Дворкин Р. О правах всерьез

Подождите немного. Документ загружается.

тельстве. Мы говорим, что лучше оставить на свободе мно-

жество виновных, чем наказать одного невиновного, и в

основе такой позиции лежит выбор второй модели действий

правительства.

Во второй модели ущемление прав считается намного более

серьезной ошибкой, нежели их раздувание, и отсюда вытекают

соответствующие рекомендации. Эта модель предусматривает, что,

если некоторое право признается в простых и ясных случаях, то

правительство может ограничивать это право только тогда, когда

имеется некоторая вынуждающая к этому причина, не противо-

речащая предположениям, на которых должно основываться это

право в исходных случаях. Не может служить основанием для ог-

раничения однажды дарованного права тот факт, что, расширяя

область применения этого права, общество заплатит дополни-

тельную цену. Должно быть что-то особенное в этой дополни-

тельной цене, или должны быть какие-то другие обстоятельства,

позволяющие обоснованно утверждать, что, хотя ради защиты

исходного права можно согласиться заплатить значительную це-

ну, нет необходимости платить данную конкретную цену. Иначе

тот факт, что правительство не распространяет это право на дан-

ный случай, станет доказательством того, что признание этого

права в исходных случаях было ложным, оно было одним из тех

обещаний, которые даются с намерением выполнять их лишь до

тех пор, пока это удобно.

Каким образом можно доказать, что данную конкретную

цену не стоит платить, не отменяя при этом первоначального

признания соответствующего права? Я могу представить толь-

ко три вида оснований, которые можно, не противореча себе

использовать для ограничения некоторого права. Во-первых,

государство может доказать, что ценности, которые защищает

исходное право, на самом деле не затронуты в рассматривае-

мом пограничном случае или же затронуты лишь в смягчен-

ном виде. Во-вторых, оно может доказать, что, если опреде-

лить данное право таким образом, чтобы оно охватывало и

рассматриваемый пограничный случай, то окажется ущемлен-

ным какое-то конкурирующее право в сильном смысле, опи-

санном выше. В-третьих, государство может доказать, что при

таком определении рассматриваемого права цена для общест-

ва не просто возросла бы, но достигла бы размеров, настолько

превосходящих цену, уплаченную за исходное право, что это

оправдывает в данном случае возможное посягательство на

достоинство или равенство.

Довольно легко применить эти основания к одной из тех со-

вокупностей проблем, с которыми столкнулся Верховный Суд и

которые связаны с конституционными вопросами. Закон пре-

дусматривал освобождение от призыва для тех, кто отказывается

273

от военной службы по соображениям совести, но призывные ко-

миссии истолковывали это положение как относящееся только к

тем, кто возражает против всех войн по религиозным соображени-

ям. Если предположить, что освобождение от призыва оправдано

на том основании, что у индивида имеется моральное право не

убивать, когда это противоречит его принципам, то возникает

вопрос: правильно ли в этом случае исключить тех, чьи мораль-

ные соображения не основаны на религии или чья мораль дос-

таточно сложна, чтобы позволять проводить различие между вой-

нами? Суд постановил, что согласно конституционному праву

призывные комиссии поступали неправильно, отказываясь осво-

бождать от призыва первых, но что их отказ освободить от при-

зыва вторых оыл правомочным.

Ни одно из трех перечисленных мною оснований не может

оправдать отказ ни в том, ни в другом случае, если речь идет о

политической морали. Когда людей, считающих убийство без-

нравственным, заставляют убивать, посягательство на их лич-

ность ничуть не меньше, если их убеждения основаны не на ре-

лигиозных соображениях или если в этих убеждениях учитыва-

ется, что войны бывают разными в нравственном отношении,

и тут ничего не меняют ни конкурирующие права, ни чрезвы-

чайность ситуации в стране. Разумеется, есть и разница между

рассматриваемыми случаями, но она недостаточно велика,

чтобы оправдать разное к ним отношение. Государство, кото-

рое из принципиальных соображений отделено от церкви, не

может отдавать предпочтение религиозной морали перед нере-

лигиозной. Существуют утилитаристские доводы в пользу того,

чтобы освобождать от военной службы только по религиозным

соображениям или при неприятии человеком всех войн; воз-

можно, такое освобождение требует меньших административ-

ных затрат, да и легче проверить искренность претендующего

на освобождение от призыва. Но эти утилитаристские сообра-

жения к делу не относятся, поскольку они не могут служить

основанием для ограничения прав.

