Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

V. К новым берегам

ного социалистического движения. И незадолго до смерти он написал

своей российской корреспондентке, что «необходимо бороться против

народничества — немецкого, французского, английского или русского»

На долю Плеханова выпало руководство российской фазой междуна-

родного противоборства авторитарного и демократического социализма.

Любопытно, что марксизм, который в теории принижал роль личности

в истории, на практике в высшей степени зависел от деятельности тех

или иных лидеров. Плеханов почти единолично внедрил марксизм в Рос-

сию как серьезную альтернативу народнической идеологии; сходным об-

разом «трое, которые совершили революцию» — Ленин, Троцкий и Ста-

лин — сделали, каждый по-своему, все, чтобы марксизм воцарился в

качестве новой государственной идеологии после смуты 1917 — 1921 гг.

Сущность марксистской позиции Плеханова определилась в его пер-

вом же крупном сочинении, опубликованном после бегства за границу в

1880 г., «Социализм и политическая борьба»( 1883). В России Плеханов

резко выступал против политического террора «Народной воли» и обра-

зовал свою собственную раскольническую группу «Черный передел», в

которой первостепенное значение придавалось перераспределению зем-

ли в пользу обездоленного «черного» люда. После того как террор не при-

нес ничего, кроме нового наступления реакции, Плеханов имел полную

возможность злорадствовать. Вместо этого он стал искать взаимопони-

мания с былыми идейными противниками, отказался от своей прежней

сверхнароднической приверженности крестьянству и равномерному рас-

пределению власти на местах и попытался вооружить российский ради-

кализм совершенно новым мировоззрением.

Плехановский трактат 1883 г. начинается с похвал народничеству за

такие его качества, как «практическая тенденция» и «стремление рабо-

тать в народе и для народа», и за то, что оно положило начало эпохе «со-

знательной политической борьбы»

. Однако он утверждает, что такая борь-

ба не принесет плодов, если не возьмет за основу «научный социализм»

и первым делом не откажется от анархического романтизма и абстракт-

ного морализаторства Прудона, «французского Канта»

. Тем, кто стре-

мится к революционным политическим преобразованиям, не обойтись

без связной концепции экономического развития. Он постоянно возвра-

щается к этой теме, с особой убедительностью — в большой статье «Со-

циализм и анархизм», где громит подспудное народническое представле-

ние, что эти две социальные философии в каком-то смысле дополняют

одна другую. Социализм есть та необходимая форма, какую принимает

общественный строй в современных условиях, с обобществлением

средств производства. Анархизм же является иррациональной формой

протеста против этих социальных процессов. Плехановская группа «Ос-

вобождение труда» была первым политическим объединением россиян,

510 536

' 3. Новые перспективы уходящего столетия

приобщившимся к немецкой социал-демократической традиции с ее

акцентированием упорядоченного прогресса; в какой-то мере они вос-

приняли и немецкое презрение к анархизму, который в лучшем случае

представляет собой «буржуазный спорт», а в худшем провоцирует всевоз-

можный иррационализм: «Во имя революции анархисты служат делу ре-

акции; во имя нравственности они одобряют самые безнравственные дей-

ствия, во имя индивидуальной свободы они попирают ногами все права

своих ближних»

Марксизм помогает российскому революционному движению обрес-

ти теоретическую основу, вооружая его объективным пониманием обще-

ственно-исторических закономерностей. В противоположность дуализму

народников, неспособных «построить мост через эту, по-видимому без-

донную, пропасть»

между возвышенными идеалами и суровой действи-

тельностью, Плеханов исповедует вполне монистическую философию.

Реален лишь материальный мир, неустанно заявляет он в ряде работ о

материализме, главнейшей из которых является его самая влиятельная

книга (единственная опубликованная в России до революции) «К вопро-

су о развитии монистического взгляда на историю: в защиту материализ-

ма». Абсолютная объективность возможна, заявляет он, потому что «кри-

терий истины лежит не во мне, а в отношениях, существующих вне

меня»

Плеханов, таким образом, предложил новому поколению радикаль-

ных мыслителей монистическую, объективную философию, способную

избавить их от разброда и субъективности. В отличие от классического

материализма во Франции XVIII столетия (и в России 1860-х гг.), плеха-

новский материализм был снабжен гарантией революционных перемен,

потому что это был «исторический» или «диалектический» материализм.

Вслед за Марксом утверждалось, что материальный мир существует в дви-

жении и противоречиях и что в результате столкновения противодейст-

вующих сил материального мира неизбежно произойдет освобождение

человечества. Движущими силами развития человеческого общества яв-

ляются социальные классы; и социальным классом, которому в конеч-

ном счете принадлежит будущее, является пролетариат.

Уже в своем раннем памфлете «Наши разногласия»(1884) Плеханов

прямо заявлял, что Россия уже вошла в капиталистическую стадию раз-

вития. Ему представлялось несущественным, частный или государствен-

ный капитализм контролирует экономику; практический результат был

налицо — появился новый городской пролетариат. Этот класс — а вовсе

не демагогическая и самодовольная интеллигенция и не забитое и при-

митивное крестьянство — выступает подлинным вершителем прогресса

в России. Пролетариат знаком на практике с орудиями материального

прогресса, и его так легко не проведешь демагогическими байками о «на-

V. К новым берегам

родной воле». Численный рост пролетариата исторически неизбежен, и

старые общинные формы социального быта не имеют реального потен-

циала в качестве социалистической альтернативы на том пути экономи-

ческого развития, который обрисовал Маркс в «Капитале». Последова-

тельно пытаясь «апеллировать к... уму, а не к чувству», Плеханов

настаивал на том, что российское революционное движение должно пой-

ти на «безусловный разрыв с ее (партии «Народной воли». — Док.Б.) ны-

нешними теориями», приняв на вооружение «революционные теории», а не

«теории революционеров»

. Программа группы «Освобождение труда» не

требует роспуска других радикальных организаций, но предполагает, что

революционная борьба усилится с появлением группы, ставящей во гла-

ву угла организацию «русской рабочей социалистической партии» и осо-

знающей «международный характер современного рабочего движения»

Плеханов выявил многие несуразности и натяжки народнического об-

раза мыслей: романтическую приверженность идее об особом россий-

ском пути, преувеличенное доверие к способности личности изменять

ход истории и заведомо ненаучные представления об истории, как и

«формулы прогресса», предлагавшиеся народническими идеологами.

