Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

/ V. Век дворянской культуры

российскую историю отнюдь не сводится к некоторому административ-

ному благоустройству и приращению территорий, снискавшему ей заслу-

женную славу. Более, чем любой другой деятель времен, предшествовав-

ших ленинистской революции, Екатерина оторвала официальную

культуру от ее религиозных корней и изменила как ее физический анту-

раж, так и философскую направленность. Таким образом, необходимо

разобраться в существенных архитектурных и идейных переменах, чтобы

понять революционную природу и роковые последствия екатерининско-

го Просвещения.

Екатерина сделала средоточием российской культуры город вместо

монастыря. Вовсе не Петр, а именно она упразднила несчетное количе-

ство монастырей и сровняла с землей деревянные символы Московии,

такие, например, как старинный царский летний дворец в Коломенском.

В некоторых уцелевших монастырях она велела воздвигнуть псевдоклас-

сические колокольни, нелепо торчавшие среди других строений и свиде-

тельствовавшие о ее неспособности выказать хотя бы внешнее уважение

к древней религиозной культуре Московии.

Убежденная, что люди всегда чтили «память градостроителей нарав-

не с памятью законодателей»

, она в самом начале своего царствования

учредила комиссию, планировавшую систематическую перестройку

Москвы и Санкт-Петербурга, и побудила ее составить планы строитель-

ства илй обновления еще 416 городов. Санкт-Петербург вскоре преобра-

зился: из подобия голландского торгового порта он стал величавой, оде-

той в гранит столицей. Были построены новые города, и общее число

горожан, которое очень незначительно возросло со времени Петра Вели-

кого, почти удвоилось с 1769-го по 1782 г. Во многих перестроенных го-

родах, от Твери до Тобольска, Екатерине удалось воплотить свой идеал

разумного единообразия. Ярославль, второй по размерам после Москвы

город российской провинции, замечательно преобразился путем наложе-

ния радиально рассеченного контура широких улиц на беспорядочную

застройку, причем нарядным храмам позднемосковской эпохи была ис-

кусно отведена роль уличных терминалов и эспланад. Усовершенствова-

ние и поточное производство стандартных кирпичей открыло новые ре-

альные возможности перестройки деревянных провинциальных городов.

Во всех концах империи стройные архитектурные массивы заслоняли вы-

чурную декоративную пышность позднемосковского стиля и елизаветин-

ского рококо. Строгий, неоклассический стиль — полукружия арок, ку-

пола и дорические колонны — властвовал в новой городской архитектуре,

где структура ансамбля всецело определяла пропорции отдельного стро-

ения.

Разумеется, многие градостроительские планы Екатерины были со-

вершенно нереальны; многие другие никогда не осуществились; общий

276

1. Смятенное Просвещение

процент городского населения оставался незначительным и в высокой

степени сезонным. Те города, которые были построены, соответствова-

ли только предписанному расположению улиц и площадей и-заданному

облику главнейших фасадов. Прочие улицы и переулки и вся внутрен-

няя застройка были полностью бесконтрольны — и убожество их свиде-

тельствовало о поверхностном характере свершений Екатерины. За всеми

пышными фасадами и величавыми очертаниями пребывали закрепощен-

ное крестьянство и раздутая, болезненная армия, отвлекаемые от всеоб-

щих невзгод барабанным гулом завоеваний. Тысячи и тысячи жителей

провинции — а многие из них не были дворянами и не принадлежали к

образованному классу — участвовали в строительстве новых городов; ар-

хитектура во многих отношениях оказывалась действеннее литературы в

смысле распространения новых идеалов разумного порядка и классиче-

ского стиля.

Так или иначе, величавые и искусственные города екатерининской

эпохи заново централизовали российскую культуру и стали ее символа-

ми. Новые города Екатерины не были в основе своей коммерческими

центрами, традиционными поприщами для развития деловитой мещан-

ской культуры, но скорее средоточиями дворянства — провинциальны-

ми сценами, на которых демонстрировалось новоявленное дворянское

изящество манер и дворянская проконсульская власть. Планировщики

более пеклись о грядущих военных парадах, чем о размещении торговли

и промышленности; архитекторы изощрялись в изобретении залов, рав-

но пригодных для театральных зрелищ и балов, чем об удобных складах

и мелочных лавках.

В большинстве своем новые города были административными цент-

рами новоустановленного провинциального управления, и главенствова-

ли в них не храмы, а государственные учреждения. Вертикальное устрем-

ление сменялось горизонтальным, поскольку исчезали узкие улочки,

островерхие крыши и луковичные купола деревянных городов. Требуе-

мое соотношение 2:1 между шириной главных улиц и высотой образую-

щих их строений нередко увеличивалось до 4:1. Такие нарочито расши-

ренные эспланады и необъятные площади, вид на которые открывался

из псевдоклассических портиков и апсид, усиливали у правящего дво-

рянского класса ощущение покоренного пространства.

Только что отвоевав южные степи и и обосновавшись в провинци-

альных поместьях, дворяне-офицеры к концу царствования Екатерины

заново осознали свою связь с землей; и ее необъятные просторы, каза-

лось, таили в себе издевку и угрозу. В новых городах, где дворяне про-

водили долгую зиму, они испытывали чувство физической защищенно-

сти, невозможное в прежних российских городах. Опасность пожара

значительно уменьшалась по мере сноса деревянных строений и расши-

323

IV. Век дворянской культуры

рения улиц; последнее большое крестьянское восстание было подавле-

но; и основные базы разбойничьих татарских набегов с юга наконец бы-

ли захвачены.

' Зато пропало чувство защищенности жизни в старых городах Мос-

ковского царства с их крепостными стенами и кремлями, над которыми

возвышались купола и шпили, заставлявшие устремлять взор ввысь. Те-

перь городом властвовало горизонтальное измерение: перекресток дорог,

расходящихся от центральной площади и уводящих в огромные окружа-

ющие пространства. В такие-то города правящий дворянский класс при-

носил свой скрытый недуг, порожденный бескрайним однообразием сте-

пей и ощущением неестественности своего пребывания в них.

Убеждение в освободительной и облагораживающей силе образова-

ния было, пожалуй, главным символом веры европейского Просвеще-

ния. Но практическая задача светского воспитания применительно к бес-

почвенному и неуверенному в себе российскому дворянству оказалась

чрезвычайно затруднительной. Кое-какие достижения на этом пути и

возникавшие глубокие осложнения иллюстрирует история Ивана Бецко-

го, главного советника по части образования при дворе Екатерины. Его

долгая жизнь охватывает девяносто два года XVIII столетия; и большей

частью его многообразная преобразовательная деятельность была отдана

основной заботе своего века — распространению образования и общест-

венному просвещению.