А как же закон о борьбе с беспорядками, примененный в

чикагском судебном процессе? Является ли этот закон оши-

бочным ограничением права на свободу слова, которую, как

предполагается, должна защищать Первая поправка? Если в

этом вопросе следовать первой модели, то аргументация в

пользу закона о борьбе с беспорядками выглядит довольно

сильной. Но если мы оставим в стороне разговоры об уравно-

вешивании как неуместные и обратимся к надлежащим осно-

ваниям для ограничения прав, то аргументация в пользу дан-

ного закона становится значительно слабее. Как должно пред-

полагать исходное право на свободу слова, когда человеку не

дают высказывать свои подлинные убеждения, особенно по

274

вопросам, от которых зависит, как им будут управлять, это яв-

ляется оскорблением личности. Безусловно, это оскорбление

еще более серьезно, а не наоборот, если человеку не дают вы-

сказываться по поводу тех принципов политической морали,

которые он отстаивает наиболее страстно перед лицом, как он

считает, их грубого нарушения.

Могут сказать, что закон о борьбе с беспорядками разре-

шает выражать свои принципиальные убеждения не в прово-

цирующей форме. Но при таком подходе упускается из виду

взаимосвязь между формой выражения и человеческим до-

стоинством. Человек не может высказываться свободно, ес-

ли ему не позволяют соразмерять свои речи со степенью сво-

его негодования или если ему приходится лавировать, со-

блюдая ценности, которые он и в грош не ставит по

сравнению с теми, которые он стремится отстаивать. Прав-

да, некоторые приверженцы неортодоксальных политических

взглядов своими высказываниями шокируют большинство

населения, но было бы высокомерно со стороны боль-

шинства полагать, будто выражать свои мысли всегда следует

только ортодоксальным способом, ибо это означает отрица-

ние равной заботы и уважения. Если смысл права на свободу

слова состоит в защите достоинства несогласных, то при вы-

несении решений об уместности тех или иных речей необхо-

димо учитывать личностные особенности несогласных, а не

«молчаливого» большинства, для которого закон о борьбе с

беспорядками вовсе не является ограничением.

Таким образом, не удается доказать, будто личные ценнос-

ти людей, защищаемые исходным правом, оказываются менее

затронутыми в пограничном случае. Мы должны рассмотреть,

нельзя ли в таком случае оправдать закон о борьбе с беспоряд-

ками существованием конкурирующих прав или наличием ка-

кой-либо серьезной угрозы для общества. Оба эти основания

можно рассматривать вместе, потому что единственны конку-

рирующим правом здесь, вероятно, является право не быть

подвергнутым насилию, так как насилие служит единственной

реальной угрозой для общества в данной ситуации.

Я не имею права поджигать ваш дом, бросать камни в вас

или в вашу машину, или бить вас по голове велосипедной

цепью, даже если я считаю естественными все эти формы са-

мовыражения. Но подсудимые в чикагском процессе не обви-

нялись в прямых насильственных действиях; утверждалось, что

запланированные ими публичные выступления создавали ве-

роятность того, что другие люди станут осуществлять насиль-

ственные действия либо в поддержку их высказываний, либо

из враждебного к ним отношения. Может ли это служить осно-

ванием для запрета их выступлений?

275

Вопрос стоял бы иначе, если бы мы могли с уверенностью

предсказать, в какой мере и какие именно насильственные

действия будут предотвращены благодаря закону о борьбе с

беспорядками. Будут ли спасены две жизни в год, или двести,

или две тысячи? Будет ли сохранено имущество стоимостью в

две тысячи долларов, или в двести тысяч, или в два миллиона?

Никто не может этого сказать и не просто потому, что пред-

сказание здесь практически невозможно, а потому, что у нас

нет четкого понимания того, каким образом демонстрация пе-

рерастает в беспорядки и какую, в частности, роль в этом игра-

ют зажигательные речи наряду с другими факторами, такими

как бедность, зверства полиции, жажда крови и все прочие че-

ловеческие и экономические пороки. Правительство может,

конечно, попытаться сократить потери среди человеческих

жизней и имущества, связанные с насильственными действия-

ми, но при этом следует понимать, что всякая попытка устано-

вить и устранить причину беспорядков, если только это не бу-

дет реорганизацией всего общества, неизбежно окажется

упражнением в умозрительных рассуждениях и применении

метода проб и ошибок. Правительству приходится принимать

решения в условиях большой неопределенности, а институт

прав, принимаемый всерьез, ограничивает свободу экспери-

ментирования в таких условиях.

