тем не менее в университете имелись общие для всех факультетов службы. Но они были
сравнительно слабыми, поскольку факультеты не имели большого числа общих для всех них
проблем. У них не было ни общих зданий, ни общих для всей корпорации земель, исключая
площадку для игр за пределами городских стен. Представители всех
543
факультетов и наций собирались в церквях и монастырях, где они были гостями...
Наконец, по ходу века появляется глава всего университета; им становится ректор факультета
Искусств... Это преобладание ему (этому факультету. — Сост.) обеспечили многочисленность,
вдохновлявший его дух, равно как и его финансовая роль. Ректор факультета искусств
распоряжался финансами университета и председательствовал на генеральной ассамблее. К концу
века он становится признанным главой корпорации. Этого положения он добивается в итоге
длительной борьбы между белым и черным духовенством, о которой речь впереди. Но его власть
все же остается ограниченной временными рамками. Он не только переизбирается, но и функции
свои он исполняет лишь на протяжении триместра.
С немалым числом вариаций сходную структуру мы находим в других университетах... В Болонье
самым оригинальным было то, что профессора не составляли части университета.
Университетская корпорация включала в себя только студентов. Мэтры образовывали коллегию
докторов. По правде говоря, в Болонье было несколько университетов. Каждый факультет
образовывал собственную корпорацию. Но над всеми возвышались два юридических
университета: гражданского и канонического права. Их влияние росло на протяжении всего века,
поскольку эти два организма практически слились друг с другом. Чаще всего их возглавлял один и
тот же ректор. Как и в Париже, он выдвигался от наций, система которых в Болонье была
довольно сложной и весьма жизненной...
Могущество университетской корпорации опиралось на три главные привилегии: автономную
юрисдикцию (в рамках церкви — при наличии местных ограничений, но с правом обратиться к
папе), право на забастовку и уход,"монополию на присвоение университетских степеней.
Организация учебы
Университетские статуты регулировали также организацию учебы. Они определяли ее
длительность, программы курса, условия проведения экзаменов. Сведения относительно возраста
студентов и длительности учебы, к сожалению, неточны и зачастую противоречивы. Они
менялись в зависимости от места времени, а разбросанные то тут, то там намеки показывают, что
практика нередко далеко отходила от теории.
В каком возрасте и с каким интеллектуальным багажом поступали в университет? Конечно, очень
молодыми, но как раз здесь мы сталкиваемся с проблемой: являлись ли грамматические школы
частью университета, предшествовало ли обучение письму поступлению университет или же оно
было... одной из важнейших его функций? С уверенностью можно сказать, что Средние века слабо
различали уровни образования, а средневековые университеты не были учреждениями
544
'
одного лишь высшего образования. Отчасти там практиковалось наше начальное и среднее
образование (либо они находились под универси- тетским контролем). Система коллежей... только
способствовала этой путанице, поскольку учиться в них могли с 8 лет.
Можно сказать, что в целом базовое университетское образование, а именно изучение свободных
искусств длилось 6 лет и получали его где-то между 14 и 20 годами. В Париже это
предписывалось статутами Робера де Курсона и включало в себя два этапа: примерно за 2 года
получали степень бакалавра, а к концу учебы — степень доктора. Затем происходило обучение
медицине и праву — где-то между 20 и 25 годами. Первые статуты медицинского факультета
предписывали 6 лет учебы для достижения степени лиценциата доктора медицины после того, как
становились магистром искусств. Наконец, богословие требовало большего времени: статуты
Робера де Курсона назначали 8 лет обучения и, как минимум, 35 лет для получения звания доктора
теологии. В действительности богословию учились примерно 15—16 лет. Простой слушатель на
протяжении первых шести лет должен был проходить одну ступень задругой; в частности, на
протяжении 4 лет изъяснять Библию и еще 2 года — Сентенции Петра Ломбардского.
Поскольку учеба в основном сводилась к комментированию текстов, то статуты указывают на
труды, которые включались в университетскую программу. Авторы здесь также меняются в
зависимости от места и времени. На факультете свободных искусств преобладают логика и
диалектика, по крайней мере в Париже, комментируется почти весь Аристотель, тогда как в
Болонье он представлен только в отрывках, зато программы уделяют большее внимание
риторике... а также математическим и астрономическим наукам, включая Эвклида и Птолемея.
Для изучавших право основным учебником был Декрет Грациана...
Наконец, регламентации подлежали экзамены на получение степени. Тут у каждого университета
также имелись свои обычаи, которые изменялись со временем. Возьмем в качестве примера два
типичных — юриста из Болоньи и парижского артиста.
Новоиспеченный болонский доктор получал степень в два этапа: собственно экзамен... и
публичный экзамен... представлявший, скорее, церемонию вступления в должность.
Незадолго до личного экзамена consiliarius нации, к которой принадлежал кандидат, представлял
его ректору. Кандидат клятвенно заверял последнего, что исполнил все что требуется уставами, и
не пытался подкупить своих экзаменаторов. В предшествующую экзамену неделю один из мэтров
представлял его архидиакону, ручаясь за его способность выдержать проверку. Утром в день
экзамена кандидат, прослушав мессу Св. Духа, представал перед коллегией дикторов, один из
которых давал ему два отрывка для комментирования. Он удалялся к себе, чтобы подготовить
комментарий, который зачитывался вечером
545
в общественном месте (чаще всего в соборе) перед жюри из торов, в присутствии архидиакона,
который, однако, не имел права вмешиваться. Вслед за комментарием он отвечал на вопросы
докторов, которые затем удалялись для голосования. Решение принималось большинством
голосов, архидиакон сообщал о результате.
