Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

//. Противостояние

ближе к раннему Ренессансу, чем к традиционной византийской иконо-

писи — включая одухотворенность и реализм, которые выглядят нова-

торскими даже для Италии и чисто западных композиций — таких, как

пиета

. Сколь далеко заходило итальянское влияние на церковную рос-

пись — одна из многих безусловно неразрешимых загадок ранней рос-

сийской истории. В дальнейшем, однако, российская иконопись уже не

кажется подверженной воздействию этих фресок, и следующее очевид-

ное вмешательство итальянской культуры происходит почти на столетие

позже, на Флорентийеком соборе

Около сотни представителей различных областей России сопровож-

дали митрополита Исидора в его итальянском путешествии. У некоторых

в прошлом уже случались такие контакты, а некоторые, возможно, с сим-

патией относились к злополучной поддержке Исидором союза с Римом.

Хотя русские и шарахались от светских культуры и искусства Высокого

Возрождения — два суздальских монаха оставили довольно нелестное

описание итальянской мистерии, которую видели в 1438 г. в соборе Свя-

того Марка

, — связи с Италией с этого времени укреплялись. Джан Бат-

тиста делла Вольпе был приглашен в Москву для надзора над чеканкой

монет. При его посредничестве и с прибытием в свите Софьи Палеолог,

второй жены Ивана III, большого числа венецианских и флорентийских

ремесленников итальянское влияние достигло в 1470-х гг. наивысшей

точки. Эти итальянцы перестроили укрепления московского Кремля и

соорудили старейшие и самые красивые из сохранившихся храмов там и

в Свято-Сергиевой лавре

После долгого пребывания в Италии Софья прибыла в Россию в ка-

честве личной посланницы Папы Римского и посредницы в деле объеди-

нения «овдовевшей» Русской Церкви с Римской. Преследование «жидов-

ствующих» являлось совместным делом Софьи (заодно с придворными,

которые поддерживали притязания ее сына Василия на престол)

и пред-

водителей новгородской иерархии. Обеим партиям были знакомы суро-

вые методы борьбы с еретиками, принятые на вооружение Латинской

Церковью в позднем средневековье. Иосиф Волоцкий, чей дед был ли-

товцем, твердо опирался на труды хорватского доминиканца, проживше-

го в Новгороде, защищая свою позицию в отношении монастырского

землевладения, а Геннадий Новгородский учредил в Новгороде своего

рода Латинскую академию для борьбы с еретиками. Главными советни-

ками Геннадия были два человека с латинским образованием, которых

он привез в Россию для долгих и весьма плодотворных, как оказалось,

лет службы при царском дворе: Николай Немчин, прозывавшийся так-

же Любчанином, и Дмитрий Герасимов. Окружение Геннадия создало

первые русские переводы ряда книг Ветхого завета и апокрифов. Образ-

цом для «Геннадиевой Библии», впоследствии первой печатной Библии

116

2. Пришествие Запада

в России, стала, что знаменательно, латинская Вульгата

. Кроме того, в

начале XVI в. иосифляне поддержали церковные притязания на огром-

ные материальные богатства с помощью подложного документа, который

долго использовался западными апологетами папской власти: «Дарствен-

ной Константина»

Если о московитских инквизиторах-новичках можно сказать, что их

позаимствовали у латинского Запада, то же самое можно с еще большей

определенностью утверждать в отношении их жертв. Геннадий писал: «А

то се, господине, състала та беда с тех мест, как Курицын (дипломат и

советник Ивана III. — Дж.Б.) из угорские земли приехал»

. Рационали-

стическая ересь, которой он покровительствовал и которую защищал в

Москве, была лишь частью многообразного импорта идей и обычаев из

светской культуры Высокого Возрождения. В самом деле, иосифляне —

подобно Великому Инквизитору у Достоевского — рассматривали свою

миссию как служение людям. Русское духовенство, как и подлинные ин-

квизиторы средневекового Запада, столкнулись с вопиющими невежест-

вом и распущенностью общества, в котором пытались сохранить един-

ство. Если невежество являлось частью исконно русского наследства, то

распущенность была, по меньшей мере частично, западной природы. Ес-

ли говорить о водке и венерических болезнях, двух главных проклятиях

России в конце XV и начале XVI в., то они представляются сомнитель-

ным наследием, которое итальянский Ренессанс завещал молодой Рос-

сии.

Венерические болезни впервые пришли в Москву из Италии, по тор-

говым путям (видимо, через Краков) в 1490-х гг.; вторая же волна ин-

фекции накатилась в середине XVII в. (вместе с «черной смертью» — чу-

мой) следом за наемниками, сражавшимися в Тридцатилетней войне

Венерические болезни называли «латинской болячкой», и это было од-

ним из первых признаков растущих антилатинских настроений

Водка пришла в Россию столетием раньше, и ее история иллюстри-

рует некоторые главные особенности влияния Ренессанса на Московию.

Этот прозрачный, но крепкий национальный напиток был одним из не-

скольких прямых производных aqua vitae, воды жизни, — жидкости, ко-

торую, судя по всему, впервые получили в Западной Европе в конце

XIII в. для медицинских целей. Похоже, что она попала в Россию через

генуэзское поселение на Черном море, откуда веком позднее ее принес-

ли с собой на север беженцы, спасавшиеся из Крыма от монгольского

завоевания

''.

Для российских нравов оказалось роковым то обстоятельство, что этот

обманчиво безобидный напиток постепенно вытеснил неочищенные раз-

новидности меда и пива, эти исконные алкогольные напитки Московии.

Торговля водкой сделалась главным источником княжеских доходов и

117

//. Противостояние

пробудила в светской власти естественную заинтересованность в отрав-

лении соотечественников. Забавно и равно печально обнаружить в од-

ном из ранних русских рукописных словарей искаженную английскую

фразу: «Gimi drenki okoviten» («Дай мне выпить аквы виты» — то есть

водки). В начале XVII в. датский путешественник увидел в склонности

москвитян к пьянству и распутству доказательство того, что русские «ско-

рее предпочитают рабство свободе, ибо на свободе предадут себя во власть

распутству, тогда как в рабстве будут проводить время в занятиях и тру-

дах»

Тот факт, что водка, видимо, пришла в Россию благодаря медицине,

указывает на значение придворных врачей, получивших образование на

Западе, как проводников западных идей и технических новшеств

. На-

род верил в водку как в жизненный эликсир с волшебными целебными

свойствами — горькое раннее свидетельство о том, как русский мужик

приучился приукрашивать свои пагубные привычки и идеализировать

свою зависимость. Эта наивная вера также показывает, что западная

мысль поначалу привлекла примитивное сознание москвитян верой в то,

будто предлагает некий простой «ключ» к познанию Вселенной и изле-

чению ее недугов. Лучшим способом противостоять господствующей тра-

диционалистской идеологии Московского государства было следовать

другим путем к истине, лежащим вне традиции: заняться поиском какой-

нибудь панацеи или «философского камня».

