Гарапон А. Хранитель обещаний: суд и демократия

Подождите немного. Документ загружается.

ций? Но, поступая так, молодые люди идут пс^, совершенно

ложному пути: эти инфернальные ритуалы еще с^

ОЛЬше удаля

ют их от нормального состояния, т.е. от состоят^ традицион-

ного общества, где инициируемый призван одна^

ДЬ1 сам стать

ИНИЦИИруЮ1Щ1М.

Антропологи различают общую инициации-, (

Чаще всего

являющуюся фактом религиозной жизни), цел

которой ин-

тегрировать в универсум нормальных людей, о^ частной ини-

циации, которая, напротив, интегрирует в 6ратс*-

во Или тайное

общество и происходит из сферы магических действий. Се-

годня преступность представляет собой не стольку общую ини-

циацию в мир взрослых, приходя на смену фун**с

ции Котор

прежде выполняла, например, служба в армии, сколько част-

ную инициацию в мир подростков. Может бых-

, инициация

первого типа стала невозможной — настолько общий мир, в

который она должна интегрировать подростка, )^тратил четкие

очертания? Подростки больше, чем кто-либо, пер*с>

живают драму

современного субъекта, в отчаянии пытаюгдегс*

ся

интегриро-

ваться в общий мир, в котором ему нет места, в ку-^тур^

КОТО

больше не существует. Закон, на который °Р

иеит

Ируются многие

подростки, это уже не закон Республики, но территог^

иально локали

зованный закон группировки. У молодых не остае>

Тся

дру^д

вш

можности, кроме как интегрироваться - не в Обцщд

закон но в

свои законы, в свои кодексы, в свою территорию.

Инцест и непрочность позиций в семье

Не менее глубокое нарушение статуса личц

ости наблюда

ется и в семейных отношениях. Об этом свидетельствует рез-

кое увеличение числа преследований за

ов

^смесительные

связи или грубое отношение к детям. Честно Говоря, трудно

- а то и невозможно - с уверенностью Утверждать, что

подобный рост соответствует реальному увели

чению случаев

инцеста или что он не обусловлен более эффективным конт-

ролем со стороны общества и более действенной профилакти-

кой. В любом случае данный тип правонаруше

Нии

порождает

вопросы.

В США общественное мнение проявляет весьма большую

чувствительность по отношению к таким просту

ПК

ам. Мы ви-

дим как, извергается море запоздалых слез по поводу грубого

153

обращения или сексуальных домогательств, жертвы которых,

в настоящее время взрослые, в момент насилия были детьми.

Во Франции недавно был принят закон, который сдвинул точ-

ку истечения срока исковой давности" на период наступивше-

го совершеннолетия, дабы позволить молодым совершенно-

летним людям обращаться с жалобами по поводу преступле-

ний, жертвами которых они стали будучи детьми и о которых

не могли сообщить ранее. Семья перестала казаться мирной

гаванью частной жизни, источающей счастье и любовь, но

стала местом, таящим в себе угрозы. Ирен Тери делает анало-

гичные выводы в связи с дебатами о Международной конвенции

по правам ребенка, которая, по ее мнению, излишне обостряет

антагонизм между правами детей и правами родителей

. Подоб-

ный шум вокруг насилия над детьми и инцеста ведет к дисквали-

фикации родительской функции, отныне воспринимаемой как

потенциально вредная для имиджа всякой авторитарной пози-

ции.

Инцест есть образ преступления против все того же сим-

волического порядка. Освободившись от всех табу, индивид

сталкивается с законом законов: запретом инцеста. Повинуясь

принципу, заставляющему его избавляться от любых запре-

тов, он вынужден бросаться на штурм того, что является

сердцевиной всякого уголовного сооружения, — инцеста. От-

сутствие интереса к государственным делам и зацикленность

на частной жизни привели к тому, что преступность эмигриро-

вала из пределов публичной жизни в область домашнего хо-

зяйства, поэтому теперь и здесь тоже находят свое выражение

проблемы идентификации. Позиции в семье так же размыты,

как и позиции в обществе. Прежде авторитет родителей был,

конечно, бесконечно более значителен, но менее подвержен

произволу. Власть отцов была практически абсолютной, но в

то же время ее обеспечивал символический уклад жизни. В совре-

менной семье продолжает существовать только один повелитель —

отец, причем менее властный, чем ранее, и его власть не гарантиру-

Срок исковой давности — юридический механизм, запрещающий

преследование или исполнение наказания по истечении определенного

срока.