Сдав этот экзамен, кандидат становился лиценциатом, но еще не получал докторского звания и
права на преподавание — для этого требовалось пройти публичный экзамен. С помпой его
сопровождали в собор, где произносил речь и зачитывал тезисы о каком-нибудь из правовых
положений, а затем защищал их от напавших на него студентов. Тем самым он впервые играл роль
мэтра на университетском диспуте. После этого архидиакон торжественно вручал ему лицензию,
дающую право преподавать, и соответствующие знаки отличия: кафедру, раскрытую книгу,
золотое кольцо, судейскую шапочку или берет.
От юного парижского артиста требовалось получение предварительной степени. Трудно
утверждать с полной уверенностью, но вероятнее всего она была итогом первого экзамена:
determinatio, в результате которого студент становился бакалавром. Determinatio предшествовали
еще два экзамена. Сначала кандидат должен был выдержать дискуссию с мэтром во время
responsiones. Дебаты происходили в декабре перед постом (во время которого происходил
экзамен). Если кандидат успешно проходил эту проверку, то его допускали к ехатеп determinatium
или baccalariandorum, где он должен был доказать, что удовлетворяет требованиям статутов, и
продемонстрировать знания включенных в программу авторов, отвечая на вопросы жюри мэтров.
Вслед за этим следовало determinatio: во время поста он читал ряд курсов, чтобы показать свою
способность к университетской карьере.
Вторым этапом был собственно экзамен, который давал лицензию и степень доктора. Он также
подразделялся на несколько этапов. Самый важный из них заключался в серии комментариев и
ответов на вопросы перед жюри из четырех мэтров под председательством канцлера или вице-
канцлера. Несколькими днями позже канцлер торжественно вручал кандидату лицензию во время
церемонии, включавшей в себя лекцию,.., которую он должен был прочесть, но она была чистой
формальностью. Примерно через полгода кандидат действительно становился доктором во время
inceptio, соответствующего болонскому conventus. Накануне этого дня он принимал участие в
торжественной дискуссии, получившей название вечерни. В день inceptio он произносил перед
факультетом инаугурационную речь, после чего ему вручались знаки отличия, соответствующие
его степени.
Наконец, университетские статуты включали в себя целый ряд положений, которые, по примеру
других корпораций, определяли моральный и религиозный климат университетской корпорации.
546
Они предписывали — и одновременно ограничивали — проведение празднеств и коллективных
развлечений. Экзамены сопровождались подарками, увеселениями и банкетами — за счет
получившего степень, которые укрепляли духовное единство группы, принимавшей в свое лоно
нового члена. Как и попойки... первых гильдий, эти празднества представляли собой ритуалы,
посредством которых корпорация утверждала сознание своей глубокой солидарности. Во время
этих увеселений, в которые каждая страна привносила свои особенности (балы в Италии, бой
быков в Испании), о себе заявляло единое племя интеллектуалов.
Добавим к ним ритуалы посвящения, которые не имели официального статуса, но которые ждали
каждого нового студента университета, — новичка, первокурсника, именовавшегося тогда
птенцом, молокососом... Тексты по этому поводу известны нам по любопытному документу
последующей эпохи, Manuale Scolarium конца XV в., по которому мы можем проследить далекие
истоки этих студенческих обычаев. Иниация новичка описывается как церемония «чистилища»,
предназначенная для того, чтобы очистить юношу от его деревенской неотесанности, даже от
первобытной дикости. Насмешке подлежат его звериный запах, блуждающий взгляд, его длинные
уши, оскаленные зубы. Его избавляют от предполагаемых рогов и наростов. Его моют, ему
подпиливают зубы. В пародийной исповеди признается в своей невероятной греховности. Так
будущий интеллектуал покидает свое первобытное состояние, которое весьма напоминает образ
крестьянина, деревенщины в сатирической литературе эпохи. От животности он переходит к
человечности, от сельского мира к городскому. Эти выродившиеся и почти лишенные
первоначального содержания церемонии напоминают интеллектуалу, что он вырван из деревни, из
сельской цивилизации, дикого мира земли.
(Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в средние века. С. 84—104)
Литература
Литература Средневековья весьма разнообразна и по жанрам, и по имеющимся в ней течениям и
направлениям. Всю эту литературу можно условно поделить на литературу на национальных языках и на
латыни. К литературе на национальных языках в первую очередь можно отнести большой пласт легенд и
сказаний языческих времен, сохранившийся у каждого европейского народа; но к ней же относятся и многие
исторические хроники, и наиболее известные из рыцарских романов и т.п. На латыни обычно писали
образованные люди, а значит, в каком-то смысле «люди церкви» — ученые клирики. Здесь мы тоже
встречаем исторические хроники, жития святых, проповеди, «примеры», поучения, а также сочинения
богословского характера, из которых особое место занимают труды мистиков, но на латыни же создавалась
и поэзия вагантов.
547
Из «О Константине Св. Григорий (вторая пол. VI в.) был прозван «Двое-парамонаре церкви слов».
Происходя из знатной римской семьи, он еще в ев Стефана» молодости принял монашеские обеты,
был настояте-
Григория Двоеслова лея ряда монастырей, в 590 г. был избран римским епископом (папой римским) и
пробыл им 14 лет. Из
его трудов особенно известен сборник рассказов о чудесах италийских подвижников и святых. Рассказы
строятся в виде диалогов между самим св. Григорием и его учеником Петром.