Наряду с трудами Галена и Гиппократа, которые стали появляться в

русском переводе в XV столетии, врачи в Московском государстве — да и

повсюду в Восточной Европе — начали включать в свои травники и ле-

чебники отрывки из «Secreta Secretorum» («Тайна тайн»). Считалось, что

эта работа является тайным откровением Аристотеля Александру Велико-

му насчет истинной природы мира, которое объявляло биологию ключом

ко всем искусствам и наукам, а также утверждало, будто эта «наука жиз-

ни» управляется согласием и слиянием магических сил внутри организ-

ма

. Эта книга заняла ведущее положение среди трудов, переведенных

«жидовствующими», и в начале XVI в., в период иосифлянских гонений

на еретиков, была уничтожена вместе с еврейскими врачами, которые

предположительно либо владели этим сочинением, либо переводили его.

Интерес к алхимическим текстам, однако, не ослабевал — именно он

стал основным занятием переводчиков в службе иноземных сношений,

которые заменили врачей в качестве главных проводников западных

идей. Федор Курицын — первый, кто успешно выступил в России в ро-

ли «министра иностранных дел», — был обвинен в повторном завозе с

Запада ереси «жидовствующих». Один из самых ранних сохранившихся

документов службы иноземных сношений — меморандум, составленный

датским переводчиком в начале XVII столетия: «О высшей философской

118

2. Пришествие Запада

алхимии»

. Через 350 лет после попытки Раймонда Л уллия открыть «уни-

версальную науку», его труд «Ars magna generalis et ultima» был переведен

в том же XVII в. и лег в основу авторитетной алхимической компиляции,

составленной в иноземном приказе западным русскоязычным перевод-

чиком

Не менее примечательным был интерес русских к астрологии. Поч-

ти все авторы конца XV и начала XVI столетий были в то или иное вре-

мя очарованы «звездозаконною прелестью». Архиепископ Геннадий

сам был захвачен астрологией, с которой был призван покончить

, а

после его смерти его протеже Николай Немчин сделался в Московии

активным пропагандистом астрологической науки. Известный как

«профессор медицины и астрологии», он прибыл в Москву через Рим

с целью помочь в составлении нового церковного календаря. Он ос-

тался в Москве врачом, в 1534 г. перевел напечатанный в Любеке трак-

тат о травах и медицине «Благопрохладный вертоград» и активно вы-

ступал за объединение католической и православной церквей. Он

произвел астрологические вычисления, указывающие на срочную не-

обходимость такого объединения, поскольку-де конец света просто пе-

ренесен с 1492-го на 1524 г.

. Максим Грек посвятил большую часть

своих ранних трудов опровержению доводов Николая, обнаружив при

этом, что сам он во время пребывания в Италии тоже увлекался аст-

рологией. Друг Максима, светский дипломат Федор Карпов, говорил,

что звездная премудрость приближает его к Богу, и именовал астроло-

гию «художеством художеств»

. Первых русских, посланных в конце

XVI в. Англию на учебу, особенно интересовал Джон Ди, знаменитый

кембриджский изыскатель в области астрологии, магии и спиритизма

Быстрое распространение в XVI и XVII вв. предсказаний судьбы, гада-

ний и даже азартных игр отчасти бросает свет на распространение ас-

трологических идей по всей Европе эпохи Ренессанса

Таким образом, на этом раннем этапе контактов с Западом русские

были самой судьбой обречены не заимствовать там разрозненные идеи

и прикладные науки, но искать «ключ» к сокровенным тайнам Вселен-

ной. Первых дипломатов интересовали не тонкости экономического и

политического развития зарубежья, но астрологические и алхимичес-

кие системы. Эти науки Возрождения обещали открытие либо небес-

ных законов, управляющих ходом истории, либо философского камня,

способного обратить лесной мусор северных чащ в золото. Получилось

так, что светская наука становилась в России скорее гностической, чем

агностической. Есть действительно некая преемственность традиции в

передаче Западом всеобъемлющих метафизических учений последую-

щим завороженным поколениям русских мыслителей: от ранних алхи-

миков и астрологов до оккультной теософии (буквально — «божествен-

119

//. Противостояние

ного знания») Бёме и масштабных, целокупных учений Шеллинга, Ге-

геля и Маркса

Наиболее последовательными противниками астрологии и алхимии в

Московском государстве были иосифляне. В формулировке, которая

опять же кажется более близкой римскому католицизму, нежели право-

славной теологии, главный последователь Иосифа, митрополит Москов-

ский Даниил, наставлял: «Человека почте Бог премудростию, и разумом,

и самовластна сотвори его (человека)». И еще: «Бог душу свободну и са-

мовластну сотвори»

. Человек, таким образом, нес ответственность за

собственное спасение без всяких ссылок на телесные «соки» или движе-

ния звезд. Добрые дела, явленные в дисциплинированной праведной

жизни, были важны для иосифлян не менее, чем для иезуитов. Но этот

акцент на свободе и ответственности человека остался гласом вопиюще-

го на христианском Востоке: иосифляне так и не развили его до конца,

а другие полностью отвергли как угрозу общественному порядку

Не все ранние русские тексты, посвященные небесным телам, могут

быть отброшены как оккультная астрология. «Шестокрыл» — сочинение

«жидовствующих» конца XV в. — предлагает тщательно выверенное опи-

сание солнечных и лунных затмений; он был, в сущности, «первым до-

кументом математической астрономии, который появился в России»

Такой документ, однако, представлялся иосифлянским идеологам весь-

•ма подозрительным, так как был переводом сочинения испанского ев-

рея, жившего в XIV в., которое опиралось на иудейские и исламские ав-

торитеты, а те, в свою очередь, как бы предполагали, что логика звезд

заменяет Божественную логику. На протяжении всей эпохи Московско-

го государства присутствовал постоянный страх перед тем, что «цифир-

ная мудрость» есть вызов мудрости Божественной, хотя математикой —

в прикладном аспекте — широко пользовались и даже изучали ее в мо-

настырях

Иосифляне опасались, что русские мыслители, если выпустить их из-

под строгого церковного контроля, создадут религию науки. Насколько

в действительности это входило в намерения «жидовствующих» и прочих

ранних раскольников, не будет, наверно, выяснено никогда. Но ясно, что

опасения Русской Церкви постепенно обернулись надеждой для тех, кто

возмущался ее властью, — и высшей реальностью для революционных

сил, которые в конце концов эту власть свергли.

Последним аспектом раннего латинского влияния был приглушен-

ный отзвук ренессансного гуманизма, расслышанный, однако, в Моско-

вии. В начале XVI столетия Россия породила небольшую группу одино-

ких, но влиятельных людей, в которых сочетались критический дух,

интерес к классической античности и поиск веры, менее отягощенной

догматами, — то, что было характерно для Италии эпохи Возрождения.

