Гарапон А. Хранитель обещаний: суд и демократия

Подождите немного. Документ загружается.

ный портрет французского уголовного мира, также заметно изме-

нившийся за последние годы. Лица, содержащиеся под стражей за

кражу — правонарушение, весьма характерное для общества изоби-

лия, как и для государства-провидения, — составляют всего 22% от

общего числа заключенных против 55% двадцать лет назад. Зато во

весь голос заявили о себе преступники других профилей: наркома-

ны, люди, как правило, со сложными натурами; живущие вне закона

иностранцы, которые, напротив, мало восприимчивы к переменам в

обычаях поведения и составляют не 15%, как раньше, а 30% от

уголовников, не достигших двадцати лет. Приговоренных за нару-

шения норм морали стало почти в пять раз больше. Значительньш

рост числа уголовных заключенных главным образом обязан увели-

чению сроков наказания, ужесточению наказаний, в частности по

делам, связанным с инцестом или с сексуальными домогательствами

по отношению к несовершеннолетним. Наконец, следует отметить,

что контингент уголовных заключенных стал более разношерстным

в психологическом плане и не таким однородным, как прежде, в

социальном плане.

В условиях демократического общества социальная принадлеж-

ность поистине определяет главный смысл жизни. Об этом свиде-

тельствует то, какое внимание уделяется вопросу изоляции. "В на-

стоящий момент мы переживаем переход от общества с вертикаль-

ной иерархией, которое мы по привычке называем классовым обще-

ством, где есть верхушка и низы, к обществу с горизонтальной

иерархией, где важную роль играет то, где ты — в центре или на

периферии. Раньше люди, находящиеся на нижних ступеньках иерар-

хической лестницы, были убеждены в том, что они смогут перевер-

нуть общество с целью построения иной модели, от чего еще и

сегодня не отказались последние приверженцы подобной риторики,

представители так называемых альтернативных течений. Сегодня

дело не в том, наверху ты или внизу, но ты"в" или "вне"*: те,

которые не "в", хотят там быть, иначе же они оказываются в

"социальной пустоте", другими словами у них нет прав

". Риск

отныне исходит не только от системы репрессий, но и от системы

изоляции, или исключения. Общество представляет собой не что

иное как систему различий; речь идет о дифференциальных отличи-

ях, которые дают индивидам их "самобытность" и позволяют им

*У АТарапона соответственно: "up" or "down", "in" or "out". - Прим. пер.

A. Touraine, "Face a l'exclusion", Esprit, Janvier 1991, pp. 7-14.

143

как-то располагаться относительно друг друга. "Исключенные" ока-

зываются изгнанными прежде всего из этой самой системы разли-

чий, они, подобно сиротам, лишены возможности быть принятыми в

любые сообщества, существующие в рамках общества, и, следова-

тельно, лишены всякого представительства. Они не имеют возмож-

ности как участвовать в коллективных действиях, так и пользовать-

ся правами и хоть какой-то социальной поддержкой. Поэтому нельзя

больше видеть в преступности просто проявление асоциальности и

усматривать в ней только следствие нарушений процесса социализа-

ции, о чем свидетельствуют многочисленные патологии, укоренив-

шиеся в современном обществе (городская преступность, наркома-

ния, самоубийства и т.п.).

В условиях традиционного общества и, в некоторой степени,

индустриального общества социальная самоидентификация не пред-

ставляет трудностей: каждый определяет, к какой социальной груп-

пе он относится — пусть даже к группе с негативной окраской, —

благодаря своей принадлежности к определенному социальному классу

и возрастной группе. Социальные идентификаторы, играющие важ-

ную роль в традиционноом обществе, в современном обществе по-

степенно размываются. Старые идентификаторы вынуждены вести

непрестанную борьбу за выживание, защищать себя. Подвижность

границ между социальными группами и их непрочность порождают,

вместе с эволюцией свободы, новый тип страданий — аномических,

— обусловленных, о чем говорил еще Фуко, не только сильным

социальным давлением, но и, напротив, отсутствием законов. Типи-

ческим примером для такого рода страданий мог бы служить "моло-

дой наркоман из городских трущоб, пришедший на место бродяги

доиндустриального общества. Этот образ, подобно фотоснимку, пол-

ностью проявился и даже "перепроявился" из-за отсутствия привя-

занностей и опор в отношении работы, семейных традиций, возмож-

ностей конструировать свое будущее... Его единственное имущество

и единственный посредник с миром — это его тело, которое он

эксплуатирует, которое заставляет искать наслаждения и разрушает

в процессе бурного развития абсолютного индивидуализма

В традиционном обществе, прошедшем через испытания подрос-

ткового возраста, каждому было гарантировано окончательное и

бесповоротное вступление в мир социума. В современном обществе

R. Castel, Les Metamorphoses de la question sociale, une chronique du salariat,

Paris, Fayard, 1995, p. 469.