1. Thery, "Nouveaux droits de l'enfant, la potion magique?", Esprit, mars 1992.

pp. 5-30.

154

ется ничем.

СМИ проявляют особый интерес ко всем преступлениям, корни

которых уводят к глубинным сферам общественной жизни. Об этом

свидетельствует, например, то, как СМИ освещали дело Грегори —

буквально приведшее в смятение общество, — и, в более общем

смысле, то, как они освещают различные происшествия с генеалоги-

ческим подтекстом: убийства детей собственными родителями или

родителей детьми, а иногда и дедушек или бабушек — шбственны-

ми детьми и внуками. Спору нет, отцеубийство существовало все-

гда, но в последние несколько лет случаи убийства родителей зани-

мают невероятно много места в нашем сознании. Случайно ли то,

что наши депутаты в эти же годы вычеркнули слово "отцеубий-

ство" из нового уголовного кодекса? Платой за исчезновение прак-

тически всех общих символических отсылок стал возврат дикой,

архаичной и практически лишенной символизма жестокости.

Дела подобного типа обезоружили правосудие. Субъект пре-

ступления на сексуальной почве не маргинал, к встрече с которым

привыкли судьи. Наоборот, преступником часто оказывается чело-

век, имеющий высокий профессиональный статус и лестные реко-

мендации. Как правило, практически невозможно разглядеть выго-

ду, которую он мог бы извлечь из акта, неизбежно означающего

распад семьи, к которой он чаще всего очень привязан. В тюрьме

наблюдается такая же трудность с теми, кого другие заключенные

называют "беспредельщиками"

. "Они в своем дерзком, сугубо ин-

дивидуальном и эгоистическом акте, в своем неосознанном архаичес-

ком импульсе не вписываются ни в какие рамки и не встречают

никакого социального участия. Преступления с^предельщиков не

объясняются ревностью, которая правит преступлениями, совершае-

мыми на почве страсти; они не вписьшаются в деятельность суте-

неров, — и страсть и сутенерство проистекают из одержимос-

ти"

. Чаще всего в них нет ничего от проходимцев, то есть в

их преступлении нет ничего, что можно было бы с чем-то

соотнести, структурировать.

Данные формы преступлений находятся за пределами мо-

Примерно так, используя русскую аналогию, можно перевести тер-

мин, которым во французской тюрьме называют преступников, совер-

шивших половые преступления. — Прим. пер.

Н. Vertet, "Exclusion dans le judiciaire et le penitentiaire", — Док-

лад, представленный на общеевропейском коллоквиуме в Страсбурге (не

опубликован), р. 3.

155

рали: они затрагивают конституцию самого субъекта, который

не смог выстроить свое поведение на принципах организации

и разделения. В этом его трудность, которая в чем-то сродни

трудности наркомана, не умеющего включиться в символичес-

кое измерение.

Ордалическое измерение наркомании

Наркоманию принято относить к медицине, но на самом-то

деле здесь идет речь прежде всего о расстройстве социального

поведения, то есть о жизненном пороке: употребление нарко-

тиков остается попыткой решить трудности существования.

Прочтения данной ситуации в психологических и медицинских

терминах будет недостаточно. Необходимо видеть связь меж-

ду этим очень современным видом преступлений и тем, что

было нами ранее сказано о разрушении политического здания

жизни и его символических опор. По мнению психиатров, нар-

комания выражает собой "настоящее предприятие по десимво-

лизации, другими словами, предприятие по размыванию субъек-

та, поскольку последний не может быть интерпретирован только

как простой симптом внутренних психических расстройств"

Наркоман испытывает в своем теле и в своем отношении к

самому себе все то же разрушение символов, констатирован-

ное нами применительно к плану социальной и политической

жизни. Решения своих экзистенциальных проблем наркоман

ищет в особого рода архаическом осуждении, называемом пси-

хиатрами "ордалическим", по имени так называемого "боже-

ственного суда" (ордалии), который имел место на заре всех

обществ. Ордалия состояла в том, что лицо, подозреваемое в

совершении преступления, подвергалось некоторому испыта-

нию, например, испытанию раскаленным железом или ядом,

когда виновность определялась по результатам воздействия

тепла или яда на организм человека.

А. Шарль-Никола и М. Валер показали, каким образом

введение наркотика может соответствовать ордалическим фанта-

зиям, которые для субъекта выступают как способы призвать выс-

ший суд (Бога, судьбы или рока) с предложением в качестве ставки

жизни или смерти и с целью доказать свою собственную ценность"'.

