Гарапон А. Хранитель обещаний: суд и демократия

Подождите немного. Документ загружается.

индивидуализма комплекс козла отпущения, который привык-

ли уже относить к временам ушедшим.

Глава 4: Склонность рассматривать дела

в уголовном аспекте

Усиление власти правосудия можно объяснить не только

примирением политических институтов. Рост значения усиле-

ния правосудия есть также выражение более глубокой и менее

видимой эволюции современного индивидуализма. Правосу-

дие стало излюбленный сферой для выплескивания демокра-

тических страстей и последней ареной для политических бата-

лий. Однако такой прилив интереса к судебной системе имеет

двойственный характер: он одновременно свидетельствует о

желании усилить теневую власть и о новой и менее благород-

ной склонности к мести. Этот новый демократический спек-

такль может принимать вид цирковой феерии, демонстрируя

сцены жестокости, распалялощие зрителя еще и потому, что на

арене оказываются сильнь*е мира сего, министры, крупные

предприниматели или врачи. Такая изобилующая чувствами

форма игры в политику хорошо сочетается с убогим обще-

ственным мнением относительно центрального конфликта: об-

щественное мнение понимает социальные отношения не иначе

как в терминах бинарного кода: агрессор —жертва.

Уголовное право предстает сегодня как нечто по-прежне-

му понятное, в качестве последнего средства в ситуации, ког-

да идеология дезертировала с социального пространства. В

условиях беспокойной демократии, не столько догматической,

сколько казуистической, уголовным категориям, в силу их

простоты и сильной заряж.енности адреналином, светит пре-

красное будущее. Призывь»! к мести, причитания или негодо-

вание остаются незамеченными. Эта примитивная логика ос-

вобождает от ставших обязательными блужданий в дебрях

проблематики административной или гражданской ответствен-

ности, тем более сомнительной в глазах граждан-телезрителей,

что они в ней ничего не понимают. Культ уголовного права

113

говорит о двойной неудаче: о несостоятельности таких соци-

альных регуляторов-посредников, как семья, улица или рабо-

та, и о неэффективности практикуемых судебных решений,

притом что тюрьма остается главным средством в арсенале

уголовного правосудия. Для того чтобы в этом убедиться,

достаточно констатировать постоянное и неконтролируемое

увеличение числа осужденных во всех демократических госу-

дарствах.

Механизмы реализации склонности к решению конфлик-

тов в уголовной плоскости: отождествление себя с жертвой,

демонизация другой стороны — создают резонанс, смешивая

политические гражданские отношения с чувственными связя-

ми близких людей.

ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ СЕБЯ С ЖЕРТВОЙ

Сегодня, согласно общественному мнению общество более склон-

но отождествлять с себя с жертвой, чем с арбитром, с подданным,

чем с правителем, с теневой властью, чем с самой властью, с заступ-

ником, чем с законодателем. Мы видели, как народ вновь обретает

единство, сплотившись вокруг таких судей, как Ди Пьетро в Италии

или Ван Эспен в Бельгии', в борьбе с сильными мира сего. Район-

ный судья — это последний оплот в сражении добродетели с поро-

ком, Давида с Голиафом. Быть может, именно там начинается пря-

мая демократия, в установлении урезанной оппозиции добра и зла,

обязывающей к жесткому выбору. Разнообразные факты дают про-

стое, если не упрощенное, видение смыслов, которые технократи-

ческий политический дискурс затуманил окончательно. Этот эмоцио-

нальный и манихейский подход к политике создает удобную почву

— ив этом не приходится сомневаться — для популизма.

От активизма судей к активизму общественных организаций

В последние десятилетия наблюдается усиление значения обще-

ственных организаций в развертывании активной гражданской дея-

тельности, причем обоснованность некоторых акций вызывает со-

мнения в Части их целесообразности (вспомним историю с Централь-

ной службой предупреждения коррупции). Закон разрешает многим

ассоциациям выступать на правах гражданской партии в таких сфе-

Имеется в виду дело, в котором был замешан Дидье Пино-Валенсьен.

114

pax, как урбанизм, экология, защита граждан и меньшинств, борьба

с расизмом, коммунальная гигиена.

