Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.

От середины восемнадцатого

до середины девятнадцатого столетия

Безраздельное господство целостной, хотя и противоречивой дворянской

культуры на протяжении столетия от 1755 — 1756гг. (ознаменованныхрос-

сийским союзом с Францией Людовика XIV и основанием первого русского

университета и первого постоянного театра) до 1855— 1856 гг. (времени

окончательного военного поражения в Крыму и воцарения государя-рефор-

матора Александра II). Постоянное противоборство французского и немец-

кого влияний, рационалистических и романтических импульсов; усвоение

французского языка и восприимчивость к французским идеям становятся

сословными признаками дворянства в годы правления Елизаветы (1741 —

1762); внедрение дисциплины прусского образца при Петре III (1762) и Пав-

ле I (1796— 1801), непосредственно перед долгим царствованием франко-

филки Екатерины Великой и сразу после него. Российское Просвещение: ши-

рота эрудиции и научные достижения Михаила Ломоносова (1711— 1765),

неоклассические формы искусства и новые города, выстроенные в екатери-

нинский век завоеваний.

Неизбывное противоречие, выявившееся при Екатерине, между стрем-

лением к разумному правлению на основе законов естества и параллельной

решимостью сохранять неограниченную самодержавную власть, предусма-

тривающую жесткие сословные разграничения. Коренное изменение харак-

тера противодействия самодержавию при Екатерине — от последнего боль- iil

шого крестьянского восстания Пугачева (1773— 1775) до первого

манифеста «университетских Пугачевых»: «Путешествия из Петербурга в

Москву» (1790) — творения одинокого дворянского мыслителя Александра

Радищева (1749— 1802). Борьба с вольнодумным «вольтерьянством», жур-

нально-издательская деятельность Николая Новикова (1744— 1818) и пло-

дотворное значение российского франкмасонства для упрочения социально-

бытовой общности дворян-реформаторов.

Большие ожидания времен царствования Александра / (1801 — 1825); на-

циональный подъем, сопровождавший борьбу с наполеоновским нашестви-

ем (1812 — 1814); крах политических реформ и подавление дворянского мя-

тежа декабристов в 1825 г. Россия как средоточие общеевропейской реакции

на Просвещение и Французскую революцию; католики, пиетисты, право-

славные идеологи и оккультисты восточной ориентации: их роль в контр-

256

IV. Век дворянской культуры

наступлении реакционной мысли, завершившемся провозглашением в 1833 г.

«православия, самодержавия и народности» тремя столпами официальной

идеологии Российской империи.

Увлечение дворянских мыслителей немецкой романтической философией

во время авторитарного правления прусофила Николая I (1825 — 1855). На-

пряженное стремление изыскать объединенными усилиями кружка единомы-

шленников и представить на страницах «толстых журналов» ответы на

ряд «проклятых вопросов» о значении истории, искусства и жизни как та-

ковой. Переход от дворянской поэзии Александра Пушкина (1799— 1837) к

тревожной прозе Николая Гоголя (1809— 1852); от неоклассической архи-

тектуры к программной живописи Александра Иванова (1806 — 1858); от

визионерского романтизма Шеллинга и славянофилов 1830-х гг. к революци-

онному романтизму младогегельянцев и «западников» 1840-х. Метафизиче-

ская озабоченность, наследие дворянских искателей Истины; символическое

значение шекспировского «Гамлета» и Рафаэлевой «Сикстинской Мадонны»

для незавершенных поисков культурного самоопределения.

Несмотря на все пережитые потрясения и распри, Россия стала к се-

редине XVIII столетия великой европейской державой. Распущенность

пограничья и татарщину обуздывали прусская дисциплина и шведская

' распорядительность. Служилый класс, обновленный североевропейски-

ми наемниками, обеспечил зарубежные завоевания и охранял самодер-

жавие от внутренних неурядиц. Теперь он вознаграждался земельными

i наделами и начальственными должностями. Новое дворянство отверга-

ло культуру Древней Руси, однако ее покамест заменить было нечем, кро-

ме поверхностного лоска латинской образованности, перенимавшейся в

новообретенных польских землях.

При Петре и его ближайших преемниках дворянство оказалось в ме-

жеумочном положении. То и дело требовались по крайней мере три язы-

ка: немецкий, русский и польский; в полуофициальном пособии реко-

мендовалось освоить три системы цифровых обозначений: арабскую (для

военных и технических надобностей), римскую (использовавшуюся в ан-

тичной и современной западной культуре) и церковнославянскую бук-

венную цифирь, по-прежнему обиходную в России

Первоначальное именование новой служилой знати, шляхетство, сви-

детельствовало о многоязычии класса: это была русификация польского

слова «szlachta», которое, в свою очередь, происходило от немецкого обо-

значения принадлежности к роду — «Geschlecht». На протяжении столе-

тия знать стала именоваться дворянством, то есть «придворными людь-

ми», в чем явственно сказывалась растущая взаимозависимость царя и

аристократии. За государственную службу, расписанную в петровской

257

IV. Век дворянской культуры

«Табели о рангах» (1722), аристократия наделялась почти неограничен-

ной властью в своих вотчинах, закрепленной рядом указов, главнейшим

из которых явилась «Жалованная грамота на права, вольности и преиму-

щества благородному российскому дворянству» 1785 г. И так же, как но-

вая знать утратила свое немецко-польское наименование, она вскоре

сбросила оболочку латинской культуры, которая помогла ей избавиться

от многовекового греко-византийского наследия. Латынь оставалась гла-

венствующим языком семинарий и академий, но не сделалась — и в

XVIII в. не могла сделаться — общим языком нового российского пра-

вящего класса.

Только к концу царствования младшей дочери Петра Елизаветы это

лишенное корней и все же восторжествовавшее сословие обрело собст-

венный язык, приобщаясь к языку и культуре Франции. Царствованием

Елизаветы открывается период творческой продуктивности, который по

справедливости может быть назван золотым веком российской аристо-

кратии и длится приблизительно от 1755 — 17^6 гг. до 1855 — 1856 гг.