" М. Valleur, "Consommation de drogue et conduite ordalique", журнал, издава-

емый ассоциацией Graphiti, Toulouse, 1993, p.5.

156

Передозировка зелья, встречающаяся на каждом шагу и, тем не

менее, влекущая наркомана, усугубляет очевидньгй парадокс орда-

лического поведения: рисковать жизнью, отдавать себя на волю

случая, на юлю "Другого", то есть аналога суда Божия, "чтобы

выйти победителем, готовым к новой жизни, к жизни "после смер-

ти", за которой следует воскресение". Преступность — и вообще

всякий добровольный риск жизнью — это вызов смысловым воз-

можностям жизни, призыв к поискам новых пределов. Преступ-

ность таким образом, является носительницей ожидания правосудия,

даже если речь идет об архаическом, магическом и иррациональном

правосудии. "Другой" понимается всемогущим, а его вердикты —

не подлежащими обжалованию. Парадокс наркомана заключается в

следующем: он питает некую надежду — и идет на смертельный

риск, он испытьшает потребность в правосудии — и совершает

преступление, он желает возмещения ущерба — и это желание под-

талкивает его на нарушение закона.

Идентичные приводные механизмы мы обнаруживаем в дей-

ствиях субъектов, совершающих преступления инициационного по-

рядка, но в случае наркомании речь идет о минимальной степени

самоутверждения, читай — жизни. Здесь ставка не положение в

обществе, а — собственная жизнь. И еще, в случае наркомании мы

имеем дело с регрессом витальностти: наркоман ищет в законе жиз-

ни и смерти ответ на свою экзистенциальную тревогу.

Инверсия долга

"Все происходит так, словно [наркоманы] насильственным обра-

зом лишены чувства безопасности или любви, словно ими овладело

чувство, что мир внезапно стал несправедливым. Достигнув возрас-

та юности или став взрослыми, они оказываются в ситуации, кото-

рую можно было бы назвать "инверсией долга": будучи более чем

обязанными жизнью, возможностью благополучного существова-

ния своим родителям, своей семье, обществу, они ведут себя

так, словно общество ущемляет их в чем-то, должно им что-

то

". Таковы последствия отсутствия инициационного момен-

та и в более широком смысле — отсутствия всякой возможно-

сти оплатить свое вступление в мир взрослых. Вступление в

большую жизнь теперь, в отличие от традиционного общества,

ibid., р. 7.

ibid, р. 9.

157

больше не переживается как долг по отношению к группе, но,

наоборот, как долговое требование к сообществу. Государ-

ство-провидение смогло лишь обострить это чувство. Вся пси-

хология современных преступников — в ощущении себя жер-

твой, имеющей право на возмещение ущерба. Эта психология

охватывает и тюрьму, где — что действительно поражает —

так широко среди заключенных распространено мнение, что

они стали жертвами системы. Не правы те, кто видит в этом

не более чем защитную стратегию. Преступники, в полном

согласии с духом времени, выражают смутное чувство, овла-

девшее демократическим обществом и описанное Паскалем

Брюкнером. "Брачный союз права, государства-провидения и

теории необходимости защиты прав потребителя способствует

формированию прожорливого существа, не умеющего терпеть,

желающего немедленно стать счастливым и абсолютно уверен-

ного, если счастье запаздывает, в том, что его надули, что он

имеет право на компенсацию за свою несбывшуюся мечту.

Здесь узел, образующий типичную связь между инфантилиз-

мом и уподоблением себя жертве: оба явления основываются

на одной и той же идее — отказе платить долги, на одном и

том же отрицании своих обязанностей, на одной и той же

убежденности в обладании бессрочными долговыми требова-

ниями по отношению к своим современникам"

Все, кто так или иначе принимает участие в судьбе нарко-

манов и преступников, в целом удивляются не столько отсут-

ствию у них чувство вины, сколько их запросам, их неблаго-

дарности. В полном объеме открывается неспособность вра-

чей и социальных работников в одиночку исправить такое

искаженное представление долга, и мы еще лучше осознаем

важность специфической роли правосудия — напоминать о

законе.

МЕТАМОРФОЗЫ НАСИЛИЯ

Формы правонарушений, о которых шла речь, являются

знаком исчезновения зафиксированных табу, знаком утраты

смысла жизни (в обществе). Насилие характеризуется прежде

всего своей асоциальностью. "Прежде жестокость подрост-

ков как-то очерчивалась общественными структурами, кото-

'* P. Bruckner, la Tentalion de I'innocence, Paris, Grasset, 1995, p. 117.

