Без автора. Зритель в искусстве: Интерпретация и творчество

Подождите немного. Документ загружается.

Читатель – интерпретатор –творец 161

менталитет, идеалы и символы эпохи, субъекты культуры, их комму-

никационные потребности и ценностные ориентации, модели мыш-

ления, чувствования, поведения, духовно-предметная среда и интел-

лектуальная мода, этика и эстетика повседневной и праздничной

культуры.

Объективно три обстоятельства придают литературно-

художественному тексту статус источника культурологической ин-

формации, а именно:

- уникальность экспрессивных способностей слова как основопо-

лагающего «атома» и первичного элемента текстового взаимодейст-

вия любого уровня (внелитературного и литературного);

- коммуникационная природа литературного текста;

- эволюция читательского опыта и «техники» прочтения «старых»

текстов, опосредованные новыми моделями мышления, прагматиче-

скими целями, эмоциональной ситуацией.

Генезис и функционирование культурологической информации

провоцирует сама повседневная реальность, порождающая тексты

межкультурной и междисциплинарной природы. При этом для куль-

туролога, в отличие от источниковедческих предпочтений филолога

или историка, любой художественный текст независимо от времени

его создания, авторской, мировоззренческой или жанровой принад-

лежности, потенциально информативен. Каждый день, уходя в исто-

рию, имеет перспективу стать объектом культурологических раз-

мышлений, поскольку «в событиях и продуктах социально-

исторического бытия (включая художественные …произведения)»

культурология видит «прежде всего, процессы и результаты реализа-

ции интересов и потребностей людей…»[11].

«Философия» взаимодействия двух взаимопроникающих про-

странств – пространства повседневности и пространства литератур-

ной культуры – заключается в их потенциальной способности быть

друг для друга смыслопорождающей средой.

Семантическая информация, заложенная автором в литературном

произведении, гораздо обширнее, чем собственно его текст, что и

обнаруживается в процессе межкультурной коммуникации как «диа-

лога» сознаний. В этом отношении произведения мировой классиче-

ской литературы, чье текстовое пространство соткано из смыслов-

образов разных культурных пластов, можно рассматривать как ги-

пертексты культуры. Эти тексты, понятные для образованного чита-

162 Зритель в искусстве

теля своего времени, для читателя иных поколений превращаются в

«упакованный файл», хранящий мегабайты культурных смыслов.

В этой связи интересные возможности для изучения информаци-

онного потенциала художественных произведений предоставляет

коммуникационный подход, согласно которому рождение и функцио-

нирование различных явлений литературной культуры могут быть

представлены как феномены литературной коммуникации (ЛК), то

есть как эффекты движения, взаимодействия, трансформации и

трансляции литературных смыслов-образов в социальном простран-

стве и времени[12]. При этом в качестве методологической схемы,

организующей исследование информационного потенциала литера-

турных текстов, служит концептуальная модель феномена социаль-

ных коммуникаций, представляющая собой совокупность категорий

мета-уровня, адаптированных к специфике литературной культуры

(субъекты культуры, социальное время и пространство, социальная

память и коммуникационная деятельность, коммуникационные по-

требности, коммуникационная культура, др.).

В любом литературном произведении можно распознать «голоса»

его Авторов/Соавторов/Читателей (историческое общество, социаль-

ная группа, массовая общность, личность), прямо или косвенно, спо-

собствующих накоплению его ценностно-информационного потен-

циала. Жизненные циклы литературного текста, начиная от рождения

его образа в сознании творца, далее «успения», «вознесения» и «вос-

кресения», но уже в другой жизни и в другом обличье, потенциально

заключают в себе различные «срезы» бытования культурологической

информации, каждый из которых фиксирует взаимодействие различ-

ных компонентов системы ЛК как текстов культуры.

Сказанное выше относится:

- к «повседневным текстам», обитающих в пространстве собст-

венно литературного текста и его «окрестностях» (литературная

среда) в качестве мотивов и образов

- к литературным текстам «повседневья», «блуждающим» в ка-

честве моделей и стереотипов культуры во внелитературном про-

странстве.

При этом траектория пересечения «линий жизни» обоих тексто-

вых пространств может быть обозначена как «повседневность – ли-

тература – повседневность…».

В общем случае под «повседневными текстами» понимается раз-

новидность текстов культуры, являющихся потенциальными носите-

Читатель – интерпретатор –творец 163

леми знаний об объектах (субъектах, явлениях, событиях) повседнев-

ной культуры и реализующих в процессе функционирования в соци-

альном пространстве и времени свои информационно-

коммуникационные (знаковые, символические) функции. При этом в

роли производителей «повседневных текстов» и их потребителей

выступают не только отдельные личности, но и социальные группы,

включая социальные институты литературной культуры, массовые

общности и в целом историческое общество. А собственно литера-

турно-художественный текст рассматривается как потенциальный

источник культурологической информации о повседневной жизни и

генератор «повседневных текстов» культуры во внелитературном

пространстве.