Большинство существующих движений начали свою деятель-

ность с мая 1968 г., именно с той эпохи они сохранили одновременно

интерес к проблемам неравных отношений (например, отношения

мужчина—женщина, родители—дети) и недоверие к официальным

институтам. Кто сегодня не помнит о знаменитом процессе по делу

Бобиньи, в котором затрагивалась тема абортов, и о зародившемся

тогда движении, разоблачавшем идею безнаказанности изнасилова-

ния? Продолжением тех споров сегодня стала тема развратных дей-

ствий в отношении несовершеннолетних, и в частности тема инцеста.

В то же время бдительность стражей самой разной политической и

социальной расцветки привела к воцарению особого рода "норм

политической корректности" на французский манер, когда разреша-

ется рыться в прошлом всех государственных лиц с целью ответа на

вопрос, нет ли там чего-нибудь достойного жалоб или разоблачений.

В результате забавных превращений эти новые публичные обвини-

тели нередко происходят из кругов, близких к крайним левым, то

есть принадлежат к тем, кто еще вчера организовывал травлю на

любые проявления буржуазной цензуры. Не трудно догадаться, что

левые радикалы ввязываются в борьбу с официальными института-

ми на новых условиях, в борьбу, которая изменилась настолько, что

теперь эти объедшгивпшеся в ассоциации борцы используют судеб-

ный институт для достижения своих целей. Такая инверсия мест

вносит большую путаницу в сложившуюся политическую систему,

поскольку традиционные представители левого крыла спонтанно

меняют своя взгляды, возможно, не понимая, что теперь фактичес-

ки одобряют расширение репрессий. Особенно четко это видно на

примере споров о половом растлении малолетних; за преступления

этой категории ггредполагаются наиболее длительные для нашей стра-

ны сроки тюремного заключения.

Таким образом, мы становимся свидетелями соединения трех

видов активизма: судейского, журналистского, и гражданского (в

смысле общественного движения). Однако мотивы в каждом случае

одни и те же: расследование с пристрастием и разнузданное обличе-

ние, погоня за эмоциями, нагнетание страха и недоверия к традици-

онным институтам и своего рода презумпция виновности. Благород-

ная сторона борьбы — защита детей, неприкосновенность женщин,

противостояние расизму — ставит ее выше гражданских законов и

115

демократических процедур. Желание заставить уважать эти проце-

дуры сразу расценивается как попытка подвергнуть сомнению доб-

рые намерения борцов или, в худшем случае, обрекает на подозре-

ния в расизме или приверженности к идеологии, утверждающей

социальное превосходство мужчины. Кто в таких условиях отва-

жится высказаться против детского труда, инцеста или жестокого

обращения с животными?

Юрнсдтщияэмоций

Никакое другое разбирательство так ярко не иллюстрирует су-

ществующее засилие эмоций, как дело о зараженной крови. Свиде-

тельство СМИ об интервенции правосудия

представляется смехот-

ворным — жертвы уже "обречены на приговор" от имени закона

жизни и смерти, который постоянно сравнивают с юридическим

законом. Вместо того чтобы объяснить, что ни моральный, ни био-

логический законы не могут заменить закон юридический, СМИ

предпочитают выражать возмущение по поводу знаменитой фразы

Жоржины Дюфуа: "ответственный, но не виновный", в то время

как рассогласование определений проступка и гарантии от риска

стало прямо-таки базовым в разделе права, трактующем вопросы

ответственности. Кто дерзнет сегодня объяснить это явление? Ду-

шевные терзания изменяют квалификацию (роль и значение) проце-

дуры и функции обязательного правового посредничества. Если

страдания не имеют цены, то как их компенсировать? Мы стали

оспаривать значение денег как единственной возможной формы воз-

мещения ущерба. Но в результате угрозе подверглось одно из суще-

ственных условий судопроизводства — символическое выражение

всех событий через деньги. Судопроизводство зародилось в Греции

и Риме вместе с появлением денег, и трудно представить себе, в

какой упадок придет правосудие, утратившее этот универсальный

эквивалент. И насколько ослабленными окажутся юридическая ква-

лификация и категории права

"Душевные терзания обманчивы, — говорит Расин, — но

любые рассуждения, которые им не льстят, разжигают подо-

зрения терзаемой души". Слышатся упреки в адрес судебной

процедуры, которая якобы так ни разу и не соблаговолила

Смотри перечень статей в

Droit

societe,

Paris,

LGDJ,

26, 1944.

Тем не менее квалифицировать кровь термином "продукт" есть само

по себе святотатство.

116

подняться до уровня драмы и страдания. Малейший отход от

тезисов, исполненных духа жертвоприношений, недопустим.