158

рые придавали ей направленность, отделяя от очевидного хао-

са. Независимо от того, шла ли речь о семье, об ассоциациях,

культурах, это насилие содержало в себе нечто, что гаранти-

ровало ее экспериментальный и интегрирующий характер

". С

некоторого времени включение человека в общий мир имеет

гораздо более проблемный характер: возможен даже вариант,

когда такого включения вообще не происходит. В этом случае

насилие работает вхолостую, лишая себя собственного смысла.

Поэтому не стоит удивляться при виде того, как возвраща-

ются еще более примитивные формы насилия, например, те, что

практикуют скинхэды, неонацистские группировки и прочие ху-

лиганствующие элементы. Их акты насилия чаще всего прохо-

дят безнаказанно. Убить бродягу, иммигранта, напасть на обита-

лище беженцев, на фанатов клуба-соперника, "обчистить" друго-

го подростка в метро... Чаще всего нападениям подвергаются

иностранцы, люди, выглядящие нестандартно, то есть молодежь

из благополучных слоев общества, молодежь из соседних квар-

талов, а также просто чужие, то есть те, кто не подходит под

категорию "наш". Единственный смысл этих действий — "не-

возможность или отказ самоидентификации и отрицание друго-

го

Общество уже не может предложить тех механизмов соци-

ального контроля и ритуализации насилия, какими прежде были

война или политические или профсоюзные баталии. Поэтому

дух насилия находит другие средства выражения. Бедность

символического содержания современной эпохи сбивает моло-

дых людей с толку, они не имеют больше надлежащих жиз-

ненных ориентиров, классового сознания, утрачивают пред-

ставление о границах дозволенного. У них нет ни идеологии,

ни утопических целей: только ненависть, но ненависть, не име-

ющая объекта. Как следствие, проявления их жестокости име-

ют непредвиденный характер. Волнения, случающиеся на ок-

раинах городов, часто следуют за смертью какого-нибудь подростка

и оборачиваются в своего рода примитивной местью, но направ-

ленной не против ответственных в преступлении, но против тех, кто

" D. Salas, "L'intervention judiciaire face a I delinquance juvenile", quatorzieme congres

de l'Association inlernationale des magistrate de la jeunesse, Breme, 1994 (non publiee).

Y. Michaud, "Les violences de l'histoire", Esprit, octobre 1994, p. 14.

159

отвечает за порядок, то есть против полиции, единственной инстан-

ции из мира взрослых, доступной для общения. Насилие больше

нельзя увязать с каким-то действием, которое давало бы ему направ-

ленность, оправдывало бы его. Оно больше не является средством

присвоения незаконной материальной выгоды, как и не связано с

политическим противостоянием. Насилие сводится к зрелищу наси-

лия.

Современное насилие невозможно описать и, следователь-

но, символизировать: оно становится невидимым — как нар-

комания и ее подпольная экономика — или, наоборот, сверх-

видимым, как непредвиденные всплески насилия в окраинных

городских кварталах или на стадионах, где смысл правонару-

шений заключен в самом зрелище. Смысл этих новых форм

преступности — показать себя на публике, существовать по-

средством спектакля насилия. Вытягивание самого себя —

это еще одна стратегия самоутверждения. Культ имиджа про-

буждает желание видеть и разжигает страсть быть на виду.

Имеет место инверсия стратегии: речь больше идет не о том,

чтобы спрятаться, дабы не быть схваченным, но, напротив, о

том, чтобы выставлять себя напоказ из провокационных сооб-

ражений. Редко когда не встретишь лиц хулиганов на страни-

цах вечерней газеты, что, впрочем, не мешает им освистывать

журналистов, когда те появляются в пригородах. Это еще

одна причина, почему СМИ не могут оставаться в стороне от

проблемы, — настолько незаменимыми участниками этого

спектакля насилия они стали.

Неужели всего этого действительно раньше не было?

Ведь уже в начале века в Париже существовали банды,

которые обессмертил фильм " Золотая каска ". Тогда речь

шла о бандах молодых преступников, по многим пунктам

сравнимых с теми, кого мы встречаем сегодня, и которых

называли "апачи". "Подростки нашли себя в образе индей-

цев, они востребовали его и приняли его как символ своей

независимости и своего задиристого духа. Что касается про-

звища, которое им в насмешку присвоило общество, они

воспринимали его с презрением, без всякой гордости"

М. Perrol, "Dans la France de la Belle Epoque, les "Apaches", premiere bande de

jeunes", Les Marginaux et les exclus de I'histoire, Paris, Cahiers Jussieu 5/Universite de

Paris 7, Collec. 10/18, 1979-

160

Уже в ту эпоху СМИ не оставались равнодушными к

разрастанию масштабов этого явления

. Разве не то ясе

желание — смеха ради занимать "плохие места" — оШУ"

щается в именах, которыми награждают себя современные гру

пировки с городских окраин: "зулусы", "мерзкие акулы"

тому подобные "рептилии"?