Идеал широкого и разностороннего школьного образования по за-

падному типу уже несколько десятилетий бытовал в наиболее передо-

вых, западных провинциях Российской империи. Воспитанные в Гер-

мании украинские семинаристы, вроде Григория Теплова, составляли

продуманные до мелочей планы; молодой Гердер, в бытность свою риж-

ским пастором, мечтал о внедрении воспитательной системы по образцу

«Эмиля» Руссо. Прибалтийские немцы, выпускники Дерптского уни-

верситета в эстонском городе Тарту, разносили по России просвети-

тельские идеи, овладевавшие их учебным заведением. Генералы, подоб-

но Андрею Болотову, возвращались с Семилетней войны, намереваясь

наладить воспитание дворянства в России так, как это повелел делать

в Пруссии победоносный Фридрих Великий

На первый взгляд воспитательные прожекты Екатерины представля-

ются всего-навсего еще одним примером повышенных ожиданий и ми-

нимальных свершений. Почерпнувшая в трактате Локка «О воспитании

детей» (переведенном на русский язык в 1761 г.) и его «Опыте о челове-

ческом разуме» представление о том, что человек — это tabula rasa, чис-

тый лист, на котором посредством образования может быть начертано

что угодно, Екатерина обсуждала свои образовательные замыслы со все-

ми, от энциклопедистов до иезуитов (им она предложила прибежище, по-

278

I. Смятенное Просвещение

еле того как папа упразднил орден в 1773 г.). Однако устав государствен-

ных публичных школ, разработанный с помощью Янковича де Мирие-

ио, серба, который наладил народное образование в Габсбургской импе-

рии, в основном остался на бумаге. Разглагольствуя о рассеивании семян

знания по всей империи, Екатерина не обращала внимания на бездея-

тельность Санкт-Петербургской Академии наук, которая в течение срав-

нительно долгого времени почти не публиковала серьезных трудов

Но все же в деле образования имелись и значительные достижения,

и почти все они так или иначе связаны с именем Бецкого, который, как

большинство российских аристократов XVIII столетия, побывал во мно-

гих странах, привык мыслить абстрактными, универсальными понятия-

ми и был чуть ли не вовсе лишен коренных связей со своим российским

отечеством. Отчуждение было заложено в самом его имени: ведь Бец-

кой — просто огрызок старинной княжеской фамилии Трубецкой. Такие

усеченные фамилии нередко давались незаконным отпрыскам знатных

фамилий. Воронцовы породили немало Ранцовых; Голицыны — Лицы-

ных; Румянцевы — Мянцевых, Грибоедовы — Грибовых и т.п. Так что

Бецкой был отнюдь не одиноким носителем постоянного напоминания

об аристократической распущенности. Иван Пнин, который в своем

трактате 1804 г. «Опыт о просвещении относительно России» пошел еще

дальше Бецкого и предложил давать образование крестьянским детям,

был также незаконным отпрыском старинного боярского рода. Его отец,

князь Николай Репнин, был другом Бецкого и именовался «русским Ари-

стидом» ввиду своих заслуг по части просвещенного администрирования

в западных губерниях России

. Герцен, чья зарубежная издательская де-

ятельность впоследствии способствовала оживлению интереса к преоб-

разованиям екатерининских времен, тоже носил фамилию, которая сви-

детельствовала о его незаконно-аристократическом происхождении.

Бецкой родился в Стокгольме, воспитывался в Копенгагене, провел

молодость в Париже и находился в дружеских, если не интимных отно-

шениях с множеством второстепенных германских княгинь, в том числе

с матерью Екатерины Великой. Когда же Екатерина взошла на трон, Бец-

кой предложил ей свои услуги, имея превосходную умственную и физио-

логическую квалификацию придворного. Как и любимейших фаворитов

Екатерины, Орлова и Потемкина, Бецкого привлекала к ней и распола-

гала в пользу ее преобразовательных замыслов неприязнь к более родо-

витой и благополучной аристократии. В то время как старшее поколение

знати в большинстве своем сочувствовало стремлению Панина ограни-

чить самодержавную власть в пользу аристократического Совета, Бецкой

и его единомышленники стояли за расширение царственных прерогатив,

чтобы тем самым укрепить собственное положение в иерархии. Старшее

поколение склонялось к взвешенному рационализму Вольтера и Дидро,

279

/ V. Век дворянской культуры

между тем как придворные, более зависимые от милостей Екатерины,

предпочитали химерические идеи Руссо. Быть может, эти «отверженцы»

российской аристократии испытывали некое родственное чувство к же-

невскому изгнаннику, отвергнутому аристократическим Парижем с его

философами. Впрочем, в основе своей это обращение россиян от Воль-

тера к Руссо отражало общее преображение философической моды в ев-

ропейских реформистских кругах в 1770 — 1780-х гг. Орлов предлагал Рус-

со переехать в Россию и поселиться в его поместье; один из Потемкиных

стал главным переводчиком Руссо на русский язык; Екатерина то и де-

ло удалялась в свой руссоистский «Эрмитаж»; а «генеральный план вос-

питания», представленный ей Бецким, был отчасти заимствован из «Эми-

ля» Руссо

Бецкой пытался вывести в России «новую людскую породу», отверг-

нувшую искусственность современного общества во имя возвращения к

естественному образу жизни. Правительство должно было принять на се-

бя ответственность за новые принципы обучения, призванного развивать

не только ум, но и сердце, содействовать как физическому, так и духов-

ному развитию и ставящего во главу угла нравственное воспитание. В по-

исках подходящих объектов для своих радикальных педагогических экс-

периментов далеко ходить не пришлось, достаточно было вспомнить о

своем происхождении. Незаконнорожденные и сироты — «отверженцы»

общества — избирались в качестве краеугольных камней нового храма

человечности. После пристального изучения светской филантропической

деятельности в Англии и во Франции Бецкой основал в Москве и Пе-

тербурге детские приюты, которым надлежало стать мощными орудиями

содействия новому российскому Просвещению. Детские приюты и по-

ныне называются в России «воспитательными домами», и первые из них

были учреждены затем, чтобы «...искоренять вековые предрассудки, да-

вать людям новое воспитание и, так сказать, новое порождение»

. В этих

светских монастырях им полагалось пребывать в полнейшей изоляции от

внешнего мира с пяти или шести лет до восемнадцати-двадцати; в дей-

ствительности многие оказывались там двух или трех лет от роду, не бу-

дучи ни незаконными детьми, ни сиротами.