Плехановский марксизм с его разумной космополитичностью был осо-

бенно привлекателен для культурных деятелей некоторых национальных

меньшинств Российской империи, для представителей народов, которые

подверглись новым унижениям в связи с кампаниями русификации в по-

зднеимперский период. Еще до того как собственно в России образовал-

ся в 1885 г. первый марксистский кружок, в полуколониальной Латвии

такой кружок возник вместе с журналом; и нараставшее, как снежный

ком, социал-демократическое движение девяностых годов успешнее все-

го развивалось в областях Российской империи, где обитали более раз-

витые и ориентированные на Запад народности: поляки, финны и гру-

зины. Ближайший соратник Плеханова Павел Аксельрод был евреем, и

еврейский Бунд оказался одним из важнейших катализаторов объедине-

ния социал-демократов Российской империи на их первом общенацио-

нальном съезде 1898 г.

Плехановский марксизм был также притягателен как таковой для все

большего числа российских работников умственного труда, занятых про-

блематикой экономического роста и экономическим анализом. В послед-

ние два десятилетия XIX в. экономический анализ сделался в России сре-

доточием интеллектуального интереса. Им занимался и такой

утонченный экономист-народник, как Николай Даниэльсон (самый по-

стоянный российский корреспондент Маркса), и либеральные экономи-

сты вроде Александра Чупрова (преподавателя политической экономии

в Московском университете и постоянного экономического обозревате-

ля ежедневной газеты «Русские ведомости»), и растущее число профес-

53S

3. Новые перспективы уходящего столетия

сиональных экономистов, служащих правительственного аппарата или

местных земств. Доминирующее влияние на Витте и на большинство пра-

вительственных экономистов оказала национальная система Фридриха

Листа, считавшего протекционистские тарифы и государственные инве-

стиции необходимым условием развития сбалансированной и самодоста-

точной национальной экономики

. Лист повлиял и на замечательного

химика Дмитрия Менделеева, отдавшего немало сил проектированию ре-

гиональных промышленных структур и разработке оптимальной тарифи-

кации для развития российской национальной экономики. Он побывал

в Америке и восхищался тамошними порядками, попутно осудив поли-

тиканство демократических воротил. Уже в 1882 г. он предлагал отделить

министерство промышленности от министерства финансов в целях сти-

мулирования экономического роста; и его активная разъяснительная де-

ятельность привела к основанию в 1903 г. в Санкт-Петербургском поли-

техническом институте первого отдельного факультета экономики в

российском высшем учебном заведении

Учитывая весь этот интерес к экономическим проблемам, марксизм

с его специфическим и упорным настоянием на первостепенной роли

экономического фактора в жизни и истории естественно имел повышен-

ную интеллектуальную притягательность. Российские интеллигентские

круги девяностых годов были так увлечены марксистскими идеями, что

споры, которые в это время разгорелись в либеральном лагере, быстро

приняли марксистскую окраску. Некоторые российские марксисты, так

называемые экономисты, принимали марксистскую интерпретацию эко-

номического развития, однако желали заниматься улучшением участи

трудящихся, а не трудиться во имя политической революции. Несколь-

ко радикальней были «легальные» марксисты, которые на базе марксист-

ского экономического анализа признавали необходимость политическо-

го противодействия самодержавию, однако выступали за единение

социалистов и либералов в общей борьбе за демократические свободы —

необходимую предпосылку социальной демократии

Ведущим представителем «легальных» марксистов-«ревизионистов»

был Петр Струве, один из самых емких умов позднеимперского перио-

да, который был в то же время активным соучастником новых течений —

либерализма и идеализма. Внук первого директора Пулковской обсерва-

тории, наполовину немца, наполовину датчанина, Струве провел юность

в Штуттгарте и обратился к изучению российской действительности, до-

вольно основательно приобщившись к философской и экономической

немецкой университетской мысли и к германскому социал-демократиче-

скому движению. Его «Критические заметки об экономическом разви-

тии России», написанные в 1894 г. в двадцатичетырехлетнем возрасте,

были первым полновесным и оригинальным марксистским сочинением,

539

V. К новым берегам

опубликованным в России, и оно предопределило характер общего на-

ступления экономистов конца девяностых годов на народнический дог-

мат, гласивший, что капиталистической фазы развития Россия избегнет,

обойдет ее стороной. Он также подверг серьезной философской крити-

ке убогую прогрессистскую идеологию Михайловского и других народ-

ников в своем пространном предисловии к первой книге Николая Бер-

дяева «Субъективизм и индивидуализм в социальной философии» (1901).

В этом его сочинении отразилось и его критическое отношение к жест-

кой философской ортодоксии и революционному «якобинству» в недрах

российского марксизма. В труде «Марксистская теория социальной эво-

люции» (1899) он отрицал наличие фундаментальной, диалектической

противоположности капитализма и социализма и предвидел естествен-

ное и непрерывное движение к социализму по линиям, намеченным в

знаменитом сочинении Эдуарда Бернштейна, опубликованном в том же

году, — «Эволюционный социализм»

Все три новые перспективы позднеимперского периода сыграли свою

роль в многообразном идейном развитии Струве. Сохраняя в существе

своем марксистский подход к социальному и экономическому анализу,

Струве стал активным деятелем движения за конституционный либера-

лизм, начиная с основания в июне 1902 г. в Штуттгарте выходившего два

раза в месяц журнала «Освобождение». Его напряженный интерес к рос-

сийской культурной и умственной традиции привел его ко все более тес-

ным контактам с философами-идеалистами и новыми философскими

приверженцами православия. В своей резкой статье, вошедшей в знаме-

нитый сборник «Вехи», Струве винил Бакунина и новейшую интелли-

гентскую традицию в «безрелигиозном отщепенстве от государства», из-

за чего современной российской общественно-политической жизни

недостает импульса конструктивного развития

Плеханов негодовал на то, что Струве замалчивает революционный

пафос марксизма, и требовал идеологической верности диалектическому

материализму и дальнейшей организации рабочего движения вопреки

всем буржуазным либералам. Большинство российских социал-демокра-

тов (именовавшихся меньшевиками после расхождения с ленинскими

сторонниками-большевиками на Втором съезде социал-демократов в

1903 г.) остались верны плехановскому варианту марксизма, признавали

Плеханова своим духовным вождем и через него сохраняли связь со Вто-

рым Социалистическим Интернационалом, образованным в 1889 г.

