Бофре Жан. Диалог с Хайдеггером. Кн. 2. Новоевропейская философия

Подождите немного. Документ загружается.

«неизменные» или «вечные» вещи, причиной ко

торых всякий раз является ipsa nécessitas seu

essentia (сама необходимость или сущность). Та

ково 2 +2 = 4. Но сам мир, тот, которому принад

лежит наш «земной шар», не является, в сущно

сти, одной из вещей, раз и навсегда установлен

ных. Он представляет собой разновидность

mutabilium (изменчивого). И в этой разновидно

сти не происходит ничего, что логически не могло

бы быть иным, чем оно есть. Но если вещи этого

мира не являются неизбежно тем, что они есть, то

по крайней мере должна быть «причина, которой

достаточно, чтобы определить, почему все проис$

ходит так, а не иначе».

«Достаточно» — двусмысленное слово. «Дос$

таточно» может означать «за неимением лучше$

го» и указывать таким образом на некое ограниче$

ние, то есть на непревышение среднего уровня.

«Этого недостаточно»,— может сказать цензор о

произведении, представленном на его суд. Но

«достаточное» произведение еще не было бы тем

не менее шедевром. И все же достаточная причина

не является требуемым минимумом, она представ$

ляет собой полное удовлетворение и оказывается,

следовательно, единственной в своем роде. Лейб

ниц открывает, что между необходимостью, кото

рая, при «абсолютной» невозможности противо

речия отвергает любое иное определение, кроме

необходимого, и случайностью, которая содер

жит в себе идею логического равенства многих

возможностей, имеется «нечто среднее». Но это

«среднее», вместо того чтобы быть только проме

жуточным (чего на первый взгляд было бы доста

точно), в конечном счете выше самой необходимо

104

сти (и здесь достаточность означает полноту).

Именно поэтому принцип достаточного основа

ния называется великим, фундаментальным,

principium magnum, nobilissimum. Не$необходи

мость, иначе говоря, случайность мира, который

является «этим миром», устанавливается тем не

менее ƒêáíîò, со всей достаточностью, или, как го

ворит Лейбниц, согласно «принципу непогреши

мости», который парадоксальным образом содер

жит в себе тем больше достоверности, чем дальше

он уходит от необходимости. «Будем отличать не

обходимость от достоверности».

Это различие

Лейбница — основа его мышления.

Философия Декарта является в конечном счете

принесением необходимости в жертву случайно$

сти посредством возведения в принцип непости$

жимой тайны свободы, которая от Бога распро$

страняется на человека. Декарт исповедует боже$

ственное творение вечных истин. «Очевидно, это

было одним из его двусмысленных учений, одной

из его философских хитростей; этим он подгото$

вил для себя некоторый выход».

Куда? В один из

тех великих «лабиринтов» философии, «который

ведет к великому вопросу о свободе и необходи

мости». Кроме того, о Декарте Лейбниц говорит,

что тот ограничивается тем, что разрубает горди

ев узел. Однако быть философом — это не значит

пускаться на хитрости, или даже подобно Алек

сандру рубить с плеча; еще меньше это значит уп

рощать все до единственной точки зрения, как это

делает Спиноза; но это не означает так же, как у

105

Лейбниц Г. В. Теодицея. Приложение. 408 // Лейб

ниц Г. В. Соч. Т. 4. М., 1989. С. 395.

Там же. 186. С. 262.

автора Исследования истины, и слишком скорого

смирения и «выхода из игры», когда на сцене по

является то, что называют Deum ex machina. Быть

философом — значит быть способным изворотли

во и гибко противостоять всем противоречиям

сразу. Поэтому Ницше назовет Лейбница среди

тех, кто в его глазах представляет такую гибкость,

признак, как он говорит, «сильного немецкого

типа»: Гендель, Лейбниц, Гете, Бисмарк. Все ос

тальные поддавались воздействию лишь одной

стороны вещей. Ницше не называет Гегеля, кото

рый остается для него «готикой».