Он вынуждает правительство учитывать, что, запрещая че-

ловеку высказываться или участвовать в демонстрациях, оно

неизбежно наносит ему глубокое оскорбление, обеспечивая

при этом лишь умозрительное благо, которое в любом случае

можно было бы достичь и другими, пусть требующими боль-

ших затрат, способами. Когда юристы говорят, что права мож-

но ограничивать ради защиты других прав или ради предотвра-

щения бедствий, они имеют в виду те случаи, в которых при-

чины и следствия относительно ясны, как в известном

примере, когда человек вероломно крикнул «Пожар!» в пере-

полненном театре.

Но чикагская история показывает, насколько неясными

могут быть причинно-следственные связи. Являлись ли вы-

ступления Хоффмана или Рубина необходимым условием воз-

никновения беспорядков? Или же тысячи людей в любом слу-

чае собрались бы в Чикаго с намерением учинить беспорядки,

как утверждает само правительство? Являлись ли эти выступле-

ния достаточным условием? Могла бы полиция сдержать наси-

лие, если бы выступавшие, как утверждали члены президент-

ской комиссии, не внесли свой активный вклад в разжигание

беспорядков?

Это непростые вопросы, но если права личности хоть что-

нибудь значат, то правительство не может просто принять те

276

ответы, которые оправдывают его действия. Если человек име-

ет право высказываться, если основания, на которых зиждется

это право, распространяются и на провоцирующие политичес-

кие высказывания, и если роль таких высказываний в возник-

новении насильственных действий неясна, то правительство не

вправе начинать решение данной проблемы с отмены этого

права. Возможно, ограничение свободы слова представляет со-

бой наименее дорогостоящий способ, или наносящий наи-

меньший урон боевому духу полиции, или наиболее популяр-

ный в политическом плане. Но все это — утилитаристские до-

воды в пользу одного из возможных путей решения проблемы,

а понятие прав исключает такие доводы.

Некоторую неясность здесь, возможно, вносит распростра-

ненное представление о том, что политические активисты

своими выступлениями стремятся к насильственным действи-

ям и «напрашиваются на неприятности». По общему мнению,

им не следует жаловаться, если в них видят источник того на-

силия, на который они рассчитывали, и поступают с ними со-

ответствующим образом. Но здесь мы снова имеем ту же пута-

ницу, которую я пытался разъяснить выше, путаницу между

понятиями «иметь право» и «поступать правильно». Побужде-

ния выступающего могут учитываться при принятии решения

о том, правильно ли он поступает, высказываясь столь страст-

но на темы, которые могут разжигать страсти или приводить

слушателей в ярость. Но если он имеет право высказываться,

поскольку опасность, связанная с подобными выступлениями,

носит умозрительный характер, то его побуждения нельзя счи-

тать независимым доводом в аргументации, оправдывающей

запрет на его высказывания.

А как же индивидуальные права тех, кто погибнет во время

беспорядков, тех прохожих, которые будут убиты снайперской

пулей, или тех торговцев, чьи магазины будут разграблены?

При такой постановке вопроса, когда затрагиваются конкури-

рующие права, предполагается, что какой-то принцип снижает

значение фактора неопределенности. Не признать ли нам, что

некоторые права на защиту настолько важны, что государство

вправе делать все возможное для их соблюдения? Не признать

ли нам поэтому, что правительству допускается ограничивать

права других людей, когда их действия всего лишь могут повы-

сить риск несоблюдения чьего-либо права на жизнь или

имущество, сколь бы незначительным или умозрительным ни

было такое повышение?

На некий подобный принцип и опираются противники не-

давних либеральных решений Верховного Суда по поводу по-

лицейских процедур. Эти решения повышают вероятность, что

виновный останется на свободе и, следовательно, несколько

277

увеличивают риск, что кто-то из членов общества будет убит,

изнасилован или ограблен. Некоторые критики по этой при-

чине считают решения Суда неправильными.

Но никакое общество, претендующее на то, что в нем

признаются разнообразные права (ибо возможны разнообраз-

ные посягательства на человеческое достоинство или равенст-

во), не может согласиться с таким принципом. Если, принуж-

дая человека давать показания против себя самого или запре-

щая ему свободно высказываться, мы наносим ему ущерб, от

которого его должно защитить право, исключающее самооб-

винение, или право на свободу слова, значит, государство по-

пирает эти права, когда предписывает человеку терпеть этот

ущерб ради возможного минимального снижения риска ущер-

ба для других людей. Если права имеют смысл, то они не мо-

гут настолько различаться по степени значимости, чтобы од-

ни права можно было совсем не принимать в расчет, как

только заходит речь о других.