Морфология «повседневных текстов» культуры. На теоретиче-

ском уровне «номенклатура» объектов повседневности в контексте

коммуникационного подхода может быть представлена рядом взаи-

мообусловленных друг другом категорий мета-уровня – время повсе-

дневности, пространство повседневности, субъекты повседневной

коммуникации, повседневная коммуникационная деятельность, по-

вседневные коммуникационные потребности, повседневная комму-

никационная культура (мышления, поведения, чувств), социальная

память (историческая, эмоциональная).

Различные явления повседневной жизни, попадая в пространство

литературной культуры, аккумулируют и преобразуют в себе «пасси-

нарность» соответствующей среды обитания, будь то литературная

повседневность исторического общества, социальной группы, массо-

вой общности или самого творца литературного текста. Оказавшись

«на воле» и уже не принадлежа своему создателю, «повседневные

тексты» литературной реальности испытывают на себе влияние токов

повседневной жизни обывателя. Дальнейшая судьба литературных

образцов повседневности зависит от потенциальных потребностей и

способностей массовой общности или отдельных социальных групп к

преображению виртуальной повседневности в реальную.

Морфология «повседневных текстов» литературной культуры,

совпадая с категориями мета-уровня, имеет свою специфику,

обусловленную:

- составом реальных субъектов литературной деятельности

(писатель, его ближний круг, издатель, цензор, критик,

книготорговец, просветитель, библиотекарь, архивист, музейщик,

интерпретатор литературного произведения, профессиональный и

164 Зритель в искусстве

массовый читатель);

- наличием вымышленных персонажей, и вытекающими из этого

обстоятельства особенностями функционирования и тех, и других как

субъектов повседневности в пространстве литературного текста и за

его пределами.

Таким образом, писатель, читатель или литературный герой могут

стать объектами культурологического анализа в контексте

повседневного пространства и времени, повседневных потребностей,

повседневной деятельности, повседневной культуры мышления,

поведения, чувств.

Актуализация культурологического потенциала «повседневных

текстов» художественной литературы требует соответствующей про-

фессиональной техники чтения. Потенциальными источниками

культурологической информации о повседневности становятся лите-

ратурные сюжеты и образы, презентующие различные аспекты быта

и бытия человека частного как проявления ментальных стереотипов

времени и индивидуальных эмоциональных импульсов.

Смена эпох и уход из жизни реальных носителей культурных тра-

диций делают литературные тексты зачастую единственными источ-

ником, позволяющим:

- реконструировать историческую картину повседневной жизни

как неотъемлемой части национальной культуры;

- выяснить, как в целом эволюционировали литературные образцы

«повседневных текстов», их знаковые функции и художественные

формы в контексте исторического времени и творческой биографии

писателей различных мировоззренческих ориентаций;

- смоделировать «повседневные» портреты писателя, его героев и

потенциальной читательской аудитории.

В контексте культурологического знания ключевое значение при-

обретает функциональный статус «повседневного текста». В общем

случае, культурологическое прочтение «повседневных текстов»

предполагает такие взаимодействующие между собой пространст-

венно-временные контексты, как:

- историко-культурный – повседневно-бытовой дух эпохи;

- художественно-культурный – повседневная литературная жизнь

социальных групп, духовных сообществ;

- персональный – биографические тексты повседневной культуры

автора, героя, читателя;

Читатель – интерпретатор –творец 165

- внутритекстовый – литературный язык писателя – творца «по-

вседневных текстов» культуры.

Перечисленные контексты находятся в разной степени взаимодей-

ствия и в совокупности являют собой своего рода «типовую» модель

поэтики повседневности в пространстве социальных коммуникаций.

По отношению к конкретным объектам повседневной культуры диа-

пазон перечисленных «параметров» неминуемо будет расширяться в

соответствии со спецификой «жанра» самих «повседневных текстов»

(костюмных, ольфакторных, застольных, др.)

В идеале задача научного познания художественного текста тре-

бует от исследователя «равного умения охватить предмет мыслью и

уловить чувством, то, что еще не поддается мысли»[13]. Именно бла-

годаря взаимодействию логического и внелогического внутри систе-

мы культуры рождаются новые смыслы культуры.

Сегодня в условиях масштабной смены культурной парадигмы

многие смысла из классического репертуара художественного насле-

дия неизбежно исчезают с «реципиентного горизонта» срединного

читателя. Свою лепту в «парадигмальный кризис» гуманитарного

знания добавляет и молодое поколение потребителей культуры, стой-

ко предпочитающих прогулки по Интернет-чатам поклонению высо-

кой литературе. Современные сценические и кино-интерпретации

классических произведений только усиливают разрыв поколений и

создают ложные представления о культуре и людях ушедших эпох. В

этих условиях актуализация культурологического потенциала клас-

сического наследия, сохранение его авторитета как связующего в

синхроническом и диахроническом контексте исторического, этиче-

ского и образно-эмоционального компонента культуры становится

«стратегической» линией гуманитарного образования.