Отталкиваясь и от Декарта и от Спинозы одно$

временно, но делая это в ином стиле, чем Маль$

бранш, Лейбниц тем не менее производит в самом

сердце новой философии то движение, которое

Гегель позже охарактеризует как Aufhebung

(Снятие). Сам Лейбниц говорит, что, благодаря

формулировке принципа основания, difficultas

(…) tollitur (трудность … устраняется).

Мир,

которым управляет такое основание,— это, в сущ$

ности, ряд, это даже бесконечный ряд, и эта бес$

конечность в свою очередь является скорее интен$

сивной, чем экстенсивной, представляя собой

присутствие всей вселенной в каждой из ее точек.

В каждом элементе мира вибрирует вселенная, и

именно эта вибрация, «сконцентрированная» в

каждой точке, и подтверждает взаимосвязь цело

го. Как раз это Лейбниц и формулирует, когда го

ворит, что всякая субстанция — это зеркало все

ленной, перспектива или выражение целого, что

106

Leibniz G. W. Opuscules et fragments inédits. Hildesheim,

1966. P. 518.

она согласуется со всеми остальными и что таким

образом она существует в мире не как частичное

целое, но как целостная часть, представляющая

собой «конечную бесконечность». Если теперь

вся вселенная интегрирована, сконцентрирована

или свернута в каждой из субстанций, которые

она содержит, то объяснение этих элементарных

субстанций будет заключаться в том, «чтобы раз

вернуть все, что свернуто», но поскольку они если

не «явно», то по крайней мере смутно доходят до

бесконечности, то как бы далеко мы ни зашли в

объяснениях, «мы никогда не продвинемся впе

ред», так как «это всегда один и тот же вопрос».

Любая причина, которую можно найти внутри

ряда, всегда является лишь недостаточной или не$

полной. Чтобы быть достаточной, последняя при$

чина, от которой нам все же невозможно «укло$

ниться», должна оказаться за пределами ряда.

И об этой причине, находящейся за пределами

ряда всех внутрирядовых причин, можно, нако$

нец, сказать: uno vocabulo solet appellari DEUS

(обычно она именцуется Богом).

Но почему Бог является достаточным основани$

ем ряда? Потому что из бесконечности логически

возможных рядов он обнаруживает и выбирает са

мый совершенный. Дело не в том, что все в этом

ряду является хорошим, но в том, что то, что не яв

ляется в нем хорошим, «сводится» к благам, сумма

которых в конечном счете превосходит всякую

другую возможную сумму, включающую в себя ту

неизбежную конечность, которая своим несовер

шенством обременяет все, что не есть Бог. Выбор

Бога, основанный на высшем «расчете», заранее

установил тождество всех субъектов ряда, так что

107

система, согласно которой они «согласованы»

друг с другом, является самой совершенной из

всех возможных. Божественная доброта не могла

уклониться от такого выбора. Но зачем выбирать?

Зачем Бог создал мир? Почему, как скажет Гегель,

абсолют уничижается до бытия? Лейбниц ничего

не говорит о зачем. Он довольствуется тем, что оп

ределяет как божественного выбора. Из этого тем

не менее следует, что с субъектом ряда не проис

ходит ничего, что бы не принадлежало к истокам

понятия этого субъекта, где последний отождест

вляется с целостной частью наилучшего из воз

можных миров. Но если два плюс два образуют че$

тыре или если сумма углов треугольника равна

двум прямым углам, то это верно еще и потому, что

определенные предикаты принадлежат тому тож$

деству субъектов, которым они подтверждаются.

Различие в том, что во втором случае можно вы$

двинуть на первый план включение предиката в

субъект посредством анализа, тогда как в первом

истина соединения есть analyseos incapax (недос

тупна анализу), так как то свернутое, что требует$

ся развернуть, уходит в бесконечность. Однако в

конце концов как в одном случае, так и в другом

окончательная истина одна и та же, и хотя «поня

тие индивидуальной субстанции следовало бы

мыслить иначе, чем специфическое понятие сфе

ры», в основе тем не менее обнаруживается то, что

уже Монтень называл «подобным и универсаль

ным обликом истины». Истина является либо не

обходимостью, либо случайностью, но в обоих

случаях она основывается на включении предика

та в субъект, на их совпадении, или, как писал

Лейбниц Арно, «я не знаю, что такое истина».

