Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

Предисловие к русскому изданию

нежели «беллетристика». Тем не менее одна общая тема присутствует по-

всеместно — от Калининграда до Камчатки, от провинциальных газет до

увесистых «толстых журналов»: поиск новой самобытности России.

Этот поиск представляет собой нечто большее, чем еще один вари-

ант знаменитого спора между западниками и славянофилами, посколь-

ку почти все его участники исходят из того, что строительство новой

России должно вестись на основе собственных ее традиций, но с при-

внесением внешних.элементов. Ответ на вопрос о том, как можно улуч-

шить национальное самочувствие русских, в значительной мере опре-

делит, что следует брать извне. Ибо за многократно описанными

экономическими и политическими проблемами постсоветской России

стоит психологически-культурный кризис людей, внезапно потерявших

значительную часть территории и сколько-нибудь ясное представление

о своем прошлом и своих общих целях.

Многие ошибочно приняли классическое долготерпение и внешнюю

покорность русских людей, проявленные ими в первое десятилетие свобо-

ды, за показатель того, что их уже не заботит более общая самобытность

России. Однако устойчивый рост русского национализма и всевозрастаю-

щее обращение всевозможного рода политиков к всевозможного рода на-

циональным символам ясно указывают на то, что существенную роль в ле-

гитимизации политической власти и выходе России из постсоветской

поры невзгод должно сыграть усиление чувства гордо^и за свою страну.

Существуют лишь два логически связанных способа, позволяющих

возродить согласие между людьми и их гордость за свою огромную стра-

ну, пытающуюся оправиться от хаоса тех времен, когда ее население бы-

ло занято по преимуществу местными и повседневными проблемами.

Один способ состоит и развитии новой формы авторитарного наци-

онализма:- Вполне возможно обрядить военную и охранительную бюро-

кратию центрального диктатора в одежды Православия и попытаться

сплотить народ посредством ритуального проявления враждебности как

к внутренним «козлам отпущения», так и к внешним «врагам». Связую-

щей основой может в этом случае стать национальная принадлежность,

средством управления — корпоративная государственная экономика, а

конечным итогом — русский вариант фашизма. Ранние европейские

формы фашизма возникали — что не исключено и в России — в стра-

нах с сильной авторитарной традицией на развалинах неудавшегося де-

мократического эксперимента.

Лексикон подобной идеологии уже можно предугадать по широко

распространившимся новым для России словам: «державники», «госу-

дарственники», «русскость», отдающим изменой «русофобия» и «атлан-

тизм». Многим хотелось бы заменить этнически нейтральное слово

Предисловие к русскому изданию

«россияне», коим обозначаются граждане Российской Федерации, более

простым и, как уверяют, более живым словом «русские».

Самый многообещающий путь к установлению в России авторитарно-

го национализма может дать обновленный вариант евразийского движе-

ния. Возникшее после Первой мировой войны в среде русской эмигра-

ции как консервативная альтернатива большевизму, это движение

толковало понятие русской национальной принадлежности расширитель-

но, включив в нее как азиатские, так и европейские элементы и особо

подчеркивая стародавнюю, замешанную на панславянском самомнении,

идею о том, что Запад пребывает в состояний окончательного упадка, а

Россия — на подъеме. Ожившее в сочинениях Льва Гумилева, единствен-

ного сына двух великих поэтов, Анны Ахматовой и Николая Гумилева,

новое «евразийство» внушает мысль о том, что обладающий «пассионар-

ностью» народ, каковым является и народ русский, всегда одолеет те на-

роды, сила которых коренится лишь в вещах материальных.

Новой русской журналистике присуща тенденция язвительно осме-

ивать мысль о том, что географическое положение России, соединив-

шей в себе два континента, означает, что «Евразия» объединяет лучшие

особенности культур этих континентов. Журналисты предлагают для

этой нарождающейся самобытности, сочетающей в-себе как раз худшие

элементы культуры обоих континентов — азиатский деспотизм и евро-

пейское упадочничество, — другое название: «Азиопа».

Второй, менее политизированный, путь к возрождению националь-

ной гордости состоит во всемерном восстановлении былых достижений

русской культуры, подразумевающей русско-тюркскую самобытность,

основу которой составляет само происхождение язычников дохристиан-

ской поры. Полное усвоение и прославление разнообразных творений

русской культуры, созданных во втором тысячелетии, за время сущест-

вования писаной истории России, позволило бы так обогатить и расши-

рить диапазон «русскости», что она стала бы крепким фундаментом бо-

лее открытой и плюралистической демократии.

Под конец советского периода молодой монах Симон возродил ико-

нопись как акт богослужения, расписав к празднованию тысячелетия

русского христианства самый старинный из московских монастырей,

Свято-Даниловский, фресками, выполненными в древней манере. И

именно этот возродивший традицию человек возглавил движение, имев-

шее целью достичь в посткоммунистической России экуменической

общности с другими христианами. Престарелые митрополиты и еписко-

пы, которых за их приверженность к дисциплине в советском духе ино-

гда обозначают общим словом «Митрополитбюро», осудили его. Тем не

менее многие молодые люди, также воодушевляемые традиционными

Предисловие к русскому изданию

для России чувством природы и поисками веры, пытаются отыскать за-

падные модели создания более единого и управляемого общества.