В 1755 — 1756 гг. в России была впервые исполнена русскими артис-

тами русская опера, создан первый русский постоянный театр, основан

первый русский университет. Столетьем позже взошел на трон Алек-

сандр II: он освободил крепостных крестьян, открыв путь ускоренному

промышленному развитию России, и тем положил конец особому соци-

альному статусу дворянства. В смысле отношений с зарубежными стра-

нами эти временные рамки также знаменательны: в 1756 г. произошла

«дипломатическая революция», сблизившая Россию с дореволюционной

Францией; в 1856-м закончилась Крымская война, которая ознаменова-

ла первое сокрушительное поражение старого российского правопоряд-

ка, обеспечившее приток и восприятие либеральных идей победителей —

англичан и французов.

Новый поворот российской дипломатии способствовал превращению

французского во всеобщий язык аристократии. И хотя российскому дво-

рянству было суждено также создать современный русский литературный

язык, дворяне тем не менее продолжали разговаривать между собой и да-

же думать в основном по-французски. Этот язык приобщал русских дво-

рян к важнейшим достижениям европейской культуры и вместе с тем

значительно увеличивал их разрыв со своими соотечественниками. Дра-

матизм аристократического столетия во многом обусловлен тщетным

стремлением утонченной и в существе своем чуждой культуры укоренить-

ся в русской почве.

Чтобы освоиться в этом суровом северном климате, рационализм

французского Просвещения должен был преодолеть не только упорное

благочестие и предрассудки народной массы, но и новейшее увлечение

пиетизмом в среде самого дворянства. На любом отрезке этого аристо-

258

IV. Век дворянской культуры

кратического столетия под покровом внешнего спокойствия обнаружи-

вается незатухающая борьба между рационализмом и романтизмом,

французским и германским влияниями, космополитизмом и национа-

лизмом, Санкт-Петербургом и Москвою.

В общих чертах можно говорить о просветительском XVIII и роман-

тическом XIX в., о культе Вольтера и Дидро, сменившемся поклонени-

ем Шеллингу и Гегелю; о том, как вслед за франкофильскими реформа-

ми Екатерины и Александра I их преемники Павел и Николай насаждали

прусскую дисциплину; об универсальной галломании, несколько осла-

бевшей сперва вследствие революционного террора, а затем — ввиду на-

полеоновского нашествия 1812 г. Так или иначе, на всем протяжении

этого столетия противоборствовали французский и германский подходы

к политическим, личностным и эстетическим проблемам.

Борение происходило в пределах зыбкого аристократического мень-

шинства, которое испытывало также напор снизу и давление сверху. Од-

нако же во всей российской истории, быть может, не было другого тако-

го столетия, когда правящий класс свободно обсуждал проблемы и

взвешивал идеи без существенных помех в виде социальных и политиче-

ских потрясений. В этот период аристократическая элита породила на-

циональную и вместе с тем европейскую культуру, создала поэзию, ба-

лет и архитектуру на уровне высших достижений своего времени.

Но именно идейное наследие дворянского века оказалось как нельзя

более роковым. Благополучие дворянства и его свобода от реальной от-

ветственности позволяли ему вникать в противоречия тревожного столе-

тия европейской философии. Отчасти из праздного любопытства, отча-

сти же из углубленного интереса российские дворяне культивировали

обостренную философическую восприимчивость, которая постепенно

сосредоточилась на некоторых насущных вопросах о значении истории,

культуры и самой жизни.

Тех дворян, кто чуждался официальной карьеры и был озабочен «про-

клятыми вопросами», роднила особого рода общность. Дебаты, невзна-

чай затеянные скучающими офицерами в масонских ложах, корпоратив-

ных сообществах и философских «кружках», вызвали к жизни чувство

солидарности и духовную целеустремленность. Надо заметить, что дво-

рянские философы расходились между собой почти во всем и порожда-

ли немалое смятение среди окружающих. Тщетно пытаясь воплотить в

Действительность на русской почве героику байроновских поэм и шил-

леровских пьес, они зачастую впадали в цепенящую меланхолию, свой-

ственную их излюбленному драматическому персонажу Гамлету, и по-

служили прототипами литературных героев, названных «лишними

людьми». Но в то же время их нерушимая приверженность высоким иде-

259

IV. Век дворянской культуры

алам приобрела ореол подлинного героизма. Они насаждали нетерпи-

мость к компромиссам, обывательщине и полуответам.

Действительные общественно-политические реформы им не дава-

лись, и с тем большей страстью мыслящие дворяне посвящали себя ху-

дожественному творчеству и историческому ясновидению. Они взрыхли-

ли почву и посеяли семена грядущего обильного урожая. Благодаря их

неустанному исканию истины появилась литература глубочайшего реа-

лизма и возник высочайший революционный подъем в политической

жизни нового времени.

1. СМЯТЕННОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

В отличие от характерных процессов начала нового времени на Запа-

де, светское просвещение в России началось поздно и распространялось

неравномерно, а насаждали его по большей части монахи или иностран-

ные специалисты — причем всегда по указанию и под покровительством

властей.

Даже советские историки, принижающие значение религии и обыч-

но преувеличивающие великорусскую самобытность, теперь склонны со-

относить начало российского Просвещения с притоком в Москву ученых

из Белоруссии и монахов с Украины во времена раскола русской церк-

ви

. Кстати сказать, монахи и семинаристы продолжали играть сущест-

венную роль в российском Просвещении вплоть до XX столетия: им рус-

ская светская мысль отчасти обязана своим религиозным накалом. В то

же время ориентированные на Запад новообретенные области империи

немало способствовали освоению русскими умозрительной философии

и художественных норм классицизма, которые вскоре возобладали в дво-

рянской культуре. Во времена польского владычества Киев превратился

в восточный форпост академической учености и барочной архитектуры,

а вернувшись под власть России, он почти столетие оставался главным

оплотом образования. Киево-Могилянская коллегия (которая стала бо-

гословской академией лишь в XIX в.) являлась ближайшим подобием гу-

манитарного университета западного типа. С 1721 по 1765 г. были осно-

ваны двадцать восемь семинарий — и все по киевскому образцу; и

вероятно, не будет преувеличением сказать, что Киев в XVIII в. обучал

Россию не только чтению и письму, но и абстрактно-метафизическому

мышлению, которое оказалось столь привлекательным для образованных

дворян

В тот ранний период обновления российской истории носителями

светских идеалов и чаяний были также иностранные специалисты. Од-

нако военные, торговцы и лекари, в возрастающем числе устремлявши-

еся на Русь с XV до начала XVII столетия, по большей части оставались

обитателями особых закрытых поселений в крупнейших портах и глав-

ных городах. Затянувшееся пребывание в России или расширение круга

знакомств и связей почти обязательно приводило к полной ассимиляции:

261

'ill

/ V. Век дворянской культуры

перемене фамилии, религии и платья. Те, кто готов был платить такую

цену, обычно не могли обогатить новое отечество сокровищами знаний

и культуры.