Бецкой был первым российским фактическим министром просвеще-

ния. Он служил президентом Академии искусств, спланировал и органи-

зовал Смольный женский монастырь (и только одна эта из созданных им

«монастырских» школ пережила его) и перестроил учебные программы

пехотных кадетских корпусов, Бецкой также начальствовал над воспита-

тельными домами и являлся влиятельнейшим консультантом Академии

наук и многих частных учителей. Он был к тому же находчивым изыска-

телем средств, поощрявшим целевые театральные бенефисы и обложив-

шим весьма прибыльным воспитательным налогом любимейшее дворян-

280

1. Смятенное Просвещение

ское времяпрепровождение — игру в карты. Он умер в 1795 г., за год до

смерти своей августейшей благодетельницы, и завещал свое значитель-

ное состояние в 400 ООО рублей на развитие воспитательных учреждений.

Когда его опускали в могилу, виднейший поэт того времени Гавриил Дер-

жавин прочел свою свеженаписанную оду «На кончину благотворителя»,

где воздавалось должное этому «лучу милости». Ода была, так сказать,

светским замещением «Вечной памяти» православной погребальной

службы. «Небесна истина священна» по воле автора «над гробом вопи-

ет» о том, что «свет» ея бессмертен, несмотря на то, что жизнь человека

всего лишь «дым». «Без добрых дел, — заключает Державин, — блаженст-

ва нет»

Остается, конечно, под вопросом, много ли подлинно «добрых дел»

совершалось в царствование Екатерины и насколько было возможно

«блаженство» тогдашнего россиянина. Сама она никогда не разделяла

пристрастия своих придворных к Руссо и запретила — задолго до пуга-

чевского бунта — распространение многих его главных сочинений, в том

числе «Эмиля». Он считала Руссо «новоявленным святым Бернардом»,

который побуждал Францию и всю Европу «к духовному походу против

меня»

". Однако же самая важная четвертая часть «Эмиля», «Вероиспо-

ведание савойского викария», обманула бдительность цензуры, появив-

шись в 1770 г. в русском переводе под «эзоповским» заглавием «Размы-

шления о величии Господа, о Его Промысле и о человеке».

Не приходится отрицать историческую значимость российского Про-

свещения времен Екатерины. Перед россиянами открылась новая сфера

мысли, не богословской и не технологической, а сопряженной с полней-

шим пересозданием человека в соответствии с новым мирским идеалом

этически обусловленной активности. Вдобавок само собой предполага-

лось, что нравственное воспитание должно осуществляться правительст-

вом. Бецкой был целиком предан самодержавию и добивался правитель-

ственной поддержки своим воспитательным замыслам на том основании,

что они послужат выведению особо ценной людской породы, несокру-

шимо приверженной престолу.

Как Монтескье в политике, так Бецкой в области воспитания задал

тон многим последующим российским дискуссиям, хотя его практичес-

кие предписания большей частью остались неисполненными. Сколько

ми настаивал он на преподавании по-русски, и учебные заведения, и учи-

теля этими настояниями пренебрегали, потому что призваны были при-

общать дворянскую молодежь к западноевропейской, а не к русской или

византийской культуре. Он требовал в известной мере профессиональ-

ного обучения, но это ничуть не изменило того особого акцента, кото-

рый делался на гуманитарных и общемировоззренческих дисциплинах.

Время, проведенное в высших учебных заведениях, обычно зачитывалось

323

/ V. Век дворянской культуры

дворянам и другим взыскующим чина лицам как государственная служ-

ба. Небрежное и дилетантское обучение лучше подготавливало к жизни

в дворянской среде, нежели основательная специализация

. Наиболее

серьезные школы-интернаты Бецкого памятны главным образом как объ-

ект комических нападок в стишках, где обычно рифмовалось «детской —

Бецкой».

Последней важной услугой Бецкого Екатерине был надзор за укра-

шением Санкт-Петербурга. С присущей ему тщательностью он органи-

зовывал экспедиции в Сибирь за редкими декоративными строительны-

ми материалами, наладил привоз камня из Финляндии и изготовление

кирпича в Санкт-Петербурге и определил местоположение различных

статуй, в том числе долго изготовлявшегося Фальконетом конного изва-

яния Петра Великого на Сенатской площади

. Этот впечатляющий па-

мятник Петру стал, благодаря знаменитой поэме Пушкина «Медный

всадник», непреходящим символом властительного величия и безличной

холодности новой столицы. Стремление Екатерины заслонить монумен-

тальным фасадом страдальческую участь народа в некотором роде пред-

восхищает культ «достопримечательностей» в разгар сталинского террора.

Ее город на Днепре ниже Киева (Екатеринослав, ныне Днепропетровск)

был избран местом первой и самой прославленной гигантской новост-

ройки советской эпохи: в 1920-е гг. там была возведена плотина гидро-

электростанции.

Наиболее важным связующим звеном между екатерининской Росси-

ей и советской революционной державой является, однако, создание но-

вого разряда людей умственного труда, не связанных с церковью и по на-

туре склонных к всеобщим преобразованиям. Бецкой заявлял, что

посредством воспитания будет взращено «третье сословие» российских

подданных в дополнение к дворянству и крестьянству

. Образованные

люди умственного труда и в самом деле явились новым общественным

сословием, стоящим вне табели о рангах, введенной Петром. Сплотились

они, однако, не как класс просвещенных государственных служащих (на

что уповал Бецкой), а как «интеллигенция», чуждая государственной ма-

шине. Такой и оказалась «новая порода людей», возникшая в результате

культурного подъема в царствование Екатерины: неофициальное «третье

сословие» между правящим дворянством и порабощенным крестьян-

ством.

Ибо при Екатерине произошла глубокая и необратимая перемена —

появился новый источник внутреннего противодействия императорской

власти. В первой половине ее царствования нарастало движение протес-

та в народной толще, кульминацией которого стало восстание Пугачева;

во второй половине впервые появились «Пугачевы из академий»: оппо-

зиция нового типа в среде образованного дворянства. То, что эти люди

282

1. Смятенное Просвещение

пошли наперекор своей среде, объяснялось не столько переменой в от-

ношении монархини к преобразованиям, сколько идейной эволюцией

мыслящего сообщества. Этому брожению умов суждено было сыграть

жизненно важную роль в последующей истории России. Поэтому важно

проследить первые шаги на пути критического сомнения, которое сфор-

мировало в России интеллигенцию, «новую советскую интеллигенцию»

и, быть может, вслед за этим, в послесталинские времена, интеллиген-

цию иного типа.

