Данто А. Аналитическая философия истории

Подождите немного. Документ загружается.

62 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава IV. Верификация, верифицируемостъ и предложения... 63

истинностного значения другого члена конъюнкции (А), который говорит о смер-

ти Цезаря без ссылки на время своего произнесения. При этом можно сказать,

что (А) истинно независимо от времени своего произнесения и, следовательно,

не зависит от другого члена конъюнкции (В). Это как раз и имеет в виду Айер:

истинность предложения, не имеющего форм времени, не зависит от времени

его произнесения. И он, безусловно, думал именно о таких предложениях, когда

говорил о том, что ни одно предложение как таковое не говорит о прошлом.

Однако предложения, имеющие формы времени, в своем истинном значении

очень сильно зависят от времени их произнесения. Отсюда следует, что либо мы

не можем переводить предложения, имеющие форму времени, в предложения,

не имеющие формы времени, либо некоторые предложения, не имеющие форм

времени, в своем истинностном значении очень сильно зависят от времени их

произнесения. Стало быть, одно или другое положение концепции Айера

необходимо отвергнуть. Однако чрезвычайно трудно предположить, что

предложение, говорящее о времени своего произнесения, не зависит от вре-

мени своего произнесения. Было бы нелегко согласиться с тем, что истин-

ностное значение предложения «Это предложение произнесено в момент t\»

никак не зависит от времени, в которое оно было произнесено. Едва ли оно

может быть вневременно истинным. Даже если мы введем в само предложе-

ние «явную дату», мы не сможем добиться, чтобы оно не имело формы вре-

мени и было независимым от времени произнесения.

Заметим, кроме того, что «...независимо от...» не является симметрич-

ным отношением. Даже если член конъюнкции (А) независим от члена (Б),

обратное отсюда не вытекает. Второй член может быть независим от пер-

вого, а может и не быть таковым, однако можно доказать, что он не является

независимым. А если это так, то мы не можем выразить одну часть информации

независимо от другой, как предполагается истинностно-функциональной интер-

претацией. Допустим, например, что (А) ложно. «Цезарь умер в Риме в 44 г. до

н.э.» могло бы оказаться ложным по разным причинам: если бы не существова-

ло такого человека, как Цезарь; если бы Цезарь был бессмертен; если бы Цезарь

умер в какое-то другое время или в другом месте. В любом случае, считать это

предложение ложным значит считать, что не существует без ссылки на время

произнесения такого события, которое описывается данным предложением. Тог-

да, если (А) ложно, конъюнкция в целом будет, конечно, тоже ложной. Однако

остается вопрос: может ли быть истинным другой член конъюнкции (В), если

(А) ложно? Как могу я находиться в каком-либо временном отношении к несу-

ществующему событию? Отношение исчезает, если отсутствует один из его чле-

нов. Можно было бы, конечно, сказать, что это факт, что Цезарь не умер в 44 г. до

н.э. Но «факты сами по себе не имеют дат», и я не могу тогда считать, что утверж-

дение было высказано до, после или одновременно с чем-то, что не связано ни с

какой датой. Таким образом, истинность (Л) является необходимым условием

истинности (или, при альтернативном подходе, истинности или ложности) чле-

на конъюнкции (В). При желании можно тогда сказать, что истинность предло-

жения, имеющего форму времени, предполагает истинность той части этого пред-

ложения, которую можно выразить без форм времени. Тем не менее, предложе-

ние, имеющее форму времени, может быть ложным, когда его не имеющий фор-

мы времени компонент истинен, а это показывает, что они не эквивалентны.

Более того, мы опять сталкиваемся здесь с той же ситуацией, что и в случае с

феноменализмом: феноменалистский перевод той части предложения, которая

может быть выражена без форм времени, может оказаться истинным, в то время

как соответствующее предложение, имеющее форму времени, будет ложным. И

информация, которую они сообщают, не может быть выражена феноменалистс-

ки. Поскольку мы не способны устранить формы времени таким образом, что-

бы та же самая информация была выражена без них, мы вряд ли вправе счи-

тать, что ни одно предложение как таковое не говорит о прошлом. Истинные

предложения, выраженные в прошедшем времени, говорят о прошлом.

Заметим, наконец, что возникает та же самая ситуация, когда мы пытаемся

выразить — пусть и иным способом — две части информации, содержащейся в

предложении, имеющем форму времени. Я могу представить себе лишь одну

естественную альтернативу истинностно-функциональной конъюнкции. Формы

времени мы можем рассматривать как операторы, образующие из одних утвер-

ждений другие. В качестве операторов они, конечно, не обладают собственным

истинностным значением, точно так же, как, например, оператор общности * (х)

сам по себе не является ни истинным, ни ложным. Пусть теперьр будет предло-

жением, не имеющим формы времени, аР — оператором времени, который ста-

вит р в форму прошедшего времени. ТогдаР(р) гласит: «Случилось так, что/?».

Могло бы оказаться, что р истинно и Р(р) истинно или р ложно и Р(р) ложно. Но

вот чтобы р было ложно, а Р(р) истинно — такого быть не может

. В более

общем виде: не может быть, чтобы р было ложно, а Т(р) — истинно, при любом

значении Т, когда оператор р, Т рассматривается как переменная, значениями

которой являются формы времени.

Рассматриваемые мной проблемы возникают, конечно, в значительной мере

благодаря понятию истины. Они не столько связаны с тем, что предложение «Це-

зарь умирает в 44 г. до н.э.» не имеет формы времени, сколько с тем, что считается

не имеющим формы времени предложение «Истинно, что Цезарь умер в 44 г. до

н.э.», а это в значительной мере обусловлено трактовкой истинности предложе-

ния как безотносительного ко времени факта. Поэтому если предложение «Це-

зарь умер в 44 г. до н.э.» истинно, то оно истинно вневременно. При таком рас-

смотрении время его произнесения оказывается несущественным: если оно ис-

тинно вневременно, то оно останется истинным, когда бы его ни произнесли —

до, в течение или после 44 г. до н.э. Это делает форму времени в какой-то мере

бесполезной. Однако мысль о том, что истина не связана со временем, является

чрезвычайно странной, и ниже

я попытаюсь привести основания для того, что-

* Имеется в виду квантор всеобщности. — Прим. перев.

64 Артур Данто. Аналитическая философия истории

бы ее отбросить. Сейчас же я хочу добавить несколько слов относительно прове-

денного анализа.