Плеханов и меньшевики были представителями рационалистическо-

го среднего пути российского марксизма. Они отвергали всякие согла-

шения с политическим либерализмом или философским идеализмом. Но

в то же время они отвергали — как откат к негодной тактике былых рос-

сийских якобинцев — ленинский призыв к сплочению профессиональ-

' 3. Новые перспективы уходящего столетия

ной революционной элиты в его книге 1902 г. «Что делать?» и его рас-

суждения о возможности союза пролетариата с революционным кресть-

янством в работе «Две тактики» (1906). Лишь в сумятице революционного

времени эти большевистские идейки завоевали широкую популярность —

наряду с еще менее марксистской теорией, выдвинутой Троцким во вре-

мя революции 1905 г. и гласящей, что буржуазные и пролетарские рево-

люции могут быть сплавлены в едином процессе революционного пре-

образования.

Плеханов смог вернуться в Россию лишь после крушения царизма в

1917 г.; он стоял за продолжение войны и предостерегал пролетариат от

преждевременного взятия власти. Хворый и все менее приметный в во-

довороте событий лета и осени 1917 г., отец российского марксизма вме-

сте с Верой Засулич, своим старинным другом и соратницей во все дол-

гие годы эмиграции, совершил под занавес ностальгический поход на

Воробьевы горы, вскоре переименованные в Ленинские. Это была пе-

чальная дань памяти о восторженной юношеской прогулке Герцена и

Огарева за сто с лишним лет до того и о принесенной ими там клятве

отомстить за повешенных декабристов. После Октябрьской революции

дом Плеханова обыскивали победители-большевики, и его нарочито на-

зывали «гражданином», а не «товарищем» — в отместку за «педантичес-

кое» утверждение, что пролетарская революция должна продолжать де-

мократическую. Одинокий старик, не в чести ни у левых, ни у правых,

Плеханов вскоре покинул Россию и переехал в новообразованную Фин-

ляндию, где и скончался от туберкулеза в начале 1918 г.

. Вместе с ним

сгинул марксизм как российское ответвление западного радикального гу-

манизма, как рациональное учение об экономическом прогрессе и куль-

турном обогащении. Плеханов надеялся преодолеть заговорщическую за-

кваску и крестьянскую по происхождению утопическую одержимость

российской революционной традиции, которую Ленин со своей полней-

шей беспринципностью — и, быть может, куда глубже укорененный в

русском народном мировосприятии — во всю использовал.

Смерть Плеханова в Финляндии в 1918 г., когда Россия была охваче-

на пожаром, во многих отношениях напоминает смерть Милюкова во

Франции в 1943 г., когда в России снова бушевал пожар. Оба они были

интеллигентами, людьми европейской культуры и в то же время проник-

новенными исследователями русской мысли. Оба стремились выправить

ошибки и несообразности прежних российских традиций, применяя ра-

циональные методы анализа и настаивая на более глубоком знакомстве

реформистскими традициями Запада. Оба продолжали, несмотря на

свое поражение и неприкаянность, болеть душой за родную страну: оди-

нокий Плеханов в последние дни призывал сопротивляться и белому, и

510 541

V. К новым берегам

красному террору, а Милюков заклинал оказать поддержку России про-

тив гитлеровского нашествия.

В начале XX столетия оба были отвергнуты — отчасти в силу упро-

щенности российского мировосприятия, неспособного освоить их чуж-

дые и сложные панацеи. Однако еще более важную роль в решительном

поражении либерализма и социал-демократии сыграла неспособность За-

пада предотвратить великую войну, которая сокрушила и расчленила рос-

сийское общество, или хотя бы в полной мере поддержать после этой

войны те силы, которые все еще пытались изыскать какую-то возмож-

ность направить развитие России в русло западной демократии.

Мистический идеализм

Если диалектический материализм предоставлял новому поколению

радикалов способ преодолеть обособленность и пессимизм «эпохи малых |

дел», то мистический идеализм предлагал выход из субъективистского ту-

пика более консервативным мыслителям. Если Плеханов, проповедник |

марксизма, был критиком народнической самоизоляции, то Владимир

Соловьев, выразитель нового мистицизма, резко критиковал панславист-

скую и православную узколобость. Так же, как Милюков и Плеханов,

Соловьев был человеком широких европейских интересов, возросший на

философии Конта и много путешествовавший по Западу. Но устремле-

ния его были религиозными и эстетическими, а не политическими. Его

более заботили духовные, нежели политические причины участи поля-

ков и евреев в Российской империи; он был убежденным сторонником |

сближения с римским католицизмом в интересах создания объединен-

ной и полностью обновленной «вселенской церкви»: «свободной теокра-

тии», в которой найдется место как христианам, так и евреям и которая

сообразует науку с религией с помощью «свободной и научной теосо- |

фии».

Подобно Плеханову и Милюкову, Соловьев родился в пятидесятых

годах и испытал глубокое воздействие идеологических волнений шести-

десятых. Он был вторым сыном и четвертым ребенком Сергея Соловье-

ва, автора истории России, превосходящей любую другую и своими раз-

мерами, и энциклопедическим охватом источников. По-видимому,

Владимир смолоду мечтал совершить что-нибудь столь же значительное.