Все эти подспудные силы, которые, как мы видели, привели к изме-

нениям в русской истории, теперь, на заре нового тысячелетия, все ча-

ще соединяются в опыте работающей среди простых людей молодежи.

И все эти три силы гармонично слились в жизни и облике человека, в

последние десять лет прошлого тысячелетия ближе всех подошедшего к

тому, чтобы стать совестью России: Дмитрия Лихачева.

Лихачев был ведущим авторитетом по старинной русской культуре мо-

настырской Москвы и одновременно — последним из живых представите-

лей космополитической культуры предреволюционного Санкт-Петербурга.

Он видел и большевистскую революцию 1917 г., и торжество демократии в

августе 1991-го — и выступил перед Зимним дворцом (на сцене первого из

событий) на самом многочисленном в России митинге, в поддержку демо-

кратии. В таких его последних трудах, как «Заметки о русском» и «Поэзия

парков», он негромко, но страстно отстаивал «культуру экологии», равно

как и «экологию культуры». Лихачев пережил долгий, начавшийся в

1928 г., срок заключения в первом из созданных тоталитаризмом XX в. ла-

герей смерти — на Соловецких островах. Десять лет спустя, в период ста-

линских чисток, Лихачев чудом избежал расстрела, жертвы которого отби-

рались совершенно произвольно, и с тех пор его преследовала мысль о том,

что вместо него, дабы набрать нужное число казнимых, взяли кого-то дру-

гого. Он считал главным своим жизненным долгом говорить от имени этой

безымянной жертвы. Делая это, он заново утверждал идею христианства об

искупительной ценности страданий невинных людей.

Когда Михаил и Раиса Горбачевы в стремлении укрепить свою леги-

тимность, помогая академику Дмитрию Лихачеву, учредили Советский

культурный фонд, который ему предстояло возглавить, они неосознанно

возродили давнюю практику, согласно которой неограниченная власть об-

ращается во времена испытаний к носителям неприкрашенной истины —

подобно тому, как цари обращались к юродивым и пророчествующим сек-

тантам. Лихачев ответил тем, что принялся в замечательной череде писем

внедрять в сознание носителей политической власти нравственные начала.

Он просил Патриарха восстановить путем покаяния чистоту Русской Пра-

вославной Церкви и тем самым замолить грех имевшего место в позднюю

советскую эру раболепного служения государственной власти. Он настаи-

вал, чтобы Ельцин прекратил войну в Чечне, чтобы лично присутствовал

при перезахоронении останков последнего царя и тем самым ознаменовал

завершение столетия насилия и раздора в жизни России.

Работая над книгой и над серией телепередач «Лики России» (1988),

я сосредоточил особое внимание на пяти художниках, которые пред-

ставлялись мне отчетливо русскими: на Рублеве в живописи, Растрелли

Предисловие к русскому изданию

в архитектуре, Гоголе в литературе, Мусоргском в музыке и Эйзенштей-

не в кино. И лишь впоследствии мне пришло в голову, что ни одного

из них нельзя с уверенностью назвать этнически чистым русским. О на-

циональности Рублева нам ничего не известно, однако ближайшим его

соратником был Феофан Грек, и вполне вероятно, что и сам он проис-

ходил из греков или южных славян. Растрелли был итальянцем, Го-

голь — украинцем, Мусоргский — отчасти татарином, а Эйзенштейн —

отчасти евреем, отчасти балтийским немцем.

Никто не говорил о многонациональной природе русской культуры

настойчивее Дмитрия Лихачева, великого пропагандиста особенностей

этой культуры. Мне никогда не забыть его программной речи на состояв-

шемся в Москве в 1990 г. Международном конгрессе преподавателей рус-

ского языка и литературы, в которой он уподобил Древнюю Русь своего

рода этническому плавильному котлу посреди степей, или высказанного

им в тот же день сдержанного неодобрения китчевой манере, в которой

были представлены однообразно одинаковые русские народные танцы. Во

время нашей последней под конец столетия долгой беседы он говорил о

необходимости создания как универсальной библиотеки, которая сделала

бы культурное наследие каждого народа достоянием всех остальных, так и

межнационального Балтийского университета, каждый факультет которо-

го располагался бы в одной из стран этого региона. Проявленная им в по-

следние месяцы жизни готовность помочь мне в качестве сопредседателя

«Открытого мира», образовательной программы Библиотеки Конгресса

для русских руководителей, имела решающее значение для успешного раз-

вертывания этой новой программы обмена в первые летние месяцы 1999 г.

Письма, которые он получал от молодых людей со всех концов России,

помогли сориентировать нашу программу на внушающие надежду силы,

созревающие, по его наблюдениям, в провинции.

Возможность поддержки определенной общей культурной самобыт-

ности в среде действующих в Российской Федерации центростремитель-

ных сил немало зависит от роли, которую станут играть в будущем

аудиовизуальные средства массовой информации, в значительной мере

заменяющие, по части предоставления информации нации в целом,

средства печатные. Стоит отметить и важное значение фильмов Сергея

Бодрова, противостоявшего усилиям националистов по восхвалению

войны в Афганистане («Возвращение домой») и в Чечне («Кавказский

пленник»). Телевидение, более всех преуспевающее и общедоступное,

ближе всего подошло к унификации культуры, показывая ожившие са-

тирические карикатуры на политических деятелей или внезапно разбо-

гатевших и

зачастую коррумпированных «новых русских».