Значение реформ Петра Великого было не в том, что он открыл для

России иностранное механистическое сознание, а в том, что это созна-

ние легло в основу новой государственной системы обучения. Сделав обя-

зательными начатки образования для большинства служилого дворянст-

ва, узаконив официальный гражданский шрифт и преобразованный

алфавит, внедрив в язык бесчисленные западные слова и понятия, Петр

проложил путь сугубо светскому просвещению. Вскоре после его смерти

в Санкт-Петербурге была учреждена в согласии с его предписаниями Ака-

демия наук, первый заповедник светской учености. Поручив организа-

цию и подбор штата Академии немецкому математику и натурфилософу

Христиану Вольфу, Петр тем самым признал прямую зависимость от ино-

странцев, которая продолжилась и при его преемниках; преемникам пе-

редалось и предпочтение, отданное им светской учености. Хотя школь-

ное обучение, налаженное в начале его царствования в главных

российских городах евангелистами-пиетистами из Галле, вскоре пришло

в упадок, Академия, которую создал Вольф (изгнанный из Галле теми же

богобоязненными пиетистами), устояла и постепенно сделалась центром

новой системы образования

Однако лишь при Елизавете в 1750-х гг. деятельность Академии во-

зымела широкое влияние на российскую культуру. К тому времени мно-

гостороннее воздействие петровского западничества сказалось в полной

мере, и результат его может быть назван Российским Просвещением. За

три-четыре года в середине шестого десятилетия XVIII в. Академия под-

готовила ряд этнографических и географических публикаций, насыщен-

ных свежей, будоражившей дворянское общество информацией об иных

культурах; и в России появились университет, постоянный театр, акаде-

мия искусств, завод фарфоровых изделий и так далее.

Возможно, первые годы царствования Екатерины стали в этом плане

решающими, ибо новая государыня фактически повелела грамотным

подданным принять во внимание широкий круг вопросов — от полити-

ческих до архитектурных и сельскохозяйственных. Если после смерти Пе-

тра за год было опубликовано всего семь книг, а в конце пятидесятых

публиковалось двадцать три, то в 1760-х средний показатель составляет

105, и эта геометрическая прогрессия весьма характерна. Те немногие

книги, что вышли из печати в первой половине XVIII в., в подавляющем

большинстве были религиозного содержания; зато 40% из восьми тысяч

книг, опубликованных во второй половине столетия (то есть преимуще-

ственно в царствование Екатерины), к религии отношения не имели

. В

262

1. Смятенное Просвещение

1760-х и 1770-х гг. появилось в семь с лишним раз больше книг, чем в

1740-х и 1750-х

Это резкое возрастание числа опубликованных (и привезенных из-за

границы) книг сопровождалось чрезвычайно быстрым распространени-

ем светского образования в российской провинции. Дальняя периферия,

былой оплот религиозного консерватизма и ксенофобии, стала сущест-

венно содействовать новому, светскому просвещению. Поэт Тредиаков-

ский явился из Астрахани; Ломоносов — из Холмогор, а труппа первого

российского постоянного театра — из Ярославля. Директор и главный

драматург этого театра Сумароков был родом из Финляндии; оттуда же

большей частью привозился гранит для возведения Санкт-Петербурга.

Первые в российской истории провинциальные журналы появились к

концу 1780-х гг. в Ярославле и во глубине Сибири — в Тобольске

. Луч-

ший переводчик Вольтера (и самый красноречивый его защитник даже

после того, как Екатерина разочаровалась в Российском Просвещении)

приехал из сибирского города Оренбурга

И нашествие учителей-иностранцев, и стремление преобразить

провинциальные города в общегосударственные культурные и админи-

стративные центры способствовали вовлечению провинции в процесс

развития новой светской культуры. Значительную роль в этом плане

сыграли и наспех организованные в шестидесятых и семидесятых го-

дах многочисленные научные экспедиции под руководством замеча-

тельного естествоиспытателя, минералога и языковеда Питера Симона

Палласа. Предпринятые под эгидой Академии наук, эти основопола-

гающие попытки собрать и освоить всевозможную научную информа-

цию, разумеется, предполагали активное соучастие многих видных

провинциалов, непосредственно знакомых с местными условиями и

спецификой.

Становление Академии наук в качестве руководящего центра выс-

шего научного образования россиян можно датировать от создания ис-

следовательских коллективов русскими учениками Палласа и замеча-

тельного математика Леонарда Эйлера. Хотя вскоре после своего

окончательного поселения в России в 1766 г. Эйлер ослеп, почти поло-

вина из восьмисот научных трудов, составляющих полное собрание его

сочинений, создана им в последние годы жизни, оказавшиеся чрезвы-

чайно продуктивными. Самая болезнь вынуждала его полагаться на сво-

их молодых учеников-россиян; прежде он возглавлял Берлинскую ака-

демию, и этот опыт помогал ему организовывать научную деятельность,

а равно и вдохновлять коллег. Он умер в 1783 г., и к этому времени в

России имелось благодаря ему значительное количество русскоязычных

Че

ных, способных обеспечить преподавание математики на должном

Уровне в различных учебных заведениях*.

323

/ V. Век дворянской культуры

Переманив у Екатерины Великой ее собственного повара, который

закармливал его на старости лет чересчур сытной пищей, Эйлер распла-

тился с нею, предоставив России больше пищи для ума, нежели могло

усвоить еще юное российское сознание. Но после его смерти трое из его

сыновей остались в России — не навсегда, но хотя бы на время, — что-

бы помочь этому процессу; и Николас Фусс, произнесший усопшему по-

хвальное слово на похоронах Эйлера в Санкт-Петербурге, женился на его

внучке и помог основать отечественную традицию изучения высшей ма-

тематики в России начала XIX в.

