Дворкин Р. О правах всерьез

Подождите немного. Документ загружается.

ошибку, то человек, отказывающийся признать решение Суда

окончательным, не выходит за рамки своих социальных прав.

Остается рассмотреть еще один большой вопрос, прежде

чем мы сможем применить эти замечания к проблеме уклоне-

ния от призыва. Я уже говорил о том случае, когда человек

убежден, что закон на самом деле не таков, каким его считают

другие люди или каким его провозгласил суд. Это, возможно,

и относится к кому-то из уклоняющихся от призыва по сооб-

ражениям совести, но далеко не ко всем из них. Большинство

«отказников» не юристы и не политические философы; они

убеждены, что имеющийся закон безнравственен и не соответ-

ствует правовым идеалам нашей страны, но они не задумыва-

лись над вопросом о том, не может ли этот закон к тому же не

иметь юридической силы. Как же соотнести с этим обстоя-

тельством наше утверждение о том, что человек может руко-

водствоваться собственным пониманием закона?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется вернуться к

одному из своих сделанных ранее замечаний. Через статьи о

надлежащей правовой процедуре и о равной защите законом,

Первую Поправку и другие упоминавшиеся мной положения

Конституция тесно увязывает юридическую силу закона с воп-

росами политической морали. Поэтому утверждение о том, что

большинство уклоняющихся от призыва не осознают, что за-

кон не имеет юридической силы, требует уточнения. Эти люди

придерживаются убеждений, которые, если они верны, служат

весомой поддержкой той точки зрения, что закон на стороне

этих людей; тот факт, что они не сделали следующего вывода,

объясняется, по крайней мере в большинстве случаев, недо-

статком у них глубоких юридических познаний. Если мы до-

пускаем, что в случаях, когда закон вызывает сомнения, люди,

руководствующиеся собственным пониманием требований за-

кона, поступают надлежащим образом, то, по-видимому, было

бы несправедливо не распространить эту точку зрения на тex

«отказников», чьи убеждения, по сути, сводятся к тому же. Ни

один из доводов, приведенных мною в пользу третьей модели,

не дает оснований проводить различия между этими людьми и

их более осведомленными единомышленниками.

Теперь мы можем сделать несколько предварительных выво-

дов из наших рассуждений. Если закон вызывает сомнения в том

смысле, что можно привести убедительные доводы в пользу обе-

их сторон в суде, то гражданин, руководствующийся собствен-

ным пониманием закона, не поступает нечестно. В подобных

случаях сложившаяся у нас практика допускает и поощряет сле-

дование собственному мнению. Поэтому на наше правительство

возложена особая ответственность — стараться защитить такого

гражданина и смягчить то затруднительное положение, в котором

293

он находится, всякий раз, когда это можно сделать без большого

ущерба для осуществления других стратегий. Отсюда не следует,

что правительство может гарантировать такому гражданину не-

подсудность, ибо государство не может взять за правило не под-

вергать судебному преследованию всех тех, кто действует из сооб-

ражений совести, или не приговаривать к наказанию всех тех,

кто выражает разумное несогласие с мнением суда. Это парали-

зовало бы способность государства осуществлять свою политику

и, более того, уничтожило бы самое важное преимущество треть-

ей модели. Если бы государство никогда в таких случаях не при-

влекало к судебной ответственности, то суды не могли бы ис-

пользовать в своей деятельности опыт и аргументы, накопленные

в связи с имевшим место несогласием. Но отсюда следует, что

если в некотором конкретном случае практические основания

для судебного преследования относительно слабы или ситуацию

можно разрешить иным способом, то справедливость требует тер-

пимости. Распространенная точка зрения, согласно которой за-

кон есть закон и должен всегда проводиться в жизнь, не позво-

ляет провести различие между обычным преступником и челове-

ком, который в своих действиях руководствуется собственным

пониманием сомнительного закона и, таким образом, поступает

в соответствии с нашими обычаями. Я не знаю ни одной причи-

ны, кроме разве что нравственной слепоты, чтобы не проводить

принципиального различия между этими двумя случаями.