Однако ребенком он был менее близок со своим суровым, суховатым от-

цом, чем с матерью (наполовину полячкой) и с дедом-священником. Его

юность была одушевлена живым воображением и шиллеровским пафо-

сом жизненной игры. Прозванный «печенегом» (это были самые опас-

ные и самые отважные из древних кочевников), он с детства обожал по-

510

' 3. Новые перспективы уходящего столетия

вести об испанских рыцарях. В девять лет ему было первое видение вы-

шнего женственного начала, которое затем вдохновило и его поэзию, и

его социальные теории. Небожительница, которую он впоследствии име-

новал Софией, явилась ему в ярком сиянии с цветком в руке — типиче-

ский образ оккультной мистической традиции, которую он всеми сила-

ми пытался оживить и внедрить в России. Второе видение Софии было

ему в Британском музее, где он в середине семидесятых годов в качест-

ве стипендиата изучал гностическую философию. Он немедленно отпра-

вился в Египет, где ему было третье видение Софии, после чего он вер-

нулся в Россию и представил свои новоявленные теории на суд большой

и благодарной аудитории. Таким образом, в позднеимперской России

главной философской альтернативой материалистической доктрине, вы-

веденной Марксом из экономических трактатов и революционных раз-

мышлений над книгами в Британском музее, оказался новый идеализм,

который Соловьев напитал религиозными сочинениями и мистически-

ми видениями за другим столом во все той же великой библиотеке.

Соловьевская концепция обновления была во многих отношениях

еще более революционной и утопической, чем марксистская. Точно так

же, как материалист Плеханов, идеалист Соловьев предлагал новому по-

колению абсолютную, монистическую философию. «Я не только верую

во все сверхъестественное, — писал он, — но, строго говоря, не верую

ни во что иное»

. Материальный мир — это всего лишь «дурной сон спя-

щего человечества»

. Как и плехановский материализм, который при-

влекал молодое поколение, будучи динамичной, исторической формой

материализма, так и соловьевскому сверхнатурализму свойственны ди-

намичность и историзм. Этот сверхнатурализм основан на убеждении,

что все сущее в мире стремится к единству, которое достижимо в дейст-

вительном мире лишь благодаря Софии. София его видений есть жен-

ское начало в теософии Якова Бёме, а также «божественная мудрость»

греческого Востока. Взыскуя мистико-эротического единения с Софией,

человек приобщается к идеальному «всеединству», которым проникнут

мир Господень. Однако Соловьев вовсе не проповедует бегства от дейст-

вительности в созерцание. Напротив того, стремление к «всеединству»

обращает человека к действительному миру. Сам Бог достигает «всеедин-

ства» в своем творении, которое является любовной формой божествен-

ного самовыражения. Человеку надлежит стремиться к тому же единст-

ву и к самовыражению в искусстве, личных отношениях и всех прочих

областях творческого опыта.

Для Соловьева bete noire и козлом отпущения, ответственным за гре-

хи российской интеллигенции, служит Толстой, который стал на склоне

лет обличителем чувственной и творческой природы человека. Подобно

Достоевскому, Соловьев был неотступно озабочен проблемами разделе-

543

V. К новым берегам

ния и разлада; но толстовская идея, что корень всех зол — в человечес-

ких страстях, вызывала у него глубокое отвращение. В то время как Тол-

стой, красноречивый обожатель семейной жизни, кончил полным отри-

цанием достоинства полового влечения, Соловьев, одинокий холостяк,

видел в нем один из положительных импульсов, способных преодолеть

разобщенность человечества. Толстовскую мораль он считал поверхно-

стной, так как она имела в виду подавление, а не жизненное назначение

страстей человеческих^ так как она была общей и отвлеченной, а не кон-

кретной и определенной. Соловьев подчеркнуто озаглавил свой длинный

философский трактат 1880 г. «Критика отвлеченных начал». Отвлечен-

ность вызывалась отпадением от Бога, которое привело к «Кризису за-

падной философии» (так называлось его первое основательное философ-

ское сочинение 1874 г.).

Появление ноЪой целостной философии на Востоке Соловьев считал

все еще возможным — если Россия захочет быть «Востоком Христа», а

не «Востоком Ксеркса». Бог изъявил Свое благоволение тяге к конкрет-

ному и чувственному, приняв во Христе человеческий образ; и этот акт

воплощения был лишь началом обожения мира и преображения космо-

са. В своих знаменитых лекциях о Богочеловечестве, читанных в первой

половине 1878 г., Соловьев прямо утверждает, что «христианство имеет

свое собственное содержание... и это собственное содержание есть един-

ственно и исключительно Христос»

. Существеннее всего не учение Хри-

ста — как мог бы сказать Толстой, — ибо все его положения, соглашает-

ся Соловьев, содержатся в высоких нравственных наставлениях других

великих вероучителей. Самое существенное — конкретный, целостный

факт Его земной жизни и посланничества, преодолевающего разделение

человека и Бога. Людей влечет к Христу — и в Его лице к возможному

преодолению собственной отторженности от Бога — не отвлеченная

мысль о том, что Он есть воплощенное Слово (Логос), а конкретное при-

тяжение добра и красоты, которых была исполнена жизнь Христа. Таким

образом, влечет человека явление Софии в личности Христа, ибо София

«есть идея, которую Бог имеет перед собою в своем творчестве и кото-

рую, следовательно, Он осуществляет» в своем творении

Но каков конкретный путь отыскания Софии, что поможет приоб-

щиться на земле к божественному «всеединству»? В конце 1870-х гг. Со-

ловьев выдвигает ряд программ и соображений по преодолению разлада.

Он начал с того, что пожертвовал значительную сумму, полученную им

за свои двенадцать «чтений» о Богочеловечестве, частью на Красный

Крест, частью же в фонд реставрации храма св. Софии в Константино-

поле. Практические действия с целью облегчения физических страданий

и животворного обновления древнего духовного единства христиан — та-

ковы были главнейшие положения его программы. В мае 1878 г. он со-

510

' 3. Новые перспективы уходящего столетия

провождал Достоевского (который был слушателем его «чтений») в па-

ломничестве к старцам Оптиной Пустыни. Смерть его отца в октябре

1879 г. усилила в нем ощущение духовного призвания.