Но даже важнее такого становления собственной научной традиции

было первичное и основополагающее самоутверждение в области науки,

которое осуществил Михаил Ломоносов, знаменитейший деятель Рос-

сийского Просвещения. Он был ученым и в возрожденческом, и в ны-

нешнем смысле'этого слова: человек разносторонних дарований, олице-

творявший переход России от иждивенчества к соучастию в создании

светской научной культуры Европы

. Решающее событие в жизни Ломо-

носова произошло в середине 1730-х гг., когда новый президент Акаде-

мии наук распорядился набрать нужное число успешных студентов-бо-

гословов для обучения наукам в гимназиуме при Академии. Оказавшись

среди немногих отобранных, Ломоносов прибыл в Санкт-Петербург в но-

вогодний день 1736 г.; и этот день ничуть не менее знаменателен для

культурной жизни столицы, чем приезд туда же — ровно четыре года на-

зад — императрицы Анны на постоянное пребывание.

Из Санкт-Петербурга его отправили вместе с Христианом Вольфом,

выходцем из Галле, питомцем прусских пиетистов, в Марбургский уни-

верситет. Там он поднаторел в науках настолько, что стал первооткры-

вателем в области физической химии и смог оценить университетское

обучение, которого в России тогда не существовало. Вернувшись на ро-

дину, он отдался научной деятельности в Санкт-Петербургской Акаде-

мии и способствовал основанию Московского университета по немецко-

му образцу, где первостепенное значение придавалось организации

библиотеки и исследовательской работе.

Ломоносов был не только ученым и педагогом, но также поэтом, эс-

сеистом, оратором и историком. Он собирал материалы, отосланные

Вольтеру для написания биографии Петра Великого; поставил под во-

прос властвовавшую тогда «норманнскую» теорию, преувеличивавшую

значение германских начал в процессе возникновения Древней Руси; и

написал российскую грамматику, которая оставалась основным учебным

пособием со времени своей публикации в 1755 г. до 1830-х гг. Воздавая

хвалу русскому разговорному языку и наставляя в его употреблении, Ло-

моносов помог расчистить путь подлинно национальному самовыраже-

264

1. Смятенное Просвещение

нию

_ хотя его собственные литературные сочинения большей частью

написаны напыщенным слогом, изобилующим церковнославянизмами.

Ломоносов никоим образом не был революционером. Он по мере воз-

можности искоренял леность мысли и предрассудки. Но он чтил монар-

хию не меньше других лидеров европейского Просвещения, а его рели-

гиозные верования были не в пример искреннее. Его риторические и

панегирические новшества использовались при торжествах восшествия

на престол и на церковных праздниках; его новая химическая техноло-

гия изготовления стекла применялась для мозаичной отделки храмов. Его

любознательность устремлялась в небеса (он вместе с коллегой повторял

электрические эксперименты Бенджамина Франклина и развлекал санкт-

петербургское общество, изготовив «громовые отводы», улавливавшие в

бутыли во время грозы атмосферные разряды) и в океанские дали (он вы-

нашивал планы создания международной академии для научного усовер-

шенствования основ навигации и проектировал экспедицию в целях оты-

скания северного пути на восток).

Ломоносов, как и Пушкин, являет редкостный пример творческой

личности, снискавшей признание почти у всех последующих представи-

телей различных течений русской мысли. Восхищались не без зависти не

только диапазоном его свершений, но и его прагматическим подходом к

действительности. И это тоскливое восхищение, и уникальность фигуры

Ломоносова напоминают о том, что Российское Просвещение было ку-

да более зыбким и ненадежным, чем западное. Кстати сказать, его уче-

ные труды были целиком обнародованы и в полной мере оценены сооте-

чественниками лишь в начале XX столетия.

После смерти Ломоносова в 1765 г., при новой императрице Екате-

рине Великой, Просвещению, казалось, предстояли величайшие торже-

ства. Если Петр прорубил окно в Европу, а Елизавета задрапировала его

пышными занавесями, то Екатерина распахнула двери и принялась пе-

рестраивать весь дом. Ее привлекали не только технологические дости-

жения протестантских стран Северной Европы, но и культурное велико-

лепие Франции и Италии, и традиции политической жизни Англии.

Однако этот преждевременный оптимизм вскоре померк. Всепроникаю-

щее солнце Просвещения затмили на восточном небосклоне нежданные

тучи.

Дилемма деспота-реформатора

Царствование Екатерины являет собой драматическую иллюстрацию

°нфликта между просвещением в теории и деспотизмом на практике;

конфликта, характерного для столь многих европейских монархов XVIII

323

/ V. Век дворянской культуры

столетия. Почти никто из ее современников не строил таких широких

реформаторских планов, и никого не удостаивали таких похвал

philosophes — и это при том, что совершить ей по сравнению с другими

удалось ничтожно мало. И все же вопреки своим неудачам она создала

предпосылки грядущих перемен — окончательно закабалив крестьян и

вместе с тем поставив перед дворянством насущные социальные вопро-

сы. Будучи единственным последовательным идеологом среди правите-

лей России между Иваном IV и Лениным, она изменила ориентиры рус-

ской мысли, накрепко связав российскую культуру с французской и

попытавшись подкрепить императорскую власть философскими принци-

пами, а не только наследственным правом и религиозными санкциями.

Конечно, Франция привлекала россиян и прежде. Петр посетил Сор-

бонну и в 1717 г. отправил учиться в Париж трех студентов. И Кантемир,

и Тредиаковскиц провели в Париже большую часть четвертого десятиле-

тия века, жадно впитывая французскую культуру. Первый из них пере-

водил Мольера и сам писал сатиры во французском духе; второй, секре-

тарь Академии наук и придворный поэт, начал безудержно внедрять

галлицизмы в русскую речь. Неуверенная в себе аристократия изначаль-

но устремляла взоры к Франции, взыскуя философского руководства и

форм выражения мысли; и эти философические устремления вызывали

противодействие присяжных охранителей православия, полномочных де-

ятелей новой огосударствленной церкви. В царствование Елизаветы Свя-

тейший Синод многократно пытался запретить «Беседы о множествен-

ности миров» Фонтенеля, где культивировалось представление о

бесконечности Вселенной

При Екатерине, однако, струи слились в поток. Фонтенель издавал-

ся беспрепятственно, и почти никого это не трогало. Новые книги и но-

вые идеи во множестве завозились из Франции; одни быстро сменялись

другими, все более дерзновенными и фешенебельными. Книгу отбрасы-

вали, не успевая толком прочесть, словно еще не ношенную, но уже вы-

шедшую из моды шляпу. Первым французским мыслителем, стяжавшим

при Екатерине огромную популярность на Руси, был «бессмертный Фе-

нелон», чей роман «Приключения Телемака», переработанный Тредиа-

ковским в поэму «Тилемахида» (1766), представил волнующий образ уто-

пического общества и чей трактат «О воспитании девиц» отчасти

вдохновлял эксперименты Екатерины по части воспитания дворянок

За Фенелоном последовал Монтескье, за Монтескье — Вольтер; и каж-

дое последующее увлечение было пламеннее предыдущего.