Я предвижу одно философское возражение против этих мо-

их выводов, состоящее в том, что я трактую право как нечто

«вездесущее, пребывающее на небесах». Я говорил о том, что

люди судят о требованиях закона даже тогда, когда закон нея-

сен и недоказуем. Говорил я и о таких случаях, когда человек

может полагать, что закон требует одного, хотя согласно реше-

нию Верховного Суда он требует совсем другого, и даже о та-

ких случаях, когда невелика вероятность того, что Верховный

Суд в ближайшее время пересмотрит свое решение. Поэтому

меня, скорее всего, обвинят в приверженности той точке зре-

ния, что всегда существует «правильный ответ» на юридичес-

кую проблему, который следует искать в естественном праве

или в некоем «трансцендентальном сейфе».

«Сейфовая» теория права — это, конечно, чепуха. Когда я

говорю, что люди имеют то или иное представление о законе,

вызывающем сомнения, и что эти представления не сводятся к

предсказаниям относительно решения, которое будет принято

судом, я при этом отнюдь не имею в виду подобной метафизи-

ки. Я просто хочу как можно точнее подытожить многие из

обычаев, принятых в нашем судопроизводстве.

Юристы и судьи высказывают утверждения по поводу юри-

дических прав и обязанностей, даже зная, что эти утверждения

294

недоказуемы, и подкрепляют свои высказывания теми или ины-

ми аргументами, даже осознавая, что эти аргументы не будут

убедительными для всех. Они высказывают такие аргументы в

профессиональных журналах, в учебных аудиториях и в судах.

Когда же подобные аргументы высказываются другими, они в

ответ оценивают их как хорошие, плохие или посредственные.

При этом они предполагают, что одни аргументы в пользу не-

которого вызывающего сомнения утверждения лучше, чем дру-

гие. Предполагается также, что доводы одной из сторон в поль-

зу вызывающего сомнения утверждения могут быть сильнее до-

водов другой стороны, и именно в этом, на мой взгляд,

заключается требование закона в вызывающем сомнения слу-

чае. Юристы и судьи без особого труда отличают эти аргументы

от предсказаний о том, как вопрос будет решен в суде.

Эти обычаи плохо отражены в той теории, что правовые

суждения по вызывающим сомнение вопросам бессмысленны

или же представляют собой всего лишь предсказания о реше-

нии суда. Те, кто придерживается подобных теорий, не могут

отрицать существования указанных обычаев; возможно, эти те-

оретики подразумевают, что эти обычаи неразумны, поскольку

основываются на неверных предположениях, или неразумны

по какой-либо другой причине. Но в таком случае их возраже-

ние становится загадочным, потому что они так и не уточня-

ют, какие же цели, по их мнению, лежат в основе этих обыча-

ев; а если не указаны цели, то невозможно решить, разумны

эти обычаи или нет. Я понимаю эти основополагающие цели

так, как я охарактеризовал их ранее: разработка и проверка за-

конов в ходе «экспериментирования» граждан и состязатель-

ных судебных процессов.

В нашей системе права эти цели достигаются благодаря

предоставлению гражданам возможности судить о сильных и

слабых сторонах правовой аргументации самостоятельно или с

помощью своих адвокатов и действовать в соответствии с эти-

ми суждениями, хотя и оговаривается, что граждане могут в

определенной мере пострадать, если суд с ними не согласится.

Успешное осуществление этой стратегии зависит от наличия в

обществе достаточно единообразного представления о том, ка-

кую аргументацию считать хорошей, а какую — плохой, так

что хотя у разных людей будут складываться разные мнения на

этот счет, расхождения между ними будут не настолько глубо-

ки и будут возникать не так часто, чтобы система стала нерабо-

тоспособной или опасной для тех, кто в своих действиях руко-

водствуется собственным пониманием закона. На мой взгляд,

существует достаточно единообразный взгляд на критерии

оценки аргументации, чтобы избежать этих ловушек, хотя одна

из основных задач философии права как раз и состоит в том,

295

чтобы выявлять и разъяснять эти критерии. Во всяком случае,

до сих пор не была доказана ошибочность тех обычаев, о

которых я говорил; следовательно, они должны учитываться

при определении того, будет ли справедливо проявлять сни-

схождение к людям, которые нарушают законы, признаваемые

другими.

Я говорил, что на правительство возложена особая ответ-

ственность по отношению к тем гражданам, кто в своих дей-

ствиях исходит из вполне здравого убеждения в том, что неко-

торый закон не имеет юридической силы. Правительству сле-

дует максимально использовать компромиссы, когда это

совместимо с другими политическими стратегиями. Возмож-

но, правительству будет трудно решить, как следует поступить

в том или ином конкретном случае с учетом этой ответствен-

ности. Решение должно зависеть от того, какие соображения

перевесят, и простые правила тут не помогут. Но все же можно

сформулировать ряд принципов.