Григорий... Близ города Анконы находилась церковь во имя св. мученика Стефана. При ней
исправлял должность парамонаря человек, достоуважаемый по жизни, Константин. Слух о его
святой жизни распространился очень далеко, ибо сей человек, совершенно презрев все земное,
всею душою прилепился лишь к небесному. Однажды в этой церкви недостало масла и у раба
Божия Константина не было вовсе, чем бы засветить лампады; но он, не смущаясь, налил в
лампады воды и опустил светильню; потом, когда, принесши огня, засветил, вода стала гореть так,
как будто в лампадах было налито масло. Подумай же, возлюбленный Петр, какой великий
подвижник был этот Константин, когда, в крайности, мог изменять свойство стихий...
Как скоро молва о святости Константина далеко распространилась, множество народа из разных
областей начало приходить с нетерпеливым желанием видеть святого. Однажды из отдаленной
страны пришел посмотреть на него какой-то поселянин. В то время св. Константин, стоя на
деревянной скамье, поправлял лампады. Ростом святой был очень мал, на вид худ и лицом весьма
невзрачен. Между тем, пришедший посмотреть на святого расспрашивал всех, где он, и с нетерпе-
нием просил указать на него. Знавшие святого исполнили желание поселянина. Но как люди
невежественные часто судят о душевных добродетелях по внешнему виду, то и поселянин, видя
пред собою этого малорослого и недоброзрачного служителя, не хотел думать, чтобы это был
святой. Поселянину казалось, что слышанное им о святом противоречило тому, что он видел
теперь сам. Не может быть, думал он, чтобы человек, по общей молве столь знаменитый, был так
ничтожен по внешности. Когда же многие подтвердили ему, что это действительно знаменитый
святой, он неуважительно и насмешливо сказал: «Я думал видеть важного человека, а этот и на
человека-то не похож». Лишь только услышал эти слова св. Константин, тотчас оставил лампады,
которые оправлял, быстро и с радостным видом подошел к поселянину, заключил его в свои
объятия, с необыкновенною любовию начал его лобызать и от полноты сердца благодарил, что
поселянин сделал о нем такой отзыв: «Один ты, — говорил святой, — сделал обо мне справед-
ливый отзыв!» — Из этого можно заключить, как глубоко было смирение святого, когда он оказал
так много любви к поселянину, несмотря
548
на невыгодный о себе отзыв. Душевные качества человека всего скорее познаются из того, как он
переносит оскорбления от других. Ибо как гордые любят почет от других, так смиренные
радуются своему унижению. Они остаются спокойны, когда другие презирают их, ибо видят, что
мнение, составленное ими о самих себе, подтверждается и со стороны других.
Петр. Теперь я вижу, что как ни велик был этот святой по своим чудесам, но еще более велик по
своему смирению.
(Григорий Двоеслов. Собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души. С. 33—36)
«О мученичестве» Генрих Сузо (ок. 1295—1366 гг.) — немецкий монах-до-Генриха Сузо миниканец,
мистик.
В молодости он был живым от природы. Когда же последняя начала постигать самое себя, и он
осознал, что является для себя тяжким бременем, это было для него горько и мучительно. Он
перепробовал множество уловок и совершал великие труды покаяния, с тем чтобы подчинить тело
духу. Некоторое время он носил власяницу и железную цепь, пока кровь не стала обильно
сочиться, так что пришлось ему их снять. Тайно он заказал для себя исподнее, а в этом исподнем
были ремни, унизанные ста пятьюдесятью остро заточенными латунными шипами, повернутыми к
телу. Эта одежда плотно облегала его и была плотно стянута спереди, для того чтобы прилегание
было как можно более тесным и шипы врезались в его плоть; одежда эта доходила ему до пояса.
Раб Божий ночью ложился в ней спать. Летом, когда стояла сильная жара, когда, утомленный
ходьбой, он чувствовал, что силы покидают его, или после кровопускания, когда он лежал в плену
своих страданий, мучимый паразитами, он порой плакал в тишине, и скрежетал зубами, и не
переставая ворочался, как жалкий червяк, в которого вонзают острые иглы. Часто ему казалось,
что он лежит на муравейнике — столько насекомых ползало по нему. Когда его начинал окуты-
вать сон или когда он уже спал, они беспрепятственно кусали и сосали его кровь. С тяжким
сердцем он иногда взывал к Богу. «Боже милосердный, как ужасна смерть сия! Те, кого убивают
разбойники или терзают крупные звери, умирают быстро, а я лежу, усыпанный этими жуткими
насекомыми, умираю и не могу умереть»...
Эти мучения длились целых шестнадцать лет, но, поскольку жилы и тело его были ослаблены и
измождены, на Пятидесятницу явился ему Ангел небесный и объявил, что Господь не желает,
чтобы он продолжал свои мучения. Тогда он прекратил и бросил все орудия в реку.
(Генрих Сузо. Проповеди. С. 310—311)
549
Из «Диалога о Я расскажу вам довольно необычную историю, про-чудесах» Цезария изошедшую в
действительности в бытность мою в Гейстербахского Толедо. Множество школяров из разных
стран сходились туда изучать искусство магии и заклинания духов. Несколько молодых баварцев
и швабов, услышав от своего учителя вещи удивительные и невероятные и желая воочию в них
удостовериться, сказали ему: «Учитель, мы хотим, чтобы ты показал нам то, чему ты нас учишь...»
