Без автора. Зритель в искусстве: Интерпретация и творчество

Подождите немного. Документ загружается.

Читатель – интерпретатор –творец 71

субкультуры, но жертвой гигантской антропологической катастрофы.

Поэт сумел придать выведенному им типу как художественную, так и

познавательную значимость. Его поэтические миниатюры – это

собрание образцов недолжного социального существования,

коллекция типов девиантного бытия. За их россыпью отчетливо

просматривается трагическая по своей сути социальная реальность,

где девиации прочно утвердились в жизни миллионов людей и стали

нормой.

Игорь Холин как бы ведет протяженный поэтический репортаж из

недр барачного «подполья», где абсурд – такая же реальность, как,

скажем, консервная банка или бутылка из-под водки. Нам сегодня

легко увидеть абсурдность той, уже отошедшей в небытие советской

повседневности, находясь далеко за ее пределами, на расстоянии по-

лувековой удаленности, из другой страны, над которой развевается

трехцветный российский флаг и реет двуглавый орел, где есть част-

ная собственность и нет КПСС, где нет Ленинграда, но есть Санкт-

Петербург. Но было очень не просто увидеть, понять и изобразить

эту абсурдность, находясь внутри нее. И Игорь Холин справился с

этой задачей блестяще. В этом ему помогли обстоятельства его соб-

ственной жизни, когда он оказался погружен в ситуацию вынужден-

ного включенного наблюдения. Проживая в советском бараке, он

знал, как никто, содержимое этого социального питомника девиант-

ных форм существования.

Изобразительная поэтика Холина построена на отсутствии оце-

ночных суждений. Критики утверждают, что к поэзии Холина при-

ложимы такие определения, как «литература факта», «протокольный

реализм»(Е.Лобков). Поэт никого не обличает, не осуждает, не обви-

няет, не клеймит, не шельмует. Не предлагает он и никаких альтерна-

тивных выходов из того планетарного «тупичка Дрянинга», в кото-

рый уткнулась советская «барачная цивилизация». Перед нами, каза-

лось бы, чистая, беспримесная дескрипция, вполне индифферентная

социография обыденных нравов в их внешне незамысловатой подаче:

Рыба. Икра. Вина.

За витриной продавщица Инна.

Вечером иная картина:

Комната,

Стол,

Диван.

72 Зритель в искусстве

Муж пьян.

Мычит:

– Мы, бля-я…

Хрюкает,

Как свинья.

Храпит.

Инна не спит.

Утром снова витрина:

Рыба. Икра. Вина. [1] (30)

Здесь приземленный социальный контекст замкнут, закольцован

таким образом, что возникает впечатление полного отсутствия выхо-

да из него. Герои обречены на пожизненное заключение в тюрьме

советской повседневности, где они по-своему страдают.

Знакомясь с зарисовками, подобной этой (а их у Холина множест-

во), нельзя сказать, что его социография асоциальна. Совсем напро-

тив: невозможно не заметить, что его миниатюры заряжены гигант-

ской дозой социальности. Именно поэтому они представляют боль-

шой интерес для социологов.

Умерла в бараке 47 лет

Детей нет.

Работала в мужском туалете.

Для чего жила на свете? (24)

Первое впечатление от поэтических миниатюр Холина, будто это

только непритязательные зарисовки сцен примитивного советского

быта, обманчиво. Столь же обманчива и кажущаяся дескриптивность

его стихотворных набросков. Не требуется слишком больших интел-

лектуальных усилий, чтобы обнаружить в них присутствие социаль-

ной и экзистенциальной рефлексия по поводу этого быта.

Игорь Холин – летописец и социограф одной из самых крупных в

истории человечества антропологических катастроф. Перед читате-

лем проходит целая галерея образов жертв этой катастрофы.

Здесь зарыто Марусино тело.

Замуж не выходила,

Читатель – интерпретатор –творец 73

Говорят, не хотела.

