Бондарко А.В. Теория значения в системе функциональной грамматики. Часть 1-2

Подождите немного. Документ загружается.

Концепция К. С. Аксакова 23

его элементов) другими высказываниями (или элементами высказыва-

ний), актуально и для современной лингвистической мысли.

Каждый грамматический оборот, с точки зрения К. С. Аксакова, са-

мостоятелен, мысль находит выражение в независимых оборотах. Вы-

сказывая это положение, К. С. Аксаков выступает против истолкования

одних конструкций как результатов сокращения других (например, у

Ф. И. Буслаева: просил

пустить

= чтобы пустил; думаю идти = о том,

чтоб идти и т. п.): «Мы уже много раз говорили и о подобных сокраще-

ниях, существующих только в ошибочных толкованиях грамматик, тол-

кованиях, противоречащих жизни, действительности языка, уничто-

жающих разнообразность и самостоятельность его оборотов, из ко-

торых каждый стоит независимо друг подле друга, не сокращаясь и не

распространяясь один из другого, а имея дело прямо с

мыслию

челове-

ка, в речи выражающеюся» [Там же:

630—631]

(Критический

разбор...).

И далее: «А почему, однако, — можно спросить грамматиков, — этот

оборот из того сокращается, а не тот из этого распространяется? Рас-

пространение, кажется, скорее можно допустить. Мы вовсе не думаем

принимать ни сокращения, ни распространения, а предлагаем только

этот вопрос грамматикам» [Там же:

631].

Подчеркивая самостоятельность и независимость отдельных форм и

конструкций, К. С. Аксаков вместе с тем в ряде случаев отмечает частные

связи между значениями форм в парадигме, например: «Значение вини-

тельного падежа, в отношении к именительному, совершенно отлично

от других; винительный падеж не изменяет именительного; он только

выводит его из его непосредственного состояния спокойствия,

становит

его предметом, поэтому одно отношение именительного и винительного

может назваться прямым, тогда как все другие косвенны» [Там же:

122]

(Ломоносов в истории русской литературы и русского языка).

Разумеется, К. С. Аксаков был далек от системного подхода к языку,

однако отдельные частные проявления системности, объективно дан-

ные в языке, он видел и анализировал. Осмысление частных связей ме-

жду элементами отдельных подсистем (как в приведенном выше фраг-

менте) было важным шагом в развитии грамматической мысли.

Следует заметить, что общая идея взаимосвязи отдельных элемен-

тов в языке достаточно ясно выражена К. С. Аксаковым: «Да, всякое

слово в языке живо: оно соединено бесчисленными неразрывными пу-

тями с другими словами языка и живет как необходимый член в своем

24 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания

огромном семействе, выражающем в себе семейство народное» [Там

же:

(О грамматике

вообще...).

Идея общего значения в грамматике

Обратимся теперь к одному из наиболее важных элементов кон-

цепции К. С. Аксакова — к идее общего значения в грамматике. Поня-

тие общего значения в истолковании К. С. Аксакова базируется на

принципе языковой формы как основания грамматики: речь идет о

значении, присущем языковой форме. Вместе с тем в истолковании от-

ношения между значением формы в языке и ее употреблениями в речи

существенную роль играет осмысление К. С. Аксаковым философских

вопросов о соотношении общего и отдельного, сущности и явления, за-

кономерного и случайного.