Умственное отчуждение

Отчуждение в умственной жизни России нового времени было изна-

чально вызвано не столько противоречиями между различными сослови-

ями или общественными группировками, сколько противоречивыми чув-

ствами и побуждениями внутри того или иного социального слоя и даже

в пределах существования отдельной личности. Правда, внутренние про-

тиворечия смятенных социумов и мятущихся индивидов были в каком-

то смысле менее значительны, чем глубокая чуждость друг другу тех, кто

был сопричастен этим противоречиям, и тех, кого они не затрагивали;

чем водораздел между теми, кто назовется «интеллигенцией», и теми, кто

получит кличку «мещанство».

Внутренний конфликт, который породил российскую интеллигенцию

нового времени, был нравственным и личностным переживанием, при-

сущим правящему дворянскому сословию. Возникал, таким образом,

особый психический стимул для страстной вовлеченности в этическую

проблематику; впоследствии такая вовлеченность стала ключевой харак-

теристикой выпадавших из социальной общности жизни людей умствен-

ного труда.

Нравственный кризис личности среди дворянских хозяев жизни ека-

терининских времен порождался в первую очередь не экономическими

и политическими привилегиями, а скорее новым образом жизни дворян-

ства: примитивное самоуслаждение и подобострастное копирование

французских образцов заполняло его все более беспутное существование.

Отвращение к собственной жизни нередко трансформировалось в язви-

тельное обличение чужеземных мод и обычаев, которое своим чередом

обернулось в последние годы царствования Екатерины рецидивом наци-

онального самосознания, преувеличенного и обостренного.

Но при этом было достаточно самонаблюдения и самокритики. Рос-

сияне выражали озабоченность тем, что «служение Минерве столь часто

сопровождается возлияниями Бахусу», и размышляли, как бы это при-

способить мудрость Минервы к решению житейских вопросов. Однако

323

IV. Век дворянской культуры

же чувствовалась потребность изыскать какую-нибудь иностранную при-

чину отечественной порчи; таковая вскоре обнаружилась и приняла сим-

волический облик Вольтера, которого обвиняли в том, что он «свел че-

ловеческую жизнь к животным устремлениям»

. И в вольтерьянстве

увидели понуждение к распущенности и безнравственности.

Как часто бывает задним числом, мыслящие россияне предпочитали

объединительное отрицание объединяющему утверждению. Подходящий

объект общей неприязни отыскался в лице Теодора Анри Шюди, глав-

ного зарубежного посредника семейства франкофилов Шуваловых и ще-

дрого поставщика французской культуры в Россию.

Шюди был одним из самых омерзительных прихлебателей в окруже-

нии российского трона. Он был швейцарским актером и впервые появил-

ся в России как второстепенный член новой императорской театральной

труппы. Приняв более впечатляющее имя (шевалье де Люсси) и выдумав

себе дутую французскую родословную, он с успехом подвизался при дво-

ре в качестве жиголо и собирателя светских сплетен — он предпринял

издание первого российского франкоязычного журнала «Le Cameleon lit-

teraire», на страницах которого откровенно признавал, что «пропал бы

без легкомыслия». «Я француз, и от меня справедливо ожидают легко-

мыслия, подобающего представителям моей нации. Вдобавок к призна-

нию этого моего главного свойства я претендую также на звание космо-

полита»

В таком вот неприглядном контексте впервые предстало перед рос-

сиянами слово «космополит», которое стало стандартным обличением

как в царской, так равно и в советской России. Чувственность, поверх-

ностность и космополитизм прослыли взаимодополняющими порока-

ми — их будто бы насаждал Вольтер, а распространяли, как заразу, та-

кие их носители, как Шюди.

Первые смутные проблески глубинной нравственной реакции на

вольтерьянство наблюдаются в театре — главном идеологическом рис-

талище екатерининских времен. О значении возникавшего русского те-

атра свидетельствует не только несметное количество написанных и по-

ставленных пьес, опер, балетов и пантомим — в том числе творения

самой императрицы, драматурга и покровительницы театральных начи-

наний. Особое же значение театр приобретал потому, что в мире, где

придворная жизнь аристократии стала условной и театральной, проис-

ходила не лишенная иронии подстановка. Так что безличное, формали-

зованное представление на подмостках становилось для дворянства

единственным допустимым в приличном обществе способом публично-

го выражения подспудной озабоченности.

Характерным во многих отношениях начальным симптомом отчуж-

дения мыслящей части общества является растущее возмущение серь-

284

I. Смятенное Просвещение

сзных драматургов все более легкомысленными, преимущественно му-

зыкальными театральными представлениями последнего периода цар-

ствования Екатерины. Типичная комическая опера 1780-х гг. «Опекун

профессор, или Любовь хитрее красноречия» высмеивала профессо-

ров, философов и вообще просвещение и заканчивалась хоровыми

куплетами:

Сколько б люди ни хитрили,

Сколько б разум пи острили,

Правда людям говорит:

Вас любовь перехитрит.

Екатерина предписала всему Святейшему Синоду присутствовать на

представлении другой комической оперы, «Le Philosophe ridicule» («Ос-

меянный философ»); ее собственное распутство превозносилось в «Но-

вом семействе», которое заканчивалось хоровым прославлением счаст-

ливой жизни, избавленной наконец от «однообразия и скуки»:

Как хотите, так живите,

Мы не будем вам мешать.,.

Начало реакции на все это наблюдается у Александра Сумарокова,

директора Санкт-Петербургского театра, который в XVIII в. ставил в ос-

новном его трагедии, комедии и оперы на его либретто. Неизменно ос-

таваясь в границах светского просвещения, Сумароков все же пытался

отбить у россиян охоту к легкомысленному вольтерьянству и заново при-

вить им вкус к Фенелону, Расину и стоическим философам древности.

Он наделил русскую трагедию строгой приверженностью классичес-

ким единствам времени и места и к тому же склонностью к нравствен-

но-дидактической тематике. Трагедия имела целью «вести к добродете-

ли», «очищать через разум страсти»

. Его сатиры и басни также

отличались назидательностью; он более, нежели кто бы то ни было из

сочинителей XVIII в., способствовал выработке у российских мыслите-

лей из дворянской среды нового лексикона абстрактно-нравственных по-

нятий. Куда менее религиозный, чем ученый-натуралист Ломоносов, этот

философ по натуре отводил верховное значение разуму, долгу и общему

благу. Даже его «духовные оды» звучали призывом к новой светской нрав-

ственности, основанной на аристократическом самообладании.

В известной степени идеал Сумарокову подсказал «бессмертный Фе-

нелон» в его «Телемаке»: «vaincre les passions» («побеждать страсти»). Эта

ложноклассическая поэма была первым произведением французской ли-

тературы, имевшим в России умопомрачительный успех. Она была пере-

ведена на русский язык несколько раз и вдохновила российское предол-

го

/ V. Век дворянской культуры

жение: «Тилемахиду» Тредиаковского — подобно тому, как сам «Телс-

мак» предлагался Фенелоном в качестве продолжения гомеровской

«Одиссеи».