Почему Айер так настаивает на том, что ни одно предложение как та-

ковое не говорит о прошлом (или о настоящем или будущем)? Я полагаю,

что отказ от серьезного рассмотрения форм времени обусловлен тем, что

Айер одержим старым вопросом о верифицируемое™ предложений о про-

шлом. Он стремится показать, что этот вопрос не должен возникать, по-

скольку нет предложений, говорящих о прошлом. Поэтому и нет проблемы

верифицируемости предложений истории. С его точки зрения, эти предло-

жения не ссылаются на прошлое, поэтому им нельзя предъявить упрек в

том, что они не верифицируемы, ибо говорят о прошлом. Айер считает, что

они говорят о событиях, но не о прошлых событиях. Тогда истинность или

ложность таких предложений полностью определяется тем, что вневремен-

но верно в отношении событий, о которых они говорят, а не временем их

произнесения. «Предложение, — пишет он, — верифицируемое в том слу-

чае, когда событие, о котором оно говорит, принадлежит настоящему, столь

же верифицируемо, когда это событие принадлежит прошлому или буду-

щему»

. При этом он имеет в виду, что если предложение не имеет формы

времени, когда-либо верифицируемо, то оно всегда верифицируемо, что его

верифицируемость не зависит от времени его произнесения. Конечно, это

означает, что вневременная верифицируемость предложения зависит от его

верифицируемости в какое-то время и что если предложение в форме насто-

ящего времени неверифицируемо в какой-то момент — в тот момент, когда

происходит событие, о котором оно говорит, — то оно вообще неверифи-

цируемо. Однако я хочу подчеркнуть не это. Сейчас я хотел бы обратить

внимание на то, что это верно в отношении предложений, не имеющих фор-

мы времени, но это не доказывает верифицируемость предложений, имею-

щих форму времени. Истинность предложения, не имеющего формы време-

ни, не гарантирует истинности всех производных от него предложений,

имеющих форму времени. И вполне может оказаться, что верифицируемость

предложения, не имеющего формы времени, не гарантирует верифицируе-

мости всех производных от него предложений, имеющих форму времени. В

конце концов, даже с точки зрения самого Айера, верифицируемое содер-

жание таких предложений представляет собой лишь часть их полного со-

держания. А верифицируемость части отнюдь не влечет верифицируемости

целого: из верифицируемости предложения «Трава зеленая» не следует ве-

рифицируемость предложения «Трава зеленая и Дао пурпурное». Возмож-

ность скептизма в отношении прошлого все еще сохраняется.

Однако этот скептизм вовсе не зависит от вопросов, на разрешение ко-

торых Айер затратил так много времени, сил и изобретательности в надеж-

де справиться с ними: он выбрал не то поле боя. Если принять, что верифи-

Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 65

цируемость зависит от значения, то отсюда, несомненно, вытекает, что верифи-

цируемость предложений, не имеющих формы времени, никак не связана со

временем их произнесения. Мы понимаем предложение, если нам известно, ка-

кой вид опыта требуется для его верификации. Можно, однако, согласиться с

тем, что осмысленность или бессмысленность предложения не зависит от вре-

мени его произнесения. Предложение может быть осмысленным даже в том слу-

чае, если на самом деле в потоке времени нигде не существует события или

сущности, о которых оно говорит. Если в чем-то большинство современных

философов согласны, так это в том, что есть разница между значением и рефе-

ренцией термина. Даже если бы было доказано, что такого человека, как Цезарь,

никогда не существовало, предложение, говорящее о Цезаре, не стало бы бес-

смысленным. Ложные предложения не являются бессмысленными, как не явля-

ются таковыми и предложения художественного вымысла: имя «Гамлет» нам

столь же понятно, как и имя «Юлий Цезарь». Я могу сказать, что рождение сем-

надцатой дочери Цезаря его девяносто шестой женой в течение полутораста лет

торжественно отмечается пивоварами Ливана, и это предложение, хотя и лож-

ное, тем не менее, осмысленно и даже верифицируемо. Ясно, что предикат «ве-

рифицируемо» не ограничен только истинными предложениями. Было бы весь-

ма странно, если бы истинность была необходимым условием осмысленности.

Как тогда могли бы мы знать, осмысленно предложение или нет, если бы пред-

варительно не удостоверились в его истинности? Но как можно установить,

истинно ли некоторое предложение, если мы не знаем, что оно означает? От-

носительно предложений в прошедшем времени мы могли бы лишь констати-

ровать, что они были бы осмысленны или верифицируемы, если бы нам было

известно заранее, что то, о чем они говорят, реально имело место. И тогда

приписывание осмысленности таким предложениям должно было бы опираться

на знание прошлого.

Осмысленность, истолкованная как верифицируемость, не зависит от истин-

ностного значения, от отношений референции и от времени произнесения пред-

ложений. Но если под осмысленностью мы понимаем верифицируемость, то

остается вопрос: как следует понимать значение предложений, имеющих форму

времени! Какой опыт верифицирует то, что мы говорим о прошлом! Эту про-

блему можно найти у Льюиса, у прагматистов в целом и в феноменализме

- проблему определения в терминах опыта той информации, которая вы-

ражается только временной формой предложения после того, как эта ин-

формация отделена от «фактуального содержания». Здесь можно оценить

привлекательность позиции Канта, полагавшего, что время не дано в опыте, а

является формой опыта, его предварительным условием. А неудачные попытки,

с которыми мы постоянно сталкивались в нашем анализе, напоминают о тех зна-

менитых трудностях, которым Витгенштейн уделяет так много внимания в своем

«Трактате»: как выразить в языке отношение между языком и тем, о чем он гово-

рит? Если «говорить о» есть отношение, то мы можем выразить его в языке, толь-

66 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ко найдя выражение для членов этого отношения, а это разрушает само отноше-

ние между языком и миром. Референция не есть часть языка, но части языка

образуют один из членов отношения референции. Аналогично, утверждение пред-

ложения не есть часть самого предложения. Прагматизм, как и феноменализм,

пытается всю реальность включить в опыт или в язык. Неудачи в достижении

этого как раз и свидетельствуют об ограниченности этой программы. В этом

отношении, как ни странно, можно было бы сказать, что формы времени, в ко-

нечном счете, не являются частью предложений. Эти формы можно трактовать

как выражение того, что некоторое предложение является, было или будет ис-

тинным. Это было бы очень похоже на утверждение о том, что истинность пред-

ложения не является частью предложения. Однако трудность здесь состоит в

том, что формы времени вновь всплывают в выражениях: «является истинным»,

«было истинным» и «будет истинным». Поэтому сохраняется необходимость дать

их анализ: экзистенциалист сказал бы, что они выражают способ нашего бытия

в мире времени.

Остается сказать еще об одном. В своих рассуждениях я принял отожде-

ствление осмысленности с верифицируемостью и согласился с тем, что, по-

видимому, отчасти наше понимание предложения зависит от знания того, ка-

кие восприятия верифицируют данное предложение. Айер утверждает, что если

предложение о некотором событии в принципе верифицируемо в момент со-

вершения события, то оно всегда верифицируемо. Но это означает, что пред-

ложения о прошлом могут быть верифицированы очевидцами события. А это,

боюсь, слишком большая уступка. Многие важные предложения, встречаю-

щиеся в сочинениях историков, если не большая их часть, содержат такие опи-

сания событий, которые не могли быть даны очевидцами этих событий. Брат

Петрарки был очевидцем его восхождения на вершину Ванту. Историк может

сказать, что когда он поднялся на Ванту, он положил начало Ренессансу. Одна-

ко брат Петрарки не мог быть очевидцем того, что Петрарка положил начало

Ренессансу. Он едва ли смог бы увидеть указанное событие в этом свете — не

в силу недостатков его органов чувств, а в силу того, что в то время он просто

не смог бы понять данного описания. Только в том случае, если бы он знал,

что произойдет в будущем, и вдобавок знал, что будут говорить историки, только

тогда он смог бы осознать значение того, что видел. А в то время какой опыт

могло бы верифицировать для него предложение «Петрарка дает начало Ре-

нессансу»? Я не решился бы ответить на этот вопрос. Скорее, я сказал бы, что

хотя сейчас такое предложение в форме прошедшего времени осмысленно, в

момент свершения описываемого события оно было на грани бессмыслицы.