В подходящую пору он привел их в поле. Очертив вокруг них своим мечом круг, он приказал им
не выходить из него под страхом смерти. Он наказал им также ничего не давать из того, что у них
попросят, и ничего не брать из того, что им будут предлагать. Затем, отойдя немного в сторону, он
с помощью заклинаний вызвал демонов.
Они тут же явились, приняв вид прекрасно вооруженных рыцарей, и устроили вокруг стоящих
юношей рыцарские игры и состязания. То они притворно падали на землю, то тянулись к ним
копьем или мечом, тысячью способов стараясь выманить их из круга. Видя, что это им не удается,
они превратились в прекрасных девушек и принялись водить вокруг них хоровод, стремясь увлечь
их с помощью всяческих уловок. Самая соблазнительная из девушек выбрала одного из школяров,
и всякий раз, когда, танцуя, она приближалась к нему, она протягивала ему золотое кольцо,
приводя его душу в трепет и воспламеняя в нем движениями своего тела любовь к себе. Не раз
возобновляла она эту игру. Наконец, побежденный, юноша потянулся к кольцу, и его рука вышла
из круга. Призрак тотчас увлек его. Он исчез. Унося свою жертву, сонм злых духов закружился
вихрем и рассеялся.
Школяры подняли крик и шум. Прибежал учитель. Ученики пожаловались на то, что их товарища
похитили. «В этом нет моей вины, — ответил учитель, — вы заставили меня [вызвать духов]. А
его вы больше никогда не увидите».
(Цезарий Гейстербахский. Диалог о чудесах. С. 72—73)
Из «Чина «Чин голиардский» можно считать программным сти-
голиардского» хотворением вагантов, «уставом» голиардского братства. Ваганты — бродячее племя
школяров (средневековых студентов). Поэзия вагантов — это латинские стихи ученых клириков, в основном
воспевающие радости жизни и бичующие церковные нравы.
Бог сказал апостолам: «По миру идите!» И по слову этому, где ни поглядите, Мнихи и
священники, проще и маститей, Мчатся — присоседиться к нашей славной свите...
Саксы, франки, мейсенцы, свевы и батавы, В орден наш собравшие все концы державы,
550
Молвите, прослушавши ордена уставы: «Сгиньте, скряги алчные! Сгибните без славы!»
Образ милосердия мы одни являем: Бедного, богатого — всех мы принимаем: Знатных с
низкородными, дельного с лентяем, Кто из монастырских врат в шею был толкаем.
Рады и монаху мы с выбритой макушкой, Рады и пресвитеру с доброю подружкой; Школьника с
учителем, клирика со служкой И студента праздного — всех встречаем кружкой.
Принимает орден наш правых и неправых, Старых и измученных, молодых и бравых, Сильных и
расслабленных, видных и плюгавых, И Венерой раненных, и всецело здравых...
Ордена бродячего праведна основа: Наша жизнь завидна есть, доля — несурова; Нам милей
говядины жирный кус здоровый, Чем болтушка постная из крупы перловой...
Возбраняет орден наш раннее служенье — Встав, мы ищем отдыха, ищем угощенья, Пьем вино и
кур едим, судьбам в посрамленье: Это нам угоднее времяпровожденье.
Возбраняет орден наш быть в двойной одеже — Сверху свитки плащ носить можно лишь
вельможе; Мы же в кости спустим плащ, да и свитку тоже, А потом расстанемся с поясом из кожи.
Твердо это правило помнит мир дрсужный: Кто в рубахе чванится, тем штанов не нужно. Коль
наденешь лишнее — если не недужный, — Будь под отлучением: мы с таким не дружны.
Сан не дозволяет нам уходить голодным: Выклянчив, дарением поживись угодным! Будет нам и
медный грош нужным и доходным, Коли с ним ты сядешь в зернь игроком свободным...
(Поэзия ваттное. С. 2—4)
551 '
Из «Прения «Прение священников о безбрачии» — это язвительный
священников отклик вагантов на введение целибата (обета безбрачия)
о безбрачии» для духовенства.
Слух прошел по Англии, ведомый и гласный, Всполошив пресвитеров области прекрасной: Всех,
кто благоденствовал в жизни сладострастной, Призывал к смирению папы голос властный.
Слух прошел по городам, слух прошел по селам, Папские веления разгласил по школам; Клирики
готовятся к судьбам невеселым — Всяк разлуку с милою мнит крестом тяжелым.
Тягостно предчувствуя оную утрату,
Зыблются в доверии к римскому легату
И решают клирики, рвением объяты,
Всем собором рассудить, можно ль быть женату.
Первый воздвигается иерей из круга, Движимый тревогою общего испуга: «Не желаю, — он
гласит, — отпускать подругу — С ней в законе мы живем, словно два супруга.
Был вторым во прении глас, звучавший тихо, Мужа молчаливого и с повадкой мниха: «Будет мне,
о братие, тягостно и лихо, Коль со мной не станет спать наша повариха»...
Встал девятый, говорит: «Тщетно, судьи, ждете: Кровь мою кипучую хладом не скуете! Оттого я и
стремлюсь в жизненной заботе Не к спасению души, а к спасенью плоти!»...