Эта галломания была искусственной и навязанной, что во многом оп-

ределило характер — или бесхарактерность — дворянской культуры. Кон-

такт с Францией нередко был опосредованным. Сама Екатерина возыме-

ла пристрастие ко всему французскому в свои школьные годы в

267 323

1. Смятенное Просвещение

Германии; первым предпринял систематический перевод французских

сочинений немецкий «норманнист» Герхард Фридрих Мюллер в россий-

ском журнале, представлявшем собой сколок с немецких подражаний

Аддисону и Стилю; Мольер достиг России стараниями прибалтийских

посредников, и его влияние на русскую сатиру во дни Екатерины сме-

шивалось с влиянием Людвига Хольберга, «датского Мольера». Русское

слово «французский» заимствовано из немецкого языка, а русское назва-

ние столицы Франции «Париж» пришло из итальянского

Хотя французская культура зачастую доставалась России из вторых

рук, в ней тем не менее обычно видели законченное целое, которое сле-

довало целиком принимать или целиком отвергать. Даже более, нежели

когда-то в отношениях с Византией, русские стремились перенять фран-

цузский опыт помимо сопутствующего ему критического духа. Екатери-

на видела во французском Просвещении способ утвердить свой админи-

стративный авторитет на прочных философских основаниях и обеспечить

российской нации нравственное лидерство в Европе. Для российских

дворян французская культура была способом достижения социальной

общности. Французский язык отстранял их и от русскоязычного и укра-

иноязычного крестьянства, и от российского торгового люда, говорив-

шего по-немецки, по-шведски и на идише. Дворцы, парки и театраль-

ные представления давали блестящие возможности для непринужденного

и социально насыщенного общения, отдыха от лишений и тягот долгих

военных кампаний.

Екатерина описывала устремление своего царствования в одной из

своих многочисленных философических притч как поиски «цветка розы

без шипов, что не колется»

. Роза обозначает добродетель, достижимую

лишь под водительством разума, помогающего избежать безрассудных со-

блазнов, которые встают на пути паломника, чуждого религиозным це-

лям. Подлинная добродетель в понимании Екатерины естественно и не-

пременно приводила ее обладателя вопреки скорбям и невзгодам в

небесный град философов XVIII столетия: в царство справедливости и

просветленного разума.

Ее самонадеянный оптимизм породил и предложил ей дилемму дес-

пота-реформатора. Эта дилемма стала наваждением для ее внука Алек-

сандра 1 и его племянника Александра II, а внук последнего Николай II

ужасался самой мысли о ней. Как сохранять самодержавие и иерархиче-

скую социальную систему, в то же время проводя реформы и насаждая

образование? Каким образом самодержавный монарх будет внушать на-

дежды на улучшения и не столкнется при этом с революционным подъ-

емом несбыточных ожиданий? Обоим Александрам, как и Екатерине,

пришлось умерять либерализм первых лет царствования и прибегать в

конечном счете к репрессивным мерам. И каждому из них наследовал де-

IV. Век дворянской культуры

спот, который стремился покончить со всяческими реформами. Но прус-

ские методы этих преемников — Павла, Николая I и Александра III —

не способствовали разрешению насущных государственных проблем и

лишь усугубляли потребность в преобразованиях. Более того, сводя на

нет усилия умеренных реформаторов, Павел, Николай I и Александр III

играли на руку преобразователям-экстремистам и оставляли в наследст-

во преемникам искусственно взвинченные и завышенные общественные

ожидания.

Дух насилия витал Над всеми этими самовластными реформаторами.

И Екатерина, и Александр I пришли к власти, запятнав себя пособниче-

ством убийству своих предшественников — мужа и отца; Александр II,

чьи реформы были наиболее основательными, получил в награду за них

не благодарность, а бомбу террориста.

Дилемма деспотического реформаторства впервые возникла перед Ека-

териной почти наверняка из-за ее опасений. Поначалу она едва ли держа-

лась на троне прочнее, чем ее недавно умерщвленный супруг Петр III. Осо-

бую угрозу она усмотрела в замысле Никиты Панина жестко ограничить

самовластье путем создания аристократического Державного Совета; и в

1763 г. взялась за сочинение основополагающего трактата в защиту аб-

солютной монархии. Воспоследовали три его черновые редакции, и в

1766 — 1767 гг. рассмотрением его занялась специально учрежденная Ко-

миссия для составления нового уложения, большинство членов которой

не являлось аристократами и было послушно воле Екатерины. Комиссия

единодушно преподнесла ей титул «Екатерина Великая, Премудрая Мать

Отечества» и распорядилась опубликовать на русском, немецком, фран-

цузском и латыни окончательный вариант ее цветистой философической

апологии монархии, известной под названием «Наказ»

Однако Екатерина и ее преемники дорогой ценой заплатили за такой

любопытный способ узаконивания узурпации престола. Отвергнув пред-

ложение Панина привлечь дворянство кделам правления, Екатерина усу-

губила и без того тягостную для сословия неприкаянность. Впоследствии

она как бы в возмещение даровала дворянам экономическое господство

над крепостными рабами и освободила их от обязательной государствен-

ной службы, но это лишь способствовало их праздности и уж никак не

усиливало чувства сопричастности политической жизни.

Еще существеннее было дестабилизирующее воздействие оправдания

самовластья на совершенно новой основе естественной философии. Хо-

тя законодательная комиссия фактически никаких законов не приняла,

подробное обсуждение и формальное одобрение трактата Екатерины вве-

ло в обиход уйму новых и едва ли не подрывных политических идей. Со-

гласно «Наказу», Россия являлась европейским государством, ее обита-

тели — «гражданами», а надлежащие законы следовало сообразовывать

268

I. Смятенное Просвещение

более с разумом и естеством, нежели с исторической традицией. Прав-

да, текст «Наказа» в России не особенно распространялся, но сословия

в законодательной комиссии были представлены столь широко, что за-

ключенные в нем идеи проникли во все социальные слои, кроме крепо-

стного крестьянства. Четыре из восемнадцати миллионов россиян пред-

ставляли 564 депутата; комиссия была, по сути дела, первой со времен

земских соборов начала XVII в. неуклюжей попыткой национального со-

брания

. Впрочем, это российское собрание разительно отличалось от

всех предыдущих своим полностью светским составом. Был один депу-

тат от Синода, священнослужителей же не было вообще.