114

2. Пришествие Запада

Применительно к России правильнее, конечно, вести речь о случайных

влияниях и частичном сходстве, чем о каком-либо последовательном гу-

манистическом движении; но верно и то, что это в целом было свойст-

венно гуманизму вне узкой полосы, протянувшейся из Италии через Па-

риж и Нидерланды в Южную Англию.

Критическое отношение к религии широко распространилось среди

гражданских лиц из царского окружения, которые в конце XV и начале

XVI в. путешествовали за границу с дипломатическими миссиями. Ради-

кальными скептиками сделались как Федор Курицын, возглавлявший

службу иноземных сношений при Иване III, так и Федор Карпов, руко-

водивший той же самой, но только во много раз разросшейся службой —

Посольским приказом — при Иване IV. Взгляды Ивана Висковатого, са-

мого доверенного дьяка Ивана IV, и Ивана Пересветова, главного раде-

теля за абсолютизм при том же царе, были, похоже, по преимуществу

светскими

. Церковное богослужение — и даже саму богоданную исти-

ну христианства — подвергнул в середине XV в. скрытому сомнению гра-

мотный и умудренный опытом тверской купец Афанасий Никитин. Во

время продолжительных путешествий по Ближнему Востоку и Южной

Азии он, видимо, пришел к заключению что все, кто верует в одного и

того же Бога, являются «сынами Адама», и, хотя продолжал соблюдать

на чужбине православные обычаи, в своем сочинении «Хождение за три

моря» многозначительно писал слово «Бог» не только по-русски, но и

по-арабски, по-персидски и по-турецки

Судя по всему, поиск более рациональной и универсальной формы

верования вызывал значительный интерес в космополитической Запад-

ной России, где синкретическое, унитарное движение — порождение

протестантской Реформации — было предано анафеме специальным со-

бором 1553 — 1554 гг. Это движение кануло в небытие подобно «жидов-

ствующим», которых осудили на соборе всего полувеком раньше. Опре-

деленная связь с иудаизмом опять же выглядит вероятной ввиду того, что

глава его Федор Косой придерживался Пятикнижия, а позже женился на

литовской еврейке

. На соборе 1553 — 1554 гг. Косой красноречиво на-

стаивал на том, что «вси людие едино суть у бога, и татарове, и немцы,

и прочии языции»

. Разумно допустить, что это движение, как и «жи-

довствующие», продолжало иметь последователей и после официально-

го осуждения, а также то, что в Западной России продолжал привлекать

к себе внимание воспоследовавший быстрый расцвет отвергшего догмат

Троицы социнианства в Польше.

Четверо влиятельных россиян середины XVI в. — Андрей Курбский,

Федор Карпов, Ермолай-Еразм и Максим Грек — перенесли на россий-

скую почву характерную и для западного гуманизма философскую оппо-

зицию как суеверию, так и схоластике. Каждый из них был жизненно за-

121

//. Противостояние

интересован в классической античности — особенно в морализме Цице-

рона и идеализме Платона.

Вопреки своим традиционным московитским взглядам на политику

и историю, Курбский был глубоко влюблен в классическое прошлое, он

единственный покинул Россию, чтобы впитать латинизированную куль-

туру Польско-Литовского государства. Восприняв платонические и ран-

негреческие идеи непосредственно от Максима Грека, он добавил к ним

за время своего длительного пребывания за границей еще более глубо-

кое знание латинских классиков. Курбский поддерживал лучшие связи с

узким кругом родовитых латинизированных белорусов и посетил самый

восточный латинский университет средневековой Европы — Краковский

и отправил своего племянника в Италию. На позднем этапе его перепи-

ски с Иваном Грозным он включил а письмо длинный перевод из Ци-

церона, чтобы доказать: вынужденное бегство из страны не может счи-

таться изменой

В работах Карпова, переводчика с латинского и главного дьяка По-

сольского приказа на протяжении тридцати с лишним лет, прослежива-

ется еще более глубокое восприятие классической культуры. Он стремил-

ся писать «гомеровым словом» в манере изящной, грамотной, «не

варварски»

. Несколько сохранившихся его сочинений обнаруживают

тонкость ума, равно как и значительное мастерство стиля, чувство юмо-

ра и заботу об общественной нравственности

. Последнее граничило в

Московии с подрывной деятельностью, поскольку подводило его к за-

ключению, что законы морали превыше воли суверена. Он был едва ли

не единственным в то время, кто выступал за разделение сфер ведения

гражданских и церковных властей, а также за то, что справедливость в

человеческом обществе должна стать моральным императивом и практи-

ческой необходимостью. Одной монашеской добродетели «долготерпе-

ния» недостаточно для гражданского общества, которое разрушится, ее- •

ли в нем не будет закона и порядка. Закон, однако, не подкреплялся

террором, как это имело место в трудах Пересветова. Рука об руку со

справедливостью должно идти милосердие, поскольку «милость бо без

правды малодушество есть, а правда без милости мучительство есть»

Карпов в духе того времени обращается к теории предопределеннос-

ти истории, но стиль его ироничен, а выводы пессимистичны. Человек

пришел от примитивного природного закона через заповеди Моисея к

христианскому закону милосердия, но люди, живущие под этим законом,

им не живут. Торжествуют жадность и любострастие, и без взятки в со-

временной Московии не стали бы слушать даже первых апостолов.

Такой же пессимистический взгляд на жизнь Московского государ-

ства высказан в работах монаха Ермолая-Еразма, который подхватывает

другую излюбленную тему западных реформаторов: мечту о пастораль-

114 122

2. Пришествие Запада

ной утопии, о возврате к натуральному хозяйству и подлинно христиан-

ской любви. Источник всех бед мира — гордыня и отчуждение от земли,

крестьян следует освободить от всех податей, кроме одной: пятую часть

с каждого урожая — царю и знати. Прочие изъятия должны коснуться

паразитов-купцов и торговцев, обращение золота и серебра подлежит уп-

разднению; ножи следует затупить на конце, дабы обезоружить убийц, —

таковы некоторые из наивных мыслей, содержащихся в его рукописи

1540-х гг. «Благохотящим царем правительница и землемерие». Мистика

чисел и космическая неоплатоническая теология Высокого Возрождения

очевидны также в попытках Ермолая отстоять догмат Троицы путем об-

наружения примеров троичности и триединства, сокрытых почти в каж-

дом естественном явлении

Ярчайшим представителем культуры Возрождения в России начала

XV в., а также учителем Курбского, Карпова и Ермолая-Еразма был за-

мечательный человек — Максим Грек. Его стараниями гуманизм при-

обрел православный оттенок, и он же предпринял самые решительные

попытки изменить в гуманную сторону слепой фанатизм идеологии

Московского государства

. Воспитанный в Албании и на Корфу, пра-

вославный Грек провел долгие годы учения в Италии эпохи Ренессан-

са, прежде чем стать монахом и отправиться на Афон. Оттуда в 1518 г.