Говорит пятнадцатый: «Винные.кувшины Осушив, я чувствую сон благопричинный, И хочу его
делить с девкой вполовину, — Нет мужскому здравию лучше медицины!»
И повел шестнадцатый счет причин и следствий: «Все в природе связано вязью соответствий:
Коль откажут мне в одной, как в домашнем средстве, — Целых трех сожительниц заведу в
соседстве!»...
552
И гласит последнего слово иерея:
«Грех — запреты класть на брак, блуд без брака сея!
Коль исполнят сей указ, власти не жалея, —
Не найдешь ни алтаря без прелюбодея!»
И раздался общий хор, завершая пренье: «Дева богородица, наше вспоможенье! Отврати от
грешников папское решенье, Если наших ты подруг жалуешь моленье!»
А засим восстал монах с речью проповедной: «Неужели хочет бог, мощный и всеведный, Тот, чей
сын за смертный род смерть попрал победно, — Чтоб без женственной любви сох священник
бедный?
(Поэзия вагантов. С. 163—167)
Из «Приключений Легенды о короле Артуре и его рыцарях возникли в Анг-короля Артура лии в V в., они
послужили основой как для образа иде-И рыцарей Круг- ального рыцаря, так и для многочисленной
«рыцарской лого Стола» литературы». Ниже приводятся отрывки из первой ле-
генды артуровского цикла. Артур — сын короля Утера и его жены, но сразу после его рождения ребенка
забрал волшебник Мерлин, спрятавший его. После смерти короля Утера началась смута и борьба за власть,
так как не осталось законного наследника престола.
Мерлин прибыл в Лондон и говорил с архиепископом; и на рождество созвано было большое
собрание рыцарей — такое большое, что всем не хватило места в церкви аббатства, и некоторым
пришлось остаться во дворе.
В середине службы ропот удивления внезапно поднялся во дворе: там увидели (хотя никто и не
понял, как она появилась) большую мраморную плиту, на ней железную наковальню и
обращенный острием вниз, глубоко уходящий под наковальню стальной меч.
— Не касайтесь ничего, пока не закончится служба, — повелел архиепископ, узнав об этом чуде.
— И еще больше молю господа бога, чтоб найти нам лекарство, которое исцелит раны нашей
земли.
Когда окончилась служба, архиепископ, и лорды, и рыцари, бывшие в аббатстве, вышли
посмотреть на чудо-меч. Вокруг наковальни увидели они золотые письмена, выбитые в большом
камне, и письмена эти гласили: «Кто вытащит сей меч из-под наковальни, тот и есть по рождению
истинный король всей Британии».
Увидев это, многие и многие пытались вытащить меч, но никто не смог сдвинуть его ни на волос.
— Его нет среди нас, — сказал архиепископ. — Но отриньте сомнения: бог пошлет нам нашего
короля. Пусть во все края направят гонцов
553
рассказать, что написано на камне. И в день Нового года устроим большой турнир и посмотрим,
не явится ли наш король среди тех, кто прибудет сразиться. А до тех пор вот мой совет: назначим
десять рыцарей охранять камень и возведем над ним богатый шатер.
Все это было исполнено, и в день Нового года съехалось множество рыцарей. Но никто из них не
мог вытащить чудо-меч...
Случилось, что среди прибывших оказались добрый рыцарь сэр Эк-тор и сын его сэр Кей,
посвященный в рыцари незадолго до этого; и с ними прибыл Артур, младший брат сэра Кея,
юноша едва ли шестнадцати лет. В дороге сэр Кей вдруг обнаружил, что оставил дома свой меч, и
попросил Артура вернуться и привезти его... [Когда Артур приехал домой, обнаружилось, что дом
заперт. Тогда он вспомнил:] Я видел какой-то меч под наковальней в церковном дворе. Возьму
его! Там от него никакой пользы!»
И Артур пришпорил своего коня и прискакал во двор церкви. Привязав коня у ограды, он
подбежал к шатру, воздвигнутому над камнем, и увидел, что все десять рыцарей, назначенных
стражами, тоже ушли на турнир. Не задерживаясь, чтобы прочитать надпись на камне, Артур
легко, вытащил меч из каменной плиты, вернулся к своему коню и скоро догнал сэра Кея и
передал ему меч.
Артур ничего не слыхал об этом мече, но сэр Кей уже пытался вытащить его из-под наковальни и
с первого взгляда узнал его. Тотчас поскакал он к отцу, сэру Эктору, и сказал:
— Сэр! Смотрите, вот чудо-меч! Так что, видите, я и есть истинный король всей Британии!
Но сэр Эктор был не настолько глуп, чтобы сразу поверить сэру Кею. Он поскакал с ним обратно к
церкви и там заставил его, поклявшись на Библии, рассказать честно, как у него оказался меч.
— Мой брат Артур принес его мне, — сказал сэр Кей со вздохом.
— А вы откуда взяли его? — спросил сэр Эктор Артура.
— Сэр, я расскажу вам, — сказал Артур, опасаясь, что он сделал, что-то не так. — Кей послал
меня за своим мечом, но я не смог добраться до него. Тогда я вспомнил, что видел этот меч
торчащим понапрасну из-под наковальни в церковном дворе. Я подумал, что в руке моего брата он
мог бы принести больше пользы, и взял его.
— И вы не обнаружили рыцарей, охранявших его? — спросил сэр Эктор.
— Ни единого, — ответил Артур.
— Что ж, положите меч обратно под наковальню и посмотрим, как вы вытащите его, —
распорядился сэр Эктор.