Строго говоря, не существует опыта, верифицирующего данное предложе-

ние, если под верификацией мы подразумеваем переживание в опыте того, что

описывается данным предложением. Таким образом, в отношении предложе-

ний историков верифицируемость не является адекватным критерием осмыс-

ленности.

Глава IV. Верификация, верифицируемость и предложения... 67

Философское значение таких предложений заключается в следующем. Если

существуют такие истинные описания событий, которые не могут быть даны

очевидцами этих событий, то наша неспособность быть свидетелями этих со-

бытий в случае данного класса описаний ни о чем не говорит. Даже если бы мы

могли их наблюдать, мы не смогли бы верифицировать такие описания. Общий

анализ предложений о прошлом этим не затрагивается.

•

. •

•

68 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава V

Язык времени * и темпоральный скептицизм

Если человек занял скептическую позицию по отношению к предложениям

о прошлом, то его едва ли смутит то соображение, что такие предложения ос-

мысленны или в принципе верифицируемы. Их осмысленность он может счи-

тать обеспеченной, тем более что это является условием разумности его соб-

ственной позиции. В конце концов, предложения, рожденные фантазией, осмыс-

ленны, даже если они ложны, а предложения, создающие ткань художественной

исторической повести, отчасти совпадают с теми, из которых состоит произве-

дение историка. Скептик заставляет нас провести границу между этими двумя

классами предложений. Допустим, кто-то перемешал сочинения по истории

с историческими романами или с любыми романами вообще, а затем просит нас

на основании внутренних для этих книг критериев рассортировать их: сочине-

ния по истории — в одну сторону, а романы — в другую. Простой ярлык «сочи-

нение по истории» не поможет, как не поможет и слово «история» в названии.

Романист может воспользоваться в roman a cle ** известным приемом и заявить,

что все его герои вымышлены и сходство между ними и реальными людьми

объясняется простым совпадением. Или же романист может написать: «Все,

о чем я говорю, правда, да поможет мне Бог!» При этом первая книга может быть

правдива, а вторая — представлять собой чистую фантазию. Или своим буйным

воображением человек может создать какие-то ситуации, которые, как он с ужа-

сом обнаружит, совершенно реальны. Мы говорим о том, что оказывается истин-

ным. Однако так же легко можно говорить о том, что оказалось истинным, о собы-

тиях, случившихся до того, как были высказаны описывающие их утверждения, и

тот, кто их высказывал, даже и не представлял себе, что говорит правду. Однако

скептика интересуют не фантазии, которые могут оказаться истинными, а исто-

рия, особенно если она является ложной. Он с легкостью заявляет, что мы не

способны установить, правдива она или нет. Едва ли мы сможем рассортиро-

вать перемешанные книги посредством того критерия, к которому обращался

Юм для отделения воспоминаний от образов представления и воображения. В

целом романы гораздо более яркие и живые описания, нежели исторические

сочинения. Между тем квазиэстетический критерий относительной скучности

повествований так или иначе недостаточен для определения их истинности.

Конечно, за исключением особых случаев (представляющих интерес, глав-

ным образом, для логиков), мы не можем отличить истинные предложения от

* Во избежание ошибочного толкования отметим, что Данто под «языком времени» (temporal

language) понимает довольно обширную часть обыденного языка, выражения кото-

рого в явном или неявном виде содержат ссылку на время. — Прим. перев.

** Роман с намеками (франц.). — Прим. перев.

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 69

ложных только посредством рассмотрения, так сказать, внешнего вида предло-

жении. Истинность связана с отношением предложения к тому, о чем оно гово-

рит. Скептик представляет дело таким образом, что мы сначала каким-то обра-

зом узнаем то, о чем говорят наши предложения, а затем проверяем, истинны

они или нет. Опираясь на это представление, он утверждает, что у нас нет досту-

па к тому, о чем говорят предложения историка, поэтому мы не можем устано-

вить, истинны они или ложны. Правда, у нас имеются свидетельства, и мы дела-

ем заключения о прошлом, опираясь на них. Однако вновь обращаясь к поня-

тию проверки, скептик заявляет, что у нас нет способа установить, связаны ли

наши выводы с фактами. И вновь мы ничего не можем знать. Проблемы осмыс-

ленности вряд ли имеют отношение к этим вопросам, хотя прагматизм и фено-

менализм можно считать, в некотором смысле, попытками обойти скептицизм

в разных его формах. Если мы отвергаем их, мы должны сами ответить скептику.

Несомненно, в своей суровой критике скептик едва ли может апеллиро-

вать к тому факту, что мы отделены определенным временным промежутком

от обсуждаемого события. Например, он не может сказать, что поскольку Е

находится в прошлом, мы не можем знать о том, что Е произошло. Мы не мо-

жем утверждать, что Е принадлежит прошлому, не предполагая при этом того,

что стремимся поставить под сомнение. Один из результатов нашего предше-

ствующего анализа заключается в том, что предложение, имеющее форму вре-

мени, предполагает истинность соответствующего предложения, не имеюще-

го формы времени. Сказать, что Е лежит в прошлом, значит уже предполагать

истинность предложения, гласящего, что событие Е (без ссылки на момент речи)

происходит в момент t и что t предшествует настоящему моменту. Однако если

мы признаем, что Е произошло, то чего еще может хотеть скептик? Мы не мо-

жем одновременно утверждать, что Е принадлежит прошлому, но что мы ничего

не знаем о Е. Мы знаем, по крайней мере, что Е находится в прошлом. Скепти-

цизм не должен допускать даже такого знания. Указать причины, по которым мы

не можем исследовать Е (потому что оно находится в прошлом), значит считать

несомненной истинность по крайней мере одного предложения о прошлом,

а именно, что Е уже произошло, и поэтому его нельзя наблюдать. Но если так, то

можно высказывать некоторые утверждения о прошлом несмотря на то, что мы

не можем наблюдать событий, к которым они относятся. Тогда о чем здесь гово-

рить? Подобные рассуждения приводят к мысли о том, что скептицизм в отно-

шении прошлого, опирающийся на факты, которые, с его [скептицизма] точки

зрения, нельзя обосновать, лишен философского интереса. Это становится тем

более очевидно, если вспомнить заключительный абзац предыдущей главы,

в котором говорится, что некоторые важные описания прошлых событий таковы,

что мы лишены возможности исследовать эти события при данных описаниях.

