Бофре Жан. Диалог с Хайдеггером. Кн. 2. Новоевропейская философия

Подождите немного. Документ загружается.

ва двух вещей, а означает совершенное сходство

двух отношений между совершенно несходными

вещами».

Так, пишет он в Критике способно



сти суждения, «монархическое государство,

если оно подчинено внутренним народным зако

нам, представляют в виде одушевленного тела,

если же в нем господствует единичная абсолют

ная воля — просто как машину (например, руч

ную мельницу), но в обоих случаях это представ

ление символично. Между деспотическим госу

дарством и ручной мельницей, правда, нет сход

ства, но сходство есть между правилом рефлек

сии о них и об их каузальности».

Таким обра$

зом, аналогия в кантовском смысле слова, огра$

ничивающаяся «посредством перенесения ре$

флексии о предмете созерцания на совсем другое

понятие, которому созерцание, вероятно, нико$

гда не сможет прямо соответствовать»

не ком$

прометирует чистоту понятия. Она соблюдает

границу между двумя мирами, о разделении ко$

торых нам достоверно известно со времен «весь$

ма известного установления античности, касаю$

щегося характера феноменов и ноуменов».

Кант в философии — это не бродяга с окраин, и

его пиетистское благочестие противится любой

контрабанде. Мысль о Боге как об отце ни в коей

мере не превращает в отца истинного Бога. От

цом для нас он является лишь символически.

Если нам, вместе с Лейбницем, дозволено сказать

о нем, «что он уподобляется человеку, что он

134

Там же. 58.

Кант И. Критика способности суждения. С. 227.

Там же. С. 227.

Kant E. Dissertation de 1770. Section II. § 7.

входит с нами в общение»,

то исключительно на

уровне аналогии он и сохраняет дистанцию, вме

сто того, чтобы ее упразднить.

И все$таки, если аналогия в кантовском смысле,

в сущности, разделяет, то разделение, которое

она представляет,— это ни в коем случае не раз

рыв, так как ноумен остается неотделимым от фе

номена. Тогда «хотя мы и должны сказать о

трансцендентальных понятиях разума, что они

суть только идеи, тем не менее нам ни в коем слу

чае нельзя считать их излишними и пустячны

ми».

Среди идей разума существует одна, кото

рая, какой бы трансцендентной она не оставалась,

является все же внутренне нам присущей, а имен$

но идея свободы. «Одно только понятие свободы

дает нам возможность не выходить за пределы са$

мого себя, чтобы для обусловленного и чувствен$

ного находить безусловное и умопостигаемое».

Хотя мы и могли бы рассматривать ее так же, как и

другие идеи, свобода — единственная идея чисто$

го разума, которую можно было бы расположить

среди scibilia (фактов), а не только, как осталь$

ные, среди mère credibilia (предметов веры).

Из

этой ситуации следует, относительно идеи свобо

ды, одно совершенно особое применение понятия

символизма.

Загадочные указания на такое применение име

ются уже в Критике чистого разума в продолже

135

Лейбниц Г. В. Рассуждение о метафизике. 36 // Лейб

ниц Г. В. Соч. Т. 1. С. 162.

Кант И. Критика чистого разума. С. 170.

Кант И. Критика практического разума // Кант И. Соч.

В 6$ти т. Т. 4, ч. I. М., 1965. С. 448.

Кант И. Критика способности суждения. С. 342.

нии того самого текста, который мы только что

цитировали, того, где говорится, что идеи разума,

несмотря на нашу неспособность их познать, не

являются тем не менее «излишними и пустячны

ми». На самом деле они не только регулярно ис

пользуются в суждении, но можно допустить ве

роятность, что «эти идеи делают возможным пе

реход от естественных понятий к практическим и

таким образом могут дать самим моральным иде

ям опору и связь со спекулятивными знаниями ра

зума».