Разумеется, правительство может иметь дифференцирован-

ный подход и может не позволять человеку осуществлять свое

право на свободу слова, если имеется очевидный и значитель-

ный риск того, что его высказывания принесут серьезный

ущерб личности или имуществу других людей, и если не име-

ется иных средств для предотвращения этого ущерба, как в

случае с человеком, крикнувшим «Пожар!» в театре. Но мы

должны отвергнуть предлагаемый нам принцип, согласно кото-

рому государство может просто игнорировать право на свободу

слова, как только речь заходит о жизни и имуществе. Пока

влияние свободы слова на соблюдение этих других прав

остается умозрительным и незначительным, правительство

должно искать иные подходы.

4. Зачем нужно относиться к правам всерьез?

Как я отмечал в начале этого очерка, моя цель — показать,

что должно делать правительство, заявляющее о своем призна-

нии прав личности. Оно должно отказаться от той точки зре-

ния, что граждане никогда не имеют права нарушать закон, и

не должно определять права граждан таким образом, чтобы

они ущемлялись на основе предположений относительно об-

щего блага. Таким образом, жесткая позиция правительства в

отношении гражданского неповиновения или кампании по

подавлению выступлений протеста могут считаться свидет-

ельством неискренности заявлений о признании прав.

Тем не менее, вполне правомерен вопрос: а разумно ли, в

конце концов, настолько серьезно относиться к правам? Дух

278

Америки — во всяком случае, если верить ее собственным ле-

гендам, — состоит в умении не доводить до логической край-

ности никакое абстрактное учение. Возможно, сейчас как раз

и настала пора отвлечься от абстракций и сосредоточить уси-

лия на формировании у большинства наших граждан нового

представления о том, как государству следует заботиться об их

благополучии и когда правомочно его правление.

Во всяком случае, именно так, кажется, считал вице-прези-

дент Эгню. В своем программном выступлении по поводу «из-

вращенцев» и социально неприспособленных элементов он

сказал, что забота либералов о правах личности — это встреч-

ный ветер, дующий против движения государственного кораб-

ля. Метафора довольно скверная, но она прекрасно выражает

философскую точку зрения своего автора. Он осознает, в отли-

чие от многих либералов, что большинство не сможет продви-

гаться вперед с той скоростью, с какой хотело бы, если будет

признавать права индивидов поступать так, как, по мнению

большинства, поступать неправильно.

Спиро Эгню предположил, что права оказывают разъеди-

няющее действие и что более скептическое отношение к

правам может способствовать укреплению единства нации и

росту уважения к закону. Но он ошибается. В Америке по-

прежнему будут по-разному относиться к ее социальной и

внешней политике, и если темпы роста экономики снова

замедлятся, эта разобщенность только усугубится. Если мы

хотим, чтобы наши законы и правовые институты обеспечи-

вали базовые правила, в соответствии с которыми будут ре-

шаться данные вопросы, эти правила не должны представ-

лять собой законы завоевателя, навязываемые правящими

классами более слабым слоям населения, хотя именно таки-

ми, по мнению Маркса, и должны быть законы капиталисти-

ческого общества. Основная масса законов — которая опре-

деляет и обслуживает социальную, экономическую и внеш-

нюю политику — не может быть нейтральной. Она должна

выражать, главным образом, представления большинства об

общем благе. Институт прав играет, следовательно, важней-

шую роль, поскольку он представляет собой обещание со

стороны большинства уважать достоинство и равноправие

меньшинств. Когда разделение общества на группы очень

велико, этот жест должен быть особенно искренним, если

мы хотим, чтобы закон работал.

Институт прав связан с определенным риском для мень-

шинств, поскольку всякий раз, когда их права окажутся важ-

ными, их область применения будет оспариваться, и по-

скольку официальные представители большинства будут в

своих действиях руководствоваться собственными представ-

279

лениями о том, в чем реально состоят эти права. Конечно,

эти официальные лица не согласятся со многими притязани-

ями меньшинств. Тем более важно, чтобы они серьезно

относились к своим решениям. Они должны проявить пони-

мание того, что такое права, и не должны уходить от призна-

ния всех следствий, вытекающих из доктрины о правах.

Государство не сможет восстановить уважение к закону, не

представив каких-либо оснований уважать закон. А этого

оно сделать не сможет, если будет пренебрегать тем, что

только и отличает закон от организованной жестокости.

Если государство не относится серьезно к правам, значит,

оно не относится серьезно и к закону.