Энергия и притягательность нового журнализма породили враждеб-

ность не желающих расставаться со своими позициями политических и

Предисловие к русскому изданию

экономических лидеров, что привело к целому ряду не раскрытых и по-

ныне заказных убийств. Если в ранний советский период существовало

«поколение, убивавшее своих поэтов», то ранняя постсоветская эра грозит

породить поколение, убивающее своих журналистов. Однако пришедшее-

ся на начало нового века развитие Интернета, похоже, гарантирует даль-

нейшее расширение доступа к внешней информации, способного обойти

любые попытки централизованного контроля и облегчить дальнейший

рост духа критицизма, столь существенного для открытого общества.

В основе «Встречи рубежей», цифрового интернетовского проекта,

осуществляемого совместно Библиотекой Конгресса и российскими На-

циональной и Государственной библиотеками, лежит идея о том, что

между экспансией России на Восток и Америки на Запад существует

много общего. Материалы, рассказывающие о строительстве транскон-

тинентальных железных дорог, о разработке природных ресурсов, об от-

ношениях новых поселенцев и коренного населения, о многом дру-

гом, — эти материалы могут облегчить взаимопонимание двух прежних

противников со столь различным историческим прошлым у каждого.

Сумеет ли Россия в конечном счете создать гражданское общество,

достойное ее культурного наследия, или все происходящее выльется в

очередной эпизод бюрократического и военного подавления — этот во-

прос все еще остается открытым. Лихачев противопоставлял патриотизм,

основанный на позитивном утверждении своего наследия, национализ-

му, который определяется негативным отношением к наследию чужому.

В последнем нашем с ним разговоре я спросил у Лихачева, почему вели-

кие произведения русского искусства в таком множестве оставались не-

завершенными даже в мирные времена. Он высказал предположение, что

многие из величайших фигур русской культуры стремились не столько

создать законченное произведение искусства, сколько продвинуть вперед

сам процесс творчества. Для человека, вовлеченного в изучение русской

культуры, то обстоятельство, что теперь в ее свободном формировании

имеет возможность участвовать куда большее число рядовых русских лю-

дей, — источник значительного удовлетворения. Мне часто казалось, что

русским присуща надежда на то, что сочиняемые ими тексты каким-то

образом переплавятся в текстуру их собственных жизней и что пока еще

не известный нам итог всего происходящего сможет объединить всех

нас — хотя бы и в мире, совершенно несхожем с нынешним.

Джеймс X. Биллингтон,

Вашингтон, округ Колумбия,

21 марта 2001 г.

Посвящается Марджори

THE EXPANSION OF

MODERN EUROPEAN RUSSIA

I Areas controlled by Moscow about 1300

| 1462 (accession of Ivan III)

I 1598 (accession of Boris Godunov)

| 1725 (death of Peter the Great)

1 1815 (after final defeat of Napoleon)

j 1945 (after World War II)

• Russian boundaries

after World War II

Important battle sites

; Monasteries

TURKEY

Предисловие

Эта книга представляет собой истолкование истории русской мысли

и культуры нового времени. В ней воплотились знания, размышления и

сфера интересов одного исследователя. У автора не было иллюзий отно-

сительно тех задач, которые он перед собой ставил: книга меньше все-

го претендует на то, чтобы явить энциклопедический свод русского

культурного наследия или снабдить читателя «ключом» к его понима-

нию. Здесь произведен отбор материала, который призван не просто

обобщить то, что уже и так хорошо известно, но ввести в оборот новые

факты и дать им объяснение: не столько «охватить» эту необъятную те-

му, сколько обозначить подступы к ней.

Рассматриваемый здесь период включает последние шестьсот лет, за

которые Россия превратилась в мощное, самобытное, творческое госу-

дарство. Речь в равной мере пойдет как о достижениях, так и о мучи-

тельных поисках и порывах русской культуры; как о власть имущих, так

и о беспокойных вольнодумцах; как о поэтах и политиках, так и о свя-

щенниках и пророках. Мы не будем стремиться к тому, чтобы создать

исчерпывающее описание отдельной культурной среды или конкретной

личности — или же к тому, чтобы количество слов, посвященных той

или иной теме, превращалось в показатель ее значимости в культуре.

Наша работа будет опираться на материал, который, как представляет-

ся, лучше всего иллюстрирует характерные и противоречивые черты

каждой эпохи русского культурного развития.