Сделала 22 аборта.

К концу жизни была похожа на черта. (29)

Герои Холина – люди, у которых отняли всё – Бога, свободу,

смысл жизни, достоинство, право на человеческое существование. С

головой погруженные в свое барачное «подполье», они одновременно

погружены в трагедию бессмысленности и безысходности жизни.

Язык поэта, описывающего эту жизнь, максимально приближен к тем

низменным формам существования, в которые погружены его герои:

Барачный мир – это многогранная и крайне противоречивая сово-

купность межсубъектных коммуникативных связей. Но Холин не

пользуется такими сложными социологическими категориями. Он

описывает его иначе:

Дамба. Клумба. Облезлая липа.

Дом барачного типа.

Коридор.

18 квартир.

На стене лозунг:

МИРУ МИР!

Во дворе Иванов

Морит клопов,

Он бухгалтер Гознака.

У Романовых пьянка,

У Барановых драка. (27)

Или:

Пили. Ели. Курили.

Пели. Плясали. Орали.

Сорокин лез целоваться к Оле.

Сахаров уснул на стуле.

Сидорова облевали. (32)

И все же, если перевести эти и другие наблюдения с поэтического

языка на социологический, то барак предстает у Холина как впечат-

ляющий своими нешуточными масштабами социальный институт. И

это оттого, что он заполняет собой почти все жизненное пространст-

во героев Холина. Ведь, помимо производства, у них нет иного мира,

кроме барачного. В бараках рождаются, женятся, рожают детей, ста-

74 Зритель в искусстве

рятся и умирают. Барак – это целый социальный космос, это начало и

конец, альфа и омега того типа цивилизации, в которую погружен

«простой советский человек».

Малое барачное время маленьких людей, Сидоровых, Романовых,

Барановых, слабо связано с большим историческим временем, где

вершится «строительство коммунизма». Если эти связи и существуют

объективно, то субъективно они никак не переживаются, не осмыс-

ливаются и для «человека барачного» практически отсутствуют. По-

скольку им нет места в его экзистенциальном пространстве, и он не

рефлексирует над ними, то они для него не существуют.

«Человек барачный» не интересуется политикой, ему безразлич-

но, как называется господствующий в его стране строй, социализм,

коммунизм, демократия. Он вне этих политических материй и твердо

знает только одно: в его жизни царит один строй, имя которому –

«баракократия». И власть этого строя незыблема и абсолютна.

III

У барачного пространства есть одно важное измерение, суть кото-

рого хорошо передает термин, который Ф.М.Достоевский ввел в сво-

их «Записках из подполья», – подполье. То, что Игорь Холин – поэт

российского андеграунда, в данном случае служит еще одним под-

тверждением существующих точек соприкосновения между ним и

Достоевским. Ведь, как известно, одно из значений слова андеграунд

– это подполье. В мировом искусстве певцов подполья было не так уж

много. У Игоря Холина подполье – это мир типажей, которые тира-

жируются советской действительностью на самом нижнем из ее

уровней – барачно-коммунальном.

Подобно тому, как «барачная цивилизация» – это социальный

«антимир», так и барачная поэзия – это, по сути, «антипоэзия», со-

стоящая из «антистихов», строящихся на основе принципов «антиэс-

тетики».

Истоки этой антипоэзии – не только социальные. Понятно, что

перед читателем открылось то, во что превратился «дивный, новый

мир» социалистических утопий. Но одновременно, как бы исподволь,

всплывает понимания того, что это мир, который нельзя назвать че-

ловеческим. Его нельзя назвать божьим миром, ибо в нем нет Бога.

Это реальность, напоминающая мир Иеронима Босха. В нем место

Бога и света заняли совсем иные реалии. Их отталкивающая низмен-

Читатель – интерпретатор –творец 75

ность позволяет предположить, что они представляют темную, за-

предельную реальность инфернального происхождения.