Глава 8

Гражданское неповиновение

Как правительству следует поступать с теми, кто по сообра-

жениям совести уклоняется от военной службы? Многие счи-

тают, что ответ очевиден: «отказников» нужно предавать суду

и, в случае обвинительного приговора, наказывать. Кто-то с

легкостью приходит к такому выводу, поскольку, не вдаваясь в

долгие рассуждения, приравнивает неповиновение по сообра-

жениям совести к обычному нарушению закона. По мнению

таких людей, «отказники» — это анархисты, которых необходи-

мо наказать, пока порок не распространился. Впрочем, к тако-

му же выводу приходят многие юристы и интеллектуалы, хотя

ход их рассуждений кажется не столь примитивным. Они при-

знают, что неповиновение закону может быть морально оправ-

дано, но утверждают, что юридических оправданий ему быть не

может, и полагают, что из этого трюизма вытекает необходи-

мость безоговорочного соблюдения закона. Такой точки зре-

ния придерживается, по-видимому, Эрвин Гризуолд, бывший

заместитель министра юстиции Соединенных Штатов, а ранее

декан Гарвардской школы права. «Закон по самой своей сути

одинаково применим ко всем, — говорит он, — закон равно

обязателен для всех, независимо от их личных мотивов. Поэто-

му, если человек по моральным соображениям решается на

гражданское неповиновение, пусть потом не удивляется и не

обижается, если результатом его действий явится осуждение по

уголовной статье. Он должен примириться с тем фактом, что

организованное общество не может существовать ни на какой

другой основе».

км

Газета «Нью-Йорк Таймс» приветствовала это заявление.

Ранее тысяча преподавателей из нескольких университетов по-

ставили свои подписи под объявлением в «Таймс», призываю-

щим министерство юстиции аннулировать предъявленное пре-

подобному Уильяму Слоуну Коффину, доктору Бенджамену

Споку, Маркусу Раскину, Митчеллу Гудмену и Майклу Фарбе-

ру обвинение в преступном сговоре с целью давать молодым

людям советы о всевозможных способах уклонения от призы-

ва. Теперь же «Тайме» заявила, что те, кто требуют аннулиро-

вать обвинение, «путают моральные права с юридической от-

ветственностью».

Но утверждение о том, что, если, по мнению прави-

тельства, человек совершил преступление, то его должно под-

281

вергнуть судебному преследованию, не такой уж сильный аргу-

мент, как это может показаться. Общество «не может сущес-

твовать», если станет терпеть любые формы неповиновения,

однако отсюда не следует, и нет никаких данных, указывающих

на то, что общество рухнет, если в некоторых случаях будет

терпимо относиться к неповиновению. В Соединенных Штатах

прокурору предоставлена свобода самому решать, применять

ли уголовный закон в том или ином конкретном случае. Про-

курор вполне может решить не доводить дело до суда, если на-

рушитель очень молод, или неопытен, или является единствен-

ным кормильцем в семье, или если он раскаялся, или изобли-

чил сообщников, или если данный закон непопулярен, или

неэффективен, или вообще часто нарушается, или если суды

загружены более важными делами, или по множеству других

причин. Такое право прокурора не означает попустительства.

Предполагается, что у прокурора должны быть веские причи-

ны, чтобы воспользоваться этим правом; но существуют, по

крайней мере, prima facie серьезные основания не предавать су-

ду людей, по соображениям совести нарушающих закон о при-

зыве на военную службу. Наиболее очевидная причина состоит

в том, что эти люди поступают так из лучших побуждений, в

отличие от тех, кто нарушает закон из корысти или же с целью

свергнуть существующее правительство. Если мотив учитыва-

ется при проведении различий между ворами, почему же тогда

не учитывать его при проведении различий между уклоняющи-

мися от военной службы? Другая причина практическая: наше

общество причинит себе ущерб, наказывая группу людей, сре-

ди которых — а к «отказникам» это, безусловно, относится —

многие из наиболее сознательных и законопослушных граж-

дан. Заключая таких людей в тюрьму, мы еще больше отчужда-

ем их от общества; отчуждаем и многих из тех, кого угроза

тюрьмы удерживает от открытых действий. Подобные послед-

ствия послужили доводом против «сухого закона», так почему

же они не принимаются во внимание, когда речь идет о терпи-

мости к нарушению закона по соображениям совести?

Те, кто считает, что во всех случаях необходимо наказывать

уклоняющихся от военной службы по соображениям совести,

должны доказать, что указанные нами причины недостаточно

весомы для того, чтобы прокурор воспользовался своим пра-

вом отказа от судебного преследования, или же они должны

найти более веские контраргументы. Какие доводы они могли

бы предложить? Имеются практические причины для безого-

ворочного соблюдения законов о призыве, позднее я рассмот-

рю некоторые из них. Но декан Гризуолд и те, кто придержи-

вается той же точки зрения, по-видимому, опираются на тот

фундаментальный морально-этический довод, что оставить

282