Два артефакта, имеющих для русских непреходящее значение — ико-

на и топор, — были выбраны в качестве названия. Два этих предмета тра-

диционно висели рядом на стене крестьянской избы лесного русского Се-

ера. Их значение для русской культуры будет объяснено на первых

страницах этой книги, они позволяют продемонстрировать одновременно

Духовную и материальную ипостаси русской культуры. Вечный раскол

святого и демонического начал во всей человеческой культуре в контекс-

Те

русской культурной ситуации не соответствует простому противопо-

ставлению священных образов и дьявольских происков. Ибо иконы,

бывало, служили шарлатанам и демагогам, а топоры — святым и худож-

никам. Таким образом, исходная сосредоточенность на этих простых

Предисловие

предметах уже подразумевает ту ироническую тональность, в которой за-

кончится наше исследование русской культуры. Название книги также

предполагает, что мы в большей мере стремимся выявить и проследить

судьбу тех символов, которые имели уникальное значение для русского

воображения, нежели рассмотреть русскую реальность сквозь призму по-

нятий, установлений и художественных форм Запада.

Особое внимание в этой работе уделяется неуловимому миру идей и

идеалов, которые русские, называют духовной культурой — понятие, которое

включает далеко не столь узкорелигиозный круг ассоциаций, как его анг-

лийский эквивалент «spiritual culture». Мы не намерены при этом последо-

вательно соотносить идеологию с экономикой и социальными силами или

попытаться разрешить более глубокий вопрос об относительной значимос-

ти материальных и идеологических факторов в истории. Мы стремимся

только полнее установить историческую идентичность духовных и идеоло-

гических факторов, которые, как признают даже марксисты-материалисты

в СССР, имели огромное значение для развития этой страны.

В книге предпринимается попытка в какой-то мере уравновесить ча-

стое обращение к политической и экономической истории общим исто-

рическим экскурсом в известную, но менее освоенную область мысли и

культуры. Термин «культура» используется здесь в его широком смысле,

то есть как «совокупность отличительных навыков, верований и тради-

ций»

, а не в тех более узких значениях, которые иногда придаются это-

му слову, понимаемому либо как ранняя стадия развития общества,

предшествующая более высокой стадии цивилизации, либо как выпесто-

ванная в музеях утонченность, либо как особый тип свершения, который

может быть полностью выделен из его материального контекста

. Из все-

го того, что включает в себя категория «история культуры», «сконцент-

рированная на социальных, интеллектуальных и художественных аспек-

тах или факторах в жизни народа или нации»

, в этой книге особое

внимание уделяется интеллектуальному и художественному аспектам, и

только по необходимости — социальной истории; социологический же

анализ практически остается за рамками исследования.

Структура исследования определяется хронологической последова-

тельностью, столь же существенной для истории культуры, как для ис-

тории экономики или политики. Мы будем возвращаться назад и забе-

гать вперед — особенно в первой части книги, «Истоки», но главным в

других частях станет хронологическое рассмотрение следующих друг за

другом эпох русского культурного развития.

Во второй части описывается исходное противостояние Московского

царства Западу в XVI и начале XVII вв. Далее следуют еще две части, каж-

дая из которых охватывает столетие: в третьей части рассматривается дли-

тельный поиск новых культурных форм в быстро разраставшейся империи

Предисловие

XVII — начала XV1U вв., в четвертой — блистательная дворянская культу-

ра, процветавшая с середины XVI11 до середины XIX вв. Две заключитель-

ные части посвящены последнему столетию, когда процессы индустриа-

лизации и модернизации наложились на более ранние модели и проблемы

русского культурного развития. В пятой части исследуется в высшей сте-

пени творческая и экспериментаторская эпоха, которая началась в период

реформ Александра II. В последнем разделе культура XX в. рассматрива-

ется в сопоставлении с культурой предыдущих эпох.

Почти для всей русской культуры характерно ощущение некоего един-

ства, как если бы отдельные ее представители и художественные формы вы-

ступали не сами по себе, но в некотором смысле все являлись участниками

общего творческого поиска, философского спора или общественного кон-

фликта. Без сомнения, чтобы понять химию Менделеева, математику Лоба-

чевского, поэзию Пушкина, романы Толстого, живопись Кандинского и

музыку Стравинского, необязательно соотносить их с русским культурным

фоном, вполне достаточно подойти к ним как к научному или художествен-

ному явлению. Но большая часть русской культуры (и на самом деле мно-

гое из того, что было создано этими истинно европейскими деятелями) при-

обретает дополнительные значения, когда рассматривается в русском

контексте. Понимание, национального контекста творчества тех или иных

представителей русской культуры более важно, чем обращение к аналогич-

ному контексту во многих иных национальных культурах.

Чувство всеобщей связи и сопричастности всему имеет своим след-

ствием то, что спор, который обычно разворачивается на Западе между

разными людьми, в России часто происходит в душе одного человека.

Для многих русских «думать и чувствовать, понимать и страдать — од-

но и то же»

, и их творчеству нередко присущи «огромная сила стихии

и сравнительная слабость формы»

. Экзотические очертания собора Ва-

силия Блаженного, нетрадиционные гармонии Мусоргского, напряжен-

ный разговорный язык Достоевского оскорбляют классический вкус, но

в то же время неотразимо влекут к себе большинство людей, напоминая

нам о том, что якобы слабое владение формой может оказаться новатор-

ством, которое просто не укладывается в рамки традиционных катего-

рий, какими оперируют при анализе культуры.