Я начну с решения прокурора о том, предъявлять ли обви-

нение. Прокурор должен взвесить, с одной стороны, свою

обязанность проявлять снисхождение и тот риск, что обвини-

тельный приговор вызовет раскол в обществе, а с другой сто-

роны — возможный ущерб для правовой политики от его ре-

шения оставить «отказников» в покое. В своих рассуждениях

он должен учитывать не только масштабы ущерба для других

людей, но и то, как этот ущерб оценивается с точки зрения

права; а потому он должен проводить следующее различие.

Каждую правовую норму подкрепляет и, видимо, оправдывает

определенный комплекс стратегий, осуществлению которых

она должна способствовать, и принципов, которые должны в

ней соблюдаться. Некоторые правовые нормы (например, за-

коны, запрещающие убийство и воровство) опираются на

предположение о том, что оберегаемые законом люди имеют

моральное право не подвергаться тому виду ущерба, о котором

идет речь в данном законе. Другие правовые нормы (например,

наиболее технические положения антитрестовского законода-

тельства) не опираются на предположения о лежащих в их

основе правах; они главным образом основываются на предпо-

лагаемой полезности экономических и социальных стратегий,

осуществлению которых они способствуют. Эти соображения

пользы можно вдобавок подкрепить моральными принципами

(например положением о том, что жестоко сбивать цену для

уничтожения слабого конкурента), но это еще не означает

признания морального права не подвергаться соответствующе-

му ущербу.

Различие здесь состоит в следующем: если некоторая пра-

вовая норма выражает решение правительства о том, что граж-

296

дане имеют моральное право не подвергаться тому или иному

ущербу, это составляет убедительный довод против терпимого

отношения к правонарушениям, связанным с причинением та-

кого ущерба. Например, законы, защищающие людей от нане-

сения им телесных повреждений или от уничтожения их иму-

щества, отражают решения именно такого рода, и это очень

сильный аргумент против терпимого отношения к граждан-

скому неповиновению, связанному с насилием.

Разумеется, можно спорить о том, опирается ли тот или

иной закон на предположение о моральных правах. Вопрос со-

стоит в следующем: оправданно ли предположить, учитывая

историю создания и проведения в жизнь данного закона, что

его авторы признавали такое моральное право? В некоторых

случаях (сюда относятся не только нормы, запрещающие наси-

лие) это совершенно очевидно; примером могут служить зако-

ны о гражданских правах. Многие искренние и ревностные

сегрегационисты считают, что законы и судебные решения о

гражданских правах неконституционны, поскольку нарушают

принципы местного самоуправления и свободу объединений.

В пользу такой точки зрения можно приводить различные, хо-

тя и не очень убедительные, доводы. Но эти законы и судеб-

ные решения, очевидно, воплощают ту точку зрения, что не-

гры как индивиды имеют право не подвергаться сегрегации.

Эти законы не опираются на предположение о том, что запрет

на расовую сегрегацию способствует более успешному прове-

дению в жизнь других политических стратегий. Если мы не

принимаем никаких мер против человека, загородившего перед

чернокожей девочкой дверь в школу, значит, мы нарушаем

подкрепленные законом моральные права этой чернокожей

девочки. Так далеко снисходительность не должна заходить.

Но положение девочки-школьницы отличается от положе-

ния призывника, которого могут раньше призвать на военную

службу или отправить в более опасное место, если нарушители

закона о призыве не будут наказаны. Нельзя сказать, что зако-

ны о призыве, взятые в целом и с учетом их проведения в

жизнь, отражают решение, согласно которому человек имеет

моральное право быть призванным на военную службу только

после того, как будут призваны какие-то другие люди или

группы людей. Категории призывников и очередность призыва

в каждой категории устанавливались, исходя из соображений

общественного и административного удобства. В них также

учитываются соображения справедливости, например, мать,

потерявшую на войне одного или двух сыновей, нельзя застав-

лять рисковать еще одним сыном. Но здесь не предполагаются

никакие твердо установленные права. Призывным комиссиям

даны довольно широкие полномочия при определении катего-

297

рий призывников, а армия, безусловно, имеет почти неограни-

ченные полномочия при распределении призывников в опас-

ные места службы. Если прокурор проявляет терпимость по от-

ношению к уклоняющимся от призыва, он всего лишь немного

изменяет лежащее в основе закона соотношение справедливос-

ти и пользы. Это может поставить других людей из числа при-

зывников в более невыгодное положение, но это совсем не то

же самое, что нарушение их моральных прав.