он был призван в Россию, где и пребывал — порой против воли — все

оставшиеся ему тридцать восемь лет жизни. Вызванный царем для по-

мощи в переводах священных текстов с греческого и латинского, Мак-

сим написал более 150 собственных дошедших до нас сочинений и со-

брал вокруг себя много монастырских и светских учеников. Он первым

принес в Россию известие об открытии Колумбом Америки, а также ста-

рался пробудить интерес к неисследованным областям классической ан-

тичности

Страстный гуманизм Максима проявляется не только в его классиче-

ских познаниях и критическом подходе к текстам, но и в заботе о стиле,

а также в его сочинениях о поэтике и грамматике. Он с наслаждением

предавался излюбленному развлечению гуманистов — опровержению

Аристотеля

, при том что этого героя средневековой схоластики едва ли

знали в России, и отдавал — совсем в духе Ренессанса — предпочтение

Платону. Он часто писал в диалогической форме и сопрягал разум с до-

бротой и красотой: «Истинный Божий разум не только украшает внут-

реннего человека мудростию, кротостию и всякою правдою, но и внеш-

ние члены тела его благоустрояет, как то: очи, уши, язык и руки»

Флоренция, родина платоновской Академии cinquecento, заразила

Максима не только неоплатоническим идеализмом, но и авторитарной,

пуританской страстностью Савонаролы, чьими проповедями он восхи-

щался, будучи молодым студентом

. Его восхищение этим знаменитым

//. Противостояние

проповедником может дать разгадку его судьбы в России. Подобно Са-

вонароле, Максим сосредоточился на борьбе с безнравственностью и об-

мирщением его времени и был поднят на щит уверовавшими в пророче-

ства и близкий конец света. Как и флорентиец, он принял муки, хотя его

страдания, как и его влияние, продлились дольше.

Однако в отличие от Савонаролы, Максим придерживался стиля и ду-

ха гуманизма даже в проповедях. Высоко поэтично обличение им трех

порочных страстей — сластолюбия, славолюбия и сребролюбия

". Он от-

стаивает свои попытки исправить неверно переведенные тексты в рус-

ских церковных книгах и умоляет тех, кто заточил его в монастырь, поз-

волить ему хотя бы тихо вернуться в свою библиотеку: «Если же сказанное

мною несправедливо и неуместно, то прошу вас не презреть меня <...>

но с приличным попечением устроить мое исправление и спасение, и да-

руйте мне <...>' возвращение во Святую Гору Афон»

. Максим всегда

ощущал в себе тягу к этому центру созерцательности и квиетистской ду-

ховности. Противостояние церковному богатству и догматизму связало

одной цепочкой его первых наставников-гуманистов в Италии и после-

дующих монахов-последователей с Верхней Волги.

Максим противостоял иосифлянам, защищавшим монастырские бо-

гатства, выступая не только против греховной страсти «богомерзкого

иудейского раболепного сребролюбия»

, но и против манипулирования

священными текстами в расчетливых политических целях. В ходе споров

с иосифлянином, митрополитом Московским Даниилом, Максим выра-

зил страх перед тем, что церковь переходит под власть искаженных пра-

вил («кривила») вместо правил справедливых («правила»), предчувствуя,

таким образом, противостояние кривды и правды, которое стало столь

важным для российской философии морали

. В искусном диалоге Мак-

сим уподобляет иосифлянский аргумент, что монастырская собствен-

ность есть совместное имущество группы единомышленников, высказы-

ванию о блуднице — на том основании, что она «одинаково составляет

общую принадлежность»

Постепенно Максим перешел к политическим сочинениям, осуждая

развод царя Василия III и безуспешно пытаясь сделать Ивана IV скорее

«справедливым», нежели «грозным». Политическая доктрина Максима

была моралистической и консервативной: своего рода программа мораль-

ного перевооружения, разработанная сочувствующим иностранцем для

менее образованного главы слаборазвитой страны. Все конфликты мож-

но разрешить без изменения установленных порядков. Первым делом

следует напитать князя любовью к морали. «Ни в чем так не нуждается

благоверно царствующий на земли, как в правде»

, но ни один князь не

может стать истинно справедливым без сопутствующих личных доброде-

телей целомудрия и кротости

124

2. Пришествие Запада

Падение Византии было для Московского государства скорее мораль-

ным предупреждением против гордыни и самодовольства высших кру-

гов, нежели подтверждением того, что Москва теперь сделалась «треть-

им Римом». В письме к молодому Ивану IV Максим подразумевает, что

приверженность православию не есть сама по себе гарантия благосклон-

ности Господа по отношению к несправедливому правителю, поскольку

злые христианские короли не раз бывали биты, а справедливый язычник,

вроде персидского Кира, был взыскан Божьей милостью «за великую его

правду, за кротость и милосердие»

. Максим противопоставлял класси-

ческую византийскую идею гармонии между имперской и церковной вла-

стями — московитским доводам в защиту неограниченной царской вла-

сти. Подобно своему другу Карпову, Максим открыто заявлял, что царь

не должен вмешиваться в церковные дела, призывая царя и в граждан-

ских делах руководствоваться высшим моральным законом.

Этот зарубежный наставник почитался, однако, не за логику его до-

водов и не за красоты стиля, но за глубину набожности. Начинал он с

того, что ратовал за крестовый поход, дабы освободить Константинополь,

и превентивную войну против крымского хана

6К

, но с ходом лет в его со-

чинениях возобладали простые павликианские идеалы добродушия, сми-

рения и сострадания. В монастырских тюрьмах и за их стенами, сража-

ясь с ложными обвинениями, терпя муки и едва не умирая от голода,

Максим собственной жизнью подтвердил свою доктрину любви через

страдание. Далекий от злобы на негостеприимную страну, в которую при-

был, он полюбил Россию и создал ее образ, отличный оттого, какой ви-

делся напыщенным иосифлянским монахам из царского окружения.

Максим не проявляет почти никакого интереса к рычагам правления

или возможности практических реформ, но он испытывает сострадание

к угнетенным и скорбь за богатых Московского государства. Он убеж-

ден: «Не столько печалится сердце матери о детях, терпящих лишение

житейских потребностей, сколько душа благочестивого царя печется об

утверждении и мирном благоустроении любимых ею подчиненных»

. Ка-

ковы бы ни были ее грехи, Россия вовсе не тирания вроде той, что уста-

новили татары. Она исполняет на Востоке святую христианскую миссию,

вопреки всем напастям извне и внутренней коррупции.