Обращаясь к истории русской культуры, возможно, имеет смысл

Уделять больше внимания ее движущим силам, чем тем формам, в ко-

торых она предстает. На страницах этой книги три фактора — природ-

ная среда, христианское наследие, контакты с Западом — заявляют о се-

бе в большей мере, чем те явления, которые ими определяются. Эти

силы, по-видимому, способны сплетать собственную странную сеть ис-

торических кризисов и творческих взлетов, независимую от человечес-

ких усилий. Часто они действуют наперекор друг другу, хотя иногда, как

Предисловие

в некоторых коротких эпизодах романа «Доктор Живаго», все три силы <

как будто приходят в гармонию.

Первая сила — это сила самой природы. Говорят, что русские мысли-

тели — это не философы в строгом смысле слова, а поэты, и за случай-

ным на первый взгляд сходством русских слов «стихи» и «стихия» лежит

множество внутренних связей между русской культурой и естественным

миром. Некоторые отмечают «теллурический» смысл единения с землей,

которому сопутствует неизменная тяга к странничеству по русской зем-

ле

; другие указывают на специфически русское переживание во фраг-

менте о младенце в утробе, который не хочет рождаться на свет, потому

что ему «и тут тепло»

. Подземный мир мифологической «матери сырой

земли» влек,к себе под самыми разными обличьями — от первого мона-

стыря в киевских пещерах до современного мавзолея, в котором лежит

забальзамированное тело Ленина, и позолоченных катакомб московского

метро. Не только земля, но и огонь, вода, небо — другие «стихии» сред-

невековой космологии — играли роль важных символов для русского во-

ображения, и даже сейчас русский язык сохраняет много обертонов, свя-

занных с мифологией земли, которые были утрачены более изощренными

европейскими языками.

Вторая надличная сила в основании русской культуры нового време-

ни — это восточное христианство. При всей притягательности язычес-

ких пережитков и великолепии раннего скифского искусства, именно

восточное христианство привело к возникновению русской культуры

как таковой, основных форм ее художественного выражения и опреде-

лило характер веры на Руси. Православная церковь также сыграла клю-

чевую роль в проникновении на Русь собственно византийской идеи о

том, что у православного общества есть особое достоинство и особое

предназначение и существует лишь один верный ответ на возникающие

внутри него противоречия. Таким образом, религия будет играть цент-

ральную роль в нашем повествовании, но не как обособленный аспект

культуры, а как всепроницающая сила внутри нее.

Наряду с природой и верой существует и другая мощная сила — вли-

яние Запада. В течение всего рассматриваемого периода взаимодействие

с Западом было важнейшим фактором русской истории. Русские посто-

янно стремились определить характер этого отношения и, как правило,

искали такой исторический рецепт, который позволил бы им что-то пе-

ренять у Запада и в то же время сохранить свое отличие от него. Знаме-

нитый спор между славянофилами и западниками в 1840-х гг. — это

лишь один эпизод долгой борьбы. В книге все споры рефлексирующей

интеллигенции XIX в. будут рассмотрены в исторической перспективе,

в соотнесении с другими западническими силами, стремившимися оп-

ределить направление развития русской культуры: латинянами из Ита-

.лии, пиетистами из Германии, «вольтерьянцами» из Франции, строите-

лями железных дорог из Англии. Особое внимание будет уделено также

' тем центрам, через которые на Русь проникало западное влияние, —

Новгороду (реальному и легендарному), а также величественной столи-

це Санкт-Петербургу.

Эта книга во многом расходится с трактовками как официальных со-

ветских идеологов, так и большинства западных историков-интеллектуа-

лов. Специалисты поймут (а неспециалистов взволнует) то необычное и

спорное, что заключено в моей интерпретации: это,' во-первых, сосредо-

точенность на древних (но не самых древних) периодах, порожденная

уверенностью в том, что «все века находятся на одинаковом расстоянии

от вечности» и что факторы, обуславливающие развитие, позволяют пол-

нее судить о его последующих этапах, чем события, непосредственно им

предшествующие; это детальное рассмотрение некоторых поворотных

моментов, которыми обычно пренебрегают историки, таких, как начало

раскола при Алексее Михайловиче и антипросветительские тенденции

при Александре I; это и постоянное обращение к религиозным, а также

светским идеям и течениям и, наконец, относительно большее внимание

к специфически русскому аспекту хорошо изученного периода после

1825 г., нежели к лежащим на поверхности «западному» или «осовреме-

нивающему» аспектам развития России. Большое количество материа-

лов, посвященных этим темам, и глубокий и неизменный интерес к ним

многих серьезных исследователей русской культуры внутри и за предела-

ми СССР позволяют мне надеяться на то, что расставленные мной ак-

центы хотя бы до некоторой степени отражают объективную реальность

русской культуры, а не только субъективные пристрастия отдельного ис-

торика.

Книга в значительной степени основывается на новой интерпретации

источников и фундаментальных русских монографий — в особенности

тех, которые были опубликованы в эпоху последнего мощного расцвета

гуманистического знания, предшествовавшую большевистской револю-

ции. Обращаясь к западным и советским исследованиям последних лет,

мы редко использовали исторические работы общего характера и совер-

шенно отказались от популярной западной литературы о России, которая,

при ее обилии, вторична и содержит апокрифические сведения.