108

«Гендель, Лейбниц, Гете, Бисмарк — показа

тельны для сильного немецкого типа. Непринуж

денно живущие между противоречиями, полные

той гибкой силы, что умело остерегается догм и

доктрин, используя одну против другой, а сама

оставаясь свободной».

В этой гибкой маневренности, которую приро

да истины устанавливает там, где никакой анализ

не может привести к решению проблем, «мне, как

пишет Лейбниц, пришла на помощь новая и не

ожиданная ясность, на которую я мало надеялся,

ясность математических рассуждений о природе

бесконечности»

. Эта ясность неожиданная, так

как математические рассуждения, оказывается,

гораздо скорее сводят истину к необходимости

без случайности. И все же существуют две матема$

тики, одна — более внешняя, та, что посредством

анализа доказывает, что2+2=4,илиустанавли$

вает столь дорогое для Спинозы положение о ра$

венстве суммы углов треугольника двум прямым

углам, а другая — более глубокая, к которой сам

Декарт имел еще меньший, чем Спиноза, доступ.

Эта глубокая математика представляет собой вна$

чале исчисление бесконечных рядов, где Лейбниц

уже чуть меньше тридцати лет выступает в роли

учителя. Но главным образом это дифференци

альное исчисление, десятью годами позже став

шее одним из его самых блистательных изобрете

ний. Для него это истинно современные формы

математики. Поэтому ясность, которая от нее ис

ходит, не только неожиданная, но также и новая.

109

Ницше Ф. Воля к власти. С. 485.

Leibniz G. W. De libertate. P. 179.

Но как такая ясность появляется? Прежде все

го под видом аналогии. Так же, как мы можем ма

тематически представить бесконечную последо

вательность совершенно разнородных терминов,

например последовательность десятичных ирра



ционального числа и даже такого сверхиррацио



нального, как ð, посредством бесконечного ряда,

закон прогрессии которого известен и «в доста

точной мере понятен разуму», так и каждая инди

видуальная субстанция — не является ли она в

своей основе законом ряда, который есть его fons

modificationum (источник видоизменений),ико

торый образует тот неизменный субъект, откуда

тайно проистекает вся ее история? Тогда «нет ни

одной истины факта, относящейся к индивидуаль$

ным существам, которая не зависела бы от ряда

бесконечных причин, а все, что в этом ряду имеет$

ся, может видеть лишь один Бог».

Однако такой

аналогии еще недостаточно. Может ли закон

ряда, где всякая последовательность находит свое

основание, в свою очередь мыслиться по способу

Спинозы, как необходимое выражение самой бес$

конечной субстанции, таким образом, что Бог,

вместо того чтобы являться творцом мира, был бы

в конечном счете лишь «необходимым деятелем,

производящим творения»? Спинозе, говорящему:

Если Бог есть Бог, мир неизбежно оказывается

этим миром, Лейбниц тем не менее возражает:

Если Бог есть Бог, иные миры, отличные от этого,

хотя и «отдельно друг от друга», но все же воз

можны в бесконечности. Возможное для него не

выступает, как в I книге Этики, respectu defectus

110

Leibniz G. W. De libertate. P. 180.

nostrae cogitationis (рассматриваемой по несовер



шенству нашего знания). Оно является не «сло

весным злоупотреблением», но существенным из

мерением вещей. Вместо того чтобы быть «необ

ходимым деятелем», Бог «избирает лишь наилуч

шее».

Но требуется, чтобы из бесконечности воз

можных миров лишь один был наилучшим, если

творение не было произвольным, а Бог безумцем.

Следовательно, самое важное для нас — устано

вить необходимую единичность наилучшего из

возможных, которая если и не навязывает Творцу

какой$либо выбор, то выводит тем не менее его из

затруднения такой выбор сделать.