— О, это нетрудно, — сказал Артур, озадаченный всем этим, и легко воткнул меч под наковальню.
И сэр Кей схватил его за рукоятку и что есть силы потянул, но, как ни старался, не смог даже
сдвинуть меча. Сэр Эктор тоже попытался, но тщетно.
554
— Ваша очередь, — сказал он Артуру.
И Артур, которого происходящее удивляло все больше и больше, положил руку на рукоять и
вытащил меч, словно из хорошо смазанных ножен.
— А теперь, — сказал сэр Эктор, становясь на колени перед Артуром и почтительно склоняя
голову, — я понимаю, что вы, и никто иной, являетесь истинным королем этой страны.
— Я? Но отчего я? И почему вы стали на колени передо мной, отец мой? — вскричал Артур.
— Такова воля бога: тот, кто может вытащить этот меч из-под наковальни на камне, есть законный
король Англии, — сказал сэр Эктор. — Более того, хотя я вас глубоко люблю, я не отец вам. Ибо
Мерлин принес вас ко мне, когда вы были маленьким ребенком, и повелел мне воспитать вас как
собственного сына.
— Если так, если я действительно король, — сказал Артур, склоняя голову над мечом, который он
держал как крест, — я сим обязуюсь служить богу и моему народу для искоренения
несправедливости, для изгнания зла, для того, чтобы принести мир и изобилие моей стране...
Добрый сэр, вы были мне как отец с тех пор, как я помню себя, будьте же подле меня с отцовской
любовью и отцовским советом... Кей, мой молочный брат, будьте сенешалем над всеми моими
землями и верным рыцарем моего двора.
(Грин Р.Л. Приключения короля Артура и рыцарей Круглого Стола. С. 12—15)
Из рыцарского В XII—XIV вв. важное место в европейской культуре устава занимает
рыцарство. Рыцари — это по сути дела воины,
но в различных районах мира сложились свои представления об идеале воина. Христианский рыцарь — это
прежде всего боец за веру Христову, но рыцарь также — это верный вассал своего сюзерена (верность —
одна из наиболее ценимых добродетелей эпохи), он же — защитник слабых и обиженных, он же — верный
слуга своей Прекрасной Дамы. Культ Прекрасной Дамы, сложившийся в Европе под явным влиянием
культа Девы Марии, не имеет аналогов в других районах мира — это чисто европейское явление.
«Рыцарям вменяется в обязанность иметь страх Божий, чтить Его, служить Ему и любить Его
всеми силами своими, всей крепостью своей сражаться за веру и в защиту религии; умирать, но не
отрекаться от христианства».
«Рыцари обязаны служить своему законному государю и защищать свое отечество, не жалея для
него и самой жизни».
«Щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетенного; мужество рыцарей должно
поддерживать всегда и во всем правое дело того, кто к ним обратится».
555
«Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу,
непорочносгь отсутствующих, скорбящих и бедных».
«Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их
поступками, но да будут они везде и во всем вдохновляемы честью и правдою».
«Да повинуются они начальникам и полководцам, над ними поставленным; да живут они братски
с себе равными, и гордость и сила их да не возобладают над ними в ущерб правам ближнего».
«Они не должны вступать в неравный бой, следовательно, не должны идти несколько против
одного, и должны избегать всякого обмана
и лжи».
«Да не употребят они никогда в дело острия меча в турнирах и других увеселительных боях».
«Честные блюстители данного слова, да не посрамят они никогда своего чистого доверия
малейшею ложью; да сохранят они непоколебимо это доверие ко всем, и особенно к своим
сотоварищам, оберегая их честь и имущество в их отсутствие».
«Да не положат они оружия, пока не окончат предпринятого по обету дела, каково бы оно ни
было; да преследуют они его денно и нощно в течение года и одного дня»...
«Да не принимают они титулов и наград от чужеземных государей, ибо это оскорбление
отечеству».
«Да сохраняют они под своим знаменем порядок и дисциплину между войсками, вверенными их
начальству; да не допускают они разорения жатр и виноградников; да наказуется ими строго воин,
который убьет курицу вдовы или собаку пастуха или нанесет малейший вред на земле союзника».
«Да блюдут они честно свое слово и обещание данное победителю; взятые в плен в честном бою,
да выплачивают они верно условленный выкуп или да возвращаются они по обещанию в
означенный день и час в тюрьму; в противном случае они будут объявлены бесчестными и ве-
роломными».
(Руа ЖЖ. История рыцарства. С. 52—55)
О рыцарских Подвиги рыцарей прославлялись в песнях трубадуров
романах и миннезингеров, им посвящаются целые поэмы. Самы-
ми значительными из них являются «Песнь о Нибелун-гах» и «Парсифаль» Вольфрама, «Тристан и
Изольда» Готфрида Страссбург-ского, «Роман о Розе».
Авторы эпосов конца XII века были людьми не совсем обычного склада; они выделялись тем, что
владели секретами искусства и горели желанием показать нам большой диапазон интересов и идей в
живой и легко воспринимаемой форме, которая делает их — если их свидетель-
556
ства использовать с долей воображения и осмотрительности — значительно более верными
проводниками на пути к пониманию умонастроений их эпохи, чем официальная теология.