Показательна критика подхода к определению значений падеж-

ных форм, основанного на рассмотрении отдельных употреблений па-

дежей в речи: «... до сей поры падежи рассматривались по употребле-

нию их в самой речи, под управлением предлогов или глаголов, где они

являются в различных случайностях. Вследствие таких-то случайных

употреблений давались падежам определения и названия: напр., я дал

человеку книгу — падеж дательный... Удивительно, как до сих пор не

сбивало г-д грамматиков то, что определения их беспрестанно оказыва-

лись недостаточными, и поэтому приходилось придумывать новые объ-

яснения или даже исключения. Подобные определения решительно не

могли быть удовлетворительны, ибо почерпались из случаев. Напри-

мер: тебе идти вперед, здесь падеж не подходит под определение падежа

дательного; или еще: ты мне с места не сходи. — Самое полное опреде-

ление в наших грамматиках есть то, которое наиболее исчисляет общих

случаев употребления; очевидно, что это понимание весьма условное,

внешнее и недостаточное. Нам кажется, что такое воззрение должно

сбивать с толку, ибо всякое случайное определение (если мы вздумаем

принять оное за общее определение) закрывает перед нами закон, яв-

ляющийся в нем лишь какою-нибудь одною стороною своею. Полное

исчисление случаев невозможно. Наиболее полное исчисление все так

же сбивает, ибо это все частные случаи употребления, не только скры-

вающие общий закон, но часто противоречащие друг другу, как скоро

Концепция К. С. Аксакова 25

не понят этот общий закон, в котором находят они свое единство и объ-

яснение» [Аксаков

I860:

82] (Опыт русской грамматики).

Таким образом, К. С. Аксаков подчеркивает различие в статусе

значения формы (здесь заключена закономерность) и ее употреблений

(представляющих собой частные случаи, в которых выявляется лишь

одна из сторон закономерности). Думается, что до сих пор сохраняет

свою значимость принцип: определение значения формы не может

быть сведено к исчислению отдельных случаев ее употребления. Следу-

ет подчеркнуть, что критические высказывания К. С. Аксакова направ-

лены не вообще против учета частных употреблений, а против определе-

ний, исходящих от отдельных употреблений, но претендующих на все-

общность. Характеризуя соотношение значения формы и ее употребле-

ний, К. С. Аксаков подчеркивает диалектическую связь — общего и

частного. Эта связь — излюбленная философская тема для К. С. Аксако-

ва. Определяя общие задачи науки, он пишет: «Наука есть сознание об-

щего в явлении, целого в частности» [Там же: VII]. На диалектической

связи общего, закономерного, и отдельного, частного, базируется и ис-

толкование отношения между значением падежа и его употребления-

ми:

«...падежи

имеют свой самостоятельный смысл, обнаруживающийся

при всяком случае разными своими сторонами, а иногда и в самостоя-

тельном употреблении... Падежи имеют, повторяем, свой самостоятель-

ный, независимый, разумный смысл и потому могут и должны рас-

сматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно,

должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне синтаксиса, в ко-

тором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падежей и

всех грамматических изменений: поэтому-то подробнейшее и

отчетли-

вейшее объяснение падежей и относим мы к синтаксису» [Там же: 83].

Ср. также высказывания К. С. Аксакова о других категориях: «Смысл

повелительного как повелительного легко открывается и понимается

во всех разнообразных его

употреблениях...»

[Аксаков 1875:

569]);

«Мы

думаем, что предлоги должны быть определены в них самих; должно

быть определено общее значение каждого предлога, и отсюда долж-

ность, которую отправляет он в языке, в разнообразных приложениях,

иногда, по-видимому, вовсе между собою несходных» [Там же:

611].

Поиск общей закономерности, объединяющей частные употребления

грамматических форм, характерен для разных периодов истории языко-

знания. В развитии этой темы К. С. Аксаков не был одинок. Сходные мыс-

ли в той или иной форме высказывались и несколько ранее, и позже.

26 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания

Так, Ф.

Вюльнер

писал о том, что идея, которую нужно искать в лингвис-

тической форме, должна быть одной идеей,

одним-единственньш

основ-

ным значением высокой степени абстракции, для того чтобы из него мог-

ли быть выведены все конкретные употребления формы (см.

[Wullner

1827];

излагаем суждения Ф. Вюльнера по кн. [Hielmslev 1935:

37]).