144

социальная идентификация остается проблематичной в течение всей

жизни человека: это касается, само собой разумеется, подростков,

но также и совершеннолетних, а в некоторых случаях, может быть,

и людей зрелого возраста. Никто больше не гарантирован от того,

чтобы в один прекрасный день не оказаться изолированным от

общества, среди маргиналов. Даже заключенные не чувствуют себя

автоматически причисляемыми к социальному типу "зэков". "Про-

писка" внутри того или иного социального слоя-класса перестала

быть источником социальных благ и превратилась в политическую

проблему первостепенной важности. Демократическое общество

вынуждено вновь изобретать и воссоздавать эту самую "социальную

прописку", которая, как казалось прежде, уже при рождении дается

человеку традицией. Теперь общество с каждым днем тратит все

больше и больше энергии на реконструкцию того, что в характере

"прописки" изменилось в худшую сторону в силу ее принципиаль-

ной неопределенности.

Значит ли это, что преступность не должна больше восприни-

маться как эмансипация от всяких сощгальных пут? К чему демонст-

рировать свое пренебрежение запретами, когда и так их мало кто

уважает? Удивительным образом преступность превращается порой

в поиск своего социального лица, что непривычно и сбивает с толку.

Итак, главное — это не столько проблема социального контроля,

сколько проблема изолящш-исключения, не столько понимание того,

как следует вводить нормы, сколько овладение умением жить без

норм, не столько освобождение, сколько сохранение социальных

связей, не столько сопротивление социальному давлению, сколько

поддержание страха перед вакуумом, образовавшимся в результате

сброса давления.

ЭВОЛЮЦИЯ ПРЕСТУПНОСТИ

"Плата за следование моде, — говорит Марсель Гоше, — труд-

ность быть самим собой"

. Сегодня преступность больше, чем

любая иная форма социального поведения, демонстрирует раз-

мывание социального типа (преступника). Под таким углом

зрения особенно репрезентативными являются три вида пове-

дения: детская преступность как показатель деградации соци-

альных отношений, инцест как показатель расстройства семей-

М. Gauchet, Le Desenchantement du monde, Paris, Gallimard, 1985, p. 301.

145

ных отношений и наркомания как показатель нарушений в

сфере отношения человека к самому себе.

Инициирующий характер детской преступности

Очень часто молодежная преступность несет в себе мо-

мент инициации. В традиционном обществе роль инициации

сводится к тому, чтобы средствами культуры сопроводить —

и одновременно преодолеть — опасность, которая возникает

перед социальной группой в связи с приходом нового возрас-

тного класса. Речь идет о встрече старого поколения, "иници-

ирующих", с молодым поколением, кандидатов на инициацию.

Инициация придает драматический характер моменту вступле-

ния в жизнь: она наделяет его смыслом и транслирует ценнос-

ти социальной группы. Она обеспечивает инициируемому не-

которую идентичность, сообщает ему родовую принадлежность:

он становится полноправным членом социальной группы и

возрастного класса. Предписывая каждому свое место в рам-

ках какого-то поколения, инициирующие ритуалы обеспечива-

ют преемственность и стабильность социальной группы. Они

дают молодым доступ к культуре. Инициация выступает свое-

го рода вторым рождением человека, которое, что характер-

но, нередко изображается в ритуальной форме и сопровожда-

ется осознанием долга молодых по отношению к старшим,

которым молодые обязаны доступом к истинной жизни.

Очень часто при совершении преступлений малолетними

преступниками экономический мотив является далеко не са-

мым главным (добыча выбрасывается или тут же распродает-

ся за бесценок), в отличие от инициационного. Словно эти

преступники, вышедшие из неблагополучных слоев общества,

могут покинуть страну детства, только громко хлопнув две-

рью, только путем взлома из-за того, что культура не предла-

гает им другого достойного опыта интеграции

. Большинству

малолетних преступников, оставивших школу раньше поло-

женного времени, живущих в неполных семьях, не имеющих

никаких перспектив получить профессию, преступность откры-

вает возможность оценить себя, "разыграть" вступление в боль-

шую жизнь — и в смысле театральной "игры", и в смысле

A. Garapon, "Place de l'initiation dans la delinquance juvenile", Neuropsychiatrie

de I'enfance et de Vadolescence, 1983, n 8-9, pp. 390-393.