Книга написана для широкого круга читателей и, как я надеюсь, бу-

дет понятна любому, кто откроет ее, не обладая никакими предвари-

тельными знаниями по русской истории. Примечания в конце книги

адресованы более подготовленному читателю и предоставляют ему клю-

чевые цитаты на языке оригинала, а также общую библиографию книг

на основных европейских языках, особенно по предметам, которые яв-

ляются спорными, незнакомыми и не получившими адекватной трак-

Предисловие

товки. Длина перечня не должна создавать иллюзии полноты или осо-

бой авторитетности моих толкований и смысловых акцентов. Многие

достойные работы не были использованы или упомянуты, многие важ-

ные темы были оставлены без рассмотрения.

Как специалисту, так и обычному читателю я предлагаю эту книгу

не в качестве систематического анализа или всестороннего освещения

предмета, но как эпизод в непрерывном постижении мятущейся, одна-

ко творческой нации. Суть этого процесса лучше определить не словом

«эмпатия», звучащим несколько по-медицински, а тем, что немцы на-

зывают «Einfuhlung», вчувствованием, а сами русские — проникновени-

ем, в том смысле, в каком чернила проникают в промокательную бума-

гу, а тепло, в железо. Только такой смысл включенности может уберечь

внешнего наблюдателя от случайных впечатлений, избавить от обяза-

тельных обобщений и защитить от постоянных колебаний между снис-

ходительностью и возвеличиванием, нагнетанием ужаса и идеализацией,

Чингисханом и пресвитером Иоанном.

Поиск более глубокого постижения давно воодушевлял и самих рус-

ских, склонных к самоанализу. Александр Блок, возможно величайший

русский поэт этого века, сравнивал Россию со сфинксом, а ныне опыт со-

ветского времени дал новый поворот не решенным ранее спорам русской

истории. Стремление к пониманию присутствует также и во внешнем ми-

ре, на который глубоко повлияли два главных события русской культуры

нового времени: литературный взрыв XIX в. и политический переворот XX.

Историки склонны верить, что изучение прошлого может определенным

образом углубить понимание настоящего и даже частично приоткрыть воз-

можное будущее. Однако история русской культуры заслуживает того, что-

бы рассказать ее ради нее самой, и даже тот, кто полагает, что эта древняя

культура имеет мало отношения к урбанизированной коммунистической

империи, может посмотреть на нее так, как смотрел Достоевский на запад-

ную культуру, которая, как ему казалось, умерла:

«...я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое

кладбище... Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гла-

сит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой по-

двиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, па-

ду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними...»*

От автора

Я в высшей степени обязан библиотекам, в которых мне посчастливи-'

лось работать: библиотеке Файрстоун в Принстоне (включая собрание

Шуматова), библиотекам Вайденер и Хоутон в Гарварде, национальным

библиотекам в Стокгольме, Вене и Марбурге, университетской библиоте-

ке в Лейдене, библиотеке Института восточноевропейской истории в Ве-

не, Нью-Йоркской публичной библиотеке, Библиотеке Конгресса США,

Российской национальной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, Инсти-

туту русской литературы (Пушкинскому Дому), Русскому музею в Санкт-

Петербурге, а также Российской государственной библиотеке, Третьяков-

ской галерее и Центральному государственному историческому архиву в

Москве. Я особенно признателен докторам Валенкоски и Хальтсонену и

превосходной Национальной библиотеке в Хельсинки за год плодотвор-

ной работы с ее богатым собранием русской литературы. Я глубоко ценю

поддержку, оказанную мне в этой работе Мемориальным Фондом Джона

Саймона Гуггенхайма, Фулбрайтовской программой в Финляндии, а так-

же Советом гуманитарных наук и Университетскими исследовательскими

фондами Принстонского университета. Я также благодарен Центру меж-

дународных исследований в Принстоне, Русскому исследовательскому

центру в Гарварде и Межуниверситетскому комитету по предоставлению

грантов на поездки за помощь, напрямую не связанную с этим проектом,

но реально способствовавшую его осуществлению. Я признателен Грего-

ри и Катарине Гурофф за составление указателя и перепечатку наиболее

сложных частей рукописи.

Я должен высказать особую признательность профессору из Оксфор-

да сэру Исайе Берлину и профессору преподобному отцу Георгию Фло-

ровскому. Во многих отношениях они являются духовными отцами этой

книги, щедро делившимися со мной (идеями, высказывавшими свои

возражения и замечания во время моего пребывания в Оксфорде и Гар-

варде и после. Я также многое почерпнул из бесед с профессорами Ма-

вродиным и Бялым, а также с господами Малышевым, Гольдбергом и

Волком во время моих посещений в рамках обмена Ленинградского

университета в марте 1961 г. и Московского университета в январе 1965 г.