«Парцифаль» был создан необразованным рыцарем, гордившимся этим своим статусом; в поэме
нет никаких теологических изысков, и похоже, что Грааль здесь уже не чаша, а камень, и сделано
это для того, чтобы невозможно было спутать его с потиром. И все же Вольфрам был глубоко
религиозным человеком; Христианская критика мира «рыцарства», «рыцарственности»,
«куртуазности» близка его сердцу и вполне отвечает его устремлениям, и в «Парцифале», а еще
больше — в «Вил-лехальме», другом его великом произведении эпического размаха, об-
наруживается много такого, что отражает теологические течения XII века. Близка его сердцу и
вполне отвечает его устремлениям — все это так, но еще ближе ему исследование сомнений и
отчаяния, причем настолько проникновенное, что становится ясным, что эти настроения были
прекрасно известны в мире Вольфрама и что «простая вера» не имела такого уж универсального
распространения. «Тристан» Готф-рида несет явный отпечаток учености XII века; это
произведение наиболее утонченное из всех трех эпических поэм. У читателя, пускающегося в
странствие по этой поэме, складывается впечатление, что по мере того, как она разворачивается,
представление о куртуазной любви преподносится намеренно ироничным и несколько
шокирующим образом, как пародия на религиозную веру... Пещера Любви, в которой Тристан и
Изольда верно соблюдают все заветы любви, описана так, словно то была богато украшенная
церковь, а ложе кристально чистой Любви в центре, размеры и внутреннее убранство пещеры
описываются через символику, распространенную в Готическом мире тех времен. Читателю
постоянно напоминают о противоречиях между Христианской доктриной, Христианским долгом,
Христианской практикой, с одной стороны, и идеями и событиями, описанными в поэме, с другой.
Но тот, кто посчитал бы возможным на основе поэмы оценивать мнение самого Готфрида,
поступил бы весьма опрометчиво.
(Брук К. Возрождение XII века. С. 128-130)
Из «Истории Пьер Абеляр (1079— 1142 гг.) — крупнейший представи-
моих бедствий» тель европейской философии периода ранней схолас-Абеляра тики, автор
многих философско-богословских трудов.
Но его перу принадлежит еще и известнейшее литературное произведение — его автобиография. Пьер
Абеляр был родом из небогатой дворянской семьи, еще в молодости увлекся учебой и пришел в Париж, где
стал учеником знаменитого Гийома. Но вскоре он превзошел своего учителя и сам стал знаменитым
педагогом, слава которого приводила к нему учеников со всей Европы. За свою жизнь он не раз подвергался
преследованиям, вынужден был много скитаться. Но самый драматичный эпизод в его жизни
557
был связан с любовью к Элоизе — молодой девушке, домашним учителем которой он был.
Итак, под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в занятиях доставляло нам
тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об учении;
больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам, а глаза
чаще отражали любовь, чем следили за написанным. Чтобы возбуждать меньше подозрений, я
наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, и эти удары
были приятней любого бальзама. Что дальше. Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из
любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь. И чем
меньше этих наслаждений мы испытали в прошлом, тем пламенней предавались им и тем менее
пресыщения они у нас вызывали. Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем меньше
я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе. Ходить в нее и оставаться
там мне было в высшей степени скучно и даже утомительно, так как ночью я бодрствовал из-за
любви, а дни посвящал научным занятиям.
Поскольку я начал тогда небрежно и равнодушно относиться к чтению лекций, то я стал излагать
все уже не по вдохновению, а по привычке и превратился в простого пересказчика мыслей,
высказанных прежде. И если мне случалось еще придумывать новое, то это были любовные стихи,
а не тайны философии. Многие из этих стихов, как ты и сам знаешь, нередко разучивались и
распевались во многих областях, главным образом теми, которых жизнь обольщала подобно мне.
Но трудно и представить себе, как опечалились по этому поводу мои ученики, как они вздыхали и
жаловались, догадавшись о моем состоянии или, вернее сказать, о помрачении моей души...
Немного позже девушка почувствовала, что она ожидает ребенка, и с великой радостью написала
мне об этом, прося меня подать совет, как ей в этом случае поступить. И вот однажды ночью в
отсутствие дяди, как между нами было условлено, я тайно увез ее из его дома и немедленно
перевез к себе на родину, где она и проживала у моей сестры до тех пор, пока не родила сына,
которого она назвала Астроляби-ем. Ее дядя после ее бегства чуть не сошел с ума; никто, кроме
испытавших то же горе, не мог бы понять силу его отчаяния и стыда; но что ему сделать со мной и
какие козни против меня устроить, этого он не знал. Он больше всего опасался, что если бы он
убил или как-нибудь изувечил меня, то возлюбленнейшая его племянница поплатилась бы за это у
меня на родине. Он не мог ни захватить, ни куда-нибудь силою заточить меня, так как я принял
против этого все меры предосторожности, не сомневаясь, что он нападет на меня, как только
сможет или посмеет это сделать.
558
Наконец, почувствовав сострадание к его безмерному горю и обвиняя себя самого в коварстве (и
как бы в величайшем предательстве), вызванном моей любовью, я сам пришел к этому человеку,
прося у него прощения и обещая дать какое ему угодно удовлетворение. Я убеждал его, что мое
поведение не покажется удивительным никому, кто хоть когда-нибудь испытал власть любви и
помнит, какие глубокие падения претерпевали из-за женщин даже величайшие люди с самого
начала существования человеческого рода. А чтобы еще больше его успокоить, я сам предложил
ему удовлетворение сверх всяких его ожиданий: а именно сказал, что я готов жениться на
соблазненной, лишь бы это совершилось втайне и я не потерпел бы ущерба от молвы. Он на это
согласился, скрепив соглашение поцелуем и честным словом, данным как им самими так и его
близкими, однако лишь для того, чтобы тем легче предать меня.