Скептицизм атакует правила референции, оставляя без внимания правила

значения нашего языка. Он не утверждает, что существуют вещи, о которых мы

ничего не знаем. Вместо этого он спрашивает, существует ли то, о чем мы гово-

70 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 71

рим, и есть ли какой-либо способ знать это. Скептицизм черпает свою силу из

того, что оставляет опыт таким, каков он есть, ничего в нем не меняя, и ставит

лишь вопрос о том, относится ли к чему-нибудь сам этот опыт. А поскольку то,

к чему относится опыт (или язык), само не является частью опыта (или языка),

опыт (или язык) никак не затрагивается. Скептицизм относительно прошлого

оставляет все так, как оно есть, сохраняет все способы и средства обоснования

исторических утверждений, но он ставит вопросы, дискредитирующие эти спо-

собы, — вопросы, ответы на которые далеко превосходят возможности этих спо-

собов. И поскольку на вопросы относительно прошлого мы можем ответить толь-

ко с помощью этих способов и средств, скептические вопросы относительно

прошлого остаются без ответа. Это не означает, что скептицизм неуязвим, но

отсюда следует, что скептицизм в отношении истории не может быть преодолен

самой историей. Тем не менее скептицизм раскрывает нечто присущее истории,

хотя бы ее пределе, и поэтому он заслуживает философского анализа.

Аргумент, в основе которого лежит мысль о том, что мир — при всем том,

что мы знаем и можем знать о нем, — возник ex nihilo * всего лишь пять минут

тому назад, ставит перед нами первый вопрос: сможем ли мы как-то заметить,

что в действительности это не так, что существовало нечто до этого времени?

Аргумент опирается на допущение, что все вещи остаются такими, каковы они

есть, а мы ведем себя как обычно, хотя мир, в котором мы живем, существует

всего лишь пять минут. У нас сохраняются, например, все наши воспоминания,

хотя большинство из них, т. е. все воспоминания, относящиеся ко времени более

раннему, чем пять минут назад, ложны V События, о которых, как нам кажется,

мы помним, никогда не происходили. Но поскольку это наши воспоминания

и воспринимаются таковыми, будет ли для нас какая-либо разница в том, что все

они в действительности ложны? В определенных людях мы по-прежнему виде-

ли бы своих родителей, хотя все люди в мире, за исключением только что родив-

шихся младенцев, имели бы один и тот же возраст. Различия в стилях окружаю-

щих нас предметов культуры продолжали бы сохраняться, хотя Каркассон и Дель-

фы были бы не старше Левиттауна, а «Алтарь Меродё» ** не старше, чем «Ави-

ньонские девицы» ***. В горных породах все так же встречались бы окаменело-

сти, бронзовые изделия были бы покрыты патиной древности, существовали бы

поношенные ботинки и разбитые горшки, на всех вещах лежали бы «отпечатки

прошлого». Оратор на праздничном ужине добрался только до середины своей

длинной речи, а его слушатели уже устали так, как будто слушали целый час.

Историки, в частности, также занимались бы своей работой: в каком-то пять

минут назад возникшем архиве пятиминутного возраста историк все так же тща-

тельно изучал бы документы пятиминутной давности и делал выводы о событи-

* Из ничего (лат.). — Прим. перев.

** Алтарный триптих (на центральной части сцена «Благовещение») фламандского художника

Робера Кампена 1425 г. (Нью-Йорк, Метрополитен-музей). — Прим. перев.

*** Картина П. Пикассо 1907 г. (Нью-Йорк, Музей современного искусства). —Прим. перев.

ях, которые никогда не происходили. Нет или, скорее, не было прошлого, к кото-

рому относятся его выводы. Однако этот факт никак не влияет на его поведение,

ибо он считает, что прошлое существовало. Но если его мысль ошибочна

и этот факт никак не влияет на его деятельность, для чего тогда нам нужно поня-

тие реального прошлого? Какая разница — было оно или его не было? Мы опи-

сали ситуацию так, что никакой разницы нет.

Не будет разницы, например, при общении с людьми, которых, как нам ка-

жется, мы знали долгие годы, но которых в действительности никогда прежде не

видели: муж приходит с работы домой, к жене, с которой расстался «сегодня

утром», но она без труда узнает его. Как пишет Г. Г. Прайс:

«Важно... не то, каким было мое прошлое или даже было ли оно, а лишь

то, истинны или ложны мои воспоминания, существующие здесь и те-

перь. Здесь и теперь я воспринимаю нечто красное. Мы предполагаем,

что в действительности я никогда не видел ничего красного. Но что из

этого? У меня имеются все мои воспоминания, пусть они и ошибочны.

Среди них есть воспоминание о красных предметах, и их достаточно,

чтобы признать красным и этот предмет»

Рассмотрим в связи с этим мыслящие машины. Она снабжена «памятью»,

опираясь на которую машина способна решать определенные задачи. Когда

задача решена, одни воспоминания стираются из памяти машины, а другие —

загружаются, машина никогда не имеет дела с тем, к чему относятся ее воспо-

минания, однако с точки зрения практики это несущественно. Она пользуется

своими воспоминаниями одним и тем же способом независимо оттого, истин-

ны они или ложны. Согласно предложенному аргументу, и мы могли бы счи-

тать, что мир возник лишь пять минут назад вместе с воспоминаниями, вло-

женными в нас, или с чем-то, что функционирует в качестве воспоминаний. В

нем существуют, например, библиотеки. Существуют произведения Гиббона с

примечаниями, ссылающимися на другие книги,- которые также находятся в

библиотеках. Поэтому мы можем уточнять Гиббона, устранять противоречия,

выдвигать новые реконструкции, опирающиеся на другие документы, не-

жели те, которые цитирует он, и т.д. При этом мы действуем так, как если

бы действительно существовала Римская империя, которая постепенно

клонилась к упадку и, наконец, разрушилась в период Риенци *. Но не было

такой империи! Однако работа продолжается.

Различие между памятью и воображением аналогично различию между

историей и художественной литературой. Однако в обсуждаемом нами мире

(который вполне мог бы оказаться нашим миром) эти различия утратили

бы свою основу. Неведомо для самого себя наш историк добросовестно сочинял

* Кола ди Риенци (1313—1354). Восстановил римскую республику в 1347 г. Его называют пос-

ледним римским трибуном. — Прим. перев.

72 Артур Данто. Аналитическая философия истории

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 73

бы художественные произведения. Тем не менее мы продолжали бы отличать

историю от художественной литературы, как отличаем воспоминания от вооб-

ражения. Ребенок может сказать, что помнит, будто видел вчера медведя, а мать

ответит, что он лишь воображает, будто видел медведя. Быть может, ей удастся

убедить его. Но если миру только пять минут от роду, то ее память уходит

в прошлое не дальше, чем его. Мы считаем, что она вспоминает, а он лишь вооб-

ражает, опираясь на то, что ее утверждение согласуется с имеющимися «свиде-

тельствами», а его — не согласуется. В описании матери согласуются вещи, ко-

торые не согласуются друг с другом в описании ребенка. Тогда можно сказать,

что именно эта взаимная согласованность вещей и дает нам критерий истины:

если что-то не согласуется с тем, что мы признали, мы считаем это ложным.