К концу своей жизни и в первые годы правления Ивана IV Максим

переносит образ падшей церкви, представленный у Савонаролы в «De

ruina ecclesia», на образ пришедшей в упадок Российской империи. Мак-

сим описывает, как в своих странствиях он повстречал на пустынной тро-

пе плачущую женщину в черном, окруженную дикими зверями. Он умо-

ляет ее открыть свое имя, но она отказывается, утверждая, что он не

властен утолить ее печаль и лучше ему будет пройти мимо, не обращая

на нее внимания. Наконец она сообщает, что ее истинное имя — Васи-

125

//. Противостояние

лия (от греческого «Basileia» — «Империя») и что ее осквернили тираны,

у которых «о Святой Церкви Христовой <...> нет <...> никакого раде-

ния», и покинули ее же «поборники» и «ревнители», какие были преж-

де: «<...> не справедливо ли уподобляюсь я вдовствующей жене, и сижу

при пустынном пути настоящего окаянного века?»

Здесь, по сути дела, высказана идея «Святой Руси» — смиренной и

страждущей, однако всегда сострадательной; жена и мать, преданная «му-

жу» и «детям», правителю и подданным России, даже когда она оскорб-

лена и покинута ими. Подхваченная Курбским, учеником Максима

, и

впервые повсеместно воспринятая в бедственный период начала XVII

столетия

, концепция «Святой Руси» как идеала, противопоставленного

механистическому и бесчувственному государству, впервые была сфор-

мулирована именно Максимом.

В то же время Максим совместил исихастский идеал непрерывной

молитвы помимо уставных рабочих служб с гуманистическим идеалом

единой истины вне исторических истин христианства. Он умолял своих

читателей непрестанно молиться за то, чтобы обидчики Церкви «отста-

ли от всякого зла и всякой неправды и восприяли бы правду»

. Для Мак-

сима слово «правда» уже частично несло в себе тот же двойной смысл,

подразумевающий и философскую, и социальную справедливость, кото-

рый в нем ощущали последующие российские реформаторы. Максима,

как и многих из них, часто обвиняли в подстрекательстве к мятежу, и

умер он фактически в заключении.

Максима после его смерти (как до него — Нила Сорского) постепен-

но стали почитать официально за ту самую набожность, которая при его

жизни так тревожила официальную церковь и которую последняя стре-

милась ввести в русло своих установлений

. Но его попытки заквасить

идеологию Московии гуманистическими идеалами провалились. Архи-

мандрита Свято-Сергиевой лавры Артемия, являвшегося просвещенным

последователем Нила и преданным покровителем Максима, собор 1553 —

1554 гг. сослал в Соловки за ересь. Позднее Артемий, как и ученик Мак-

сима Курбский, сбежал в Польшу; оба они сохранили верность право-

славию, но отказались от всяких попыток совместить идеологию Мос-

ковского государства с гуманистическими идеалами.

Максим отказался принять участие в соборе 1553 — 1554 гг., как и

Нил воспротивился осуждению и наказанию «жидовствующих». Когда в

1556 г. Максим скончался в Свято-Сергиевой лавре, с московской сце-

ны сошел последний влиятельный защитник терпимого христианского

гуманизма. Велась подготовка к всесторонней атаке на зарубежное куль-

турное влияние. На ближайшего царского светского советника, Ивана

Висковатого, было наложено суровое наказание за выступление против

строгого запрета на чуждые заимствования в иконописи. Вспышке крат-

114

2. Пришествие Запада

ковременного интереса к искусству Ренессанса, проявленной Селивер-

стом, исповедником Ивана (который приказал псковским художникам

обеспечить Москву копиями картин Чимабуэ и Перуджино), тоже был

положен конец

. Интерес к изысканной полифонической музыке Пале-

стрины (пробужденный в 1524 — 1525 гг. Дмитрием Герасимовым, дру-

гом и помощником Максима в переводах с латинского, во время дипло-

матической поездки в Рим) тоже был подавлен решением Ивана

утвердить господствующую систему церковных песнопений как единст-

венную форму надлежащего восхваления Бога в русских церквях

. И на-

конец, что представляется самым главным, работа по переводу священ-

ных текстов была отобрана у критически настроенных и лингвистически

одаренных людей, таких, как Максим, и передана невежественным, но

зависимым царским слугам. Иосифлянские монахи из окружения Ивана

предпочитали рациональному упорядочению идей пространные конспек-

ты. Неприятие критического отношения к текстам распространилось да-

же на книгопечатание как средство пропаганды веры и распространения

священных книг. Неудачная кратковременная попытка белоруса Ивана

Федорова основать в Москве государственную книгопечатню закончи-

лась в 1565 г. катастрофой: его книгопечатный станок уничтожила тол-

па, а сами печатники бежали в Литву

. Это был год бегства Курбского и

установления опричнины. В воздухе витали новые ксенофобские наст-

роения, и время относительно гармоничного и скромного общения с

многосторонней культурой итальянского Возрождения уступало дорогу

более широкой и сокрушительной конфронтации, которая началась в по-

следние годы правления Ивана.

Главным итогом столетия прерывистых итальянских влияний стала

возросшая подозрительность в отношении Запада. Эти настроения пре-

обладали в монашеской среде, чей авторитет был на подъеме, и неуклон-

но преобразовывались во враждебность по отношению к Римской Церк-

ви. Антикатолицизм официальной Московии приводит в недоумение,

поскольку составляющие культуры Ренессанса, которых больше всего бо-

ялись иосифляне — астрология, алхимия, социальные утопии, философ-

ский скептицизм и антитриипостасная, против обрядов направленная

теология, — находились в оппозиции также и к Римской Церкви. Час-

тично, конечно, антикатолицизм был просто развитием раннего протес-

та квиетистов против набегов схоластики на позднюю Византийскую им-

перию. Максим Грек оставался верным своим учителям с Афона, когда

наставлял русских: «...латиняне поддались на обольщения не только эл-

линских и римских доктрин, но даже иудейских и арабских писаний...

попытки примирить непримиримое принесли беды всему миру»

Однако чтобы до конца понять, почему ненависть была направлена в

основном против Римской Церкви, нужно учитывать как природу куль-

127

II. Противостояние

2. Пришествие Запада

туры Московского государства, так и постоянное ее стремление судить

другие культуры с собственной колокольни. Поскольку Московское го-

сударство было органической религиозной цивилизацией, то и Западной

Европе надлежало быть тем же. Поскольку вся культура Восточной Рос-

сии была самовыражением Русской Православной Церкви, то и приво-

дящее в недоумение культурное разнообразие Запада было не иначе как

самовыражением церкви Римской, независимо от формального отноше-

ния последней к этой ситуации. Слово «латинство» сделалось термином

для обозначения Запада в целом, и выражение «податься в латинство»

приобретало смысл «податься к дьяволу». К середине XVI в. царь просил

подвижника молиться об избавлении России от «латинства и бесермен-

ства» — от латинского и мусульманского миров, а словами, призванны-

ми подчеркнуть различие между русскими и жителями Запада, были «хри-

стианин» и «латинянин»

. Так как политическое руководство на

христианском Востоке было сосредоточено в руках царя «третьего Рима»,

считалось, что на Западе таковое сосредоточено в руках императора Свя-

щенной Римской империи — кесаря. Прочие правители и князья Запа-

да приравнивались к менее значительным, зависимым русским князьям.