Читая зарисовки Холина, невозможно не задаться двумя вопроса-

ми. Первый: «Почему это названо поэзией?» Второй: «Почему это

социология?»

Отвечая на первый вопрос, хочется обратить внимание читателя

на способность Холина вместить в малую форму из нескольких де-

сятков слов художественную зарисовку, всегда схватывающую что-

то чрезвычайно существенное и важное из жизни тогдашней России.

Более того, за внешней незамысловатостью, грубоватостью и даже

кажущейся «топорностью» холинского стиха кроется удивительная

меткость запечатленных констатаций, необычайная чуткость миро-

восприятия, свойственная только прирожденным поэтам и психоло-

гам.

Для ответа на второй вопрос достаточно вспомнить, что социоло-

гический рассудок всегда ориентирован на выявление типического,

массовидного. Холин занят именно этим – выявлением типического.

Но делает он это при помощи не научно-теоретических, а художест-

венно-образных средств. При этом ему удается проникать на ту глу-

бину понимания изображенных им типов, куда обычная, то есть тео-

ретическая социология проникнуть не в состоянии.

Холин – стихийный социолог. Более того, он социолог журдэнов-

ского типа, то есть не знающий о том, что он – социолог. Но от этого

выявленные и прописанные им совдеповские типы и ситуации не

становятся менее значительными. Он создает настоящую энциклопе-

дию советской барачной повседневности. Пожалуй, в советской по-

этической и социологической литературе нет никого, кто мог бы

встать с ним вровень, чьи наблюдения за барачным миром заслужи-

вали бы такого же внимания.

Даже самая грубая и примитивная социальная материя представ-

ляет интерес для поэзии и теологии в силу того, что она является но-

сителем определенных значений и символов. Посредством этих по-

следних позиционируют себя весьма сложные социальные, духовные,

этические и религиозные реалии. Поэзия Холина именно этим и при-

мечательна: за видимой брутальной девиантностью коммунально-

барачного быта просматривается драма существования, отчужденно-

го от Бога, трагедия социального и духовного распада, ставшего уде-

76 Зритель в искусстве

лом гигантского человеческого сообщества, именовавшегося Совет-

ским Союзом.

«Человек барачный» – это низший тип «советского человека». Он

стоит даже ниже ошельмованного партийной пропагандой мещанина.

У этого последнего есть хотя бы прочная крыша над головой, свое

жилье-крепость, налаженный быт с геранью на подоконнике и слони-

ками на комоде.

«Человек барачный» – результат той чудовищной и роковой ин-

волюции, которая стала возможна в советской России в результате

октябрьского переворота, смены социального строя и построения

тоталитарного государства и атеистического общества. Богоборче-

ская политическая система создала весь комплекс необходимых со-

циальных предпосылок, чтобы эта инволюция двигалась максималь-

но возможными темпами и захватила как можно большое число лю-

дей. Далеко не все индивидуумы оказались способны

эволюционировать в том направлении, какое требовалось властям. Не

из всех получались образцовые «строители коммунизма». Тот «чело-

веческий материал», на котором явно проступали следы социального

брака, оказался в значительной степени сконцентрирован в барачных

поселениях, располагавшихся на окраинах больших городов и в ра-

бочих поселках.

Задача теологической интерпретации творчества Холина может на

первый взгляд показаться невыполнимой. Его поэзия не является ре-

лигиозной. И все же попытка такого рода возможна. Когда-то Пауль

Тиллих в своей «Систематической теологии» заметил, что экзистен-

циализм помог ему заново открыть классическую христианскую ин-

терпретацию человеческого существования [2]. Перефразируя Тил-

лиха, можно сказать, что теология позволяет самым серьезным, даже

радикальным образом обновлять понимание привычных для нашего

секулярного общества культурных феноменов. Она дает нам возмож-

ность как бы заново открывать творчество известных поэтов, худож-

ников, композиторов. У нас при этом как будто открывается некое

резервное зрение, которое прежде не было задействовано и лишь

ожидало своего часа.