Кто-нибудь может теперь сказать: но именно так мы и поступаем. Мы подгоня-

ем все друг к другу, принимая те суждения, которые согласуются с ранее при-

знанными, и, отвергая те, которые не согласуются. Заметим, что если мы соглас-

ны с этим, то как естественно будет теперь сказать: утверждения о прошлом

в том, что касается их познавательного значения, действительно являются пра-

вилами для предсказания результатов исторического исследования. Мы прини-

маем или отвергаем исторические предложения в соответствии с тем, приводят

ли они нас к открытию новых свидетельств. Они позволяют нам упорядочивать

то, что мы находим в современном мире: документ ведет нас от Колизея, кото-

рый мы можем видеть сейчас, к палаццо Фарнезе, который мы точно так же

можем воспринимать в настоящее время, и в последнем мы находим камни, взя-

тые из первого. Утверждение «Семья Фарнезе использовала камни Колизея для

строительства своего палаццо» помогает связать между собой эти два множе-

ства камней. Безусловно, не может быть вопроса о сравнении этого утвержде-

ния с тем, о чем оно якобы говорит. И совершенно неважно, было или не было

то, о чем оно говорит. Обе эти возможности совместимы с процессом истори-

ческого исследования. Мы находим недостающие камни. Но возможно, что мир

возник пять минут назад, вместе с определенными камнями в палаццо Фарнезе,

которые по форме совпадают с пустотами в стенах Колизея.

У меня вызывает глубокое беспокойство этот фантастический аргумент, ут-

верждающий, что если бы мир был создан пять минут назад, то все могло бы

остаться таким, каково оно есть и каким оно должно быть, если мир, как мы

считаем, имеет гораздо больший возраст. Меня беспокоит вовсе не то, что нет

способа доказать его ложность, а, скорее, то, что не очень-то и важно, ложен он

или нет. Но тогда понятие о прошлом, которое он ставит под сомнение, оказыва-

ется гораздо менее важным, чем мы привыкли думать. Если данное понятие

можно устранить, не затрагивая всего остального, то, видимо, оно едва ли игра-

ет какую-либо важную роль в нашей общей концептуальной схеме. И если рас-

сматриваемый скептический аргумент доказывает именно это, то он доказывает

многое. Ибо это немало — показать, что понятие, которому приписывали боль-

шое значение, на самом деле им не обладает. Я не хочу, конечно, сказать, что

;

здесь не было бы никаких психологических различий. Кое-что, несомненно, ушло

бы из жизни, если бы люди всерьез поверили в то, что прошлого не было. По-

видимому, стало бы мало смысла в деятельности историков, если бы оказалось,

что нет ничего, к чему относятся их утверждения. Не было бы большого смысла

в доказательстве виновности подсудимых в преступлениях, которых никогда не

было и в которых они не могли быть виновными, хотя все выглядит так, как если

бы они были виновны, — при условии, что прошлое было. Психологические

различия, возможно, была бы громадными. Но это, сказал бы скептик, еще одно

свидетельство того, какое большое значение придают люди тому, что в конце

концов может оказаться не более, чем фикцией. Как, например, своей вере

в Бога.

Рассматриваемый аргумент не вносит изменений в нашу жизнь, и в этом

есть какая-то странность. Если мы поймем, в чем она заключается, то, воз-

можно, поймем, в чем ошибочность данного аргумента. Попробуем для на-

чала рассмотреть симметричное предположение, а именно предположение

о том, что мир может исчезнуть через пять минут. Сразу же следует отме-

тить, что такое предположение ни в коем случае нельзя считать скептичес-

ким: утверждение о том, что не будет будущего, весьма отлично от утверж-

дений о том, что не было прошлого или что не существует внешнего мира

или других сознаний. Трудно сказать, почему мгновенное исчезновение мира

кажется более правдоподобным, чем его мгновенное возникновение, одна-

ко это предположение, хотя и пессимистическое, не является скептическим,

и мы быстро научились жить с ним. Оно не приводит к философским зат-

руднениям, ибо — в отличие от симметричного предположения, рассмот-

ренного выше, — это предположение не затрагивает наших понятий рефе-

ренции: референция наших утверждений «о» будущем носит иной харак-

тер, нежели утверждений о прошлом или настоящем. Оно не затрагивает

также и общепринятого употребления обычных слов, содержащих ссылку

на время. Странно, например, предполагать, что все в мире, за исключени-

ем только что родившихся, имеет один и тот же возраст, т.е. пять минут,

что большинство объектов существовало столь краткое время. Но нет ни-

чего странного в предположении о том, что каждый человек, молодой или ста-

рый, проживет еще только пять минут (за исключением тех, кто может умереть

раньше): извержение вулкана погребло в Помпеях под пеплом и лавой одинако-

во всех — и молодых, и старых. Можно допустить, что Левиттаун и Каркассон

погибнут вместе через пять минут, что каждый город будет существовать в тече-

ние одинаково краткого времени, но необычно думать, будто каждой город су-

ществовал одно и то же время, т.е. только пять минут. Опять-таки нетрудно до-

пустить, что за исключением тех счастливчиков, у кого в следующие пять минут

родятся дети, ни один из нас не будет иметь потомков, но гораздо более странно

считать, что ни один из нас, за исключением тех, кто только что родился, не имел

никаких предков. Есть нечто такое — хотя и не столь распространенное — что

74 Артур Данто. Аналитическая философия истории

к будущим событиям относится примерно так же, как память относится к про-

шлым событиям, например предвидение. Между тем нет ничего необычного

(в значительной мере потому, что сами предсказания звучат странно) в предпо-

ложении о том, что все предсказанные на ближайшие пять минут события не

произойдут. Но гораздо более странно предполагать, что не было ни одного из

тех событий, которые, как мы помним, произошли раньше, чем пять минут на-

зад. И, наконец, нет ничего удивительного в том, чтобы считать ложными все

книги, претендующие на описание истории последующих ста лет: если такие

книги вообще существуют, то даже естественно было бы ожидать, что они ока-

жутся ложными. Однако странно было бы думать, что ложны все книги, претен-

дующие на описание истории прошлого столетия: таких книг очень много,

и было бы естественно надеяться на то, что они истинны.

Можно было бы долго перечислять все эти различия, но уже достаточно

ясно, что возможность отсутствия будущего не влечет таких концептуальных

изменений, которых требует возможность отсутствия прошлого. Я вовсе не

думаю, что если бы мы всерьез отнеслись к первой возможности, это нас ни-

как не задело бы. Для нас было бы жестоким ударом сразу же лишиться на-

дежд, планов и замыслов. Это ужаснуло бы нас как перспектива внезапной

смерти. Мне кажется, мы не столь часто задумываемся над тем фактом, что

когда-то нас не было, значительно чаще — о том, что наступит время, когда

нас не будет. Я был бы испуган, если бы кто-то сказал мне, что я проживу не

более пяти минут, но я бы лишь растерялся, если бы кто-то сказал мне, что

я жил всего лишь пять минут. Последнее беспокоит меня интеллектуально, но

не практически. С практической точки зрения я мог бы сказать: какая разница,

в конце концов? Соответствующее предположение об отсутствии будущего

беспокоит меня практически, но не интеллектуально, мне потребуется много

мужества, чтобы сказать: какая разница, в конце-то концов?! Это трудно при-

нять, зато легко в это поверить. Другое предположение легко принять, но

в него трудно поверить.