Инверсия жертвы

Можно предположить, что имидж является последней ни

точкой, образующей социальную связь, единственным спосо

бом коммуникации с другими, которых вы не видите, но кото

рые видят вас за своим экраном. Для трудных подростков

единственным источником связи с обществом оказывается воз

можность предложить свое тяжелое положение в качестве зр

лища остальной части общества. Подросток из пригорода, ХУ~

лиган, представляет собой двойную инверсию молодого чело

века из добропорядочной семьи: "Явление возрастного поряд

ка, которое можно проиллюстрировать и проблемами поколе

ния, которое чувствует себя "принесенным в жертву", и двой

ственностью отношений этого поколения с обществом... То,

вокруг чего ломаются копья, затрагивает проблему самоиден

тификации молодежи в целом, которая, оказавшись за преде

лами квартала, сталкивается с разрывом, существующим меж

ду господствующими ценностями (карьера, деньги, права че

ловека) и реалиями повседневной общественной жизни. В этом

смысле молодежь из бандитских группировок и шпана симво

лизирует крайнюю форму неудачной жизни, чего так боится

другая часть молодежи"

. Все выглядит так, словно первые

ошибочно полагают, что они таким образом приносят себя в

своего рода жертву, необходимую для остальной части данН°

социальной группы. На память приходит последняя фраза из

"Постороннего"Камю, вскрывающая эту мистическую связь

между наказанием, театральностью и жертвоприношением:

Чтобы все пришло к логичному итогу, чтобы я почувство

Четыре крупных утренних ежедневных газеты того времени

(Le

etit

Journal, Le Petit Parisien, Le Journal u Le Matin), выходившие каждый тира>£

ом

более чем в 1 миллион экземпляров, очень часто посвящали этой теме с»

ои

Первые страницы.

М. Kokoreff, "Tags et zoulous, une nouvelle violence urbaine", Esp™*'

wrier 1991,

. 35.

161

вал себя не таким одиноким, мне оставалось желать как мож-

но большего числа зрителей в день моей казни и чтобы они

встретили меня криками, исполненными гнева"

Хотя преступник презирает закон в принципе, он всегда

помнит о существовании уголовного кодекса. Характер совер-

шения преступлений подчиняется коллективным стереотипам

и показывает a contrario, куда направлено социальное давле-

ние. Новые формы правонарушений — это всего лишь обрат-

ная сторона ценностей, превозносимых обществом. В нашем

обществе, где господствует мобильность и скорость, правона-

рушители нового типа оккупируют места "переходов", "ско-

ростные зоны": метро, торговые центры или вокзалы. Ис-

ступленную подвижность взрослых они дополняют провоци-

рующей неподвижностью бродяг. Настенные графита — это

всего лишь суррогат логотипов, а необычные наряды подрос-

тков — способ существования в обществе, где внешний вид

играет столь важную роль.

Исчезновение общего мира выражается в криминализации

социальных связей и в возврате жертвенного насилия, но так-

же — самым неожиданным образом — и в возникновении

аутосакрифициальнойЧто есть символизирующей принесение

человеком в жертву себя) преступности. Не имея больше

возможностей для идентификации своих врагов, не находя

поля для сражений, преступник испытывает соблазн обратить

насилие против себя самого. Нет ли связи между утратой

жертвы, сопровождавшей утверждение демократического об-

щества, и воскрешением дикого по своей форме жертвоприно-

шения со стороны молодежи?

Вслед за десоциализацией и театральностью — тем, что

более всего поражает в современных формах насилия, — от-

метим подчеркнуто аутодеструктивный (т.е. саморазруши-

тельный) характер этих форм. Отец уничтожает самое ценное,

что есть у него, — свое потомство. Подростки громят соору-

жения, которые являются единственными местами, где они

могут заниматься спортом и просто собираться. Хулиганы сжи-

гают начальную школу, из стен которой вышли сами. Нарко-

ман употребляет продукт, который пожирает его самого. Все

эти формы поведения сродни самоубийству, число случаев

" A. Camus, L'Etranger, Paris, Gallimard, 1957, p. 272.

162