Хотя нет уверенности в том, что такие установки благоприят-

ствуют самим пострадавшим. В такой ситуации становится не-

возможной скорбная законная (судейская) работа. В чем еще

может заключаться символизм судебных процессов, как не в

том, чтобы именовать, разводить по разные стороны барьера

посредством ритуалов и слов? В чем еще может выражаться

судопроизводство, как не в том, чтобы заменять словами на-

силие, деньгами — страдание? Страдание имеет все права и

свободно от всех обязанностей. Так, следственные судьи на

одной пресс-конференции предложили сохранить тайну след-

ствия, по-прежнему оставляя за потерпевшими и обвиняемы-

ми "право на протест", которое позволяло бы им обращаться

непосредственно к общественному мнению

Над символизмом судебного процесса нависла опасность:

его может разрушить спектакль, все более дерзкий, делающий

слова несносными, а деньги — неуместными. Общеизвестно,

что лучше средство коммуникации — это слезЫ- Поэтому с

некоторых пор страдания стали определять закон, а страдания

многих сотен людей дают право предъявлять обвинение дваж-

ды одному и тому же лицу за одни и те же деяния. СМИ,

устанавливая, таким образом, над нами юрисдикцию эмоций,

удаляют нас от юрисдикции права. Они провозглашают себя

представителями общественного мнения, но в действительнос-

ти чаще всего выступают не более чем трансляторами обще-

ственных эмоций.

Иррациональный законодатель

Катрин Эрель

показала, какое важное значение имели со-

бытия, сопровождавшие парламентские дебаты, которые пред-

шествовали принятию нового Уголовного кодекса. Не будет

преувеличением сказать, что тема происшествий — а особенно

преступлений против детей — звучала рефреном на многих

заседаниях. Преступления против детей становятся явлением

Ф. Рикар, президент Французской ассоциации магистратов, упол-

номоченных вести следствие, Le Monde от 12 декабря 1994.

С. Ehrel, A. Garapon, "Lectures du nouveau Code penale", Esprit, octobre 1993,

P-

203.

117

национального масштаба для общественного мнения, загип-

нотизированного очередной смертью или насилием. Тиражи-

рование комментариев подобных случаев средствами масс-

медиа могло бы в конечном итоге заставить неподготовлен-

ного гражданина поверить в то, что данный вид преступле-

ний — явление довольно частое, хотя на самом деле это не

так. Общественное мнение увлекается также преступления-

ми, совершенными самими детьми; доказательство тому —

широкий резонанс, который получило убийство бродяги,

совершенное подростками из Витри-сюр-Сен, или потряс-

шее Англию дело двух ливерпульских подростков-убийц.

Чем объяснить это явление, которое, как оказывается, не

является чисто французским?

С некоторого времени наше общество изучает свою кол-

лективную судьбу на основании частных историй. Происше-

ствие больше не выступает событием, которое своей обы-

денностью отстранено от политики, но, напротив, является

выражением новой политической потребности. Это по-

зволяет политическому дискурсу сначала попытаться моби-

лизовать своих граждан по признакам "местность", "общ-

ность интересов", чтобы потом больше внимания уделить

обыденному и частному. Происшествие наделяется полити-

ческой значимостью, "оно выражает новые проблемы, очер-

чивает новые смыслы: оно приходит на смену вчерашним

определеням общего интереса

". Именно поэтому мы стали

свидетелями того, как закон о пожизненном преследовании

детоубийц был принят по истечении всего нескольких не-

дель после одного такого происшествия. Не выиграем ли

мы, если вспомним о предупреждении, которое высказал

Дюпор во время обсуждения первого Уголовного кодекса в

1791: "Далеко не всегда из соображений скрупулезного и

рабского подчинения повелениям общественного мнения за-

конодатели принимают законы, наиболее полезные для сво-

ей страны; часто эти законы вызваны самыми что ни на

есть сиюминутными потребностями и устраняют лишь след-

ствия: что касается удачных и охватывающих все слои на-

селения результатов, определяющих уровень счастья наро-

Р. Chambat, "La place du spectateur, de Rousseau aux reality shows", Esprit, 1993,

1, pp. 77-78.