Однако недостаточно просто отметить тот факт, что некоторые предложе-

ния являются слишком необычными, что они приводят к таким концептуальным

неудобствам, которых не возникает при симметричных им предположениях. Это

нуждается в объяснении. Мне кажется, достаточно легко объяснить, почему пред-

положение об отсутствии будущего мы способны совместить с нашими обыч-

ными способами мышления и речи и почему мы способны смириться с мыслью

о том, что, хотя мир и наше видение его должны оставаться прежними, через

пять минут весь мир исчезнет. Отчасти это объясняется тем, что будущее не

способно оказать какого-либо влияния на настоящее и настоящее не зависит ка-

узально от будущего, поскольку следствия не предшествуют своим причинам во

времени. И напротив, если мы обращаемся к причинно-следственным связям,

то настоящее в значительной мере является следствием прошлого. Это убежде-

ние имеет всеобщее распространение и оно отображается в языке, которым мы

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 75

пользуемся для описания мира. Применение определенных терминов и выраже-

ний к объектам настоящего логически связано со ссылкой на определенные про-

шлые объекты и события, которые каузально связаны с данными объектами на-

стоящего. Давайте разделим выражения и термины нашего языка на три груп-

пы, элементы которых обычно применяются к объектам и событиям настояще-

го: (а) термины, ссылающиеся на прошлое; (б) термины, нейтральные по отно-

шению ко времени, и (в) термины, ссылающиеся на будущее. Пока я ограничусь

обсуждением групп (а) и (б).

Под термином, ссылающимся на прошлое, я буду понимать термин, кор-

ректное применение которого к настоящим объектам или событиям логи-

чески предполагает ссылку на некоторые более ранние объекты или собы-

тия, причинно связанные или не связанные с настоящим объектом. Опять-

таки я ограничу свое обсуждение только теми терминами, ссылающимися

на прошлое, которые обозначают объекты и события, причинно связанные

с настоящим объектом. Нейтральный в отношении времени термин, когда

он применяется к объекту настоящего, не ссылается ни на более ранние, ни

на более поздние объекты и события. Рассмотрим теперь три разных объек-

та Oj, O

, О

, которым даны, соответственно, нейтральные в отношении

времени описания: «есть человек», «есть белесый рубец» и «есть цилиндри-

ческий металлический предмет». Критерии применения этих терминов фор-

мулируются с указанием определенных явных свойств этих объектов, так

что благодаря простой проверке можно сказать, применимы эти термины к

некоторому конкретному объекту или нет. Теперь рассмотрим применение

к тем же самым объектам и в том же самом порядке таких трех описаний:

«есть отец», «есть шрам» и «есть пушка, поставленная здесь Франциском I

после битвы при Керизоле в 1544 г.».

(I) Термин «отец» с точки зрения времени не определен, одно из его упот-

реблений нейтрально в отношении времени: применяя его к человеку, мы в сущ-

ности обращаемся к социологическим критериям. Однако это не изначальное

его употребление. Допустим, кто-то может быть отцом в смысле, безотноситель-

ном ко времени, но мы можем поинтересоваться, действительно ли он является

отцом того индивида, по отношению к которому ведет себя как отец в социаль-

ном смысле. Как нам известно, человек может не быть отцом в социологичес-

ком смысле этого слова и тем не менее быть отцом в первичном смысле. Напри-

мер, Талейран был отцом Делакруа, хотя никогда не выполнял роли отца для

Делакруа. Для того чтобы быть отцом в первичном смысле этого слова, мужчи-

на должен приблизительно за девять месяцев до рождения ребенка оплодотво-

рить мать этого ребенка. Здесь, конечно, слово «мать» употребляется не в нейт-

ральном по отношению ко времени смысле, как «мать для», а со ссылкой на

прошлое, как «мать кого-то», как обозначение женщины, которая действительно

дала жизнь ребенку, матерью которого она является. Так, Иокаста была матерью

Эдипа, но не всегда играла роль матери для Эдипа. Когда мы правильно называ-

76 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ем кого-то отцом в первичном смысле, то это логически предполагает ссылку на

более раннее событие, которое каузально связано, согласно известным принци-

пам, с настоящим. Простое наблюдение не позволяет сказать, является ли Oj

отцом в первичном смысле. Конечно, опираясь на другие наблюдаемые свой-

ства О/, можно сделать вывод о том, что О

является отцом.

(2) Предикат «есть шрам» однозначно ссылается на время. Если О

не

был вызван ранением, то он просто будет не шрамом, а лишь чем-то похо-

жим на шрам. Тогда корректное описание чего-то как шрама логически

предполагает ссылку на некоторое более раннее событие, которое находит-

ся в очевидной причинной связи с охарактеризованным таким образом

объектом. Если бы белесый шрам появился на теле сам собой, как появля-

ются стигматы, то его назвали бы не шрамом, а чем-то похожим на шрам.

«Похожий на шрам» нейтрально в отношении времени, если только мы не

истолковываем данное выражение как содержащее негативную ссылку на

прошлое, а именно как говорящее о том, что ранения не было. В этом смыс-

ле выражение «похожий на шрам» отличается от выражения «отец для»,

ибо последнее никак — ни позитивно, ни негативно — не ссылается на про-

шлое. Отец для х может быть или не быть его отцом в первичном смысле.

(3) Третье выражение очевидным образом ссылается на прошлое событие, и

если бы такого прошлого события не существовало, само это описание было бы

ложным или легендарным, как, скажем, описание «Эта скала была поставлена

здесь титанами после их победы над Ураном». Единственное интересное отли-

чие этого случая от двух предыдущих состоит в том, что не существует оче-

видных каузальных законов, связывающих пушки в Сен-Поль де Ване * с дей-

ствиями французских королей шестнадцатого столетия. Можно, конечно, ска-

зать, что пушка была здесь кем-то поставлена, однако на самом деле неясно

даже то, что она была поставлена: ее могли просто бросить. А от этого, конеч-

но, зависит, считать ли ее памятником победы или лишь memento ** о победе.

По-видимому, предикаты, нейтральные в отношении времени, логически

независимы от предикатов, ссылающихся на прошлое, и именно с этой точки

зрения я и пытался их определить. Не думаю, что я утверждаю нечто новое:

ясно, что можно быть мужчиной и не быть отцом, быть белесым рубцом и не

быть шрамом, быть цилиндрическим металлическим предметом и не быть пуш-

кой, тем более пушкой, оставленной Франциском I. Напротив, предикаты, ссы-

лающиеся на прошлое, не являются независимыми от нейтральных в отноше-

нии времени предикатов. Нельзя быть отцом, не будучи мужчиной и т.д. Взаим-

ные отношения предикатов этих двух классов являются достаточно сложными,

и философские проблемы, возникающие в связи с ними, можно сравнить с теми

* Сен-Поль де Ване — небольшое, окруженное крепостной стеной средневековое поселение на

юге Франции. У Северных (Королевских) ворот находится пушка, якобы связанная с по-

бедой Франциска I в битве при Керизоле. — Прим. перев.

* Напоминанием (лат.). — Прим. перев.