То, о чем Кант все же еще не говорит в

первой Критике, он изложит в Критике практи



ческого разума в части, озаглавленной: О типике

чистой практической способности суждения.

Благо в нравственном смысле то, которое опреде$

ляет практическое суждение в той мере, в какой

оно является чистым, определяется, по существу,

в своем значении как идея свободы, действующей

исключительно в соответствии с законами. Но ни$

что в мире не может сравниться с тем, чего требует

от человека такая идея. Никакое действие, ника$

кой пример никогда не исполнил бы такое требо$

вание. Восхищение примерами никогда не может,

как мы видели, дать достаточную гарантию их

нравственной чистоты. Но, с другой стороны,

если, как мы увидим далее, природная каузаль

ность является схематизируемой, то никакая схе

матизация невозможна для каузальности посред

ством свободы. Следовательно, никакой взгляд,

если он конечен, не может интуитивно проник

нуть в высоты нравственного мира. Тогда не обре

чены ли мы все входить туда, как слепые, на

136

Кант И. Критика чистого разума. С. 170.

ощупь? Так и было бы, если бы, говорит Кант, в

«нашем распоряжении» не имелось бы нечто та

кое, чем мы могли бы интуитивно руководство

ваться, чтобы придерживаться одновременно за

конов и чистого и практического разума. Но как

раз это нечто мы и имеем в «нашем распоряже

нии». Это представление о законах природы, тех,

что in concreto обнаруживаются для нас на том же

самом уровне чувственных предметов. В том, что

касается нравственного закона, такое представле

ние включает в себя ценность, которую Кант на

зывает типичной.

Тип Кант сближает с примером, но еще больше

с символом и с аналогией: «Значимость воли как

всеобщего закона для возможных поступков име$

ет аналогию со всеобщей связью существования

вещей по всеобщим законам, составляющей фор$

мальный [элемент] природы вообще».

В обоих

случаях, и в случае символа и в случае типа, мы

имеем дело с «косвенным представлением». Но

тип гораздо более тесно, нежели символ, связан с

тем, для чего он является Darstellung. В этом

смысле звездный мир надо мной — это, скорее, не

символ, а тип нравственного закона во мне.Наса

мом деле мы не можем представить второй без яс

ной связи с первым. Именно поэтому Кант уточня

ет, что чистый практический разум не только оп

равдывает себя (berechtigt), используя природу

как тип нравственного суждения, но он даже вы

нужден это делать. В символизировании, напро

тив, возможности свободы гораздо более велики.

Там нет ничего собственно принудительного.

137

Кант И. Основы метафизики нравственности. С. 165.

Если говорить на языке Критики способности су



ждения, то мы могли бы, вероятно, сказать о сим

воле, что он является лишь relatio vaga (неустой



чивым отношением), тогда как тип был бы, ско

рее, relatio adhaerens (прочным отношением).

Если символ является одновременно и более из

менчивым и более очеловеченным, тип более то

чен и строг. Разумеется, Бог не имеет никакой ну

жды обращаться к типу, чтобы интуитивно понять

мистерию нравственности, которая и является по

следним основанием творения мира. Но, возмож

но, «конечный разум вообще», а не только чело

век, являющийся лишь его частным случаем, та$

кую потребность имеет. Тогда тип соответствовал

бы конечности вообще, а символ принадлежал бы,

скорее, проявлению конечного в человеке. Это во$

просы, на которые Кант не только не отвечает, но

даже и не ставит их. Тем не менее сами мы не мо$

жем избежать их постановки, если мы пытаемся

уточнить различие между, собственно говоря, ти$

пической аналогией и аналогией символической,

которая остается гораздо более расплывчатой,

чем первая.