Н. П. Некрасов, непосредственно опираясь на труды К. С. Аксакова,

проводит мысль о необходимости вникнуть в собственное значение

форм,

«...раскрыть

их собственный смысл; потом не трудно будет уже

добраться и до понимания того разнообразия значений, с которыми

они появляются в речи» [Некрасов 1865: 24]. И далее: «Повторяем: от

значения формы должно доходить до значения ее разнообразного

употребления — вот метод, которому мы следуем в решении каждого

вопроса» [Там же].

Конкретные истолкования К. С. Аксаковым общих падежных

значений в русском языке весьма уязвимы. Таково, например, опреде-

ление значения родительного падежа на основе понятия отвлеченно-

сти (см.:

Опыт...,

с. 80), а также определение значения дательного паде-

жа как «прикосновенного присутствия предмета, участия его в деле»

(с. 81). Однако на последующее развитие теории общих значений в

грамматике оказал влияние прежде всего общий подход к значениям

грамматических форм как к языковым сущностям, которые лежат в ос-

нове представленных в речи частных употреблений. Думается, что и за

пределами теории общих значений для описания категориальных

значений грамматических форм важен выдвинутый К. С. Аксаковым

тезис о необходимости проводить различие между значением формы и

ее употреблением.

Представляют значительный интерес разбросанные в разных местах

«Критического разбора» грамматики Ф. И. Буслаева замечания К. С. Ак-

сакова о различных типах употреблений и об отношении между значе-

нием формы и ее непрямыми употреблениями. Так, говоря о формах

повелительного наклонения, он пишет: «За целым наклонением,

употребляющимся

различно...

следует удержать название не желатель-

ного, а повелительного; ибо первоначальный прямой смысл этого на-

клонения есть повелительный; оно в сущности — повелительное. Если

уже признавать сослагательное и желательное, то они суть не что иное,

как оттенки к собственно-повелительному, и вместе с ним составляют

три вида одного и того же наклонения. Первый смысл наклонения, ска-

зали мы, есть повелительный, напр.: скажи,

возьми

и проч.; таково пря-

Концепция К. С. Аксакова 27

мое его употребление. Это только употребление косвенное дает ему

второй смысл; напр.: „скажи я ему хоть слово, так

он"...

или „он ему и

скажи,

что...".

А возьмите повелительное, как оно есть, без сопровож-

дающих слов в первоначальном его виде, — и оно будет повелительное,

и только» (Критический

разбор...,

с.

567—568).

И далее: «Не надо забы-

вать, — даже и там, где употребление кажется очевидным, — что

употребление одной формы в смысле другой никогда еще не превращает

одной формы в другую и что как ни употребляется явственно одна форма

в смысле другой, в основе всегда остается собственный ее, коренной, ей

принадлежащий смысл» [Там же: 573]. Концепция общих значений

грамматических форм в интерпретации Н. П. Некрасова была подверг-

нута критике А. А. Потебней (см. [Потебня 1958:

42—45]).

В реализации принципа опоры на языковую форму, в частности

в трактовке отношения между значением формы и ее употреблениями,

К. С. Аксаков не всегда был последователен. Его концепция не лишена

противоречий. Стремясь доказать, что «русский глагол управляется

с категориею времени совершенно самостоятельно и вовсе не похоже

на глаголы других языков» [Аксаков

1875:

411]

(О русских глаголах), и

выдвигая теорию вневременности русского глагола, он теряет опору

на языковую форму и нарушает выдвинутый им принцип различения

значения формы и ее употреблений. Высказывая суждение: «формы

прошедшего времени у нас нет» [Там же:

412],

К. С. Аксаков ссылается

на то, что «перед нами... на самом деле — отглагольное прилагатель-

ное». Здесь факты истории языка отнесены к его современному состоя-

нию. Отрицая наличие в русском языке форм будущего времени,

К. С. Аксаков приводит примеры, в которых «будущее употребляется

как прошедшее», или ссылается на пример «употребления т. н. будуще-

го в настоящем», откуда делается вывод, что «формы глагола, часто

употребляемые для выражения будущего, не могут называться форма-

ми будущего времени, ибо часто употребляются в прошедшем и в на-

стоящем» [Там же: 413]. Таким образом, вторичные, отчасти перенос-

ные употребления формы заслонили в данном случае ее основное

значение. Придя к выводу, что «в русском глаголе нет формы будущего

времени», К. С. Аксаков продолжает: «Какое же время есть в русском

глаголе? Одно настоящее? Но настоящее одно, без понятия прошедше-

го и будущего, не есть уже время: это бесконечность» [Там же].

Уже современники К. С. Аксакова заметили слабость этой теории и не-

убедительность ее оснований. Так, И. В. Киреевский писал К. С. Аксакову

28 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания

по поводу его брошюры «О русских глаголах»: «Если будущее самостоя-

тельное может заменяться другими временами или даже смешиваться

с ними везде, где речь идет не о времени, но о порядке отношения ме-

жду двумя или несколькими действиями, то это не мешает будущему

быть будущим, настоящему настоящим, а прошедшему прошедшим

там,

где

нужно определить время действия» [Киреевский 1861: 407].

В рецензии на брошюру К. С. Аксакова «О русских глаголах», опубли-

кованной в журнале «Современник», отмечалось, что «часто встре-

чающееся в разговоре и в народной поэтической речи употребление

всех трех времен одного вместо другого», на которое ссылается

К. С. Аксаков, «есть употребление фигурное» (эти и другие

материалы

приведены в статье

[Фессалоницкий

1963:

61—68]).

Ориентация на факты самого языка, на его категории и формы как

на источник, из которого должна выводиться теория, у К. С. Аксакова

была тесно связана со стремлением отразить в грамматическом описании

национальное своеобразие грамматического строя русского языка, рас-

крыть богатство и многообразие живой речи. Такой подход к задачам

грамматики, связанный с общими идеями славянофильства, был направ-

лен не просто против априорных схем вообще, а конкретно против «го-

товых формул иностранных грамматик», в которые «втискивается рус-

ский язык», а также против схем универсальной логической грамматики.

Как известно, конкретные выводы К. С. Аксакова о некоторых

грамматических категориях русского языка, основанные на стремле-

нии раскрыть его национальное своеобразие, не всегда были доста-

точно обоснованны. Однако общий тезис о недопустимости переноса

схемы описания грамматического строя одного языка на другой язык

был прогрессивен. Как известно, аналогичные взгляды высказывались

и другими русскими грамматистами как в более раннее, так и в более

позднее время. Конкретные труды, построенные на этой основе, обу-

словили крупные достижения отечественной грамматической мысли

в разработке такой грамматической теории, которая была в значитель-

ной мере освобождена от готовых схем, базирующихся на описании

других языков, и нацелена на познание объективно существующего

строя русского языка.

Следует заметить, что сам К. С. Аксаков не всегда реализовал про-

возглашенный им принцип выведения теории из фактов самого языка

вопреки готовым схемам. Иногда при истолковании фактов русского

языка он оказывался под сильным воздействием априорных схем,

Концепция К. С. Аксакова 29

в особенности философских построений Гегеля. Это подмечали уже со-

временники К. С. Аксакова. Так, Ф. И. Буслаев писал о том, что для

объяснения значения видов русского глагола К. С. Аксакову «надобно

было только привести на память философское учение о том, что идея

сначала не доходит до формы, потом сливается с нею и наконец через

нее переходит — и вот готова чисто русская философия нашего глаго-

ла» [Буслаев 1855: 45] («О русских глаголах» Константина Аксакова).

См. интересные материалы в указанной выше статье

[Фессалоницкий

1963: 61—63].

И все же призыв к извлечению теории из самих фактов языка не

был лишь декларацией: этот тезис подтверждался многими примерами

убедительно проведенного К. С. Аксаковым анализа языкового ма-

териала, в частности в области залога и смежных явлений.