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм

проблемами, которые встают в связи с отношениями между терминами иных

классов, например «движение руки» и «прощальный жест» или «красивый»

и «красный». В данном случае я хочу подчеркнуть лишь интересную аналогию

между терминами, нейтральными в отношении времени, и терминами, ссылаю-

щимися на прошлое, с одной стороны, и предложениями, имеющими и не име-

ющими форму времени, — с другой. Чтобы быть истинным, предложение, име-

ющее форму времени, видимо, предполагает истинность соответствующего пред-

ложения, не имеющего формы времени. Аналогичным образом для того чтобы

было истинным приписывание ныне существующему объекту некоторого пре-

диката, ссылающегося на прошлое, нужно, чтобы сначала было истинно припи-

сывание ему соответствующего нейтрального в отношении времени термина.

Приписывание некоторому индивиду предиката «есть отец» можно опроверг-

нуть, показав, что ему нельзя приписать предикат «есть мужчина».

Наш язык насыщен предикатами, ссылающимися на прошлое, и вполне мож-

но предположить, что понятие об отпечатках прошлого у Льюиса объясняется

обычной философской склонностью принимать структурные особенности на-

шего языка за структурные особенности мира и считать некоторые отсутствую-

щие у вещей таинственные свойства тем, на что должны указывать те или иные

выражения нашего языка. Но мы не указываем на наличные свойства вещей,

когда используем предикаты, ссылающиеся на прошлое, хотя применение этих

терминов к ныне существующему объекту в некотором смысле зависит оттого,

обладает ли этот объект определенными свойствами, которые можно увидеть

при его осмотре. Скорее все-таки мы имеем в виду прошлые объекты и собы-

тия. Дом, в котором спал Джордж Вашингтон, выглядит как совершенно обыч-

ный дом, и у него нет никакого особого свойства, которое нам нужно было бы

обнаружить, чтобы сказать, что здесь спал первый президент США. Таких свойств

не существует или, если угодно, их нельзя обнаружить посредством простого

наблюдения. Критерии для приписывания таких свойств являются гораздо бо-

лее сложными, а решение о том, истинны ли такие приписывания, опирается на

еще более сложные соображения. Во всяком случае, поскольку истинное припи-

сывание предикатов, ссылающихся на прошлое, ныне существующим объектам

дает нам информацию о событиях и объектах, не принадлежащих настоящему,

постольку достаточно ясно, что предложения с такими терминами мы не можем

полностью перевести посредством нейтральных в отношении времени выраже-

ний. Полный перевод предложения S в предложение Т должен не только сохра-

нять истинностное значение S, но еще и передавать ту же информацию, что и S.

Если непереводимость терминов одного множества в термины другого множе-

ства служит критерием для различения уровней языка, то термины этих двух

классов относятся к разным уровням языка, хотя и приписываются одним и тем

же объектам, а именно Oj, О

и <9

Теперь можно сказать, что возможность отсутствия прошлого, кото-

рую мы обсуждали выше, не затрагивает того уровня языка, в котором ветре-

78 Артур Данто. Аналитическая философия истории

чаются только нейтральные в отношении времени выражения. Все эти предика-

ты истинны относительно объектов независимо оттого, существовало прошлое

или нет. Однако вряд ли это будет справедливо для предикатов другого уровня.

Дело не просто в том, что при отсутствии прошлого все утверждения о прошлом

оказываются ложными. В этом случае оказались бы также ложными чрезвычай-

но многие предложения о настоящем, а именно все те предложения, которые

приписывают предикаты, ссылающиеся на прошлое, объектам настоящего, и пос-

ледние все еще обладали бы всеми теми свойствами, наличие которых можно

установить простым наблюдением. Два множества наших терминов состоят из

экстенсионально эквивалентных пар, в которых один термин обозначает тот же

самый объект, что и другой термин пары. Однако приписывание одного из тер-

минов каждой паре предполагает некоторый факт из прошлого. Поэтому все

было бы таким же, как оно есть. Не существовало бы только никаких отцов,

шрамов и пушек, брошенных или поставленных Франциском I. Однако ничто не

исчезает: продолжают существовать все объекты, обозначаемые обычными тер-

минами, т.е. мужчины, белесые рубцы, цилиндрические и металлические объек-

ты. Оказались бы ложными не только все предложения, содержащие предикаты,

ссылающиеся на прошлое, но и все каузальные законы, предполагающиеся при

использовании таких предикатов, стали бы ложными или, по крайней мере, бес-

содержательными

Если теперь обратиться к предикатам, ссылающимся на будущее, то главная

трудность здесь заключена в том, чтобы найти какие-либо естественные приме-

ры, — найти такие предикаты, приписывание которых объектам или событиям

настоящего зависит от их ссылки на какое-то будущее событие или объект. Рас-

смотрим предикат «быть будущим отцом», приписываемый супругу беремен-

ной женщины. Конечно, обычно мы ожидаем, что родится ребенок и мужчина

станет отцом, «если все пройдет хорошо». Однако фактически предикат «буду-

щий отец» мы приписываем, опираясь либо на нейтральные в отношении вре-

мени предикаты, либо на предикаты, ссылающиеся на прошлое, которые счита-

ются истинными для соответствующего индивида. Так, х есть будущий отец толь-

ко в том случае, когда х оплодотворил у, к у еще не родила ребенка. Ничего

большего не требуется. Если бы х умер до рождения ребенка или умерла у, или

если бы беременность была прервана, то все равно х был бы будущим отцом. Не

требуется, чтобы впоследствии он действительно стал отцом. Его звание буду-

щего отца логически не зависит от того, что случится в будущем. Кроме того,

наше ожидание, что х станет отцом, если он на самом деле будущий отец, осно-

вывается на каузальных законах, которые действовали, поэтому такие ссылаю-

щиеся на будущее предикаты паразитируют на нашей способности пользовать-

ся предикатами, ссылающимися на прошлое, ибо в отношении каузальных зако-

нов будущее «должно быть похожим на прошлое». Однако главное заключается

в том, что предикаты, которые на первый взгляд ссылаются на будущее, в боль-

шинстве случаев легко переводятся в нейтральный в отношении времени язык

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 79

или в язык, ссылающийся на прошлое, и их приписывание объектам настоящего

не предполагает каких-либо более поздних событий. Поэтому если бы через

пять минут мир перестал существовать, ни одно из предложений, использую-

щих такие предикаты для описания объектов настоящего, не стало бы ложным.

Если так, то истинность предложений о настоящем не опирается на истинность

каких-либо предложений о будущем и это объясняет, почему мысль о том, что

будущего вскоре может не быть, легко совмещается с нашей концептуальной

системой.

Существуют, конечно, некоторые описания прошлых событий, которые —

если бы они были высказаны в момент свершения события или даже раньше —

должны были бы использовать предикаты, ссылающиеся на будущее. Теперь

мы можем говорить о Пьеро да Винчи как об отце человека, написавшего «Джо-

конду». Назвать его так в то время, когда он был будущим отцом Леонардо, озна-

чало бы предполагать, что его сын напишет «Джоконду». Здесь мы имели бы

описание объекта настоящего, чья истинность зависела бы от будущего. Кроме

того, это описание никаким очевидным способом нельзя было бы перевести по-

средством использования ссылающихся на прошлое или нейтральных в отно-

шении времени выражений. Полотна, о котором идет речь, еще не существова-

ло, и это описание, если бы оно было истинным, дало бы подлинную информа-

цию о будущем, поэтому его нельзя было бы перевести с помощью выражений,

не содержащих этой информации. Но когда подумаешь о том, насколько стран-

но звучит такое утверждение по сравнению с не удивляющей нас возможностью

отсутствия будущего, то в голову приходит та же самая мысль, которую я имел в

виду раньше, когда говорил, что субстантивная философия истории рассуждает

о будущем так, как обычно рассуждают о прошлом. Однако объяснение этой

необычности следует отложить до последующего обсуждения.