Расхождение между наукой и верой можно было преодолеть, дедог-

матизировав философские установки с той и с другой стороны. Он пред-

лагал создавать «свободную и научную теософию», которая — вслед за

Бёме — признает равноценными и в конечном счете взаимодополняю-

щими три метода познания: мистический, интеллектуальный и эмпири-

ческий. Разлад между Востоком и Западом можно было преодолеть, при-

знав, что им есть чему поучиться друг у друга. Восток верует в Бога

помимо человечества; Запад — в человечество помимо Бога. Необходи-

мо же единение той и другой веры. Светский гуманизм не удержится на

основе философии, по сути дела утверждающей, что «человек есть без-

волосая обезьяна и поэтому должен полагать душу за други своя»

*. Од-

нако не менее сомнительно и краеугольное утверждение православного

Востока: что человек создан по образу и подобию Божьему и поэтому

должно им править посредством кнута. Россия должна учиться у Запада,

в особенности же освоить гуманистический позитивизм Огюста Конта.

В контовской религии человечества и его определении человечества как

«1е Grand Etre» («Великого Существа»), то есть некоего женственного бо-

жества, Соловьев усматривал представление, поразительно сходное с иде-

ей Софии. Учение Конта о том, что историческое развитие последова-

тельно проходит три стадии: теологическую, метафизическую и

завершающую «положительную», на которой возникает разумное, альт-

руистическое общество, казалось, по-видимому, вполне совместимым с

соловьевской концепцией Божественной Личности, обретающей собст-

венное, воплощение в конкретной человеческой действительности. Пра-

вильное общество для Соловьева, как и для Конта, это общество «нор-

мального» человека; а разделения человечества суть лишь преходящие,

иррациональные пережитки бессмысленных доктринерских раздоров

прежних времен

В конце 1870-х гг. Соловьев выказал себя резким противником воин-

ствующего шовинизма: так, он категорически осудил предложение пан-

славистов применить против турок химическое оружие. Многочисленные

слушатели его знаменитой лекции, прочитанной после убийства Алек-

сандра 11 (в которой он призывал нового царя простить убийц и тем са-

мым положить российское начало новой эре христианской любви), за-

ливались слезами радости; среди них была вдова Достоевского,

заверившая Соловьева, что ее покойный муж одобрил бы его.

За эту лекцию Соловьев подвергся суровому порицанию, и ему были

временно запрещены публичные выступления. Он решил оставить пре-

подавательскую работу и заодно отказался от должности в министерстве

545

V. К новым берегам

народного образования. Подобно Милюкову и Плеханову, Соловьев ис-

пользовал период реакции восьмидесятых годов для того, чтобы «отсту-

пить и вернуться»: провести интеллектуальную мобилизацию и изыскать

новые решения российских проблем. Так же, как они, Соловьев пришел

к выводу о первостепенной важности перемен в социальной и полити-

ческой сфере; но его панацеей была не либеральная демократия и не про-

летарский социализм, а «свободная теократия».

Эта весьма оригиуальная концепция, которую Соловьев неустанно

совершенствовал, суммируя впечатления от своих путешествий в публи-

цистике и философских трудах восьмидесятых — начала девяностых го-

дов, призвана была сообразовать полнейшую свободу с признанием все-

властия ,Господня. Дело Божье препоручено трем Его земным

сподвижникам: царю, папе и пророку. Царь воплотит в новом веке иде-

ал христианского правителя, папа возглавит объединенную церковь, а

пророк будет возвещать поэтическим языком грядущее, высшее едине-

ние. Свободная теократия воцарится не путем принуждения, а благода-

ря свободному влечению человека к «всеединству» при посредстве Со-

фии, которой праотцы с пророческим чувством воздвигали храмы и

алтари, до поры «не ведая, кто она такая»

Он побуждал Александра III стать «новым Карлом Великим» и утвер-

дить политическое единство христианских держав; соловьевские устрем-

ления благословляли папа и видные католические иерархи: многих из них

глубоко впечатлил его проект объединения. Соловьев был, может стать-

ся, самым обаятельным и проникновенным проповедником христиан-

ского единства в мире XIX столетия. И хотя он в последние годы жизни

больше симпатизировал католичеству, чем православию или протестан-

тизму, он (едва ли не единственный в России XIX в.) был наделен сочув-

ственным пониманием всех трех ветвей христианства. Более того, про-

блема единства решалась у него не посредством обращения, а путем

вывода всех церквей на высший уровень единения, пока не достигнутый

ни одной из них. Католической церковью он восхищался как зародышем

общественного порядка, превосходящего национализм. Изоляция и пре-

следование евреев в России осуждалось не только из гуманистических со-

ображений, но потому, что грядущей теократии понадобятся пророчес-

кое одушевление и пафос социальной справедливости, которые вживе

сберегли евреи: «Разве только в том они виноваты, что остаются еврея-

ми, сохраняют свое обособление. Но покажите же им видимое и осяза-

тельное христианство, чтобы им было к чему пристать. Они народ дела —

покажите им христианское дело... Конечно, евреи не примут христиан-

ства, когда оно отвергнуто самими христианами...»

По-видимому, Соловьев считал себя пророком новой теократии; сти-

хотворения, притчи и статьи об искусстве, написанные в последние го-

510

' 3. Новые перспективы уходящего столетия

ды жизни, вполне могут рассматриваться как попытки конкретного во-

площения этого пророческого духа. Однако первоначальное обнадежен-

ное ожидание пришествия «свободной теократии» стало сменяться пес-

симизмом. Новоявленное воинственное язычество бросало вызов

христианско-иудейской цивилизации; и символом этой новой силы бы-

ла Азия, открывавшаяся российскому народному сознанию благодаря за-

вершению Транссибирской магистрали и началу российских империали-

стических авантюр на Дальнем Востоке

. Поднимающийся Восток и

отвращал, и привлекал Соловьева. Еще до первой Японо-китайской вой-

ны в середине 1890-х гг. Соловьев написал стихотворение «Панмонго-

лизм», где изобразил покорение России монгольскими ордами. В своих

«Трех разговорах с Краткой повестью об антихристе», написанных в

1900-м, в год его смерти, Соловьев предсказывает, что Япония объеди-

нит Восток и завоюет мир. Это предвидение удивительной победы, ко-

торую вскоре одержала Япония в войне с Россией, — лишь одно из мно-

гих пророчеств повести. Антихрист является править новой всемирной

империей — заявляя, подобно Великому Инквизитору Достоевского, что

он продолжает и совершенствует дело Христово. Антихрист не вполне

справедливо наделен многими чертами и мнениями идеологического

противника Соловьева, Льва Толстого. Все три христианские церкви ут-

ратили былую власть с ростом материального благосостояния и распро-

странением новых форм массовой культуры. Все три с готовностью при-

сягнули антихристу. Лишь немногие в каждом вероисповедании нашли

в себе силы воспротивиться и удалиться в пустыню: в том числе право-

славная община во главе со старцем. «Русское православие после того,

как политические события изменили официальное положение церкви,

хотя потеряло многие миллионы своих мнимых, номинальных членов,

зато испытало радость соединения с лучшею частью староверов и даже

многих сектантов положительно-религиозного направления. Эта обнов-

ленная церковь, не возрастая числом, стала расти в силе духа...»