Во время последнего пребывания я имел честь читать лекции по мате-

От автора

риалам этой книги в обоих университетах. В Москве я много почерпнул

из дискуссий с профессорами Клибановым и Новицким и господином

А. Сахаровым. Я признателен за поддержку и оказанную мне любез-

ность всем вышеназванным советским коллегам и надеюсь, что обмен

зачастую различными взглядами на эту область будет продолжаться и уг-

лубляться. Я также благодарю за предоставленную мне возможность по-

дробно ознакомиться с ценным собранием П.Д.Корина госпожу Попо-

ву, а с коллекцией Третьяковской галереи — директора Лебедева, а

также за предоставленпые репродукции. Я глубоко обязан моим колле-

гам с Исторического отделения Принстонского университета: Джозефу

Стрейеру, Сирилу Блэку и Джерому Бламу, которые вместе с Р. Таке-

ром, Р. Берджи, Г. Алефом, Н. Берберовой и профессорами Берлиным

и Флоровским оказали мне любезность прочитать отдельные части кни-

ги и высказать сцои замечания. Я также особо признателен Чарлзу Мо-

зеру, который прочитал мою книгу и поделился своими соображения-

ми. Никто из этих людей ни в какой мере не несет ответственности за

расстановку акцентов и методологию этой работы, не говоря уже о ее

недостатках.

Среди многих других, кому я должен выразить благодарность, упо-

мяну хотя бы моих вдумчивых — и я бы сказал интеллигентных — сту-

дентов в Гарварде и Принстоне и трех замечательных, ныне покойных,

учителей, которые глубоко повлияли на меня и никогда не будут забы-

ты теми, кто их знал: Альберта М. Френда, Уолтера П. Холла, Э. Гар-

риса Харбисона. Наконец, я должен поблагодарить мою любимую жену

и друга Марджори, которой — с благодарностью и любовью — посвяща-

ется эта книга.

ИСТОКИ

Истоки

Космополитическая христианская культура Киева, «матери городов рус-

ских», от обращения князя Владимира в 988 г. до разграбления Киева мон-

голами в 1240-м. Заимствование Киевской Русыо художественных форм и

перенятие ею идеи избранности от Византии «второго золотого века». Оча-

рованность красотой и пристрастное отношение к истории; закладка ново-

го города при Ярославе Мудром (великий князь Киевский в 1019 — 1054 гг.);

продвижение на север при Андрее Боголюбском (великий князь Владимиро-

Суздальский в 1157— 1174 гг.)

Возрастающее влияние «земли лесов», центрального Волго-Окского рай-

она Великороссии, особенно во время монгольского ига, 1240—1480 гг. Ук-

репление общинных связей во время ослабления центральной власти. Стра-

хи и чары леса: медведи, насекомые и, превыше всего, огонь. Непреходящая

значимость для русского воображения исконных предметов обихода этого

первозданного пограничного края: икона и топор в каждом крестьянском до-

ме. Пушка и колокол в каждом поселении — символы могущества металла

в мире дерева.

Преобладание конкретных образов и звуков над абстрактными поняти-

ями и идеями. Образы святых на деревянных иконах; иконостасы, олицетво-

ряющие небесный порядок и иерархию. Самая почитаемая икона Великорос-

сии — образ Владимирской Божией Матери; величайший художник Руси —

Андрей Рублев (1370 — 1430). Колокола как «ангельские трубы» и гипноти-

зирующая какофония.

1. КИЕВ

По сути, история русской культуры есть история трех городов: Ки-

ева, Москвы и Санкт-Петербурга. Не один из них не может быть на-

зван древним по стандартам всемирной истории. Первый, вероятно, ос-

нован в VIII в., второй в XII, последний заложен в XVIII. Каждый был

столицей славянской империи, расползавшейся на восточной окраине

Европы, каждый оставил неизгладимый след в культуре современной

России.

Возвышения Москвы и Санкт-Петербурга были важнейшими собы-

тиями новой русской истории, а глубокое, хотя и подспудное соперни-

чество этих городов остается непреходящей темой их зрелого культурно-

го развития. Однако сюжет этой драматической ситуации восходит к

Киеву, первому из трех великих городов, переживших величие и паде-

ние. Слабеющий и теряющий свое значение с течением времени, ябло-

ко раздора между польскими и украинскими историками, Киев оставал-

ся «матерью городов русских» и «радостью мира»

для летописцев. Память

о его великолепии сохранилась в устном фольклоре, став источником по-

стоянного ощущения сплоченности и былого величия православных вос-

точных славян. По народной пословице, Москва была сердцем России,

Санкт-Петербург ее головой, но Киев — матерью...

Вопрос о происхождении Киева все еще темен, прослеживаемая исто-

рия начинается с основания северными воинами-торговцами цепочки ук-

репленных городов вдоль рек, которые текли по богатым восточным рав-

нинам Европы в Черное и Средиземное моря

. Днепр был главной артерией

этого нового торгового пути на юг от Балтики; и многие исторические го-

рода ранней России, такие, как Чернигов и Смоленск, были основаны на

стратегических точках верхних притоков Днепра. Киев, самый открытый и

южный из укрепленных городов на этой реке, стал главным посредником

в сношениях с Византийской империей на юго-востоке, а в IX — X вв. —

проводником последовательного обращения в православие как скандинав-

ских князей, так и славянского населения края. Расположенный на высо-

ком западном берегу Днепра и надежно защищенный, Киев вскоре стал

бастионом христианства на пути воинственных язычников — кочевни-

ков южных степей. С экономической точки зрения он был оживленным

/. Истоки

торговым и, возможно, крупнейшим городом Восточной Европы; с поли-

тической — превратился в центр славянской цивилизации, основой кото-

рой была не столько территориально оформленная государственность,

сколько цепочка укрепленных городов, объединенных не очень крепкими

религиозными, экономическими и династическими связями.