Иногда онтологизм К. С. Аксакова принимает форму отрицатель-

ного отношения к «правилам», например: «Жизнь нашего глагола с его

видами и всеми оттенками до того, по-видимому, произвольна, так

своеобразна, так разнообразна, что очень трудно поддается установле-

нию правил и вообще объяснению» [Аксаков 1875: 473] (Критический

разбор...).

На самом деле К.

С.Аксаков

отрицает не правила вообще,

а схематизм правил, слишком жесткую и прямолинейную регламента-

цию, не учитывающую многообразия языковых фактов. Сам он во мно-

гих случаях глубоко и тонко анализирует языковые значения форм в их

живом употреблении с учетом тончайших оттенков (далеко не всегда

отмечаемых в современных грамматических описаниях), обращая вни-

мание на многоаспектное взаимодействие значений разных грамма-

тических категорий, на их связь с лексическим значением слов.

Попытаемся коротко определить значимость того вклада, который

внес К. С. Аксаков в развитие теории значения в грамматике.

К. С. Аксаков был одним из основателей того направления в изуче-

нии содержательной стороны языка, которое базируется на собственно

языковом содержании, что обеспечивается опорой на языковые формы.

В разных проявлениях, по разным поводам у К. С. Аксакова проводится

единый принцип опоры на языковую форму как основу описания и объ-

яснения грамматических значений. Это концептуальное единство —

примечательная черта грамматических воззрений К. С. Аксакова.

Указанный принцип получил дальнейшее развитие в трудах

Ф. Ф. Фортунатова и его последователей. Очевидна тесная связь воз-

зрений К. С. Аксакова и основных принципов московской школы

30 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания

в подходе к соотношению формы и содержания в грамматике. Таким

образом, в данном отношении истоки фортунатовского направления

восходят к концепции К. С. Аксакова.

В трудах К. С. Аксакова мы не найдем определения грамматической

формы. Вообще в его работах мало дефиниций. Для него не характерно

стремление к точным и строгим определениям. Изложение К. С. Акса-

кова, лишенное внешних признаков строгости и точности, создает, од-

нако, нечто очень важное и ценное — целостное направление грамма-

тической мысли, строгое по самой сути его содержания — по опоре на

языковые формы.

Одна из живых и актуальных сторон теоретико-грамматического

наследия К. С. Аксакова — это образцы многоаспектного анализа фак-

тов русского языка в его живом функционировании. Для этого анализа

характерно сочетание теоретической направленности и художествен-

ной непосредственности, живой эстетической оценки. Разбор языково-

го материала в трудах К. С. Аксакова характеризуется самостоятельно-

стью и простотой, отсутствием скованности рамками той или иной

предшествующей системы грамматического описания. Лучшие образ-

цы разбора конкретных форм и оборотов отличаются тонкостью языко-

ведческой и вместе с тем эстетической интуиции, вниманием к тончай-

шим оттенкам языковых значений, глубоким погружением в содержа-

тельный мир родного языка.

Уже говорилось о некоторых слабых сторонах отдельных теоре-

тических построений К. С. Аксакова. Стремясь избежать модерниза-

ции и идеализации воззрений грамматиста середины XIX века и не

скрывая слабых сторон его суждений, мы вместе с тем обращали основ-

ное внимание на те стороны его концепции, которые сыграли важную

роль в последующем развитии лингвистической мысли, а отчасти со-

храняют в том или ином отношении свою значимость и для науки на-

ших дней.

Глава 2

Концепция А. А. Потебни

Языковое и

«внеязычное»

содержание

В той традиции, к которой восходят современные теории страти-

фикации семантики, первостепенную роль играет концепция А. А. По-

тебни

(1835—1891).