Их дипломатические переговоры велись на новом жаргоне, «канцеляр-

ском языке», ставшем основой для современного русского, тогда как по-

слания и письма от императора, составленные в основном на латыни, пе-

реводились на церковнославянский*".

Было бы ошибкой считать, что в этот ранний период антикатоли-

цизм насаждался столь же методично, как в следующем столетии во вре-

мя войны с Польшей. В ту раннюю эпоху, несмотря на отказ Москов-

ского государства от унии, отношения с Ватиканом были относительно

дружескими. В конце-XV в. в Москве существовала католическая цер-

ковь*

, многочисленные католические представители — в XVI в., а не-

сколько династических браков едва не позволили Риму повторить в Ве-

ликороссии успехи прозелитизма, каковых он добился в Белоруссии и

Малороссии. Тем не менее фундамент российского антикатолицизма

был уже заложен в качестве громоотвода, на который замыкалось народ-

ное недовольство переменами, что торжествующая иосифлянская пар-

тия навязывала русскому обществу. Никто не смел бросить вызов ново-

возвеличенному царю и его церковному окружению, но многие

консервативные элементы в российском обществе выказывали непони-

мание, если не безотчетное отвращение в связи с усилением иерархиче-

ской дисциплины и догматической косности, которые принесли в Рос-

сию иосифляне. Соответственно, росла тенденция к еще более злобным

нападкам на далекую Римско-Католическую Церковь за то, что тайно

ненавидели в себе самих.

128

Таким образом, даже заимствуя идеи и методы у Римско-Католичес-

кой Церкви, иосифлянская иерархия находила критику последней удоб-

ным клапаном, чтобы выпустить пар недовольства соотечественников.

На Западе же искали козла отпущения для немого противодействия кон-

центрации власти в руках московских царей. Как раз тогда, когда авто-

кратия была занята истреблением всей московитской оппозиции, в рус-

ской народной культуре родился новый жанр антимонархической

пантомимы. Название пьесы — одновременно имя спесивого, жестоко-

го царя, который в конце концов бывал сокрушен, — «Царь Максими-

льян», имя первого императора Священной Римской империи, с кото-

рым Московия установила широкие контакты*

Недоверие к Риму, таким образом, с самого начала имело в России

корни как идеологические, так и психологические. На протяжении это-

го первого столетия завязывания контактов, с середины XV и до середи-

ны XVI в., «Запад» был воплощен для России в светской Латинской Церк-

ви и Империи Высокого Возрождения. Привлекательность, однако,

смешивалась со страхом, так как Русская Церковь приступила к осторож-

ным, но имевшим роковые последствия заимствованиям с Запада, а не-

многочисленная образованная элита — к постепенной замене греческо-

го на латынь как главный язык культурного общения.

«Германцы»

В период правления Ивана IV московские контакты с Западом пре-

вратились из непрямого и эпизодического общения с католическими «ла-

тинянами» в прямую и непрерывную конфронтацию с протестантскими

«германцами». Двойная ирония заключается в том, что Россия необра-

тимо открылась для западного влияния при этом внешне самом привер-

женном традиции и ненавидевшем иностранцев царе, а также в том, что

«Запад», в чьи руки он бессознательно толкнул Россию, был новым За-

падом протестантов, которых, по собственным его заверениям, он нена-

видел даже больше, чем католиков. Это Иван предложил, чтобы имя Лю-

тера считалось производным от слова «лютый», а русское слово,

обозначающее протестантского проповедника, «казнодей», — вариантом

«кознодея», то есть интригана*

. И в то же время именно Иван положил

начало широким связям с североевропейскими протестантскими нация-

ми, которые глубоко влияли на русскую мысль с середины XVI и до се-

редины XVIII в.

В начале 1550-х гг. Иван продвинул иконы и знамена за Казань, вниз

по Волге до Каспийского моря — и одновременно предоставил Англии

широкие экстерриториальные права и экономические концессии далеко

129

II. Противостояние

2. Пришествие Запада

на севере, в беломорском порту Архангельске. Англичане стали самыми

ревностными помощниками Ивана в открытии доходного волжского тор-

гового пути на Восток. Датчане в то же время поставляли специалистов —

от главных пушкарей, участвовавших в осаде Казани, до первого в Мос-

ковии типографского мастера (который в действительности был тайным

лютеранским миссионером). Лучшие наемники для быстро растущего

войска Ивана пришли большей частью из балтийских областей Герма-

нии, которые одними, из первых обратились в протестантство.

Германцы, которые вступили в опричнину, влились в ряды нового

служилого дворянства, и сама идея однородного ордена воинов-монахов

вполне могла быть заимствована у тевтонского и ливонского орденов, с

которым^ Московия поддерживала столь долгие и тесные контакты. Во

всяком случае, организация Иваном этого противного традиции ордена

стражей в клобуках сопутствовало его повороту с Востока на Запад и сов-

пала с его решением еще сильнее разжечь Ливонскую войну. В ее ран-

ние, победоносные годы большое число балтийских германцев уже пе-

реместилось в Московию в качестве либо пленников, либо разоренных

войною людей, занятых поисками работы. В 1560 — 1570-х гг. в шести-

семи километрах юго-восточнее Москвы возникло первое организован-

ное поселение иностранцев, сначала оно называлось «нижегородской об-

щиной», но вскоре приобрело известность как Немецкая слобода. Слово

«немцы», которым назвали новую волну иностранцев, употреблялось еще

в X столетии

и имело уничижительный оттенок — «немые». Хотя его

значение в Московском государстве часто менялось, понятие «немцы»

сделалось большей частью общим названием для всех германских, про-

тестантских народов Северной Европы — короче говоря, для любого за-

падного европейца, который не был «латинянином». Вскоре возникли и

другие «германские» поселения (зачастую вместе с «саксонскими», или

«офицерскими», церквями) — и ключевых пунктах быстро развивавше-

гося волжского торгового пути: Нижнем Новгороде, Вологде и Костро-

ме. К началу 1590-х гг. западные протестанты продвинулись далеко на

восток, до сибирского Тобольска, а православный митрополит Казани

жаловался, что татары так же, как и русские, переходят в лютеранство

Однако в Московском государстве возобладало стремление к сохра-

нению местных обычаев, и от того раннего протестантского присутствия

остались только немногочисленные следы. Более важной, чем непосред-

ственное обращение к зарубежным образу жизни и верованиям, которые

несли ассимилированные балтийские и саксонские германцы, была рас-

тущая зависимость России от более удаленных «германцев» из Англии,

Дании, Голландии и западногерманских портов Любека и Гамбурга.

