Бофре Жан. Диалог с Хайдеггером. Кн. 2. Новоевропейская философия

Подождите немного. Документ загружается.

Именно взгляд геометра и является, в сущности,

конструирующим. Это не значит, что он собирает

элементы в некое единое целое, подобно тому как

сооружается храм из камней, но в латинском

sternere, «расширением» которого, возможно, со

гласно грамматикам, и является глагол struere,

этот взгляд позволяет расположиться перед ним,

как чему$то изначальному, тому, что в опыте

предполагается лишь в качестве вторичной и про

изводной протяженности. Конструирование —

это не столько использование данного простран

ства, сколько изначальное обнаружение самого

пространства в чистоте его вездесущности и в фи$

гурах, которые прочерчивает там не только репро

дуктивное, но и простое продуктивное вообра$

жение, которое Кант позже назовет synthesis

speciosa (соверешнным синтезом). Фалес, позво$

ляющий появиться в своей пространственной

фигуре треугольнику как равнобедренному, при$

нимается за конструктора этого треугольника.

Теперь, исходя из своего конструирования, он

изучает то, что не мог бы ему дать никакой анализ

понятия треугольника. Понятие треугольника как

понятие является еще лишь абстрактным опреде

лением количества, иначе говоря, «синтеза одно

родности», который точно так же определяет в

понятиях и субстанцию или причинность. В случае

с треугольником синтез однородности сам опре

деляется как «синтез соединения». Для того что

бы имелся треугольник, необходимо на самом

деле, чтобы один угол соединился с другим углом,

а третий — с двумя первыми. Поскольку у каждо

го угла две стороны, это дает в целом шесть сто

рон. Но одно дело мыслить треугольник через его

144

понятие, а другое — видеть его непосредственно в

пространстве и как фигуру, благодаря которой

становится очевидным то чудо, что треугольник

одновременно является и трехсторонним. Необ

ходимо, как говорил Лейбниц, «некоторое усилие

внимания, чтобы заметить, что многоугольник

должен иметь столько же углов, сколько сто

рон».

Кант же говорил, что требуется не внима

ние, но простое конструирование, а это нечто со

вершенно иное. В любом случае нам понятен путь,

пройденный между 1763 годом, когда Кант еще го

ворил о математике, что она познает свои объекты

посредством произвольных символизирований,

которые философия, напротив, стремится анали$

зировать, и 1781 годом, когда он говорит: «Фило$

софское познание есть познание разумом посред$

ством понятий, а математическое знание есть по$

знание посредством конструирования поня$

тий».

В наши дни модно упрекать Канта в том, что он в

самом сердце математики расположил интуитив$

ную конкретизацию понятий, в чем и заключается

то, что он называет конструированием. Ибо, гово$

рят, заниматься геометрией — значит не конкре

тизировать созерцание, но наоборот, все больше и

больше абстрагироваться от любой интуитивной

конкретности, логицизируя систему высказыва

ний, что означает их аксиоматизацию и формали

зацию. Кант, который не знал об этом так много,

заранее стерилизовал бы философию математи

ки, ограничив ее образцом, который был бы под

145

Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разумении.

IV, 8, 7 // Лейбниц Г. В. Соч. Т. 2. М., 1983. С. 440.

Кант И. Критика чистого разума. С. 15.

видом обращения к Эвклиду лишь переносом в

чистое созерцание наших древнейших привычек.

Все это и говорится, и мыслится на скорую руку.

На самом деле то, что «логицистские» интерпре

тации математики упускают из виду, так это, воз

можно, то, что Анри Пуанкаре пятьдесят лет тому

назад назвал чувством «более тонкой реальности,

в которой живут математические объекты и кото

рая есть нечто иное, чем логика».

Эту «более

тонкую реальность» математик не всегда удержи

вает в поле зрения, хотя именно этим чувством он

и руководствуется, пусть даже неведомо для себя.