Лежащее в основе «Наказа» представление Екатерины о «благом» и

«естественном» предполагало скептицизм в отношении не только рели-

гии откровения, но и традиционной натурфилософии. Ее «Наказ» уст-

ремлял человеческое разумение не к абсолютным истинам или идеаль-

ным прообразам, а в новообретенную релятивистскую и утилитарную

перспективу. По-видимому, вполне уместно, что Иеремия Бентам, отец

английского утилитаризма, был одним из самых почетных гостей екате-

рининской России и что русские переводы его сочинений и книг о нем

вскоре превзошли тиражами оригинальные английские издания

Истый приверженец принципа пользы, Екатерина определяла зако-

нодательство как «способы, к достижению самого большего для людей

блага ведущие», каковое благо состоит в том, чтобы «сделать самое боль-

шее спокойствие и пользу людям» в соответствии с определенными обы-

чаями и обстоятельствами. Самодержавие должно опираться на посред-

ствующие властные структуры и четкие законы, причем требуется, «чтобы

всяк несомненно был уверен, что он ради собственной своей пользы ста-

раться должен сохранить нерушимыми сии законы». Блюстители фран-

цузской монархии недаром усмотрели опасный подвох в таком само-

оправдании власти и конфисковали на границе в 1771 г. две тысячи

экземпляров «Наказа», а также не дозволили печатать во Франции ни од-

ного из двадцати четырех его переводов на разные языки

Екатерина преклонялась не только перед Бентамом, но и перед его

недругом Блэкстоном, чьи «Комментарии» она тщательно изучила, пе-

ревела и опубликовала в трех томах. Ею восхищались не только в Анг-

лии, но и в Италии, где ей в 1778 г. был посвящен огромный трактат,

восславлявший победоносное единение власти и разума в XVIII столе-

тии

». Примерно одна шестая часть «Наказа» Екатерины представляла со-

бой выдержки из сочинения другого итальянца, Беккарии, «О преступ-

лениях и наказаниях»; оттуда Екатерина вынесла убеждение, что

преступления порождаются невежеством и дурными законами, наказа-

ния же должны быть строго соразмерными провинностям и целеустрем-

ленными, а отнюдь не произвольными и не жестокими

269

IV. Век дворянской культуры

Но все же наибольшее и неизменное духовное родство чувствовала

Екатерина с французами. Еще в 1756 г., задолго до своего воцарения, она

писала о заключенном ею союзе с Францией, что «коммерческая выгода

от него невелика, зато разумения мы от них наберемся, как следует»

Разумения уже начали набираться, впервые предприняв в 1755 г.

публикацию российского журнала на французском языке; а в 1756 г.

«Философия истории» Вольтера только в Санкт-Петербурге была рас-

продана'за несколько дней в баснословном количестве трех тысяч эк-

земпляров

Вольтер вскоре стал официальным историком Российской империи

и своего рода вышним покровителем светской аристократии. Многоли-

кое французское Просвещение представлялось совершенно целостным,

и Вольтер помещался в его центре. И его друзья, и недруги называли

«вольтерьянство» движущей силой западной культуры, подобно тому, как

говорилось о «латинстве» в XV в. При активном содействии Екатерины

немалая часть российской аристократии увлеклась вольтерьянством,

представлявшим собой некую смесь рационализма, скептицизма и смут-

ной жажды преобразований. В первый же год своего царствования, трид-

цати четырех лет от роду, она завязала переписку с Вольтером, которо-

му в то время было под семьдесят. Почт все 60 с лишним сочинений

Вольтера, переведенные на русский язык в последнюю треть XVIII в., на-

печатаны в царствование Екатерины. Не менее 140 переводов произве-

дений Вольтера были опубликованы на протяжении столетия дворянской

культуры; произведения эти многократно конспектировались и перепи-

сывались от руки; ни одна помещичья библиотека не могла считаться

полноценной, если не содержала более или менее полного собрания его

сочинений в оригинале. Вольтер незримо восседал на троне как в пере-

носном, так и в прямом смысле: ибо кресло с высокой спинкой и узки-

ми подлокотниками, в каком русские баре устраивались для послеобе-

денной беседы, копировало седалище Вольтера с его скульптурных и

живописных изображений; оно и поныне известно как «вольтеровское

кресло»

Вольтер был фигурой скорее символической; зато офранцузившийся

немец Фридрих Гримм служил при Екатерине главным придворным по-

ставщиком новостей. Вдобавок к своему знаменитому литературному ве-

стнику интеллектуальной жизни салонов он вел нескончаемую переписку

с императрицей, которая осыпала его многими милостями и среди проче-

го даровала ему синекуру посланника в Гамбурге. Гримм стал чем-то вро-

де рекламного агента Екатерины, и вероятно, лишь отчасти шутил, когда

перефразировал «Отче наш»: «Мати наша, иже еси на Руси...», устанавли-

вал символ веры: «Верую во единую Екатерину» и положил песнопение

«Те Catherinam laudamus» на музыку Паизиелло

. Вольтер же, избегая су-

310

I. Смятенное Просвещение

губо христианской терминологии, именовал Екатерину «священнослужи-

телем нашего храма» и возвещал, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Екатери-

на

_ пророк Аллаха»

. Лишь такому более последовательному материали-

сту, как Гельвеций, удалось воздержаться от религиозных выражений: он

посвятил свой последний капитальный труд «О человеке, его умственных

способностях и его воспитании» Екатерине, названной «оплотом в борьбе

против азиатского деспотизма, по силе разума достойной судить иные на-

ции, как достойна она править своей»

Что до главнейшей проблемы, до собственно правления, то представ-

лением о нем Екатерина более всего была обязана Монтескье. Его могу-

чий «Духзаконов» был одновременно итогом целой жизни, отданной изо-

щренным размышлениям, и первым залпом «войны идей», обращенной

против старого порядка во Франции

. За восемнадцать месяцев после

его первой публикации в 1748 г. это сочинение Монтескье перепечаты-

валось двадцать два раза и пробудило в дотоле недосягаемых социальных

сферах неукротимую политическую любознательность, вкус к описатель-

ности и сравнительному анализу и подспудную решимость всячески пре-

пятствовать произволу и деспотии.