В его суждениях по рассматриваемой нами пробле-

ме особую значимость, на наш взгляд, имеет постановка и интерпрета-

ция следующих вопросов: а) о разграничении и соотнесении языкового

содержания и

«внеязычного

значения»; о языковом значении как

форме (способе представления) мыслительного содержания; б) о язы-

ковой категоризации мыслительного содержания.

А. А. Потебня в эксплицитной форме разграничил языковое и «вне-

язычное» содержание, обратив особое внимание на вопрос о взаимосвя-

зях рассматриваемых содержательных объектов. Соотношение языко-

вого и

внеязыкового

(мыслительного) содержания трактуется

А. А. Потебней в нескольких аспектах. Каждый из них представляет со-

бой особую тему, которая важна сама по себе, однако следует подчерк-

нуть связь этих тем, их включение в единую проблему соотношения со-

держания языка и мышления.

Языковое содержание А. А. Потебня трактовал как форму по отно-

шению к содержанию мыслительному

(«внеязычному»).

По мысли

А. А. Потебни, «... содержание языка состоит лишь из символов вне-

язычного значения и по отношению к последнему есть форма. Чтобы

получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того,

что определяет роль слова в речи, напр., от всякого различия в выра-

жениях: „он носит меч", „кто носит меч", „кому носить меч", „чье дело

ношенье меча", „носящий меч", „носитель меча",

„меченоситель",

„меченосец",

„меченоша",

„меченосный"»

[Потебня 1958: 72].

Таким образом, в теории А. А. Потебни уже заложены основы для

понимания смысла как инварианта синонимических преобразований.

32 Из истории вопроса о соотношении языкового и мыслительного содержания

Намеченный А. А. Потебней путь выведения

внеязыкового

содержа-

ния совершенно ясен: посредством сопоставления синонимичных (пол-

ностью или частично) выражений и отвлечения от

содержательных

осо-

бенностей каждого из них выделяется некоторое инвариантное смы-

словое содержание, которое и определяется как

внеязыковое.

Этот путь

определения инвариантных смыслов используется и в современных ис-

следованиях (наряду с другим путем, связанным с межъязыковыми со-

поставлениями).

Положение о том, что содержание языка состоит из символов «вне-

язычного значения», отражает общий взгляд А. А. Потебни на симво-

личность языка в его отношении к мышлению: «Ни реальное, ни

формальное значение слова не могут существовать сами по себе. Язык

во всем без исключения символичен. Никогда значение слова с тех пор,

как слово стало словом, не было равно его внутренней форме, т. е. тому

признаку, которым обозначено значение. Всегда отношение символа

к обозначаемому определяется не чем иным, как употреблением в связ-

ной речи» [Потебня 1977:

113].

В каком смысле языковое содержание есть форма содержания вне-

языкового? Этот смысл раскрывается А. А. Потебней как способ пред-

ставления внеязыкового содержания: «Значение слов, в той мере, в ка-

кой оно составляет предмет языкознания, может быть названо внутрен-

нею их формою в отличие от внешней звуковой, иначе — способом

представления

внеязычного

содержания» [Потебня 1958: 47]. Итак,

форма в данном случае трактуется в философском смысле способа пред-

ставления некоторой сущности: одно содержание (языковое) выступает

как способ представления другого содержания (внеязыкового).

Понимание «способа представления внеязычного содержания»

конкретизируется в следующем рассуждении: «Посредством языка че-

ловек доводит до своего сознания или, другими словами, представляет

себе содержание своей мысли. Язык имеет свое содержание, но оно есть

только форма другого содержания, которое можно назвать лично-объ-

ективным на том основании, что хотя в действительности оно составля-

ет принадлежность только лица и в каждом лице различно, но самим

лицом принимается за нечто, существующее вне его. Это лично-объек-

тивное содержание стоит вне языка» [Потебня 1977:

118—119].

Суть рассматриваемых отношений разъясняется А. А. Потебней

при анализе употребления грамматических форм. Отчасти речь идет

о переносном употреблении. В этом случае в способе представления