Тех отечественных критиков, которые в разное время писали о

Холине, проблема его религиозности не занимала. Причина такого

равнодушия проста: никакой особой религиозности они в нем не за-

Читатель – интерпретатор –творец 77

мечали. Между тем, при достаточно внимательном взгляде, не заме-

тить религиозного контекста его поэзии нельзя. Так, например, в сти-

хотворении «Плач» Холин размышляет о том планетарном состояние

всеобщего плача, в который погружен человеческий род. Его пронза-

ет ощущение тотальной несчастности, в которую погружена Вселен-

ная, оставшаяся без Бога:

…Я о всемирном плаче

Когда содрогается

Вселенная

Когда все сливается

В единый

Вскрик

Вздох (150)

Во вселенной Холина, как и во вселенной Иеронима Босха, нет

живых существ, которые могли бы радовать человека, но зато она

наполнена тварями низменными, самыми примитивными, преимуще-

ственно насекомыми-паразитами – клопами, мухами, тараканами.

Среди них существуют обитатели барачного «подполья», предельно

безликие, чем-то напоминающие тени, мертвые души, населяющие

дантовский ад. Их мир – это мир грешников, забытых Богом, и уже

при жизни несущих наказание за свое богопротивное существование.

Греховность «человека барачного» тотальна и заполняет его до

краев. Применительно к нему трудно отделить грех от грешника, по-

скольку индивидуальности представителей этого типа совсем не про-

писаны, их личностные признаки почти никак не обозначены. По

крайней мере, сам поэт не делает ни малейшего шага в этом направ-

лении. Не предпринимает он никакого усилия и для того, чтобы хотя

бы как то помочь в этом читателю.

Адам

Токарь-инструментальщик

Ева

Слесарь-лекальщик

Место работы

Завод «Пеношлак»

Место жительства

Общежитье

78 Зритель в искусстве

Барак

Хуже Ада

Ни водопровода

Ни газа

Комендант зараза

Закрыл красный уголок

Заявил

Превратили в бардак

Она скучает

Он злится

Негде встречаться (53)

Слова Адам, Ева, ад вносят особый настрой в этот, внешне неза-

мысловатый стих. Они позволяют рассматривать бытовую зарисовку

в качестве советской версии песней «Ада» из «Божественной коме-

дии» Данте. Только здесь все выглядит более гнетущим, поскольку

герои Холина оказались в аду уже при жизни. И это ад посюсторон-

ний, рукотворный, социальный. Более того, это ад узнаваемый, рос-

сийско-советский созданный самими «строителями коммунизма».

Греховность «человека барачного» тотальна и заполняет его до

краев. Применительно к нему трудно отделить грех от грешника, по-

скольку индивидуальности представителей этого типа совсем не про-

писаны, их личностные признаки почти никак не обозначены. По

крайней мере, сам поэт не делает ни малейшего шага в этом направ-

лении. Не предпринимает он никакого усилия и для того, чтобы хотя

бы как то помочь в этом читателю. Барачное «подполье» – типично

советский вариант пенитенциарной системы.

Поэтическое «я» Холина – пленник естественной, бессознатель-

ной религиозности. Он сам – бессознательный богоискатель, которо-

го можно сравнить с той децеребрированной лягушкой, о которой

писал академик А.А.Ухтомский: она, лишенная мозга, умирает от

голода и жажды, несмотря на то, что окружена водой и пищей. Бог,

Которого всегда можно призвать, к Которому можно в любую мину-

ту обратиться посредством молитвы, для поэта недосягаем. Бог Игоря

Холина – это не личный Бог, с Которым могли бы установиться лич-

ные отношения. Он не похож на библейского Бога Авраама, Исаака и

Иакова, а представляет собой нечто аморфное, неопределенное. И

Читатель – интерпретатор –творец 79

поэт не знает, как к нему обращаться и стоит ли вообще это делать.