Все эти свойства творения Монтескье привлекали юную императри-

цу тем более, что она готовилась к упорной борьбе с политическим хао-

сом и религиозной мистикой Древней Руси. Настрой, с которым она при-

няла бразды правления, выразил один из ее генералов, который

саркастически заметил, что «русское государство управляется Самим Бо-

гом, иначе невозможно объяснить себе, каким образом оно может суще-

ствовать»

. В своем «Наказе» она стремилась внести разумную упорядо-

ченность в политическую жизнь империи, и Монтескье служил ей

основным источником вдохновения. Она вчитывалась в произведение на-

ставника по три часа на день, именовала «Дух законов» своим молитвен-

ником

и копировала соображения Монтескье чуть ли не в половине ста-

тей «Наказа»

Правда, вся деятельность Екатерины находилась в прямом противо-

речии с положением Монтескье о том, что Россия из-за своих размеров

и печального наследия обречена на деспотическое правление; и она от-

части исказила некоторые его особо излюбленные идеи, отчасти же пре-

небрегла ими. Изобретенные Монтескье аристократические «посредст-

вующие учреждения» между монархом и подданными служили, по

Разумению Екатерины, не для того, чтобы дифференцировать исполни-

тельные, законодательные и судебные функции власти, а скорее для кон-

солидации деятельности правительства и создания дополнительных воз-

можностей самодержавного властвования.

Тем не менее по духу своему Екатерина была ближе к политике Мон-

тескье, нежели многие из тех, кто буквально следовал его конкретным

271

/ V. Век дворянской культуры

указаниям. Ее стремление сделать самодержавие неограниченным, одна-

ко же полностью подчиненным велениям рассудка; чутье, с которым она

приспосабливала политические формы к текущим надобностям; ее воз-

раставшее сознание необходимости привлечь дворянство к активной под-

держке трона, чтобы честь могла послужить опорой разумного правле-

ния, — все это явственно роднило ее с человеком, который столь

настоятельно обращал общественное внимание на дух, а не на букву за-

кона.

Если в «Духе законов» Екатерина обнаружила прообраз рационально

упорядоченной политики, то «Энциклопедия» Дидро и Д'Аламбера, ко-

торая начала публиковаться тремя годами позже, в 1751-м, явила ей про-

образ рационально упорядоченного знания. Ее восхищение этим трудом

вскоре достигло того же накала, что и восторг перед Монтескье. Д'Алам-

бер отклонил приглашение Екатерины стать воспитателем ее сына, зато

Дидро планировал печатать «Энциклопедию» в Риге, согласился продать

Екатерине свою библиотеку и совершил путешествие в Санкт-Петер-

бург

3()

. Три тома «Энциклопедии» были почти немедля переведены на рус-

ский язык под контролем ректора Московского университета. Тем вре-

менем будущий историк Иван Болтин трудился над переводом для

приватного пользования, а многие статьи и разделы переводились по-

рознь,

В целях рационального упорядочения экономической жизни Екате-

рина сперва обратилась (по совету Дидро) к французскому физиократу

Лемерсье дела Ривьеру; затем, после его злополучного визита в Россию

послала двух профессоров из Москвы на выучку к Адаму Смиту в Глаз-

го. Ее наиболее самобытным начинанием было основание в 1765 г. Воль-

ного экономического общества по распространению в России нужных

для земледелия и домостроительства знаний — своего рода неофициаль-

ного консультативного совета. Через два года она предложила вознаграж-

дение в тысячу золотых тому, кто составит наилучшие рекомендации, как

организовать сельскохозяйственную экономику «на общее благо». Обще-

ство получило 164 конкурсных работы со всех концов Европы — больше

всего, разумеется, из Франции; француз и удостоился премии

Однако же на практике никакой реорганизации земледелия не про-

исходило, равно как не появилось нового свода законов или синтеза по-

лезных знаний. Потрясения, вызванные восстанием Пугачева, положи-

ли конец неспешным стараниям законодательной комиссии и различным

попыткам широкого просвещения публики на основе «Энциклопедии».

Перевод Болтина застрял на букве «К» — это был первый из огромного

количества незавершенных справочников, каковыми российская история

столь прискорбно изобилует

272

1. Смятенное Просвещение

Но даже когда шла подготовка к четвертованию Пугачева, Екатерина

продолжала переписываться с корсиканским революционером Паоли (а

другой беспокойный корсиканец, тогда еще безвестный Наполеон Бона-

парт, собирался поступить к ней на службу)

И лишь после Французской революции Екатерина оставила всякую

мысль о реформах и занялась окончательным утверждением безоглядно-

го деспотизма. Но все же она передала свою дилемму в наследство Алек-

сандру I, дав ему в наставники швейцарского республиканца Лагарпа и

замкнув его в избранном аристократическом кругу либеральных англо-

филов. Александр I, в свою очередь, заразил Александра II все тем же

опасным пристрастием к частичным реформам, сделав наставником бу-

дущего «царя-освободителя» в самом нежном возрасте своего былого дру-

га либеральных дней Михаила Сперанского.

Поддавшись множеству прямых и косвенных соблазнов и введя их в

мир, Екатерина оставила дворянскую Россию взбудораженной и ничуть

не удовлетворенной. Отправляя большую часть дворянской элиты на вос-

питание за границу, она пробудила смутное ощущение возможности, а

заодно и решимость «догнать и перегнать» Запад по части просвещения.

Однако же действительные преобразования, произведенные в ее царст-

вование, были столь жалкими, что не могли даже отчетливо обозначить

путь к этой цели. От времен Екатерины дворянские мыслители усвоили

всего-навсего обыкновение искать ответы на Западе. Они привыкли во-

ображать радикальные реформы на абстрактно-рационалистической ос-

нове, а не добиваться постепенных изменений с учетом конкретных ус-

ловий и традиций.