Эти православные воссоединились со всеми остальными христиана-

ми, когда евреи, которые способствовали воцарению антихриста, вне-

запно обнаруживают, что он — не мессия, и поднимают против него вос-

стание. Таким образом, евреи оказываются союзниками христиан,

языческие города поглощают огненные реки, мертвые воскресают, и

Христос является вновь и устанавливает вкупе со святыми и «казненны-

ми антихристом евреями и христианами»

свое тысячелетнее царство на

земле.

Пророческие сочинения Соловьева и обаяние его личности способ-

ствовали возникновению ряда новых культурных тенденций серебряно-

го века. Прежде всего, он сыграл ведущую роль в возрождении интеллек-

туального престижа идеалистической философии. Он попытался

547

V. К новым берегам

показать, что философский идеализм логически вытекает из нравствен-

ного идеализма народнической традиции. В то время как Плеханов ис-

пользовал этот факт для критики народничества, Соловьеву он служил

для обращения идеалистов от морали к философскому идеализму и вдох-

новенному мистицизму соловьевского образца. Многие из тех, кто начал

в 1890-х гг. с марксизма, пришли под влиянием Соловьева к новому иде-

ализму: Бердяев, Струве и другие. В его «Оправдании добра», начавшем

публиковаться частями в 1894 г. (и изданном отдельной книгой в 1897 и

1899 гг.), убедительно доказывалось, что лишь на основе идеализма воз-

можно одержать победу над материалистичным своекорыстием и оборо-

няться от философского скептицизма.

С реабилитацией идеализма связана и более общая заслуга Соловье-

ва—в деле укоренения российской традиции серьезной критической фи-

лософии. Это стало,возможным лишь в 1889 г., после снятия программ-

ных ограничений в преподавании философии. В том же году был основан

журнал «Вопросы философии и психологии», и в России наконец появи-

лось первое философское периодическое издание практической направ-

ленности. Появился фильтр для критического освоения западных идей —

вместо их всеядного поглощения в духе прежних «толстых» журналов. Со-

четание в заглавии нового журнала философии и психологии знаменова-

ло готовность к свежим подходам. Соловьев не только регулярно сотруд-

ничал в этом журнале, но и озаботился философским образованием куда

более широкой читательской аудитории — пользователей издававшейся в

1890-х гг. энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Это издание в восьмидеся-

ти шести томах и поныне остается богатейшей сокровищницей печатной

информации на русском языке, и Соловьев, заведующий его философ-

ским отделом и автор многих отдельных статей, премного способствовал

его охвату и содержательности.

Под влиянием Соловьева совершились также немногочисленные, но

существенные возвращения в лоно православной церкви, начавшиеся в

первые годы XX столетия, после его смерти. Поздние творения Достоев-

ского наряду с сочинениями Соловьева помогли некоторым бывшим ра-

дикалам внезапно увидеть в православной церкви нечто большее, чем

орудие государственной дисциплины, которым она казалась Победонос-

цеву. Такие мыслители, как Булгаков, Франк и Бердяев, оказались гото-

вы вопреки издевательствам своих былых духовных соратников провоз-

гласить заново свою приверженность церкви в «Вехах» (1909) и ряде

других сборников. Эти мыслители заявляли, что веруют в новое, а не

прежнее христианство, ибо, утверждали они, христианство подлинное —

религия свободы, а не принуждения, и она не только не противостоит

общественным переменам, но является их необходимым условием и

санкцией. Обновленческое движение в русской православной церкви бы-

548

3. Новые перспективы уходящего столетия

ло частью общего стремления к модернизации, заметного среди боль-

шинства христиан в начале XX в. Хотя православная церковь явно не то-

ропилась с признанием надобности новых подходов, однако же во вре-

мя кризиса безвластия в 1917 г. она выказала независимость и

жизненность на августовском церковном соборе, восстановив давно уп-

раздненный патриархат и объявив хотя и с запозданием, но все же весо-

мо, что ее судьба впереди, а миссия пребудет, даже если рухнет древняя

мечта о Восточной христианской империи.

И наконец, может быть, самое важное: Соловьев оказал глубокое воз-

действие на замечательный художественный подъем серебряного века. Он

был одним из первых новооткрывателей восторгов поэзии. Хотя его соб-

ственные стихи большей частью далеки от совершенства, его идея о том,

что земная действительность являет всего лишь символическое отраже-

ние иного, более существенного мира, нас окружающего, заново подвиг-

ла поэтов на открытие и воспевание этой высшей красоты и гармонии.

Космологические теории Соловьева возродили старинную идею проро-

ческой и пророчествующей поэзии, общую для Шеллинга и Сен-Марте-

на. Его философия так же воодушевила поэзию серебряного века, как за

полвека до того философия этих ранних романтиков вдохновляла поэзию

века золотого. Новое открытие поэтической прелести, прозрение в чув-

ственном мире явлений высшей духовности оказались долгожданным из-

бавлением от все более мертвенной прозы обессилевшего реализма. Ис-

кусство, ставящее во главу угла общественную пользу и фотографический

натурализм, задавало тон несколько десятилетий; но с упадком «толстых»

журналов, в которых критики беспощадно расправлялись со всевозмож-

ными сторонниками искусства для искусства, открывалась перспектива

новых художественных подходов. Когда в 1891 г. журнал «Северный ве-

стник» перешел в руки Соловьева и других религиозно настроенных по-

этов, идея о том, что красота имеет собственное назначение, приобрела

новый рупор. Публикация стихотворного сборника Дмитрия Мережков-

ского «Символы» в 1892 г. и его статьи «О причинах упадка и о новых

течениях современной русской литературы» — в следующем заново оз-

вучило для широкой публики представление о том, что действительный

мир — лишь тень мира идеального и что художник наделен особым да-

ром проникновения от действительности к идеалу.