Ни одно из высказанных соображений не затрагивает, конечно, скептичес-

кого аргумента, гласящего, что при всем том, что мы знаем или можем знать,

мир мог возникнуть пять минут назад и что такое утверждение, по крайней мере

логически, возможно. Этот аргумент не затрагивается, поскольку использова-

ние терминов, ссылающихся на прошлое, опирается на определенное истолко-

вание причинности, а скептический аргумент как раз и направлен против опре-

деленных понятий причинности. Скептическая критика причинности восходит,

по крайней мере, к Юму, утверждавшему, что причины логически не влекут свои

следствия, что из описания наблюдаемых свойств одной вещи мы не можем ло-

гически дедуцировать ее следствий, а из полного описания другой вещи не мо-

жем заключить о том, какими должны быть ее причины. В основе нашего поня-

тия причинности лежат определенные ассоциации с тем, что действительно про-

исходило, но с точки зрения логики в таких ассоциациях нет ничего принуди-

тельного и наличие данной вещи логически совместимо с разными причинами

и даже с тем, что она вообще не имеет никакой причины. Юм пишет:

Артур Данто. Аналитическая философия истории

«... (И)сключая всякие причины, мы действительно исключаем их и уже

не признаем в качестве причин существования ни ничто, ди сам объект,

а следовательно, не можем вывести из абсурдности этих предположе-

ний аргумент, который мог бы доказать абсурдность самого исключе-

ния. Если все должно иметь причину, то отсюда следует, что, исключив

остальные причины, мы должны признать причиной или ничто, или сам

объект. Но вопрос в том и состоит, должен ли всякий объект иметь при-

чину или нет, а следовательно, согласно правилам здравого рассужде-

ния, это положение никогда не следует считать самоочевидным»

Я рассматриваю несколько расширенный вариант идеи Юма о том, что

из полного описания наблюдаемых свойств вещей мы не можем вывести их

причин. Мое расширение заключается в доказательстве несводимости пре-

дикатов, ссылающихся на прошлое, к предикатам, нейтральным в отноше-

нии времени. До сих пор я лишь пытался показать, что это — вместе с тем

фактом, что все естественные предикаты, видимо, ссылающиеся на буду-

щее, в действительности могут быть заменены нейтральными в отношении

времени или ссылающимися на прошлое терминами, — позволяет объяс-

нить ту легкость, с которой мы принимаем возможность отсутствия буду-

щего, и соответствующие затруднения с предположением об отсутствии про-

шлого. Однако это еще не доказывает, что в самой гипотезе об отсутствии про-

шлого есть что-то ошибочное. Употребление предикатов, ссылающихся на про-

шлое, опирается на предположение о том, что вещи в настоящем мире имели

причины в прошлом, а именно это и подвергается сомнению. Нельзя справиться

с аргументом, приняв в качестве допущения то, против чего он направлен. По

сути дела, он направлен против идеи, в соответствии с которой между события-

ми или вещами существует какая-то логическая связь. Именно это делает аргу-

мент логически возможным:

«Нет ничего логически невозможного в гипотезе, что мир возник пять

минут назад вместе со всеми своими обитателями, которые «помнят»

несуществовавшее прошлое. Не существует логически необходимой

связи между событиями, относящимися к разным моментам времени.

Поэтому ничто из того, что происходит сейчас или произойдет в буду-

щем, не сможет опровергнуть гипотезу, что мир возник пять минут на-

зад. Следовательно, то, что называется знанием о прошлом, логически

независимо от самого прошлого, оно полностью выразимо в терминах

настоящего, которые полностью сохранили бы свое содержание даже

в том случае, если бы прошлого не существовало»

Выделенное курсивом слово «называется» можно разъяснить следующим

образом: из выражения «...знает а...», в котором а обозначает все что угодно,

Глава V. Язык времени и темпоральный скептицизм 81

следует, что а существует

. Тогда если о ком-то мы вправе утверждать, что он

знает прошлое, то отсюда вытекает реальность прошлого, и было бы противоре-

чием утверждать, что кто-то знает прошлое, но то, к чему относится его знание,

никогда не существовало. Аналогичное можно сказать о шрамах. При существу-

ющих правилах словоупотребления сказать о ком-то, что у него есть шрам, зна-

чит подразумевать, что когда-то он был ранен. Точно так же для знания: мы дол-

жны говорить, скорее, о том, что называется знанием (но может не быть им),

как говорим о том, что называется шрамом, но может им не быть. Я думаю, уже

достаточно ясно, что выражение «есть шрам» нельзя выразить в языке, нейт-

ральном по отношению ко времени, в «терминах настоящего», поэтому лучше

сказать, что если бы гипотеза Рассела была верна, каждое описание белесых

рубцов как шрамов было бы ложным

. Но по тем же причинам каждое описа-

ние некоторого знания как знания о прошлом было бы ложным. Короче говоря,

мир остался бы таким, каков он есть, но язык для его описания должен был бы

измениться.

Я полагаю, положительным результатом этих замечаний было выявление

того, что наше понятие прошлого связано с нашим понятием причинности,

а понятие причинности связано с нашим языком. В качестве скромной психоло-

гической догадки я хотел бы высказать предположение о том, что дети начина-

ют с нейтрального в отношении времени языка, а затем одновременно, так ска-

зать, осваивают терминологию, ссылающуюся на прошлое, понятие причинно-

сти и понятие прошлого, причем эти три процесса взаимозависимы. Поэтому

кажется вполне естественным, что любая атака, направленная на наше понятие

прошлого, является одновременно нападением на понятие причинности и нашу

терминологию, ссылающуюся на прошлое.

«Подобно всем скептическим гипотезам, — писал Рассел, — эта гипоте-

за логически безупречна, но неинтересна»

. Я надеюсь, мы, напротив, убе-

дились в том, что она чрезвычайно интересна. Остается посмотреть, безуп-

речна ли она с логической точки зрения

. Мне представляется возможным

проанализировать ту роль, которую играют предложения о прошлом, —

роль, которой гипотеза об отсутствии прошлого лишь придает преувели-

ченное значение. Этот анализ состоит приблизительно в следующем. Как

мы могли увидеть из предыдущего изложения, предложения о прошлых

объектах и событиях нельзя истолковать как говорящие о свидетельствах, под-

тверждающих их, и их нельзя полностью выразить посредством множества пред-

ложений наблюдения. Фактически истинность любого множества предложений

наблюдения не может быть даже необходимым условием истинности или лож-

ности предложений о прошлом. Тем не менее в историческом исследовании та-

кие предложения могут играть роль, аналогичную той, которую в науке играют

предложения с так называемыми теоретическими терминами, и, подобно им,

находиться в точно таких же взаимоотношениях с предложениями наблюдения.