Поиски связей с античностью натолкнули Сумарокова и других

философически настроенных российских дворян на стоическую фи-

лософию. Недаром в 1744 г. по случаю паломничества Елизаветы в

Киево-Печерскую лавру на киевской сцене была представлена пьеса

«Благочестие Марка Аврелия»

. Побежденным супостатом в этой пьесе

был Гнев; а в драматических сочинениях Сумарокова неизменно одоле-

вались низменные страсти — такие, как своекорыстие и плотское вож-

деление. Прообразом фальконетовского изваяния Петра послужила ста-

туя Марка Аврелия в Риме, да санкт-петербургский монумент нередко и

называли Марком Аврелием; фонвизинский перевод современной ему

«Элегии о Мйрке Аврелии» появился в 1771 г.; и Лагарп выдвигал Мар-

ка Аврелия как образец для всех монархов в своем меморандуме Екате-

рине по поводу воспитания Александра I

. Стоическое хладнокровие

римского императора вообще служило образцом для российских дворян,

когда они стремились обуздывать страсти рассудком. Как выразился Су-

мароков:

Разумный человек

Умерснностию препровождает век,

К восторгу счастие премудрого не тронет,

В печалях он не стонет

Стоицизм в духе Сенеки приобретал последователей и благодаря та-

ким книгам, как «Сенеки христианствующего нравственные лекарства»,

которая сулила «исправить людские нравы и наделить подлинным здо-

ровьем» с помощью «премудрости» стоической философии

Такое понятие о «премудрости» было не ко двору в окружении Ека-

терины, даже когда предлагалось столь безукоризненно преданными мо-

нархистами, как Сумароков. Подобно понятию о естественном праве, ко-

торое между тем обрело свое место в преподавании философии в

Московском университете, эта «премудрость» предполагала некий кри-

терий истины, независимый от воли монарха. Неопределенное вольтерь-

янство с его идеалом благоустроенной жизни и любезным скептицизмом

было больше по вкусу Екатерине. Она предпочитала, чтобы ее придвор-

ные читали не «Размышления» Марка Аврелия, а «Юности честное зер-

цало» Татищева. К 1767 г. это пособие, содержавшее простодушные со-

веты (зачастую подкрепленные пословицами) не повторять один и тот же

рассказ, не ковыряться ножом в зубах и снимать шпоры перед танцами,

разошлось пятыо изданиями. В этом мире уместнее была эпикурейская,

нежели стоическая мораль. Началом начал служила личная выгода, а не

287 323

1. Смятенное Просвещение

высшие устремления. «Разумный эгоизм обязательно включает в себя лю-

бовь к Богу и к ближнему. Человек взаимодательно будет любить, пото-

му что нуждается в чужой любви для своего счастья»

Приземленная сатира оказалась пригоднее, чем возвышенный стои-

цизм, для того, чтобы выразить в драматической форме дворянскую не-

приязнь к вольтерьянству. Сатирическими персонажами многих пьес

Екатерины были дворяне, и это способствовало возникновению нового

взрывоопасного жанра, первым представителем которого был Денис

Фонвизин. Писательские достижения Екатерины отнюдь не соответст-

вовали ее притязаниям, и совсем наоборот обстояло дело у Фонвизина.

Он был скромным, незнатным дворянином; около сорока лет его пора-

зил неизлечимый недуг; однако он успел написать «Недоросля», создав

тем самым один из первых шедевров российской светской литературы и

«первое драматическое произведение социальной сатиры».

«Недоросль» бросил вызов засилью ложноклассического литератур-

ного стиля и направил российскую словесность в совершенно новое рус-

ло. В некоторых отношениях он предвосхищает самобытную русскую те-

атральную традицию «смеха сквозь слезы», которая идет через Гоголя к

Чехову. Пьеса писалась почти двадцать лет, и она являет собой первый

пример пожизненных замыслов, истощавших таланты столь многих взы-

скательных художников позднеимперского периода.

«Недоросль» — короткая, обманчиво простоватая прозаическая коме-

дия на современную тему; полнейшая противоположность тогдашним на-

пыщенным рифмованным трагедиям с мифологическими сюжетами. В

ироническом плане характерно для царствования Екатерины, что Фон-

визин, который развил до совершенства сатирическую форму, введенную

в обиход императрицей, был секретарем графа Панина, некогда возглав-

лявшего борьбу за ограничение ее самодержавной власти. Попытки обуз-

дать самовластие оказались тщетными, и противники его обратились к

сатире. Это было некое предвестие будущего: преемников Екатерины бо-

лее стесняло идеологическое сопротивление, чем политические препо-

ны. Драматическая сатира стала в XIX в. — да и в XX, в послесталинские

времена, — способом выражения специфически русского, страстного, хо-

тя и пассивного, общественного протеста против тирании. Как заметил

проницательный немецкий наблюдатель в 1860-х гг., «политическая оп-

позиция в России принимает форму сатиры»". «Недоросль» был первой

Русской драмой, переведенной и поставленной на Западе; и единствен-

ной русской пьесой XVIII в., которая и поныне регулярно ставится в

СССР.

Фонвизин был космополитической фигурой XVIII столетия. О немец-

ком происхождении говорит его фамилия (руссифицированное фон Ви-

ен), в его пьесах очевидно влияние датского социального сатирика Лю-

/ V. Век дворянской культуры

двига Ходьберга (чьи драмы Фонвизин читал и переводил с немецкого)

и итальянской commedia dell'arte (освоению этой традиции способство-

вали приезжие итальянские актеры оперных трупп). Однако ближайшие

образцы он находил все же во Франции, в ее предреволюционном сати-

рическом театре, где — как оя сообщал в одном из своих парижских пи-

сем — «забудешь, что играют комедию, а кажется, что видишь прямую

историю»

Почти что «прямой историей» является и «Недоросль»; в этом смыс-

ле он предвосхищает многие произведения русской литературы XIX в. В

пьесе ставится ключевая проблема российского Просвещения: проблема

воспитания дворянства. В пьесе воспроизводятся традиционные напут-

ствия дворянской чете, вступающей в брак, то есть на стезю добродете-

ли и ответственности. Но большая и несравненно более интересная часть

пьесы изображает воспитание «недоросля» по имени Митрофан, тупоум-

ного шестнадцатилетнего отпрыска провинциального дворянского се-

мейства, и взаимоотношения окружающих его «в деревне Простаковых»

незабываемых персонажей. Трое мошенников-учителей, никчемный па-

паша, свинолюбивый дядюшка и грубая, властная и обожающая сына

мать суетятся вокруг надутого Митрофана и совместными усилиями со-

здают некую карикатуру на воспитание. А те действующие лица, кото-

рые декламируют прописи дворянской добродетели, кажутся нудными и

почти смехотворно неуместными в здешнем мире, где по-прежнему ца-

рит оголтелое варварство.