Соловьевский поэтический образ таинственной «прекрасной дамы»

был одновременно симптомом и движущей силой нового поворота к ми-

стическому идеализму. Прекрасная дама была отчасти богиней человеч-

ности (vierge positive) Огюста Конта, отчасти пропавшей Мадонной воз-

рождаемого романтизма, отчасти же божественной мудростью (Софией)

православного богословия и оккультной теософии. Хотя Соловьев умер

гораздо раньше Плеханова или Милюкова, его немедленное посмертное

549

V. К новым берегам

влияние в России начала XX в. было, может статься, ничуть не меньше

прижизненного воздействия этих двух деятелей. Соловьев отвечал визи-

онерским устремлениям, которые по-прежнему были очень сильны в

России. Он предлагал России как бы последний шанс вырваться из ми-

ра обыденного и сиюминутного, из мира «посредственности», которая

была столь ненавистна интеллигенции. Политические и экономические

соображения Плеханова и Милюкова влияли на тех, кто боролся за власть

в эпоху революционных перемен; но необычайный культурный взлет на-

чала XX столетия произошел в озарении яркой, хотя и быстро угасшей,

звезды Соловьева,

Переход от народнического реализма к идеализму серебряного века

можно уподобить перемене вкуса к спиртным напиткам — от крепкой и

бесцветной водки прежних агитаторов и реформаторов к сладкой, руби-

новой mesimarja, к которой пристрастились новые эстетствующие дворя-

не. Mesimarja была редкостным, экзотическим напитком, чрезвычайно

дорогим и особенно уместным в конце обильной и неспешной трапезы.

Подобно искусству серебряного века, mesimarja была продуктом особо-

го, наполовину иностранного происхождения. Ее привозили из финской

Лапландии, где гнали из редкой ягоды поленики, вызревавшей под круг-

лосуточным солнцем короткого полярного лета. Столь же экзотичной и

превосходной была и культура России начала XX в. Это было изыскан-

ное пиршество, окрашенное зловещими предчувствиями. И так же, как

с ягодой mesimarja, преждевременная зрелость сулила быстрое гниение.

Полуночное солнце вскоре сменилось полуденной тьмой.

ШАТКИЙ КОЛОСС

XX век

КУЛЬТУРНЫЙ ВЗРЫВ средь войн и революций первой четверти XX в.

Музыка как доминирующая форма искусства в эпоху страстного освобож-

дения и освобржденной страсти. Прометеевский дух революционных «бого-

строителей» и попытки Александра Скрябина (1872 — 1915) преобразовать

мир через синтез искусств. Выход в космическое пространство: ракеты Кон-

стантина Циолковского (1857 — 1935) и «супрематизм» Казимира Малеви-

ча (1878 — 1934). Одновременное нисхождение в сенсуализм и диаволизм.

Апокалиптичность в искусстве и в жизни: поэзия Александра Блока (1880—

1921); проза Евгения Замятина (1884 — 1937); политические идеи Льва

Троцкого (1879 - 1940).

Февральская и Октябрьская революции 1917 г.; Ленин (1870 — 1924) и

традиции русской интеллигенции. Четверть века ортодоксального тотали-

таризма при Сталине (1879 — 1953) — от начала 1-й пятилетки в 1928 г.

до его смерти в 1953 г. Сложная укорененность сталинизма в традициях

царизма и традициях революции, в ленинской концепции одной авторитар-

ной партии, но прежде всего в необходимости обеспечить невежественное

крестьянское население привлекательной массовой культурой. В психозе чи-

сток эпохи Сталина Московия сводит счеты с Санкт-Петербургом, колы-

белью революции и символом космополитизма. Стахановцы как «флагеллан-

ты» и партаппаратчики как «старообрядцы» русского большевизма.

Метаморфоза светлых икон, колокольного благовеста и утешительных вос-

курений в литографические портреты Ленина, грохочущие станки и деше-

вые духи.

Борис Пастернак (1890 — 1960) и «Доктор Живаго» (1958) как послед-

ний отзвук загадочной поэтической культуры ушедшей Российской империи

и пророческая трактовка русской революции и грядущего России. Старые и

новые темы в культурных брожениях эпохи Хрущева (1953 — 1964). Неуго-

монное новое поколение «шестидесятников». Вечная ирония и будущие воз-

можности русской культуры.

552

1. КРЕЩЕНДО

Революции 1917 г. произошли в разгар глубочайшего культурного пе-

реворота, начало которому положили вовсе не большевики и с которым

они покончили не сразу. С конца 90-х годов XIX в. и до «великого пере-

лома», достигнутого Сталиным в первую пятилетку (1928—1932), русская

культура продолжала кипеть и бурлить в котле так называемой электри-

ческой эпохи.

Подобно электричеству, распространявшемуся в этот период по Рос-

сии, новые культурные течения несли в повседневную жизнь новую энер-

гию и просвещение. Главный революционный соперник Ленина и Троц-

кого сетовал впоследствии на «электрические заряды волевой энергии

власти», которые исходили от них в 1917 г.; в свою очередь эти лидеры

стремились перейти от диктатуры в райские кущи, утверждая, что ком-

мунизм — это «советская власть плюс электрификация». Многие пола-

гали, что именно просвещение умов и сообщение им энергии и есть со-

ветская власть. Как янтарь, долгое время служивший чисто декоративным

целям, открыл человечеству мощь электричества, так театру было сужде-

но сыграть «роль янтаря» в раскрытии новых секретов природы

. Как в

быстро растущих российских городах начала XX в. необузданное элект-

ричество зачастую металось по новым металлоконструкциям, так эти но-

вые художественные токи прорывали изоляцию традиций, встряхивая и

повергая в шок все большее число людей, способных читать и мыслить.