Данное различие между законами о сегрегации и призыве

определяется не тем, в какой форме им случилось быть запи-

санными. Было бы нарушением векового обычая предпола-

гать, что граждане обладают моральными правами в отноше-

нии порядка их призыва на военную службу; например, при

таком предположении система отбора посредством жеребьевки

была бы совершенно недопустима. Если бы наша история бы-

ла иной, и если бы общество признало такое моральное право,

было бы справедливо предположить, что, по крайней мере, не-

которые «отказники» повели бы себя по-другому, стараясь со-

блюсти эти права. Поэтому неправильно анализировать судеб-

ные дела об уклонении от призыва наравне с делами о наси-

лии или о гражданских правах, как это делают многие

критики, когда рассматривают вопрос о том, оправдана ли в

данном случае терпимость. Я не хочу сказать, что судебные де-

ла о призыве вообще никак не затрагивают справедливость в

отношении других людей; ее тоже нужно учитывать, соотнося

со справедливостью в отношении «отказников» и обществен-

ным благом в конечном счете. Но здесь этот фактор не играет

той главенствующей роли, как в случаях, когда дело касается

чьих-то прав.

Как же устанавливается равновесие между справедливостью

и пользой в деле тех, кто советовал уклоняться от призыва?

Если бы эти люди подстрекали к насильственным действиям

или каким-то иным способом нарушали права других людей,

были бы веские основания отдать их под суд. Но за отсутстви-

ем таких действий равновесие между справедливостью и поль-

зой, на мой взгляд, устанавливается иначе, и поэтому я считаю

неправильным решение о судебном преследовании Коффина,

Спока, Раскина, Гудмена и Фарбера. Можно было бы возра-

зить, что, если освободить от судебной ответственности тех,

кто советует уклоняться от призыва, число «отказников»

возрастет; но, я думаю, оно ненамного превысит число тех, кто

в любом случае стал бы уклоняться от призыва.

Если это неверно и уклоняться от призыва стали значи-

тельно больше граждан, значит, тем, кто определяет полити-

ку государства, важно знать об имеющемся в обществе недо-

вольстве, а не загонять его вглубь посредством запрета на

298

свободу слова. Это очень тесно связано с соображениями со-

вести; трудно представить, чтобы большинство из тех, кто

советовал уклоняться от призыва, делали это на каких-либо

иных основаниях. Сильны доводы в пользу того, что законы,

объявляющие подобные советы преступлением, неконститу-

ционны. Даже те, кто не считает эти доводы убедительными,

не будут отрицать их вескость. Ущерб, причиненный потен-

циальным призывникам, как тем, которых могли убедить ук-

лониться от призыва, так и тем, кого могли призвать раньше

из-за того, что другие уклонились, был очень косвенным и

умозрительным.

Более сложные дела касаются людей, которые во время

призыва отказывались идти на военную службу. Здесь решаю-

щее значение имеет следующий вопрос: если не преследовать

таких людей в судебном порядке, не приведет ли это к массо-

вым отказам от военной службы? Вполне возможно, что не

приведет; существуют социальные факторы (в их числе угроза

карьерных осложнений), которые вынудили бы многих моло-

дых американцев в случае призыва идти на военную службу,

даже если бы они знали, что не попадут в тюрьму в случае от-

каза. Если бы число уклоняющихся от призыва не очень силь-

но возросло, государству следовало бы оставить «отказников» в

покое, и я не вижу большого вреда в том, чтобы отложить су-

дебное разбирательство этих дел до тех пор, пока не выяснятся

результаты такой политики. Если число уклоняющихся от при-

зыва оказалось бы большим, это говорило бы в пользу судеб-

ного преследования. Но в результате наш вопрос стал бы

праздным, поскольку, если бы масштабы несогласия потребо-

вали от нас таких мер, стало бы очень сложно вообще вести

войну, разве только в условиях почти тоталитарного режима.