118

дов, они, как правило, требуют серьезных размышлений и

подсчетов"

Происшествие находится на грани политической сферы:

оно имеет одновременно частный и всеобщий характер. "При

случайном рассмотрении политическая хроника какого-нибудь

журнала, изданного в 1885, будет понятна лишь историку,

специалисту по начальному периоду III Республики. Напро-

тив, чтение раздела происшествий из того же журнала по лег-

кости будет напоминать чтение романа, немного устаревшего,

описывающего события той эпохи"

. Вопросы возникают не

столько в связи с использованием происшествия, сколько в

связи с отсутствием его интерпретации. Происшествие, и это

очевидно, значимо само по себе; его смысл и ценность обеспе-

чены фактом, они ему имманентны: быть может, именно такой

очевидности ищет для себя политика. В этом-то и состоит

ловушка иллюзии прозрачности, одно из канонических явле-

ний прямой демократии.

Консенсус в излиянии чувств

Убийство ребенка остается крайним выражением абсолют-

ного зла в обществе, усомнившемся в своих ценностях: "Уж

его-то душа была безгрешна!" — восклицает Рене Шар. Урод-

ство события позволяет провести четкую грань между обид-

чиком и обиженным, покончить с безразличием, размываю-

щим образы агрессора и подвергшегося агрессии. В условиях

общества, которое усомнилось в своих ценностях и которое

больше ничем не удивить, нужно попытаться найти в этом

крайнем выражении страдания и надежду на скачок вперед.

Именно в этой смысловой точке — данной, очевидной, бес-

спорной (кто осмелится усомниться в страдании детей и их

родителей?) — находится консенсус. Будучи частью фунда-

мента демократических режимов, основанных на обществен-

ном договоре и национальном суверенитете, консенсус — в

этом парадокс! — обречен на упадок. Этот столп демократии

общественного мнения странным образом игнорируется и не

поддается теоретическому осмыслению. Консенсус — явление

Цит. ПО: P. Lascoumes, P. Poncela, P. Lenoel, Au nom de I'ordre, une histoirepolitique du

Codepenale, Paris, Hachette, 1989, p. 296.

G. Auclair, Le Mam quotidien, structures et functions de la chronique des fails divers,

aris, Editions Athropos, 1970, p. 14.

119

мифологического порядка. Он зиждется на вере, привержен-

ности, ритуальном посвящении. В политике сегодня принято

говорить: "с нами общественное мнение" там, где вчера сказа-

ли бы: "с нами Бог". "Наукообразная пара: общественное

мнение — консенсус сегодня выполняет те же функции, что и

пара рационалистского толка: национальная воля —разум, а в

эпоху Просвещения — теологическая пара: Бог —божествен-

ные полномочия"

Просто удивительно очарование наших демократических

обществ не символической крайней жестокостью, этими жут-

кими убийствами, которые муссируются нашими СМИ. Нет

ли здесь связи с разрушением символики? Такое чрезмерное

разжигание эмоций усиливает сплоченность в обществе, при-

чем речь можно вести разве что о первичном, если не прими-

тивном, консенсусе, архаическом и эмоциональном. Чувства

заставляют терять из виду общий интерес, который никогда

нельзя уподоблять интересу одной-единственной личности, пусть

даже ребенка. Несмотря на то, что функция юридических ра-

мок, их символов и процедур состоит в том, чтобы создавать

единомыслие без консенсуса, то есть согласие относительно

способа решения конфликтов, а не обязательно относительно

конкретных решений, возникает прямо обратное сочетание:

консенсус без единомыслия. При всей эфемерности чувства,

объединяющего людей перед лицом мерзости, оно достаточно

сильно, чтобы на какой-то момент образовать спайку между очень

разными людьми, но не достаточно, чтобы стать основой для

политического сообщества. Цель чувства — реанимировать пита-

ющееся потоком эмоций сообщество с помощью одного-един-

ственного лозунга: защита живого человека перед лицом смерти.

Только крайняя опасность, рак, несчастные случаи на дорогах

или грубое обращение с детьми оказываются способными объе-

динить людей. Как показало дело о зараженной крови, меж-

ду биологическим законом, законом жизни и смерти, и меж-

ду законом людей, гражданским или уголовным, по всей

видимости, возникает конкуренция, дезорганизующая при-

вычный порядок.

F. Ost, М. Van de Kerchove, Bonnes Maurs, discourspenalet rationalite juridique,

Bruxelles, Publications des facultes universitaires Saint-Louis, 1981, pp. 108-109.