146

самоутверждения, — проявить себя, обрести мужские черты,

одним словом, стать полноправными членами общества, пусть

даже негативным путем. Таким образом, становится все боль-

ше молодых людей, для которых преступность выступает за-

местительницей социальности. Конфронтация с уголовным пра-

восудием остается последней опорой идентичности. Романтика

наркотиков компенсирует никчемность, ночная игра с полици-

ей и ворами — полное отсутствие связей с миром взрослых.

Вступая на путь преступлений, молодой человек ищет контак-

та с миром взрослых, которые со все меньшей охотой испол-

няют роль "инициирующих".

В XX веке зародилась новая молодежная субкультура, ко-

торая все больше и больше удаляется от общей культуры.

Юношество, которому прежде все социальные категории от-

давали предпочтение, считая его наследником духовных цен-

ностей (можно было говорить о рабочей, буржуазной, арис-

тократической и т.д. молодежи), теперь в своей среде прояв-

ляет тенденцию к стиранию социальных, а порой даже и поло-

вых различий. Безработица, специфические нравы в предмес-

тьях больших городов и отсутствие контактов с родителями

постепенно формируют из молодежи самостоятельный соци-

альный класс, который из переходного становится перманент-

ным. С некоторого времени появилась тенденция не покидать

его вовсе. Идентификация молодежи с миром взрослых ус-

ложняется еще и тем, что последние все более склонны пере-

нимать молодежные нравы. Они польлзуются ее языком ("не-

где потусоваться" — прозвучало из уст одного премьер-мини-

стра), образ жизни, на них сказывается все та же перманент-

ная неопределенность. Взрослые более не служат для моло-

дых опорой в многочисленных переходных ритуалах. Одно-

временно старшие поколения лишают молодых необходимого

переходный период чувства самобытности, вынуждая их

искать суррогат этого чувства где-то за пределами общей куль-

туры. Этим объясняется ощущение того, что молодежные суб-

культуры обладают, быть может, большей основательностью,

большей символической насыщенностью, а то и более высоки-

ми ценностями, чем мир взрослых. Корреляция культурной

пустоты мира взрослых и расцвета молодежной антикультуры

бросается в глаза. Также становится явной и связь между

147

отказом от индивидуальных внешних признаков — а именно в

одежде — у взрослых и распространение униформ у молоде-

жи, которая находит в одежде, можно сказать, средство пер-

вичного распознавания — средство, которое сродни доистори-

ческим "шкурам". Может быть, стоит рассматривать во взаи-

мосвязи закат авторитарности на уровне глобального обще-

ства, с одной стороны, и распространение квазитиранического

типа подчинения в многочисленных молодежных группиров-

ках, которые стали вновь возникать в последние годы, с дру-

гой; вседозволенность — и нетерпимость отдельных экстреми-

стских течений антикультуры, например, скинхэдов?

Инсценировка идентичности играет все более важную

роль по мере того, как общая система распознавания ста-

новится все более размытой. Бессодержательность систе-

мы социального распознавания компенсируется избытком

внешних символов. Свобода совести трансформируется в

требование внешне выказывать свою принадлежность —

именно о такой тенденции свидетельствует история с му-

сульманским кеффие во Франции. Именно к этому сегод-

ня у молодежи сводится вся эксцентричность в манере

одеваться, начиная с "кожаных изделий". Если подобная

одежда, чрезвычайно заряженная символами, что-то и

отражает, так "это желание выделиться, создать свой соб-

ственный имидж, выразиться. Сегодня профессии пере-

стали играть роль (социальных) функций, их нестабиль-

ность мешает связать функцию и принадлежность к опре-

деленной социальной группе, как это было раньше, на-

пример, профессиональный палач носил костюм, присте-

гивающийся воротник и манжеты. Разрыв семейных уз,

исчезновение возрастных барьеров мешают найти площад-

ку для создания образа своей идентичности. Поэтому,

когда существо растворяется в неизвестном, люди нахо-

дят убежище в искусстве создания видимости".