Еще раз, ясность приходит к Лейбницу из мате$

матики в той мере, в какой последняя уже пятьде$

сят лет предполагает использование вычислений,

где как раз и вводится бесконечность, но которые

следуют «рассуждениям», отличающимся, как он

говорит, toto génère (целиком) от тех, что предпола$

гает вычисление бесконечных рядов. Истоки таких

«рассуждений» восходят к Ферма, который, начи$

ная с 1637 года, следуя правилу, оцененному Де$

картом как «весьма верное», искусно доказывал,

что для точки, размещенной на отрезке прямой,

производная расстояний от этой точки до концов

отрезка неизбежно достигает максимума, когда

эти расстояния становятся равными. Движущей

силой вычисления было введение в качестве вспо

могательного средства определенной величины,

достаточно малой, чтобы ею, взятой в отдельности,

можно было бы пренебречь. Этой малой величине,

которая для Ферма оставалась конечной настоль

111

Лейбниц Г. В. Теодицея. 214.

ко, что, как возражал ему Декарт, ее «выпадение» в

последовательности вычислений «оказывается

безвозвратным», Лейбниц придает строгий статус

бесконечно малой. Теперь вычисления Ферма уже

не только «весьма верны», они становятся полно

стью соответствующими строгости уравнений.

Nova Methodus pro maximis et minimis, который

Лейбниц публикует в 1864 году, представляет со

бой, следовательно, техническое улучшение прави

ла Ферма. Тем не менее Лейбниц не ограничивается

таким простым техническим улучшением. В не

опубликованном им самим эссе, которое, согласно

Кутюру, написано десятью годами позже Nova

Methodus, он полностью преображает сам дух вы$

числений Ферма, обнаруживая, что фигуры, соот$

ветствующие в геометрии определению максиму$

ма, сделанному в соответствии с Nova Methodus, не

только не являются со всей необходимостью един$

ственными в своем роде, но и образуют собой

formes optimales (наилучшиме формы), тогда как

остальные в сравнении в ними есть лишь «приемле$

мые» и даже «ошибочные составные соединения».

Выдвигая на первый план то, что, по его мнению,

Ферма пришлось «скрывать», он делает более ра

дикальным предположение своего предшественни

ка, заявляя, что оно означает, что имеется лишь

один возможный способ выполнить условие мак

симума: оптимально разместить рассматриваемую

точку, то есть разместить ее в самой середине от

резка так, чтобы она оказалась центром его сим

метрии. С одной стороны, предположение являет

ся математически необходимым, а все решения, от

личные от положения медианы точки, являются

одинаково ложными. С другой — ни одно решение

112

не является ложным, но все так или иначе недоста

точны в той мере, в какой точка все больше и боль

ше удаляется от положения медианы, которая одна

«правильно и точно» определяет полностью сим

метричную фигуру. Так Nova Methodus, мыслимый

в свою очередь «вне связи с древним методом

maximis et minimis quantitatibus», доводит нас до

той точки, где внезапно проясняется более тайное

родство между максимумом с его обязательной

единичностью и оптимумом, который для Мудреца

соответствует «плану, более всего достойному

быть избранным», так что в самой природе вещей

«имеются два Царства… проникающие друг в дру$

га, но друг с другом не смешивающиеся и друг дру$

гу не мешающие», царство необходимости, проти$

воположность которой предполагает противоре$

чие, и царство случайности, не имеющее другого

основания, кроме того наилучшего, противопо$

ложность которому предполагает уже не противо$

речие, но всего лишь несовершенство. Эта согласо$

ванность двух царств вновь проявляется там, где

она в высшей степени неожиданна, а именно в глу$

бинах самой математики, где Спиноза смог увидеть

лишь исключение конечности необходимостью.

Спиноза говорил о математике: non circa fines, sed

tantum circa figurarum essentias et proprietates

versatur (имеющая дело не с целями, а лишь с сущ



ностью и свойствами фигур).

Лейбниц сказал бы:

non circa figurarum proprietates versatur nisi etiam

circa fines. (не с сущностью и свойствами фигур, а

с целями).

113

Спиноза Б. Этика. Прибавление // Спиноза Б. Соч. Т. I.

С. 284.