120

"Приговоры по велению сердца "

Если что-то и создает консенсус, так это не нарушение

законов, а нестерпимые страдания жертвы, с которой парла-

ментарий может себя отождествлять, давая сомнительные обе-

щания. Таким образом, эмоции, выступающие главной опорой

СМИ, окончательно подчиняют своему влиянию политичес-

кий дискурс и процесс законотворчества. С помощью таких

средств выражения эмоции напрямую влияют на всю демокра-

тическую жизнь в целом, включая сферу правосудия. Вспоми-

наются "приговоры по велению сердца", вынесенные право-

судием, которое руководствовалось не столько разумом, сколь-

ко чувствами, и которое клеймил позором уже д'Агессо. Дело

о зараженной крови — еще одна печальная иллюстрация раз-

мывания правовых категорий под давлением публично выра-

жаемых чувств. Не много нашлось юристов, у которых хвати-

ло мужества сказать об этом открыто. Один из них Пьер

Мазо. Он мастерски показал, как точный юридический смысл

трех ключевых слов из дела о переливании зараженной крови,

рассматривавшегося в Высшей палате правосудия Франции:

"отравление", "соучастие" и "экспертиза", — не был принят

во внимание в результате давления со стороны общественного

мнения

. Слушания по делу о трагедии на стадионе Фюриани

— еще один опасный шаг в сторону чувств. Политические

партии пытались помешать адвокатам защиты представить юри-

дическую аргументацию. Последние подверглись "изоляции",

организованной политическими партиями, другими адвокатами

и журналистами. Часто ли мы слышали, чтобы адвокаты за-

щиты высказывали свою точку зрения по делу перед телека-

мерами? Чего стоят те считанные секунды предоставленного

им эфирного времени по сравнению с многочисленными ре-

портажами, в которых выражалось сочувствие жертвам, их

страданиям, их отчаянию?

Такой дрейф общественного сознания не может не беспо-

коить, поскольку в условиях, когда эмоции перехлестывают

через край, сомнению подвергается уже сама возможность от-

правлять правосудие. "Разумно ли упрекать судопроизводство

в том, что оно включает юридические аспекты? Или предос-

тавлять собственно праву минимум места, если дело происхо-

Mazeaud,

"Le

sens

des mots", Le Monde от 8

октября

1994.

121

дит не в зале судебных заседаний?" — спрашивает Жан-Марк

Теолейр". На память приходят жители селения в департаменте

Альп-де-От-Прованс, которые на словах линчевали адвокатов,

представлявших интересы лиц, обвиняемых в изнасиловании

и убийстве маленькой девочки. Случайно ли то, что они на-

бросились на адвокатов, а не на самих обвиняемых? Может

быть, им невыносима сама идея представительства, идея отда-

ления их от ужасного события? Иными словами, может быть,

речь шла о возможности не допустить использование право-

вых средств — а то и о требовании упразднения процедуры в

отношении человека, которого они уже сообща осудили и при-

говорили? Для этих людей нестерпимым стало уже то, что

заранее обвиненный имеет право на защиту. В этом случае не

допускалось никакого промежуточного мнения между полной

поддержкой позиций пострадавших и абсолюцией* лиц, счита-

ющихся виновными. Защита последних сама по себе рассмат-

ривалаось как криминальное деяние. Подобный, хотя и сло-

весный, самосуд говорит о том, что борьба вокруг процедур

порой переходит в стадию рукопашной схватки, которая, в

свою очередь, свидетельствует о неудаче всякого символичес-

кого дистанцирования. Не теряем ли мы из виду сам принцип

правосудия, который заключается в том, чтобы, устраняя эмо-

ции, обеспечить, насколько это возможно, логическое иссле-

дование вопроса? Отождествление себя с пострадавшим, как

и отождествление себя с обвиняемым, достойно осуждения;

то же самое можно сказать и об отождествлении себя с одной

из сторон, пусть даже имеется в виду сторона, которую зани-

мает общество. Разве задача судьи заключается не в том,

чтобы, напротив, принять третейскую точку зрения, которая

справедлива — а не мстительна — как по отношению к пост-

радавшему, так и по отношению к агрессору?

ДЕМОНИЗАЦИЯ ОБРАЗА "ДРУГОГО"

Распространившаяся тенденция отождествлять себя с жер-

твой преступления имеет следствием демонизацию образа "дру-

гого". Быть жертвой можно только тогда, когда Найден ви-

J.-M Thelleyre "Le droit de defendre", Le Monde. Du 2 fevrier 1995.

•Абсолюция — освобождение от наказания лица, признанного ви-

новным. — Прим. пер.

122