Размывание социальных ориентиров

и "неклассифицируемые " деяния

Профилактика, различные испытательные сроки или вос-

М. Roue, "Vetements de cuir, rock'n roll et identite",/l/!cres, Paris, n 2, pp. 55-56-

148

питательные меры, которые беспрестанно отодвигают мо-

мент установления категории невменяемого, преступника или

безработного, обретают для молодежи свои границы. Ибо

вступление в жизнь предполагает усвоение общей нормы:

молодежь питается, живет, имитирует границы. Раздвигать

их — значит разве что отодвигать момент конфронтации.

Отказ поколений от разговора лицом к лицу может подтол-

кнуть молодежь, не утвердившуюся в жизни, к изобрете-

нию новых, все более опасных, вариантов инициации, вплоть

до обращения насилия против самих себя, о чем свидетель-

ствуют частые в молодежной среде случаи перехода от ав-

тоагрессии к гетероагрессии. Эти правонарушители нового

типа вводят в заблуждение судей, совершая резкие перехо-

ды, минуя промежуточные этапы, от попыток самоубийства

к практике жестоких преступлений. Проблемой становится

не столько неосновательное обогащение, сколько добровольное

порабощение.

"Теперь нам приходится иметь дело с субъектами в мо-

мент их реанимации — борющимися со смертью, или в мо-

мент их задержания — когда они нарушают общественный

порядок и общее право, — констатирует доктор Анри Гри-

вуа. — Сегодняшний день в медицине — завтрашний день в

правосудии... Эти субъекты, подобно истерикам Сальпетри-

ера, словно, насмехаются над традиционными институтами и

нозографией. Как и во времена зарождения психиатрии, их

место трудно определить. Однако, с некоторого времени из-

за них не ломают копий, как это делалось во времена Эски-

рола и его учеников в залах судебных заседаний ради под-

Держания репутации нашей науки психиатрии"

. Напротив,

институты как могут открещиваются от них, тем самым раз-

дувая значение подобных личностей. Идентификация не яв-

ляется проблемой в стабильном социальном окружении. Она

становится очень неопределенной в мире, который, подобно

современному обществу, превозносит мобильность людей и

Непрочность статусов. Исчезновение социальных ориенти-

ров неизбежно оборачивается размыванием институциональ-

ных категорий, в частности психиатрических

• Grivois, Les Monomanies instinctives, Paris, Masson, 1990, p. 4.

149

Юстиция, как, впрочем, и другие институты, все чаще и

чаще сталкивается с "пограничными состояниями", иначе на-

зываемыми "неклассифицируемыми", то есть с субъектами,

которые не подходят ни под одну категорию преступников и

ни под одну из описанных медицинских симптоматологии. От-

каз от классических симптомов мог бы стать символом нашей

эпохи. "Чрезвычайно бурное развитие таких понятий, как лич-

ностные отклонения, пограничные состояния, адаптационные

отклонения или просто отклонения в поведении, свидетель-

ствует о расширении поля психиатрии и, вероятно, о менее

здравой толерантности по отношению ко всему, что напомина-

ет насилие"

. Дело обстоит так, как если бы "место внутрен-

них конфликтов заняли пародии на противостояние: попытки

самоубийства, алкоголизм, импульсивное поведение, проявля-

ющееся в битье посуды, булимии, нанесении себе увечий, де-

монстративные жестокость и правонарушения. Эти поведен-

ческие аномалии повторяются с регулярностью компульсив-

ных, без настоящего осмысления, оставляя за собой след в

виде смутной горечи... Акт становится симптомом, одновре-

менно отрицая симптом

". Роль правосудия — в равной мере

и для субъекта и для социальной группы — заключается,

быть может, в том, чтобы фиксировать коллективную память

и таким образом создавать предпосылки для дальнейшего со-

вершенствования (правосудия). Правосудие помимо своей роли

в реальной жизни также дает возможность в ходе терапевти-

ческой работы опираться на установленные, то есть закреп-

ленные в памяти, факты. Роль высшей символической ин-

станции, таким образом, должна была бы сводиться одновре-

менно и к тому, чтобы заключать в тюрьму и наказывать, и к

тому, чтобы открывать иначе невозможный простор для дея-

Кроме того, у Анри Гривуа там же встречаем констатацию, вполне при-

емлемую для юристов: "Если психиатры начала XX века, вплоть до 1914 г., так

мало говорили об окружающем их мире, то это потому, что он казался им

стабильным и достаточно надежным. В то время не было существенного раз-

рыва между их потребностями практиков и скрытыми или афишируемыми

ценностями семьи и общества, — во всяком случае масштабы разрыва не

были такими, чтобы о нем говорить серьезно", ibid., р. 4-

Ibid., р. 2.