Так, Эвклид верил, что выделяет лишь фундамен$

тальные свойства фигур. В действительности во

всем, что он говорит, подразумевается нечто иное.

Так как неведомо для него те свойства, которые он

устанавливает, характеризует тот факт, что они

являются лишь инвариантами определенных пре$

образований, которые сами обладают свойством

образовывать группы. За более поверхностной

геометрией имеется, согласно Пуанкаре, «геомет$

рия более глубокая», от которой первая, ничуть

не подозревая об этом, зависит. В целом можно

сказать, что Кант и не догадывался об этой «глу

бокой геометрии». Но переход от поверхностной

геометрии к геометрии глубокой — это переход,

скорее, от более непосредственно улавливаемой

конкретности к конкретности более тайной, чем

от конкретного к абстрактному. То, что истинной

основой эвклидова пространства могла быть ле

жащая под ним группа или система групп, обла

дающих в качестве инвариантов геометрическими

146

Poincaré H. Science et méthode. Paris, 1940. P. 133.

свойствами фигур, а не региональная структура,

которой Канту достаточно, чтобы обосновать

свойства, непосредственно улавливаемые созер

цанием, это говорит не против Канта, а в его поль

зу. Нет математики без созерцания, то есть без от

ношения мышления к определенной конкретной

плотности того, что оно исследует математиче

ски. Аксиоматизация гипотетико$дедуктивных

систем — это лишь внешняя видимость того, что в

своей основе является более существенным от

крытием. Нельзя исключать возможность, что

чисто логический взгляд видит лишь внешнюю

сторону математических объектов.

Теперь мы подходим к последней из фигур

Darstellung. Если для эмпирических понятий все$

гда могут быть приведены примеры, если нам по$

зволено символизировать сверхчувственные по$

нятия и даже в случае с красотой понятие нравст$

венности, если понятие величины соответствует

конструированию, то все понятия рассудка, иначе

говоря, все категории, включая категории величи$

ны или количества, допустимо схематизировать.

Слово «схематизация», пришедшее прямо из гре$

ческого, еще больше, чем другие, напоминает о

появлении выразительной фигуры. Таким обра

зом, геометрия схематизирует свое понятие век

тора стрелой, длина которой говорит о том, что он

имеет «скаляр», а острие стрелы — о том, что он

имеет направление. Но конструирование было

также и непосредственным созданием фигуры,

соответствующей в созерцании абстрактному по

нятию. Где же тогда различие между схематизмом

и конструированием, и чему такое различие слу

жит? Можно сказать, что его обоснование соот

147

ветствует разработке Трансцендентальной ана



литики, то есть десятилетнему труду, последо

вавшему за Диссертацией 1770. Эта разработка в

свою очередь означает придание времени изобра

зительного характера, который Диссертация, с ее

понятием конструирования, приписывала, наобо

рот, исключительно пространству, хотя она уже и

признавала в пространственном изображении

значение схематизации. Пространственный образ

понятия был на самом деле не простым adumbratio

objecti (внешним обликом объекта), но schéma sibi

coordinandi,

схемой, функция которой — скоор

динировать в себе то, что всего лишь предоставле$

но чувствами. Но в то время, когда constructio

mentalis была только созданием понятия как об$

раза в пространстве, в схематизме «я создаю само

время», чтобы в нем приобрело образ понятие, ко$

торое без этого создания оставалось бы таким же

«пустым», как и понятие треугольника до тех пор,

пока он не сконструирован.

Способность разума, которая действует в обо$

их случаях, Кант в Критике называет воображени

ем. Этим общим происхождением конструирова$

ние и схематизм близки друг другу, и в 1790 году

Кант сможет интерпретировать само конструиро

вание уже как исключительно схематическое. Та

ким образом, оно оказывается частным случаем

схематизации, понятой как работа воображения,

которое в свою очередь является не просто репро

дуктивным, но непосредственно порождающим

представления, и вне которого мы имели бы лишь

148

Kant E. Dissertation de 1770. Section II. § 4; Ibid. Section III.