Особую популярность при Екатерине приобрело неясное представле-

ние, будто новообретенные южные провинции могут оказаться девствен-

ной и благодатной почвой для возникновения на пустом месте новой ци-

вилизации. Вольтер сообщал Екатерине, что он переберется в Россию,

если столица будет перенесена из Санкт-Петербурга в Киев. Пределом

ранних мечтаний Гердера о славе земной было стать для украинцев «но-

вым Лютером и Солоном» и превратить этот нетронутый и плодородный

край в «новую Элладу»

. Бернарден де Сен-Пьер уповал на то, что рав-

ноправную земледельческую общину, быть может, даже некую новую

Пенсильванию, можно создать где-нибудь возле Аральского моря

. Са-

ма Екатерина мечтала превратить недавно заложенный на Днепре ниже

Киева город Екатеринослав в грандиозный центр мировой культуры, а

отвоеванный у турков черноморский порт Херсон сделать новым Санкт-

Петербургом

Вместо того чтобы вплотную заняться конкретными проблемами сво-

ей страны, Екатерина на старости лет пленилась своим «великим замыс-

лом» взять Константинополь и поделить Балканы с Габсбургской импе-

323

/ V. Век дворянской культуры

рией. Своего второго внука она назвала Константином, велела чеканить

на монетах образ Святой Софии и написала вольное «подражание Ша-

кеспиру без сохранения феатральных обыкновенных правил» — «Началь-

ное управление Олега», заканчивающееся тем, что этот древнерусский

князь-завоеватель оставляет свой щит в Константинополе, дабы гряду-

щие поколения его востребовали

Завоевав наконец все северное побережье Черного моря, Екатерина

изукрасила его гирляндой новых городов, нередко основанных на месте

древнегреческих поселений, — таких, как Азов, Таганрог, Николаев,

Одесса и Севастополь. Последний, воздвигнутый в качестве крепости на

юго-западной окраине Крымского полуострова, получил греческое наи-

менование — перевод римского имперского титула Augusta. Выстроен-

ный английским морским инженером Сэмюелом Бентамом «властитель-

ный град» («seva'ste polis») вдохновил разве что знаменитого брата

Сэмюела Иеремию на жутковатый проект некоего паноптикона: тюрь-

мы, в которой срединный соглядатай может созерцать все камеры

. Се-

вастополь памятен вовсе не внушенным им благоговением, а унижени-

ем, испытанным Россией, когда он был захвачен английскими и

французскими интервентами во время Крымской войны. Более, нежели

другие военные события, падение «властительного града» в 1855 г. рас-

сеяло иллюзии и вынудило Россию обратиться от поиска внешней сла-

вы к внутренним реформам.

Однако же к концу царствования Екатерину занимала именно и толь-

ко внешняя слава. Иллюзорность ее мира символизирует знаменитая ле-

генда о переносных «потемкинских деревнях», сооруженных ее извест-

нейшим фаворитом, чтобы во время триумфальных разъездов скрыть от

ее глаз народную нищету. Она потратила последние годы своей жизни (и

едва ли не последние рубли из своей казны) на строительство роскош-

ных дворцов для своих любовников, иностранных советников и родст-

венников: Таврического в Санкт-Петербурге и поодаль от столицы Гат-

чины и Царского Села (которое она собиралась переименовать в

Константиноград). Костюмы и декорации в представлениях Екатерины

были гораздо важнее, чем драматические тексты. Она отдавала предпо-

чтение пространным дивертисментам и требовала сокращения серьезных

опер с трех актов до двух. Кажется до странности уместным, что в цар-

ствование Екатерины были инсценированы четыре разных версии исто-

рии Пигмалиона. Захолустная немецкая княжна была преображена муд-

рецами XVI11 столетия в северную богиню; и в этом случае впечатление

производила не действительность, а фигура на пьедестале. Даже сейчас

ее памятник перед бывшей императорской (ныне имени Салтыкова-Ще-

дрина) библиотекой в Ленинграде словно вздымается из моря грязи. Вся

жизнь ее подмалевана косметикой и отделана пышными оборками. В том

275 323

1. Смятенное Просвещение

столетии, когда общеевропейской модой были вырезные силуэты и по-

верхностный блеск, Екатерина преподнесла России ничем не заполнен-

ные очертания реформ

. Как бы на память о своем тщеславии она оста-

вила в церковном календаре пять праздников, посвященных только ей:

день ее рождения, день восшествия на престол, день коронации, день те-

зоименитства и день прививки ей оспы — 21 ноября

Обращение Екатерины от внутренних реформ к внешнему возвели-

чиванию драматически иллюстрирует трехсторонний и трехступенчатый

раздел Польши. Возведя в 1764 г. на польский трон друга своей юности

и любовника Станислава Понятовского, Екатерина тем не менее стала

участницей первого раздела Польши в 1772 г.; а затем инициировала еще

два — после того, как Станислав принял в 1791 г. конституцию, предпо-

лагавшую реформы, весьма сходные с теми, о которых Екатерина помы-

шляла в былые дни

. Присоединение Польши, однако, имело свою иро-

ническую сторону — оно помогло уберечь ту самую, отвергнутую

традицию. Ибо Станислав поспешно перебрался в Санкт-Петербург вме-

сте со своей родней Чарторыйскими, и за ними последовало множество

либерально настроенных вельмож прежней Речи Посполитой.

Первый внук Екатерины Александр походил отнюдь не на македон-

ского царя-завоевателя, в честь которого был назван, а на польских меч-

тателей, с которыми спознался в юности. Ее второй внук Константин

стал центром притяжения либерального офицерства гвардейских полков,

выступивших затем на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге 14 дека-

бря 1825 г., после смерти Александра. Но для этих «декабристов» имя

Константина связывалось вовсе не с Константинополем, а с конститу-

цией: взявшие их сторону простолюдины полагали даже, что «Конститу-

ция» — это имя его жены. Декабристы адресовались не к самодержавно-

му властелину, а к человеку, ставшему правителем Польши и главным

выразителем ее реформистских и республиканских устремлений в преде-

лах Российской империи. Чтобы понять, почему эти умеренные побор-

ники конституции были разгромлены и дилемма деспота-реформатора

обрела при Николае I твердое решение в пользу деспотизма, необходи-

мо обратиться от символов и знамений к существенным и коренным пе-

ременам, которые произошли в направлении русской мысли при Екате-

рине.

? Плоды просвещения

Практические достижения внутренней политики Екатерины пред-

ставляются на удивление убогими: внедрение прививок, бумажные день-

ги и улучшения в системе местного управления. Но ее воздействие на