Таким образом, Фонвизин опрокидывает стройное мироздание Ека-

терины, чего он никогда не смог бы сделать в составе панинской поли-

тической оппозиции и что, вероятно, не вполне входило в его намерения.

Западное воспитание оказывается бессильным просветить российских не-

дорослей. Поиски «розы без шипов, что не язвит» завели в заросли тер-

новника. Заключительная реплика пьесы — «Вот злонравия достойные

плоды!» Быть может, человеческая природа не поддается совершенство-

ванию. Быть может, нет смысла по совету Вольтера возделывать свой сад,

потому что вызреют там лишь отравленные плоды.

Но столь огорчительные соображения явились позднее. Фонвизин

всего лишь пытается прояснить перспективу с помощью жизнеутвержда-

ющего смеха. Ему была свойственна типичная для российского Просве-

щения широта интересов, а также чувство уверенности и сословная гор-

дость привилегированного, соучастника крепнущей власти. В поисках

более глубокого осуждения надо обратиться к трем другим личностям и

их целенаправленным поискам совершенно новых ответов на вопросы

своего времени: к жизни и деятельности Григория Сковороды, Алексан-

дра Радищева и Николая Новикова. Вероятно, они были самыми блис-

тательными представителями российской культуры конца XVIII столе-

289 323

1. Смятенное Просвещение

тия; а глубина и разнообразие их исканий свидетельствуют о подлинной

серьезности отчуждения мыслящих людей при Екатерине. Единственная

общая черта их различных судеб — та резкость, с которой все они отвер-

гали поверхностную и подражательную придворную культуру; и недаром

все их идеи и свершения были столь же резко и решительно отвергнуты

Екатериной.

Образец полнейшего отрешения от екатерининского образа мышле-

ния являет собой Сковорода с его аскетическим безразличием к мирским

благам и поисками сокрытых таинств «премудрости». Сковорода проис-

ходил из казаков, учился в Киево-Могилянской академии и привлек вы-

сочайшее внимание, будучи певчим прославленной Киевской капеллы.

Блестящий преподаватель академии, он вскоре занялся семинарским

преподаванием, а затем посвятил жизнь одиноким скитаниям и чтению;

впрочем, у него осталось несколько близких друзей, и он охотно вступал

в нескончаемые философские диалоги.

Какое-то время он преподавал во всех главнейших центрах богослов-

ского образования России XVIII в.: в Киеве, в Санкт-Петербурге, в Харь-

кове и в Москве, в Троице-Сергиевой лавре. Он пришел к заключению,

что счастье состоит лишь в полном внутреннем познании самого себя,

которое обусловлено чрезвычайно личной и мистической связью с Бо-

гом. Почти все последние тридцать лет своей жизни он скитался по Рос-

сии с одним лишь заплечным мешком, где была Библия на древнееврей-

ском и книги на разных языках. Он сочинял проникновенные стихи,

послания и философские диалоги, несколько напоминающие творения

Уильяма Блейка, и отвергал верховую культуру Просвещения ради «пер-

вородного мира», который «услаждает мою сердечную бездну»

. Под вли-

янием стоицизма и неоплатонизма он учил в своей «Брани архистратига

Михаила со сатаною», что духовный и материальный миры изначально

несовместимы. Плотская похоть и мирское тщеславие суть главнейшие

соблазны дьявола; похоть он обличал в трактате «Потоп Змиин», а тще-

славие — в трактате «Икона Алкивиадская». Он умер в 1794 г., сочинив

себе эпитафию: «Мир ловил меня, но не поймал»

Сковорода называл себя российским Сократом, и он действительно

был одним из самобытных зачинателей умозрительной философии в Рос-

сии. Надо заметить, что ему был не чужд платоновский культ дружества,

а может статься, и платоновский гомосексуализм. Его песенные хвалы

«вольности, родителю нашему»

отражают анархические устремления ка-

зацких его предков. Ему, мистику и дуалисту, больше были по душе ре-

лигиозные сектанты, чем чиновная православная церковь, которая в ла-

тинизированной Украине была сугубо начетнической. Сковорода

участвовал в создании символа веры «духоборов» и сочинял музыку для

псалмопевческих радений «молокан»

/ V. Век дворянской культуры

Однако же Сковорода не присоединился ни к одной секте и был по

справедливости назван биографом «одиноким курганом в степи»

. Он

предвосхитил романтическое, метафическое Auswanderung, скитальчест-

во русской интеллигенции. Ибо он отвергал не столько современную ему

Россию, сколько весь мир земной. Он был одушевлен фаустовским не-

приятием всякого формального и внешнего знания. Ему предлагались за-

видные места во всех главнейших богословских центрах, но он не при-

нял духовного сана, а.под конец и вовсе отошел от церкви. Он пытался

осуществлять религиозное наставление при помощи поэзии и символи-

ческого толкования Библии. Он сам называл себя «не нищим, но стар-

цем»

711

и создал всей своей жизнью некое мирское подобие средневеко-

вого нищенствующего паломника.

Искренность и напряженность его исканий — как и исканий многих

последующих российских мыслителей — снискали ему уважение даже

среди тех, кто не был способен воспринять его идеи или понять его язык.

На своей родной Украине он стал легендарной фигурой: его переписан-

ные от руки сочинения распространялись как священные тексты, а изо-

бражение его нередко выставлялось наподобие иконы. У многих он вы-

зывал настороженное отношение — в том числе у царского правительства,

которое лишь через сотню лет после его смерти позволило издать собра-

ние его многочисленных (и большей частью неопубликованных) сочине-

ний. "И даже это собрание было неполным и подверглось жестоким цен-

зурным искажениям; позднейшие же издатели делали весьма тощие

выборки из произведений этого глубокого — и глубоко волнующего —

мыслителя. Многие свои сочинения он называл «разговорами»: должно

быть, они и правда возникли из его бессчетных устных обсуждений ме-

тафизических вопросов — обсуждений, которые помогли разжечь, по-ви-

димому, нескончаемую дискуссию на космические темы с участием всех

новейших русских мыслителей. Сковорода стремился выработать некую

синкретическую высшую религию, существо которой так определяется в

характерном «разговоре» между Человеком и Мудростью:

Человек:

Скажи мне имя ты, скажи свое сама;

Ведь всяка без тебе дурна у нас дума.

Мудрость:

У греков звалась я София в древний век,

А мудростью зовет всяк русский человек.