Может показаться, что в этих выводах заключен некий па-

радокс. Ранее я утверждал, что, когда закон неясен, граждане

имеют право руководствоваться собственным мнением отчасти

на том основании, что подобная практика позволяет сформу-

лировать вопросы для рассмотрения в суде; теперь же я предла-

гаю курс, при котором судебное разбирательство отменяется

или откладывается. Но это кажущееся противоречие. Если

сложившаяся у нас практика облегчает судебное разбиратель-

ство и усиливает его роль в разработке законов, отсюда вовсе

не следует, что судебный процесс должен иметь место всякий

раз, когда граждане действуют, руководствуясь собственным

пониманием закона. В каждом отдельном случае возникает

вопрос о том, требует ли данная проблема судебного разбират-

ельства и будет ли она решена в суде таким образом, что

уменьшится вероятность дальнейшего уклонения от соблюде-

ния закона или будут устранены причины такого уклонения.

299

В случае судебных дел о призыве ответ на оба эти вопроса

был отрицательным: отношение общества к войне было не-

однозначным, а кроме того, были неясны масштабы мораль-

ных проблем, затронутых призывом. Это было далеко не луч-

шее время для принятия судебных решений по данным вопро-

сам, и, временно проявив терпимость, можно было позволить

дебатам продолжаться, пока они не дадут более ясных резуль-

татов. Более того, было очевидно, что судебное разбират-

ельство по конституционным вопросам не установит закона.

Те, кто сомневался в конституционности призыва, остались

при своих сомнениях и после того, как Верховный Суд объя-

вил его конституционным. Это один из тех случаев, касаю-

щихся фундаментальных прав, когда сложившаяся у нас прак-

тика прецедента поощряет подобные сомнения.

Но, даже если прокурор не предъявляет обвинения, это

лишь на время снимает основную проблему. Пока считается,

что по закону акты несогласия являются преступлениями, че-

ловек, поступающий по велению совести, находится в опас-

ности. Что может сделать Конгресс (который также обязан

проявлять снисходительность) для того, чтобы уменьшить эту

опасность?

Конгресс может подвергнуть пересмотру данные законы с

тем, чтобы выяснить, в какой мере возможен компромисс в

отношении уклоняющихся от соблюдения этих законов. Вся-

кая принятая законодателями программа представляет собой

смесь стратегических соображений и ограничительных принци-

пов. Например, мы соглашаемся мириться со снижением уров-

ня раскрываемости преступлений и сокращением городского

строительства ради того, чтобы соблюдались права обвиняемых

и компенсировался ущерб, причиняемый владельцам недвижи-

мости. Конгресс вполне может выполнять свои обязанности

по отношению к «отказникам», согласовывая с ними свои по-

литические стратегии или находя компромиссы. В связи с

этим возникают следующие вопросы. Какие можно найти

средства, чтобы обеспечить наибольшую возможную терпи-

мость к отказывающимся выполнять закон по соображениям

совести и в то же время минимизировать влияние таких «отка-

зов» на политику? Насколько велика в данном случае обязан-

ность правительства быть терпимым, насколько глубоко здесь

затронуты соображения совести и насколько сильны доводы в

пользу того, что рассматриваемый закон все-таки не имеет

юридической силы? Насколько важна затрагиваемая полити-

ческая стратегия, будет ли нарушение этой стратегии для нас

слишком дорогой ценой? Безусловно, эти вопросы излишне

просты, но они позволяют понять суть выбора, который необ-

ходимо сделать.

300

По тем же самым причинам, по которым не следует преда-

вать суду тех, кто дает советы об уклонении от призыва, необ-

ходимо, на мой взгляд, отменить и закон, объявляющий такие

советы преступлением. Сильны доводы в пользу того, что этот

закон ущемляет свободу слова. Он, безусловно, принуждает

поступаться совестью и при этом, по всей вероятности, не дает

желаемого результата. Если советы об уклонении от призыва

убедили бы сделать это лишь немногих из тех, кто в противном

случае не стал бы уклоняться, то ценность данного запрета не-

велика; если же такие советы убедили бы многих, то это важ-

ный политический факт и о нем должно быть известно.