Иван IV, вторгшийся вЛивонию и вовлекший Россию в длительную вой-

ну с соседними Польшей и Швецией, вынужден был искать союзников

по другую сторону от непосредственных противников, а эти энергичные

и предприимчивые протестантские государства были в состоянии обес-

печить поставку как обученных знатоков своего дела, так и военного сна-

ряжения в обмен на сырье и права на провоз и торговлю. Несмотря на

то что заключенные Россией союзы часто менялись в духе хитрой дип-

ломатии тех времен, дружба с этими сильными партнерами из Северной

Европы оставалась относительно прочной с конца XVI до середины XVIII

столетия. Этот союз вытекал из «закона противолежащих границ»

(«Gesetz der Gegengrenzlichkeit»), который до того вынудил Ивана III (и

Ивана IV) искать поддержки у Священной Римской империи в войне с

Польско-Литовским государством, а позднее, в середине XVIII в., пере-

ключил внимание России с германцев на французов, когда немцы заме-

нили поляков и шведов в качестве главного соперника России в Восточ-

ной Европе.

Нараставшее в последние годы Ивана IV неистовство представляется

скорее следствием шизофрении, нежели подозрительности. Иван, по су-

ти, сочетал в себе две личности: в нем жил как искренний приверженец

замкнутой в самой себе традиционалистской идеологии, так и — в обла-

сти строительства современного государства — удачливый эксперимен-

татор-практик. Поскольку между этими двумя ипостасями часто возни-

кали конфликты, его правление превратилось в клубок противоречий.

Его душу все больше опустошало то самое чередование яростного нати-

ска и полного отката назад, которое отличает людей, страдающих раздво-

ением личности.

Подоплека Ливонской войны полна противоречий и иронии. Затеян-

ная с далеко идущим экономическим и политическим умыслом, она по-

давалась как христианский крестовый поход — во многом в тех же вы-

ражениях, в каких Ливонский орден некогда объяснял свои набеги на

Русь. Ради военного успеха Иван IV, этот фанатик православия, участ-

вовал в совместной лютеранско-православной церковной службе, когда

выдавал свою племянницу замуж за датского принца-лютеранина, кото-

рого он также объявил королем Ливонии. В то же время Иван предпри-

нимал отчаянные, если не безнадежные попытки устроить себе брак с ан-

гличанкой

. С целыо установления мира Иван сначала обратился к

чешским протестантам, состоявшим на службе у поляков, а после — к

итальянским иезуитам, служившим Папе

. Хотя ни тех, ни других Иван

терпеть не мог, он сумел договориться с каждой из сторон, осыпая про-

клятьями другую. Если разобраться, он был более нетерпим к протестан-

там, от которых зависел больше, — объявив чешскому посреднику, что

тот «не токмо еретик», но и «слуга антихристов дьявольского совета»

В то же время этот ревнитель самодержавия стал первым в россий-

ской истории правителем, кто созвал представительское национальное

131

//. Противостояние

собрание: земский собор 1566 г. То был акт чистой политической импро-

визации со стороны этого признанного традиционалиста. Желая поддер-

жать распространение войны на территорию Литвы, Иван пытался при-

влечь странствующих западных русских дворян, привычных к

аристократическим собраниям («сеймикам») Литвы, одновременно зару-

чаясь поддержкой новых городских богачей путем введения более емкой

европейской системы трехсословного представительства

. Когда замани-

вание конституцией уступило место военной силе, Литва поспешила

оформить свои платонические до того отношения с Польшей. Чисто ари-

стократический парламент (сейм), в 1569 г. провозгласивший в Любли-

не этот союз, был гораздо менее представительским, чем собор Ивана,

созванный в .1566-м, но сыграл важную роль в избрании короля нового

многонационального государства (Речь Посполита), когда в 1572 г. угас-

ла династия Ягеллонов.

Иван и его преемники (как почти каждый царствующий европейский

дом) энергично участвовали в парламентских интригах этого органа, осо-

бенно во время польского династического кризиса в 1586 г. Позже, в

1598-м, когда и в России пришел конец династии, русские прибегли к

польской процедуре избрания царя — злополучного Бориса Годунова —

на специально созванном земском соборе, первом с 1566 г. На протяже-

нии последующей четверти столетия эти соборы стали даже еще более

представительскими и во многом сделались высшей политической силой

в стране. Не только в 1598-м, но также и в 1606, 1610, 1611 и 1613 гг.

представительские органы сходного состава принимали судьбоносные ре-

шения касательно избрания наследника трона

. Несмотря на многочис-

ленные различия в организации и задачах, все эти соборы преследовали

главную цель собора, созванного Иваном в 1566 г.: отвлечь западных рос-

сиян от польско-литовского сейма и создать более действенный орган,

способный пополнить казну, по образцу межгосударственных ассамблей

североевропейских протестантских стран

Таким образом, по иронии судьбы, этот самый серьезный вызов из

тех, что первые парламенты бросали московскому самодержавию, исхо-

дил от государственного образования, учрежденного самым, казалось бы,

рьяным защитником самодержавия. Иван, все более раздираемый про-

тиворечиями, одарил Москву первым печатным станком и в 1564 г. вы-

делил деньги на издание первой русской печатной книги, «Деяний Апо-

столов». А уже в следующем году он позволил толпе сжечь печатный

станок и выслал печатников в Литву. Он увеличил численность монас-

тырских паломников и царское вспоможение им, и он же оплачивал в

стане опричников в Александровске охальные пародии на православное

богослужение. Неспособный учитывать сложности быстро меняющегося

мира, Иван усилил террор в отношении прозападных элементов — перед

114 132

2. Пришествие Запада

самой отменой опричнины в 1572 г. В 1570-м он снова разорил и опус-

тошил Новгород и без долгих церемоний казнил Висковатого, одного из

своих ближайших светских доверенных лиц. Годом позже Москву нео-

жиданно разграбили и сожгли татары. В 1575 г. Иван — первый в Рос-

сии коронованный царь — отступил в Александрова и отрекся от пре-

стола в пользу татарского хана, принявшего православие. Хотя вскоре он

вернул себе трон, царским титулом после этого загадочного эпизода он

пользовался намного реже.

Расправа с княжеской знатью, учиненная Иваном, вызвала такой шок,

какой террор сам по себе не мог бы вызвать в закаленном сознании моск-

витян. Образу царя как вождя христианской империи, над созданием ко-

торого так трудился Иван, был нанесен серьезный удар. Обожествлен-

ный правитель — главный объект преданности и «национального»

чувства этого патерналистского общества — отпал от своей божествен-

ности. Образ был разрушен не столько тем, что Иван был многократным

убийцей, сколько незаурядностью двух его жертв. Расправляясь с митро-

политом Московским Филиппом в 1568 г., Иван прежде всего стремил-

ся избавиться от главы боярского рода, заподозренного в неверности. Од-

нако, убив глубоко почитаемого московского первосвященника, Иван

как бы передал Филиппу венец первых русских национальных святых Бо-

риса и Глеба, которые добровольно приняли незаслуженную смерть, да-

бы искупить ею грех русского народа. Мощам Филиппа поклонялись в

удаленном Соловецком монастыре, который в качестве центра паломни-

чества стал соперничать со Свято-Сергиевой лаврой в близлежащем За-

горске. Тесные связи между великими монастырями и великими князь-

ями Московии стали ослабевать.