Как и в сфере электричества, в культуре все это было связано со старин-

ными источниками новой энергии. Человек просто отыскал новые спо-

собы высвобождения энергии, скрытой в подвижных водах и горючих

компонентах традиции. И стало быть, новая, динамичная культура этой

электрической эпохи была во многом куда прочнее укоренена в русской

традиции, нежели культура предшествующей дворянской эпохи.

В поэзии новый символизм скоро уступил место футуризму, акмеиз-

му, имажинизму и великому множеству стилей, не поддающихся класси-

фикации. На сцене дерзновенный коллективный труд Московского Ху-

дожественного театра под руководством Станиславского, пламенный

импрессионизм «Русского балета» Дягилева, «условность» и «биомехани-

ческий» экспрессионизм театра Мейерхольда — все свидетельствовало об

553

VI. Шаткий колосс

I. Крещендо

ускоренном пульсе жизни и бьющей через край экспрессии. В музыке

Стравинский своей какофонической «Весной священной» сыграл отход-

ную мелодическим шаблонам романтизма; породив огромное количест-

во новых музыкальных форм, Россия дала миру двух титанов, принадле-

жащих к относительно немногочисленному кругу тех, чье превосходство

на музыкальной сцене было и остается неоспоримо, — это бас Шаляпин

и танцовщик Нижинский. Во всех сферах творчества заметен новый жи-

вой интерес к форме и одновременно неприятие нравоучительных по-

сланий и прозаических стилей, на протяжении полувека преобладавших

в русской культуре.

Среди всех искусств определяющее положение занимала, пожалуй,

музыка. Александр Блок, величайший поэт эпохи, говорил о выходе из

календарного времени во время музыкальное. Василий Кандинский,

крупнейший художник тех дней, рассматривал музыку как самое емкое

из искусств и образец для других. Чюрлёнис, другой влиятельный пио-

нер абстрактной живописи, называл свои произведения «сонатами», а

свои выставки — «слушаниями»

. Точно так же, как художники-кубисты

расщепляли привычные формы, «футурист» Хлебников, наиболее рево-

люционный из поэтов, провозгласивший себя «Председателем земного

шара», расщеплял привычные слова, пытаясь создать новый, музыкаль-

ный в своей основе «заумный язык». Корни слов, утверждал он, «лишь

призраки, за которым стоят струны азбуки»

. Московская квартира Да-

вида Бурлюка, где встречались поэты и художники-футуристы, называ-

лась «Гнездом Музыки».

В прозе возник новый музыкальный стиль и новая форма лиричес-

кого повествования — «симфония», разработанная Андреем Белым

, ко-

торый оказал огромное влияние на русскую культуру. В театре Мейер-

хольд вновь делал упор на использовании мимики, жеста и гротеска,

утвердительно ответив на поставленный Блоком вопрос: «Неужели тело,

его линии, его гармонические движения сами по себе не поют так же,

как звуки?»

Даже самых отъявленных пуритан и фанатиков из революционеров-

марксистов музыка до странности завораживала. Александр Богданов, те-

оретик и руководитель примечательной попытки создать во время Граж-

данской войны целостную «пролетарскую культуру», верил, что пение

было первой и образцовой формой культурного выражения, ибо возник-

ло оно из трех основных социальных соотнесенностей человека — сек-

суальной любви, физического труда и племенных столкновений'

. Друг

Богданова, Максим Горький, пролетарский реалист среди дворянских со-

ловьев, посвятил свою антирелигиозную «Исповедь» (1908) Шаляпину, а

Ленин признавался Горькому, что музыка вносит глубокое смятение да-

же в его монолитный мир революционного расчета:

554

«Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день.

Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть

наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди! <...> Но "часто слу-

шать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости гово-

рить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут

создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя —

руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в

идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, — должность адски

трудная!»

Революционные события 1917—1918 гг., в которых Ленин сыграл

столь роковую роль, тоже в чем-то сродни музыке. Характеристику, ко-

торую Мерсье дал Французской революции — «Tout est optique» («Все —

зрелище»)

, — для революции русской можно трансформировать в «Tout

est musique» («Все — музыка»). Во Франции определенная «демоничес-

кая живописность» была присуща и полутеатральной публичной казни

короля (именно ее комментировал Мерсье), и аристократичному поэту-

неоклассицисту Андре Шенье, стоически писавшему лучшие свои стихи

в тюрьме, в ожидании казни. В России же революция не имела «латин-

ского совершенства формы»

. Царя и всю его семью беспощадно расстре-

ляли в провинции, в каком-то подвале, а изуродованные их тела закопа-

ли в тайге, меж тем как в столице поэты старого толка, вроде Блока и

Белого, писали полумистические-полумузыкальные гимны революции,

усматривая в ней, по словам Блока, «дух музыки»

Весьма символична для этих сумбурных революционных лет органи-

зация «Персимфанса» (Первого симфонического ансамбля) — оркестра,

освобожденного от авторитарного присутствия дирижера". В эмиграции

возникло так называемое «движение евразийства», видевшее в больше-

вистской революции «подсознательный бунт российских масс против

владычества европеизированной и ренегатской знати». Ведущие евразий-

цы одобряли новый советский порядок за то, что он признал: индивид

вполне реализует себя только в составе «высшей симфонической лично-

сти» группы, и только «групповые личности» способны построить новое

«симфоническое общество»

. Своеобразной иконой для тогдашних лю-

дей искусства стала предреволюционная картина «супрематиста» Кази-

мира Малевича «Корова и скрипка» — символ смутной надежды, что

страстная творческая сила скрипки каким-то образом придет на смену

тупому коровьему довольству буржуазной России

. Даже такой будущий

поборник давнего порядка, как Николай Гумилев, в предвидении рево-

люции написал стихотворение, в котором заклинал художников: «На,

владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ...»

Струнные инструменты в самом деле как бы образуют музыкальный

фон этого периода огромных коренных перемен: цыганские скрипки сек-

555