150

тельности третьих лиц из числа социальных агентов.

Публичная демонстрация своей личности приобретает все

более важное значение по мере того, как исчезает традиция

усвоения ролей. Для многих малолетних преступников пере-

ход к действию оказывается последним источником самовыра-

жения. Преступный акт призван спровоцировать реакцию жер-

твы, социальной группы, семьи. Если перечисленные оппонен-

ты уклоняются от диалога, тогда переход к преступным дей-

ствиям вызывает вмешательство силовых институтов, снача-

ла, безусловно, полиции, а затем правосудия. Когда всякая

социальная коммуникация стала невозможной, воздействие ока-

зывается последним средством установления коммуникации.

При этом целью — как бы парадоксально это ни звучало —

является диалог, плохо обеспеченный и, конечно, обреченный

на провал, но зато реальный.

Недоверие по отношению к любым формам заключения и,

в более широком смысле, по отношению к любому принужде-

нию делает подобные коллизии все более редкими. Правосу-

дие выступает последним институтом на пути трудных подро-

стков перед тем, как им отправиться на поиски наказания от

самой судьбы. Мы можем констатировать именно такое поло-

жение вещей на примере случаев, называемых психиатрами

"экспозиционнным поведением", то есть случаев, когда имеет

место умышленный риск жизнью, угон автомобилей ради пос-

ледующих самоубийственных гонок с полицией, ради переезда

перекрестков на красный свет с закрытыми глазами и, конеч-

но, наркотики. Такие новые инициационные испытания, кото-

рые, подобно театру, увлекают молодежь, для общества в

целом оказываются весьма дорогостоящим удовольствием.

Когда юридический закон не озвучивается соответствующим

институтом, тогда наркоман, юный преступник или представи-

тель другой крайней ситуации сталкиваются с законом жизни

и смерти, что очень напоминает профилактическую уловку

уголовного запрета. Общее ослабление социальных форм свя-

зано с той же тенденцией, к которой относятся деполити-

зация субъекта и натурализация запретов. Разрушение сим-

волов, упраздняющее общего врага, приводит не только к

войне всех против всех, но и одновременно к войне каждого с

каждым.

151

Невозможность самоидентификации посредством

жизненной драмы

Особая задача правосудия состоит в том, чтобы посред-

ством драматизации a posteriori сообщать некоторую, пусть

даже негативную, специфику проступку. Именно такой обо-

рот дела устраивает человека в конфронтации с правосудием.

Субъект желает быть классифицированным (включенным в

определенную категорию), он хочет считать, что придает смысл

собственным действиям. Создается впечатление, что жесто-

кость в обществе сегодня приобретает форму не столько реп-

рессий, сколько вызывает безразличие. Подросток лишен "сво-

их" мест, свободного времени, индивидуальных красок и форм,

которые позволили бы ему определить масштабы своей лич-

ности, соотнести себя с общей ситуацией и быть включенным

в нее. Возможность сориентироваться посредством жизненной

драмы, и та исчезает. Отныне под предлогом отказа от дра-

матизации ситуации люди предпочитают постоянный контроль

— экзамену, неформальное правосудие — классическому су-

дебному заседанию, стаж — диплому. Не идем ли мы по лож-

ному пути, желая дедраматизации жизни любой ценой? Не

стоит ли, наоборот, снова обратиться к символике, связанной

с моментом вступления молодого человека в общественную

жизнь, вернуть этому событию характер драмы? Мягкость

демократии, вероятно, удовлетворяет в большей степени взрос-

лых, чем подростков, которые, в отличие от первых, ищут

случая противопоставить себя самим себе и заплатить за право

вступления во взрослую жизнь.

Инициация — это социальное насилие, которое выступает

в форме церемонии. Символическое страдание позволяет за-

фиксировать момент и цену вступления в мир взрослых. Мо-

жет быть, такое инаугурирующее страдание просто необходи-

мо? Можно ли войти в мир взрослых, не оплачивая в той или

иной форме стоимость входа? Это касается и тех, кто уже

оказался в положении маргинала. Сколько подростков поки-

нуло здание судов разочарованными, так и не получив наказа-

ния от правосудия, так и не "заплатив"! Не являемся ли мы

свидетелями того, как молодежь изобретает новые ритуалы

— на стадионах, в худшем случае на тусовках наркоманов —

по мере того, как мир взрослых отказывается от своих тради-

152