§ 15 D.

«мышление без содержания», или «созерцание,

лишенное мысли», иначе говоря, две крайности,

не связанные друг с другом. Таким образом, по

средством воображения и только его одного, чув

ственность и рассудок могут стать «источниками

познания». Оно, образно выражаясь, находится

позади их обоих, где оно подводит их к встрече

друг с другом, к единству двойственности, кото

рое без него оставалось бы лишенным «общего

корня». Оригинальность Канта заключается

здесь, кажется, в том, что он превращает плато

новскую противоположность интеллигибельного

и чувственного в нечто промежуточное, что тем не

менее не может быть простым посредником меж$

ду ними, как теплота между жаром и холодом, но

является живым очагом их возможного единства,

той точкой, отталкиваясь от которой познание

только и могло бы иметь перед собой (sich

gegenubersetzen) нечто ему противостоящее (etwas

(…), was dawider ist). Действительно, созерцание

было бы лишь «скоплением впечатлений», если бы

воображение не «спускалось» к ним, чтобы осу$

ществить синопсис. «То, что воображение неиз$

бежно является неотъемлемой частью воспри

ятия, ни один психолог еще не учитывает долж

ным образом».

Кант уточняет, что к тому, что те

перь он называет синопсисом, он обращался, не

произнося этого называния, в Трансценденталь



ной эстетике, то есть еще не подчеркивая, что

«формы чувственности a priori» укоренены в во

ображении. Теперь он осмеливается рассматри

вать их как «воображаемые» не для того, чтобы

149

Кант И. Критика чистого разума. С. 15.

уменьшить их реальность, но чтобы показать

воображаемый синтез, который действует в них

изначально. Таким образом, пространство — это

«изначальный продукт нашего собственного во

ображения». И в той же мере и время. Но если во

ображение собирает созерцания, сообщая им об

лик, то оно собирает их лишь под руководством

понятия, которое одно может наделить их «сход

ством», превращающим их на самом деле в объек

ты. Не является ли в таком случае воображение

таким же необходимым при использовании поня

тия, как и для возможности восприятия, в синоп



сисе? Именно об этом нам сообщает короткий раз$

дел, озаглавленный: О схематизме чистых поня

тий рассудка.

Схематизм, как мы говорили, отличается от

конструирования тем, что воображение применя$

ется здесь к времени, а не к пространству. Таким

образом, даже если понятие величины может быть

сконструировано, то есть непосредственно пред$

ставлено как пространственный образ, то его

можно также схематизировать и посредством

числа, которое, как представление, включающее в

себя «последовательное добавление одной едини

цы к другой», само по себе является воображае

мым произведением времени, а не пространства.

Но если понятие величины и может быть сконст

руированным, то это единственное понятие, кото

рое может быть таковым. Другие понятия позво

ляют себя только схематизировать. Если бы они

на самом деле были сконструированы, наука о

природе была бы не более чем чистой геометрией.

Разумеется, «в любом частном учении о природе

можно найти науки в собственном смысле лишь

150

столько, сколько имеется в ней математики».

Но

содержать в себе математику и сводиться к мате

матике — это разные вещи. «Математика феноме

нов», которой является физика, это не простая

отрасль математики, ее задача — не осуществле

ние прочтения созерцаний, а разбор феноменов

«по слогам». «Динамический закон отношений

следствий к их причине» никогда не содержит в

себе «непосредственной очевидности» предпосы

лок геометрии, которые, как говорил Декарт, мо

гут быть уловлены unico intuitu — «беглым взгля

дом», как говорит перевод. Движение от причины

к следствию вынуждает меня, наоборот, «быть ос$

мотрительным», то есть «искать что$то третье»,

что могло бы представлять собой в свою очередь

лишь «условие временного определения в опы$

те».