Если нравственность предполагает тип, то ей

следует также иметь и символ. Этот символ мы об

наруживаем в параграфе 59 Критики способно



сти суждения, озаглавленном О красоте как сим



воле нравственности. Здесь мы, образно выража

ясь, спускаемся на уровень конечности вообще, на

который поднимается Критика практического

разума, и ангелы, вероятно, нуждаются не мень

ше, чем люди, в зрелище звездного неба, чтобы

сформулировать идею нравственного закона, в

чисто человеческом варианте конечности. Так как

138

если доброе создает закон «для нравственных су

ществ вообще», тогда как приятное привлекает

«даже неразумных животных», «красота имеет

смысл лишь для людей, которые обладают живот

ной природой, но которые являются также и ра

зумными существами». И здесь Кант более полно

изъясняется во втором издании, где он добавляет:

«Красота значима только для людей, то есть жи

вотных существ, обладающих, однако, разумом,

но для них не в качестве только разумных существ

(например, духов), но и в качестве существ, обла

дающих животной природой; доброе же значимо

для всех разумных существ вообще».

Красота,

следовательно, ближе человеку, чем добро, даже

слишком ближе. Ее отношение к нравственности,

которая является основой всего, не может, таким

образом, обладать строгостью типа. Тем не менее

она связана с ней более расплывчатой модально$

стью символа. Но здесь необходимо перейти к

кантовскому определению аналогии, которая

подразумевается в символе: речь ни в коей мере не

идет о несовершенном сходстве двух вещей, а о со$

вершенном сходстве отношений, которые можно

увидеть между совершенно несходными вещами.

Красота — это не видимость, которая позволила

бы проявиться чему$то вроде нравственности, в

том смысле, в каком Виктор Гюго будет говорить о

природе, что она является «видимостью, исправ

ленной прозрачностью». Она, по правде говоря,

вообще не позволяет что$либо увидеть. Для Канта

красота тем больше символизирует мораль, чем

больше она красота, а не мораль. В этом он анти

139

Кант И. Критика способности суждения. С. 77.

под Греза, хотя оба они жили в одном и том же

веке. Смешение художественного произведения с

демонстрацией нравственности указывает даже

на определенное «варварство» во вкусе. «Любая

заинтересованность портит суждение вкуса»,

будь это даже нравственная заинтересованность,

которая может быть лишь внешним добавлением,

короче говоря, «украшением». Кант здесь мыслит

так же, как будет мыслить Ницше, которого тем не

менее будут считать антиподом Канта. Но красо

та, которая дает непосредственное удовольствие

вне всякой заинтересованности благодаря пробу

ждению в нас свободы, связанной, однако, с зако$

ном, и таким образом, что одобрение, которого

она требует, было бы представлено как требуемое

всеми,— эта красота и символизирует нравствен$

ность, которая основывается на тех же самых свя$

зях, а символ на уровне чувственности является

взаимодействием этих связей. Поскольку сам

символ распространяется на символизируемую

вещь, а не наоборот, постольку Кант будет даже

говорить, что как раз открытость человека нрав$

ственности делает его также открытым и к красо$

те. Только такое истолкование и оказывается

«подлинным прочтением тайнописи, посредством

которой природа в своих прекрасных формах об

разно говорит с нами».

Мы только что исследовали из числа разновид

ностей Darstellung пример и символ, а также та

кую его разновидность, как тип, в его связи с этой

столь оригинальной спецификацией символа. Те

перь нам остается изучить две другие разновидно

140

Там же. С. 173.

сти Darstellung, о которых следует сказать не

только, что они не были изучены Кантом, но и что

обе они были оригинальными созданиями: конст



рукцией и схематизацией понятия. В отличие от

примера, который является лишь эмпирической

проекцией понятия, и символа, который есть лишь

его косвенное представление, конструкция и схе

ма — это прямые представления понятия именно

как понятия, так, что оно становится там созерца

нием, ни от чего тем не менее не отказываясь и не

утрачивая своей рациональности.