Вопросы, встающие в связи с самим отказом от военной

службы, опять-таки сложнее. Те, кто считал войну во Вьетна-

ме нелепой ошибкой, приветствовали бы любое изменение за-

кона, увеличивающее вероятность заключения мира. Но если

встать на позицию тех, кто считает эту войну необходимой, то

приходится признать, что политика призыва, предусматриваю-

щая полное освобождение «отказников» от военной службы,

не была бы мудрой. Тем не менее, следовало бы рассмотреть

две не столь радикальные альтернативы: добровольную армию

и расширение категории освобождаемых от призыва по сооб-

ражениям совести, с включением в нее тех, кто считает эту

войну безнравственной. Можно многое возразить против обоих

этих предложений, но как только мы признаем требование

уважать мнение несогласных, принципы могут склонить чашу

весов в их пользу.

Итак, имелись веские доводы в пользу того, чтобы не пре-

давать суду тех, кто уклоняется от призыва по соображениям

совести, и чтобы изменить закон в их пользу. Однако было бы

нереалистично ожидать, что такая стратегия могла бы возобла-

дать, если учесть оказываемое ей политическое сопротивление.

Таким образом, следует рассмотреть, что суды могли бы и

должны были бы сделать. Суд мог бы, конечно, поддержать до-

воды в пользу неконституционности законов о призыве, под-

держать либо в целом, либо применительно к ответчикам по

разбираемым им делам. Или же суд мог бы оправдать ответчи-

ков за недоказанностью фактов, необходимых для вынесения

обвинительного приговора. Я не стану здесь обсуждать консти-

туционные вопросы или обстоятельства конкретных судебных

дел. Вместо этого мне хотелось бы высказать следующее пред-

положение: суд, по крайней мере в некоторых ситуациях, не

должен выносить обвинительный приговор даже в том случае,

если он поддерживает соответствующие законодательные акты

и не оспаривает факты, выдвинутые обвинением. Когда воз-

никло несколько дел об уклонении от призыва, Верховный

Суд не воспользовался основными аргументами для вынесения

301

решения о неконституционности данного закона, но и не

утверждал, что эти аргументы затрагивают политические воп-

росы, находящиеся вне юрисдикции суда. Имеются веские

причины для того, чтобы Суд при таких обстоятельствах вынес

оправдательный приговор, даже если впоследствии он поддер-

жит закон о призыве. Суд должен вынести оправдательный

приговор по той причине, что до решения Суда юридическая

сила закона вызывала сомнения, а наказывать людей за непод-

чинение закону, вызывающему сомнения, несправедливо.

Нашлись бы и прецеденты в пользу подобного решения. Вер-

ховный Суд несколько раз отменял обвинительные приговоры

по уголовным делам на основании статьи о надлежащей проце-

дуре, потому что соответствующий закон был слишком неопре-

деленным. (Например, были случаи, когда Суд отменял обвини-

тельные приговоры, вынесенные на основании законов, по кото-

рым является преступлением взимание с покупателей

«неразумных цен» или принадлежность к «банде».) Осуждение

по неясному уголовному закону представляет собой двоякое на-

рушение моральных и политических идеалов, связанных с надле-

жащей правовой процедурой. Во-первых, гражданин оказывается

в заведомо несправедливом положении: либо он должен действо-

вать на свой страх и риск, либо ему приходится соблюдать в жиз-

ни более строгие ограничения, чем, возможно, санкционировали

законодатели. Как я утверждал выше, для нас неприемлема та-

кая модель социального поведения, когда в подобных случаях че-

ловек должен предполагать худшее. Во-вторых, прокурору и суду

предоставляются полномочия создавать уголовное право, выби-

рая post factum то или иное из возможных толкований закона. Это

означало бы передачу им полномочий законодательной власти,

что несовместимо с принятой у нас схемой разделения властей.

Осуждение по уголовному закону, который сформулирован

достаточно ясно, но вызывает сомнения в своей конституци-

онности, представляет собой нарушение статьи о надлежащей

процедуре в первом из вышеизложенных смыслов. В этом слу-

чае гражданин вынужден предполагать худшее или действовать

на свой страх и риск. Есть здесь что-то и от нарушения этой

статьи во втором смысле. Большинство граждан предпочли бы

подчиниться закону, который вызывает сомнения, если, нару-

шив его, они рискуют оказаться в тюрьме. Тогда Конгресс, а

не суды, имел бы решающий голос в вопросе о конституцион-

ности уголовных законов, а это также нарушает принцип

разделения властей.

Если акты отказа от выполнения закона продолжаются и

после того, как Верховный Суд постановил, что данный закон

имеет юридическую силу или что в этом случае применима

доктрина о политических вопросах, то оправдательный приго-

302