(Абеляр П. История моих бедствий. С. 267—272)
Братья Элоизы и ее дядя (каноник Фульбер) наняли бандитов, которые ворвались в дом Абеляра, схватили
его и изувечили (оскопили). И Абеляр, и Элоиза после этого приняли монашеские обеты, в дальнейшем
практически не встречались, а только переписывались. Соединились они лишь в могиле, так как завещали
похоронить себя вместе. Абеляр умер раньше, чем Элоиза, и согласно легенде, когда открыли его могилу,
чтобы положить туда тело Элоизы, то скелет Абеляра распахнул объятья, принимая в них подругу.
Переписка Элоизы и Абеляра сохранилась, эти письма оказали большое влияние на Петрарку, а позднее (в
XIX в.) — на романтиков.
Из -«Божествен- Данте Алигьери (1265—1321 гг.) — величайший поэт ной комедии»
Средневековья и предшественник Возрождения. Уроже-
Данте нец Флоренции, он принимал участие в кипевшей тог-
да борьбе между «белыми» и «черными» гвельфами (гвельфы — политическая партия в Италии,
поддерживавшая римских пап в борьбе с германским императором, в XIV в. гвельфы разделились на партию
«белых» — партию богатых горожан и «черных» — партию «нобилей», старинной аристократии. — Сост.)
на стороне «белых», был обвинен «черными» в различных политических и уголовных преступлениях и в
1308 г. изгнан из Флоренции, куда больше так никогда и не вернулся. Жизнь в скитаниях привела его от
симпатий к «белым» гвельфам в лагерь гиббелинов (гиббелины — политическая партия в Италии,
поддерживавшая германского императора в борьбе с римскими папами, гвельфы и гиббелины были двумя
основными противоборствующими политическими партиями. — Сост.), что еще больше настроило
флорентийцев против него. Умер в Равенне, где и находится до сих пор его могила.
В молодости Данте примыкал к поэтическому кружку Гвидо Кавальканти и был (наряду с последним)
крупнейшим представителем так называемого «сладкого стиля» в литературе. Согласно требованиям
«сладкого стиля» центральной темой литературы является облагороженная, духовная любовь.
559
Основной произведение Данте этого периода — книга «Новая жизнь», представляющая собой написанный
прозой на итальянском языке рассказ о любви Данте к Беатриче, но при этом в прозу вставляются стихи (25
сонетов и 5 канцон), так что проза служит как бы обрамлением и комментарием к стихам. Заканчивается
«Новая жизнь» пророческими словами о том, что после своей смерти его возлюбленная Беатриче становится
путеводной звездой его
жизни.
После изгнания из Флоренции Данте пишет еще три крупных прозаических произведения: «Пир»,
представляющий из себя схоластически-богословский трактат о душе, затем политический трактат «О
монархии» и лингвистически-философский трактат «О народной речи».
Главное произведение его жизни — это грандиозная «Комедия» (Божественной ее прозвали современники
Данте), построенная как рассказ о странствиях Данте в ином мире, где он попадает в Ад, Чистилище и Рай,
проводником Данте по Аду и Чистилищу становится душа Вергилия — любимого поэта Данте, но Вергилию
как язычнику нет дороги в Рай, в Раю Данте встречает Беатриче. Ниже приводится отрывок,
представляющий собой описание цент-
ра Ада.
Мы были там, — мне страшно этих строк, — Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко,
как в стекле сучок.
Одни лежат; другие вмерзли стоя, Кто вверх, кто книзу головой застыв; А кто — дугой, лицо
ступнями кроя.
В безмолвии дальнейший путь свершив И пожелав, чтобы мой взгляд окинул Того, кто был когда-
то так красив,
Учитель мой вперед меня подвинул, Сказав: «Вот Дит, вот мы пришли туда, Где надлежит, чтоб
ты боязнь отринул».
Как холоден и слаб я стал тогда,
Не спрашивай, читатель; речь — убоже;
Писать о том не стоит и труда.
Я не был мертв, и жив я не был тоже;
А рассудить ты можешь и один:
Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.
Мучительной державы властелин Грудь изо льда вздымал наполовину; И мне по росту ближе исполин,
560
Чем руки Люцифера исполину;
По этой части ты бы сам расчел,
Каков он весь, ушедший телом в льдину.
О, если вежды он к Творцу возвел
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!
И я от изумленья стал безгласен,
Когда увидел три лица на нем;
Одно — над грудью; цвет его был красен;
А над одним и над другим плечом Два смежных с этим в стороны грозило, Смыкаясь на затылке
под хохлом.
Лицо направо — бело-желтым было;
Окраска же у левого была,
Как у пришедших с водопадов Нила.
Росло под каждым два больших крыла, Как должно птице, столь великой в мире; Таких ветрил и
мачта не несла.
Без перьев, вид у них был нетопырий;
Он ими веял, движа рамена,
И гнал три ветра вдоль по темной шири,
Струи Коцита леденя до дна. Шесть глаз точило слезы, и стекала Из трех пастей кровавая слюна.
Они все три терзали, как трепала, По грешнику; так с каждой стороны По одному, в них трое
изнывало.
(Данте Алшъери. Божественная комедия. С. 151—152)