Киевская Русь была тесно связана с Западной Европой — через тор-

говлю и смешанные браки со всеми королевскими семьями западных

христиан

. Россия упоминается в таких ранних эпосах, как «Песнь о Ро-

ланде» и «Нибелунги»-'\ Действительно, могли бы явиться на свет эти вы-

дающиеся памятники высокого западного средневековья, когда б воин-

ственная христианская цивилизация в Восточной Европе не смягчала

удары многочисленных вторжений менее цивилизованных степных на-

родов?

Этим многообещающим ранним связям с Западом так и не суждено

было упрочиться. Неумолимо, все дальше и дальше Киевская Русь дви-

галась на восток, втягиваясь в ослаблявшую ее борьбу за господство над

евразийской степью.

Описания государственного прошлого этого самого бескрайнего в ми-

ре пространства так и остались очень неполными. Подобно предшест-

венникам — скифам, сарматам и гуннам (и их монгольским современ-

никам и противникам), русским предстояло получить в более стабильных

обществах репутацию непредсказуемых и суровых. Однако, в отличие от

других обитателей степи, русские преуспели не только в завоеваниях, но

и в цивилизации целого региона, от Припятьских болот и Карпатских

гор на западе до пустыни Гоби и Гималаев на востоке.

Побудительные для этих свершений веяния пришли не из Европы

или Азии, а из Византийской империи, простиравшейся между той и

другой и сочетавшей греческое слово с восточной пышностью. Констан-

тинополь — столица Византии — был расположен на берегу водной по-

лосы, отделявшей Европу от Азии и соединявшей Средиземное море с

Черным и реками, ведущими в самое сердце Центральной и Восточной

Европы: Дунаем, Днепром и Доном. Именуемый «новым» или «вторым»

Римом, город Константина оставался преемником старой Римской им-

перии в ее восточной половине в течение почти тысячелетия после па-

дения западной.

Важнейшим из культурных деяний Византии было обращение в хри-

стианство славян. Когда Святая Земля, Северная Африка и Малая Азия

подпали под ислам в VII — VIII вв., Византии пришлось обратиться на

север и запад, чтобы вернуть утраченное. К IX в. упроченная уверенность

в своей силе подвигла Константинополь к новой экспансии. Долго об-

суждавшиеся вопросы христианской доктрины были разрешены седьмым

церковным собором; мусульманские захватчики отражены вовне, а пу-

I. Киев

ританские иконоборцы осуждены внутри столицы. Императоры и патри-

архи вновь подвергли сомнению ценности Запада, еще не до конца ос-

вободившегося от наследия «темных веков».

Быстрое расширение византийского политического и культурного

влияния на Балканах на протяжении IX в. придало дополнительный блеск

этому «второму золотому веку» византийской истории. Решающим эта-

пом в этом продвижении была миссионерская деятельность двух брать-

ев — греков из сопредельной славянскому миру Македонии: Кирилла,

много путешествовавшего и широко известного ученого, и Мефодия, го-

сударственного деятеля с богатым опытом в славянских областях Визан-

тийской империи. В отдаленной Моравии и позже в Болгарии они со-

здали письменность для перевода на местные славянские языки

основополагающих книг православного христианства. По-видимому,

первоначально они пользовались ни на что не похожим, ими же изобре-

тенным глаголическим алфавитом, но их последователи вскоре обрати-

лись к кириллице, для которой большинство букв было заимствовано из

известного многим греческого алфавита. За полвека после смерти мис-

сионеров богатейшую богословскую литературу перевели на славянский

в транскрипции и того и другого алфавита

. Славянский стал церковным

языком всех православных славян, а кириллица, названная именем бо-

лее ученого брата, — алфавитом болгар и южных славян.

В результате литургической и литературной активности последовате-

лей Кирилла и Мефодия в Киевской Руси в X и начале XI вв. язык вос-

точных славян сделался (наряду с латинским и греческим) одним из трех

письменных и богослужебных языков средневекового христианства. Цер-

ковнославянский, при всех его многочисленных изменениях и вариан-

тах, оставался основным литературным языком России до конца XVII в.

Изначально Киевская Россия, или Русь, как она тогда называлась, за-

нимала уникальное место среди большинства славянских княжеств, пе-

ренявших устройство и вероисповедание Византии. В отличие от балкан-

ских славянских королевств, владения Киева находились вне пределов

бывшей Римской империи. Киев был одним из последних национальных

образований, принявших византийское христианство, и при этом самым

крупным — его земли простирались на север до Балтики и почти до Се-

верного Ледовитого океана, однако политически только Киев никогда не

подчинился Константинополю.

В культурном отношении тем не менее Киев зависел от Константи-

нополя даже более, чем многие собственно имперские области, ибо в

конце X — начале XI вв. русские князья приняли православие с некри-

тическим энтузиазмом новообращенных и стремились перенести вели-

чие Константинополя в Киев с ненасытностью nouveau riche. Сразу по-

сле своего обращения в 988 г. князь Владимир воссоздал в Киеве