Но римлянин мене Минервою назвал,

А христианин добр Христом мне имя дал

Обособление Радищева в екатерининской России приняло более обыч-

ные формы социального и политического критицизма. Первым из россий-

1. Смятенное Просвещение

ских «кающихся дворян» Радищев выступил с требованием коренного пре-

образования самодержавно-дворянской власти в России; и в то же время он

был чистейшим порождением Просвещения, насаждавшегося Екатериной.

Тринадцати лет от роду на коронации Екатерины он был в числе сорока из-

бранников, составивших новый Пажеский корпус императрицы, а впослед-

ствии стал одним из двенадцати пажей, отправленных на учебу в Лейпциг.

Вернувшись оттуда, он поступил на гражданскую службу и занимал ряд при-

вилегированных должностей — например, в канцелярии Ее Величества; и

дослужился до завидного поста директора санкт-петербургской таможни.

Едва ли не с первых своих шагов на жизненном поприще Радищев

стремился умерить деспотизм посредством просвещения. Его ранние са-

тирические сочинения обличали крепостное право; вскоре он сделался

проповедником упорядоченного народовластия в той или иной форме;

этот образ мыслей в особенности сказывается во вступлении к его пере-

воду «Размышлений о греческой истории» Мабли (1773), в оде «Воль-

ность» (1781 — 1783), воспевающей Американскую революцию, и в его

заметках 1780-х гг. о законодательстве.

Его знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву», напечатанное

за его собственный счет в 1790 г., явилось первой из многочисленных ли-

тературных «мин», которые привилегированное дворянство подкладывало

под существующий порядок. Однако во многих отношениях оно было ти-

пичным произведением екатерининского времени: назидательное по тону

и напыщенное по стилю. В подражание Стерну и Вольнею Радищев изло-

жил свои социальные обличения философическим слогом европейского

Просвещения. Он «узрел, что бедствия человека происходят от человека, и

часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие его предме-

ты». Искусственные разделения и утеснения более, чем внутренние препо-

ны, мешают людям осознать свое «нерушимое достоинство»

Даже его обличение крепостного права, звучавшее по тем временам

и ново, и смело, было в известном смысле лишь запоздалым отзывом на

требование социальной и экономической критики, которое сама Екате-

рина адресовала Вольному экономическому обществу всего несколько

лет назад. Более того, Радищев возражал против крепостного права впол-

не в духе екатерининского Просвещения. Его протест возникал не на

практической основе и даже не на основе сострадания, но подкреплял-

ся тем сугубо философским соображением, что система мешала крепо-

стным использовать их разумные способности, дабы измыслить некую

альтернативу своей жалкой участи.

Напечатанная в обход цензуры в первый год Французской револю-

ции

- книга Радищева встревожила Екатерину. Он был арестован как из-

Ме

нник и присужден к отсечению головы, но казнь была заменена ссыл-

°й в Сибирь. В далеком Тобольске он лишний раз провозгласил свою

291 323

/ V. Век дворянской культуры

перу в человеческое достоинство чеканными шестистопными ямбами со

смежной рифмовкой, которые стали излюбленным способом выражения

«гражданских» чувств у радикально настроенных российских поэтов XIX

столетия:

Я тот же, что я был, и буду весь мой век, —

Не скот, не дерево, не раб, но человек

-'.

Возвращенный из Сибири после смерти Екатерины, он посвятил по-

следние годы жизни сочинению для России республиканской конститу-

ции, которую, как он надеялся, применит к делу молодой Александр I.

Радищев покончил с собой в 1802 г., оставив в наследство несбыточные

надежды на социальные и политические реформы — надежды, которые

продолжали будоражить дворянство все царствование Александра. Инте-

рес к его .замыслам вновь пробудился лишь в реформаторский период

царствования Александра II, когда Герцен заново опубликовал его «Пу-

тешествие» в 1858 г., накануне освобождения крестьян.

Сковорода и Радищев стоят у истоков двух мощных течений россий-

ской мысли нового времени. Сковорода был предшественником обособ-

ленных от жизни метафизических поэтов России, от Тютчева до Пастер-

нака, и целого сонма неприкаянных литературных персонажей — от

лермонтовского Героя нашего времени до Идиота Достоевского. Сково-

-рода — безродный изгой дворянской России, бездомный романтик, пла-

менно верующий, неспособный оставаться в границах предустановлен-

ных верований. Он находится где-то между святостью и полнейшим

эгоизмом; он более или менее безразличен к острым социальным и по-

литическим проблемам, взыскуя сокрытых кладезей и запретных плодов

лучшего, запредельного мира.

Радищев же был привилегированным аристократом с европейским

образованием, сознающим неестественность своего положения в обще-

стве; совесть его уязвляли страдания ближних, и он хотел стать созида-

телем иного, лучшего общественного строя. Его погруженность в соци-

альную проблематику предвещает гражданскую поэзию декабристов и

Некрасова, литературных персонажей Тургенева и даже стремление к се-

мейному счастью и социальной гармонии от Евгения Онегина до Анны

Карениной. В то же время в Радищеве есть героический, прометеевский

дух, предзнаменование пылкой и лишенной религиозной окраски веры

в будущее, воодушевлявшей Луначарского и Троцкого. В своем послед-

нем сочинении, трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии»,

Радищев отвергает прозаический материализм французских энциклопе-

дистов и предвидит достижение человеком совершенства — и даже бес-

смертия — путем героических усилий и творческой эволюции, включая

возрождение (palingenesis) мертвых. Он убежден, что «если люди будут

293 323

1. Смятенное Просвещение

меньше страшиться смерти, они никогда не станут рабами предрассуд-

ков. Истина сама отыщет для себя более ревностных защитников»

Радищев и Сковорода были скорее предшественниками, нежели вли-

ятельными мыслителями; и разумеется, непозволительно вырывать их

идеи из сложного контекста их жизни и времени. Но все же они явля-

ются если не пророками, то первопроходцами: они первыми вступили на

путь отчуждения, который вел к революции. Почти все российские ре-

волюционеры видели в Радищеве основателя своей общественной тради-

ции. Теперь обнаружилось, что Сковорода был одним из очень немно-

гих религиозных авторов, которых читал и которыми восхищался Ленин.

В СССР не счесть памятников Радищеву; Ленин планировал воздвигнуть

монумент Сковороде

Новиков и масонство

Гораздо влиятельней, чем Радищев или Сковорода, был во времена

Екатерины Николай Новиков, который разделял как филантропический

реформизм первого из них, так и религиозную озабоченность второго.