Еще более серьезный удар по идеологии Московского государства на-

несло убийство Иваном собственного сына, наследника и тезки: цареви-

ча Ивана. Притязания царя на самодержавие основывались на непрерыв-

ном наследовании власти с далеких апостольских и имперских времен.

Иван, чтивший эту генеалогию безогляднее и фанатичнее, чем кто бы то

ни было до него, теперь своими собственными руками уничтожил свя-

щенное звено. Поступив таким образом, он в чем-то утратил ауру бого-

избранного христианского воина и ветхозаветного царя, которая окружа-

ла его с победы над Казанью.

Мученики Филипп и Иван сделались новыми героями русского фоль-

клора, и царские недруги стали поэтому в глазах многих истинными слу-

гами «Святой Руси». В XVII в., во времена церковного раскола, обе про-

тивоборствующие стороны оспаривали друг у друга право считаться

Наследниками Филиппа: патриарх Никон, театрально переместивший его

ощи в Москву, и старообрядцы, почитавшие его как святого. В услови-

ях политического кризиса XVII в. распространилась молва, гласившая,

II. Противостояние

будто царевичу Ивану удалось, несмотря ни на что, выжить; что по-преж-

нему существует «настоящий царь», чей род через ненарушенную цепоч-

ку предков восходит к апостольским временам. Этой легенде дал толчок

сам Иван, пожертвовавший неслыханную сумму в пять тысяч рублей Свя-

то-Сергиевой лавре, чтобы там отслужили заупокойную службу по его

сыну

Противоположение царя и сына сделалось на Руси популярной темой

народных песен

. Самым, вероятно, драматичным историческим полот-

ном России XIX в. стала написанная в темно-красных тонах картина Ре-

пина, посвященная убийству Иваном своего сына, а Достоевский назвал

ключевую главу в «Бесах», пророческом романе о революции, «Иван-Ца-

ревич».

Ивану Грозному наследовал слабовольный сын Федор, чья смерть в

1598 г. (последовавшая за загадочным убийством в 1591-м другого, по-

следнего сына царя Ивана — малолетнего царевича Дмитрия) оборвала

старинный царский род. Возведение на трон регента Бориса Годунова

стало очередным оскорблением московского образа мышления. Борис,

имевший не боярское, частично татарское происхождение, был избран в

дни жестокой политической распри земским собором, при попуститель-

стве русского Патриарха (чья должность была утверждена незадолго до

того, в 1589 г., с несколько подозрительной подачи зарубежных право-

славных иерхаров). Антиабсолютистское требование Курбского, чтобы

царь набирал совет «из мужей всего народа», похоже, было удовлетворе-

но официальным заявлением, что Борис был избран представителями «у

всенародных человек»

. ^

Оказавшись во власти, Борис принялся активно и последовательно

внедрять западный образ жизни. Он ввел европейский обычай бриться.

Экономические связи множились — на условиях, выгодных зарубежным

предпринимателям. Тридцать человек, специально отобранных для госу-

дарственной службы на высоких должностях, были отправлены за грани-

цу на учебу. Иностранцам предоставлялись важные посты; иностранным

общинам гарантировалась царская защита; лютеранские церкви терпели

не только в Москве, но и дальше — в Нижнем Новгороде; кронпринц

Дании был приглашен в Москву для женитьбы на дочери Бориса, Ксе-

нии, после неудачных домогательств соперника, шведского принца.

Однако шанс мирно эволюционировать в направлении ограниченной

монархии, то есть формы правления, преобладавшей в странах, которы-

ми Борис больше всего восхищался, в Англии и Дании, был для России

при Борисе в лучшем случае мимолетным. Вскоре Россия подверглась

потрясениям более глубоким, чем даже при Иване. В последние три го-

да правления Бориса в стране разразился голод, унесший жизни предпо-

ложительно трети подданных, с буйной силой распространились разбой

134

2. Пришествие Запада

и крестьянские волнения. В то же самое время будущий датский зять Бо-

риса внезапно умер в Москве, а двадцать восемь из тридцати человек,

отобранных для учебы, решили остаться на Западе

Смерть в 1605 г. явилась для Бориса едва ли не избавлением, но она

лишь умножила страдания взбаламученной нации, которая целых пят-

надцать лет не в состоянии была объединиться под властью преемника.

Это хаотическое междуцарствие породило в Московии настолько глубо-

кий кризис, что имя, которое он получил — «Смутное время», — стало

общим историческим термином для обозначения периодов решительных

испытаний и частичного распада, которые предваряют и ускоряют стро-

ительство великих империй

. Это «Смутное время» и стало таким испы-

танием для замкнутой Московии. Серия быстрых ударов ее ошеломила

и ввергла затем, едва ли наполовину понимавшую, что с ней происходит,

в трехстороннюю борьбу с Польшей и Швецией за контроль над Восточ-

ной Европой. Когда Россия накопила достаточно сил, чтобы разбить

Польшу в Первой Северной войне 1654 — 1667 гг. и Швецию во Второй,

или Великой, Северной войне 1701 — 1721 гг., она превратилась в кон-

тинентальную империю и стала в Восточной Европе главной силой.

Религиозные войны

Одним из крупнейших несчастий в российской истории было то, что

Россия влилась в основной поток европейского развития во времена бес-

примерного распада и деградации западного христианства. Пропустив на-

иболее положительные и созидательные этапы европейской культуры —

повторное открытие классической логики в XII и XIII вв., прекрасного

в классическом смысле — в XIV и XV, и религиозные реформы — в XVI,

Россия оказалась внезапно вовлеченной в разрушительный конечный

этап европейских религиозных войн начала XVII столетия.

К концу XVI в. подлинная забота о религиозной реформе и обновле-

нии, которая повлекла за собой многосторонние дебаты между протес-

тантской и католической Европой, вылилась в гражданскую войну кон-

тинентальных масштабов. Вся Европа поддалась динамике «военной

революции», обременившей все государства многочисленными постоян-

ными армиями, которые приходилось держать в узде все более жесткой

дисциплины при все более разрушительном оружии и все более изощ-

ренной тактике. Подчинив боевым задачам психологическую войну и

идеологическую пропаганду, а также заглушив во имя raison d'etat «по-

следние остатки сомнений в религиозной и нравственной законности

войны»

?. Европа начала XVII в. впервые почувствовала вкус тотальной

войны. В Восточную Европу религиозные войны пришли поздно. Но на

/35