Он понимает, как и многие из его соотечественников, что над людь-

ми, наверху «что-то такое есть». Он даже готов признать шекспиров-

скую онтологию бытия земного мира как театра, где люди играют

свои роли на жизненной сцене и где в качестве режиссера выступает

Бог:

У Холина есть стихотворение, которое не может не вызвать изум-

ления. Оно звучит так:

Отче наш

Сущий

На небесах

Да святится

Имя Твое

Да придет

Царствие Твое

Да будет

Воля Твоя

И на земле

Как на небе (232)

Строго говоря, это не стихотворение, а воспроизведение евангель-

ской молитвы «Отче наш» (Мф. 6, 9-10). Здесь в ней не изменено ни

одно слово, лишь отсутствует ее окончание: «Хлеб наш насущный

дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем

должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лу-

кавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь» (Мф. 6,

11-13).

В данном случае нонконформистская независимость поэтического

«я» Холину от множества условностей позволяет ему просто взять из

Евангелия от Матфея главную христианскую молитву и поставить

ее в один ряд с другими стихотворными излияниями своей души. То,

что выглядит как нонсенс с точки зрения элементарных норм обыч-

ного стихотворчества, вполне оправдано в свете того духовного по-

иска, который вела душа поэта. Получается, что в своих исканиях она

наткнулась на это средоточие абсолютных истин христианства и не

смогла не отвергнуть этот духовный оплот, не обогнуть его, ни пере-

варить его содержание и потому сочла самым лучшим просто до-

словно воспроизвести эти удивительные слова, которые непрерывно

80 Зритель в искусстве

звучат по всей земле, воспроизводимые миллионами христиан в их

каждодневных молитвах.

VII

Та странная личная религиозность, которую Игорь Холин демон-

стрирует во многих своих стихотворениях, не может быть оценена

однозначно. Ее нельзя назвать христианской, как его самого не назо-

вешь христианином в точном смысле этого слова. Вместе с тем, он,

конечно же, не атеист и тем более не богоборец. Доминирующее со-

стояние его духовного, творческого, экзистенциального «я» может

быть охарактеризовано, скорее всего, как маргинальное. Он пребывал

одновременно в заметном отдалении и от эпицентра советского офи-

циального атеизма, и от истинного, полновесного христианства. Поэт

– чужой как среди атеистов, так и среди воцерковленных христиан.

Его мировоззренческая позиция периферийна по отношению и к пер-

вым и ко вторым. И в этом смысле он – весьма типичная фигура со-

ветского времени. Более того, в духовном отношении Холин – ти-

пичный «советский человек», религиозность которого, если она хоть

как-то себя обнаруживалась, складывалась из элементов полуневерия

и полуверы. Пребывая в социокультурном «разломе» между различ-

ными ценностно-нормативными системами, христианской и богобор-

ческой, поэт не нашел в себе достаточных духовных сил, чтобы

окончательно самоопределиться и выбраться из этого маргинального

состояния. Осколки обеих систем сложились внутри него в странно-

причудливую картину сущего и должного, похожую на путаный ре-

бус. Сквозь его смысловые извивы затруднительно было продвигать-

ся даже самому поэту. Столь же не просто разбираться в них и его

читателю. А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что «про-

стой советский человек» был отнюдь не так прост, каким его пыта-

ются теперь иной раз изображать современные историки и социоло-

ги. Это был отнюдь не штампованный «винтик», вышедший из-под

пресса тоталитарной государственной машины. Это была жертва гло-

бальной социально-антропологической катастрофы с деформирован-

ными, полуразрушенными, но не уничтоженными духовными струк-

турами. В искалеченных духовных органах этого социально-

исторического инвалида сохранялась остаточная способность к рели-

гиозному мировосприятию. И поэзия Игоря Холина – неординарное

тому доказательство.