Ни одна глава Критики чистого разума не носит

заглавия Конструирование понятий, тогда как ко$

роткий раздел, переходящий нетронутым из перво$

го во второе издание, несмотря на общую перера$

ботку всего, что ей предшествует, называется

О схематизме чистых понятий рассудка. Причина

этого, разумеется, в том, что конструирование по$

нятий — это первое критическое достижение, пер$

вое завоевание Канта, которое происходит с 1775

по 1769 год под видом mancherlei Umkippungen

(различных отступлений), как он говорит, и о ко$

тором он сам упоминает как о завершившемся в

Диссертации 1770, где впервые, насколько мне из

вестно, появляется слово «конструирование» в его

техническом значении. Constructio mentalis, уточ

няет Кант.

Когда в 1781 году он публикует Крити



ку чистого разума, это достижение уже позади.

К этой дате относится, скорее, второе критическое

достижение, то, что он изложит в форме Трансцен



дентальной аналитики, в центре которой, воз

можно, и располагается глава о схематизме.

141

Kant E. Dissertation. Section III. § 15.

Конструирование понятий, о котором и здесь и

там говорит Критика, ни в коей мере не является

технической операцией, которая выполнялась бы

при помощи инструментов, будь они даже так же

точны и так же просты, как линейка и компас.

Оно, в сущности, является constructio mentalis.

Следовательно, все происходит внутри мышле

ния. «Конструировать понятие — значит показать

(darstellen) a priori соответствующее ему созерца

ние».

И на следующей странице он уточняет:

«Конструировать, то есть представить a priori в

созерцании, можно только понятия величины».

Идея конструирования в кантовском смысле свя$

зывается исключительно с использованием мате$

матических понятий.

В течение более двадцати лет Кант пытался по$

нять, какой могла бы быть тайна математической

истины, той, что сияет в глазах людей с такой яс$

ностью, к какой напрасно стремятся философ$

ские утверждения, оставляющие нас тем больше

растерянными, чем больше они претендуют на ис$

тину. Когда философа спрашивают, пишет он еще

в 1763 году, состоит или не состоит тело из про$

стых субстанций, то перед ним возникает затруд

нение, аналогичное затруднению Святого Авгу

стина, когда тот задавал себе вопрос о природе

времени. Когда же, наоборот, геометр желает до

казать, что пространство делимо до бесконечно

сти, ему достаточно обратиться к выразительной

фигуре: «Он берет любую прямую линию, которая

перпендикулярна двум другим параллельным ли

ниям, и проводит из точки одной из этих двух па

142

Кант И. Критика чистого разума. С. 15.

раллельных другие линии, которые их пересека

ют. По этому символу он с большой достовер

ностью узнает, что деление должно продолжаться

до бесконечности».

Но чему служит это разли

чие? В то время Кант еще верит, что сила геомет

рии — в осуществлении «произвольных синте

зов», символически извлекаемых из того, в чем об

наруживается пространственное представление о

вещах, тогда как философия стремится к аналити

ческому разъяснению всего, что является синте

зом. Ему понадобятся многие годы, чтобы понять,

что геометрические синтезы ни в коей мере не яв

ляются произвольными символизированиями, но

соответствуют необходимости, основанной на са$

мой природе пространства, являющегося не

столько одной вещью среди других вещей, сколь$

ко областью присутствия всех вещей, свойства ко$

торой ничем не обязаны их свойствам. Постепен$

но Кант обнаруживает, что именно гармония про$

странства, его omnipraesentia phaenomenon (везде

сущность), и есть истинный субъект геометрии.

В 1768 году пространство впервые предстает пе$

ред ним как единственная в своем роде безмер$

ность, структурированная на регионы. Немного

позже он заметит: «Год 1769 принес мне великую

ясность». И в 1770 году — интерпретация про

странства как априорной интуитивной формы

того, что позже он назовет «изначальной воспри

имчивостью» и что тогда он называет sensualitas.

Теперь все готово для интерпретации геомет

рической очевидности как constructio mentalis.

143

Kant E. Recherche sur l'évidence des Principes de la

théologie naturelle et de la morale. Considération. I. § 2.