Новиков был основательным мыслителем и в то же время великолепным

организатором, открывшим для дворянства новые возможности практи-

ческой деятельности. С рождения записанный в лейб-гвардии Измайлов-

ский полк, член созванной Екатериной Комиссии по составлению уло-

жения, Новиков выступил в 1760-х гг. подражателем императрицы,

предприняв издание еженедельного журнала «Трутень»: так именовался

унылый педант в пьесе, тогда популярной при дворе. В этом журнале —

и тем более в последовавших за ним в начале 1770-х журналах «Живопи-

сец» и «Кошелек» — Новиков выразил возраставшее недовольство при-

родной российской знати подражанием французским образцам и попус-

тительством по отношению к социальной несправедливости. Журналы

Новикова стали первыми рупорами независимой критической мысли в

российской истории. Как и позднейшие «толстые журналы», все они бы-

ли запрещены высочайшим повелением. Тогда Новиков связал свою из-

дательскую деятельность с двумя другими общественными явлениями,

которым суждено было сыграть ключевую роль в культурном развитии

отчужденной интеллигенции: с университетом и с небольшой группой

единомышленников, «кружком».

Речь, конечно, идет о Московском университете, который, до нача-

ла деятельности Новикова и его кружка в конце 1770-х, был чахлым учеб-

ным заведением, где около сотни студентов слушали никчемные лекции

на латинском и немецком языках. Однако же, когда куратором универ-

ситета в 1778 г. стал поэт Херасков, университет быстро сделался россий-

/ V. Век дворянской культуры

ским мыслительным центром. В 1779 г. Новиков возглавил издательство

Московского университета и организовал публичную библиотеку, свя-

занную с университетом. С 1781-го по 1784 г. он напечатал в универси-

тетском издательстве больше книг, чем появилось за все предыдущие

двадцать четыре года его существования, а число читателей официаль-

ной «Университетской газеты» возросло с шестисот человек до четырех

тысяч

В 1783 г. Новиков основал две первые российские частные типогра-

фии, на следующий год преобразовав одну из них в первое российское

кооперативное издательство. Под его руководством была организована и

первая в России частная страховая компания, а в 1787 г. он разработал

примечательную общероссийскую систему вспоможения голодающим.

Его* «Утренний свет», который стал издаваться в конце 1770-х, был пер-

вым в российской истории журналом, планомерно внедрявшим система-

тические знания о великих философах античной древности, начав с пе-

реводов Платона и Сенеки. В восьмидесятых годах он издавал ряд

журналов и собраний, от детской литературы до целого свода докумен-

тов древнерусской истории. Его «Древняя Росийская Вивлиофика» вы-

держала в тех же восьмидесятых два сравнительно многотиражных изда-

ния. Наряду с «Историей России» и трактатом «О повреждении нравов в

России» князя Щербатова, друга Новикова, его собственные сочинения

-внушали восхищение нравственным складом старомосковского царства

и заведомо, хотя и не впрямую, противоречили высокомерному прене-

брежению Екатерины к традиционному русскому образу жизни. Публи-

кация в семидесятых и восьмидесятых годах составленных Чулковым эн-

циклопедических собраний русских народных сказок, песен и местных

сказаний явственно свидетельствовала о том, что имеются нетронутые

залежи отечественного материала, обусловливающего развитие литерату-

ры: родники народной мудрости, неведомые санкт-петербургским воль-

терьянцам. И даже Иван Болтин, поклонник Вольтера и переводчик Ди-

дро, вдохновенно воздавал должное русским традициям в своих

«Заметках о Леклерковой "Истории древней и новой России"» — жест-

ком опровержении оскорбительной по тону шеститомной истории Рос-

сии, которая была опубликована в 1782 г. неким французским хирургом,

зараженным русофобией

Возвращение Москве духовного лидерства во второй половине цар-

ствования Екатерины было тесно связано с подъемом великорусского на-

ционального чувства вслед за первым разделом Польши, первой Русско-

турецкой войной, окончательным разгромом пугачевщины и

подчинением запорожских казаков в середине семидесятых годов. Все

свое образование Херасков получил в Москве и всегда был яростным сто-

ронником университетского преподавания на русском, а не на иностран-

294

1. Смятенное Просвещение

ных языках. Новиков же вообще был не столь охоч до путешествий и чу-

жих наречий, как большинство дворян его времени. Стараниями этих

днух деятелей Москва стала центром прославления русской старины и

культурной Меккой для противников столичной космополитической гал-

ломании. Мыслители, враждебные екатерининскому Просвещению, об-

рели наконец свое духовное пристанище.

Одна лишь Москва оказалась в силах противостоять неоклассицист-

ской культуре, которую Екатерина навязывала российским городам. Им-

ператрица сделала многое, чтобы преобразить Москву: по ее повелению

в самом Кремле были построены правительственные здания европейско-

го типа и перепланированы кремлевские палаты. И все же прежняя сто-

лица сохранила своеобычный и хаотический облик. Деревянные дома,

как прежде, теснились вокруг церквей, увенчанных куполами в форме

шатров и луковиц; и городским центром по-прежнему служил древний

Кремль, а не новые административные строения и не просторные пло-

щади. Москва, с ее населением более 400 ООО жителей, в два с лишним

раза превосходила размерами Санкт-Петербург и одна во всем государ-

стве была, может статься, достаточно велика, чтобы претендовать на осу-

ществление централизованного контроля и насаждение единой нацио-

нальной культуры на необъятных просторах империи. Иностранцам

Москва обычно не нравилась. За время своего долгого пребывания в Рос-

сии Фальконет посетил почти все российские (в том числе сибирские)

города, но в Москве не был ни разу. Лишь к концу царствования Екате-

рины в Москве появился театр, сравнимый с санкт-петербургским; но

многие актеры не желали выходить на сцену перед здешней публикой —

сплевывающей, рыгающей, грызущей орехи. Характерной была жалоба

Сумарокова: «...Москва более поверит подьячему, нежели господину

Вольтеру и мне: и... вкус читателей московских сходнее со вкусом сево

подьячева!»

Москва со своими узкими переулками и отъединенными предместь-

ями, исторически и географически близкая к сердцу России, извечно по-

дозрительная к новым идеям, была естественным средоточием сопротив-

ления умыслам европейского Просвещения. Из характерных черт двора

Екатерины в Москве особенно привились продажность и распущенность.

Московское, а не санкт-петербургское общество стало объектом обличе-

ния в знаменитой сатирической комедии Грибоедова «Горе от ума», ге-

рой которой Чацкий на ножах с московским обществом, где царят пош-

лость и скука. Презрение к здешнему высшему свету с его ежедневными

сорока или пятьюдесятью балами в зимний сезон

Чацкий выражает в

звучных ямбах:

Что нового покажет мне Москва?

Сегодня бал, и завтра будет два

323