Таким образом, если я не буду перенесен в

интуитивное представление о времени как о неиз

менной последовательности, я никогда не смогу

увидеть, как одна вещь (= А) может быть необхо$

димо связана с другой вещью, совершенно от нее

отличной (= B). Кроме того, не фиксируя взгляд

на таком же временном представлении о постоян

стве, я не увижу никакой связи акциденции суб

станцией, и уже тем более не увижу взаимодейст

вия субстанций без представление о времени как

об одновременности. Постоянство, последова

тельность и одновременность являются тремя

временными обликами динамических отношений

свойства, зависимости и соперничества, кото

рые три понятия субстанции, причины и взаимо

151

Кант И. Метафизические начала естествознания //

Кант И. Соч. В 6$ти т. М., 1966. Т. 6. С. 58.

Кант И. Критика чистого разума. С. 21.

действия определяют еще лишь как логически воз

можные, то есть как непротиворечивые. Иными

словами, они являются схемами понятий. Но в от

личие от конструкций, которые полностью интуи

тивны, схемы в той интуитивности, которую они

предоставляют понятиям, сохраняют, в сущности,

дискурсивный аспект. В математике аналогиями

«…называются формулы, выражающие равенство

двух отношений величин и всегда имеющие кон

ститутивный характер, так что если даны три чле

на пропорции, то тем самым дан, т. е. может быть

конструирован, и четвертый член. Но в филосо

фии аналогия есть равенство двух не количествен$

ных, а качественных отношений, в котором я по

трем данным членам могу познать и a priori вывес$

ти только отношение к четвертому члену, а не са$

мый этот четвертый член; однако у меня есть пра$

вило, по которому могу искать его в опыте, и при$

знак, по которому могу найти его в нем.»

Отсю$

да интерпретация схем как таких методов, кото$

рые сохраняют в созерцании лишь то, что требует$

ся, чтобы «разложить по слогам феномены», то

есть чтобы разыскать в опыте и в потоке времени

феномен, который, например, при падении тела

был бы тем же, чем при нагревании камня являет

ся воздействие солнца, то есть его причиной.

Разработка понятия схематизма, следовательно,

непосредственно связана с попыткой Канта уточ

нить для самого себя связь и различие между мате

матической наукой, которая, как он считает с

1770 года, владеет удивительной тайно конструи

рования, и «математикой природы», которая, еще

152

Там же. С. 120.

больше, чем геометрия, становится в его глазах

тем, чем прежде была одна лишь геометрия, а имен

но: omnium phaenomenorum fidissimus interpres

(надежным истолкованием вездесущности).

Из

этого следует, что если в 1770 году для него не су

ществовало иного схематизма, кроме конструиро

вания, то постепенно он обнаруживает, что схема

тическое конструирование понятий вовсе не явля

ется схематизмом, поскольку «динамические» по

нятия, которые предполагает физика, обладают

схематизмом, но в них нет никакого конструирова

ния. К этой разработке относится также и фило

софское развитие понятия воображения, которое

прежде для него было лишь способностью созда$

вать иллюзии. Когда в 1770 году он квалифицирует

пространство и время Ньютона как ens

imaginarium (воображаемую вещь), он понимает

это прилагательное лишь в значении pertinens ad

mundum fabulosum (достигающая сказочного ми

ра).

Ens imaginarium означает здесь ens rationis

(мыслимую вещь). В 1781 году, наоборот, именно

истинное пространство является ens imaginarium,

но в полностью положительном значении. На этот

раз ens imaginarium и ens rationis — это не одно и

то же. Таким образом, вместо того чтобы оставать

ся чуждым истинным «истокам» познания, вообра

жение оказывается так же глубоко связано с ис

пользованием понятия, как и чувственность.

Но

153

Kant E. Dissertation. Section III. § 15 D.

Там же.

Не является ли на самом деле воображение, чистое вооб

ражение, тем, что в 13 параграфе Диссертации упоминается

как der innere Quell des reinen Anchauens und Denkens (внут



ренний источник чистого созерцания и мышления)?