Как гипертексты культуры классическое литературное наследие

требует и соответствующей технологии освоения, ориентированной,

в частности, на потенциально информативные контексты чтения «по-

вседневных текстов», соотнесенные с конкретными категориями

коммуникационного подхода. В отличие от глобальных историко-

литературных построений культурологические прогулки по литера-

турному атласу «повседневья» способны помочь даже закоренелому

«нечитателю» извлечь максимум смысла из минимальных по объему

«ингредиентов» повседневной жизни, рассыпанных по страницам

мировой классики.

166 Зритель в искусстве

В общем случае идеология культурологического «чтения» худо-

жественной литературы, приближая теоретические составляющие

текстового анализа к ценностно-смысловым пластам реальной дейст-

вительности, существенно сдерживает читательский произвол, на-

правляя исследовательскую «оптику» в русло информационных ас-

пектов функционирования текстов культуры, одновременно компен-

сируя негативные следствия рассогласования литературной теории и

практики эпохи постмодерна.

Литературный текст, прочитанный на языке коммуникационной

культуры своих производителей и/или потребителей в контексте из-

бранной исследователем категории (коммуникационной ситуации) –

обретает статус источника культурологической информации. По раз-

нообразию культурологических сюжетов проблема взаимодействия

повседневной жизни и литературной культуры поистине неисчерпае-

ма. И она будет оставаться актуальной до тех пор, пока жив такой

феномен культуры как Читатель.

Примечания

1. Венедиктова Т.Д. Люди и стены: осмысление повседневности в

литературе (Г.Мелвилл и Ф.Достоевский) //

www.philol.msu.ru/~forlit

/Pages/Biblioteka_Vened_PeopleWalls.htm

2. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи (голоса

из хора) /РАН. Ин-т философии. М., 1996. С.13.

3. Беловинский Л.В. История повседневности как инструмент изуче-

ния истории культуры. //Современные методы исследования культу-

ры. М., 2000. С.17.

4. Гумилев Л.Н. Может ли произведение изящной словесности быть

историческим источником? //Русская литература. 1972. № 1. С.82

5. Шмидт С.О. Художественная литература и искусство как источник

формирования исторических представлений. // Шмидт С.О. Путь ис-

торика. Избранные труды по источниковедению и историографии.

М., 1997. С.113-115

6. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000

7. Никуличев Ю.В. Время, бытие, быт в зеркалах русской литературы

XIX в. // История России XIX-ХX веков: новые источники понима-

ния. М.: Московский общественный научный фонд, 2001. С.57.

8. Соколов А.К. Социальная история, литература, искусство: взаимо-

действие в познании реалий XX века. // История России XIX-ХX ве-

Читатель – интерпретатор –творец 167

ков: новые источники понимания. М.: Московский общественный

научный фонд, 2001. С.67.

Венедиктова Т.Д. О пользе литературной истории для жизни //

magazines.russ.ru/nlo2003/59/vened.html

10. Соколов А.В., Манкевич А.И. Информатика в перспективе (К во-

просу о классификации видов информации в системе наук коммуни-

кационного цикла) // Научно-техническая информация. Сер.2. Ин-

формационные процессы и системы. М., 1971 № 10. С.5-9.

11. Флиер А.Я. Российская культурология и ее общие основания как

системы знаний // Вестник МГУКИ 2003. № 1. С.44

12. Манкевич И.А. Литературные коммуникации и культурологиче-

ское знание // Вопросы филологии. 2006 №1 С.167-175.

13. Гаспаров М.Л. Диалектика Лотмана // Ким Су Кван. Основные

аспекты творческой эволюции Ю.М.Лотмана. М., 2003. С.6.

Попов Е.А.

Екатеринбург

Интерпретатор как творец (творец как интерпретатор): идея

культурной синхронии в «Разговоре о Данте» и «Новых стихах»

Осипа Мандельштама

Всякий творец, в известном смысле, представляет собой интер-

претатора. Он становится им, неминуемо обращаясь в творческом

процессе, к предшествующей культурной традиции. В этом смысле

творчество вообще есть по преимуществу разговор с предшественни-

ками, налаживание с ними провиденциальных связей. Такой разговор

обеспечивает преемственность культурной традиции, позволяет су-

ществовать всеобъемлющему культурному универсуму.

В русской культурной традиции в XX веке чрезвычайно выпук-

лый пример сочетания в одной личности мощного творческого гения

и тонкой интерпретативной способности, работающих рука об руку,

дает поэзия и проза О. Э.Мандельштама. Давно замечено, что Ман-

дельштам говорит культурами и эпохами. Он занимается толковани-

ем различных культурных текстов от шедевров литературы и архи-

тектуры до естественнонаучных теорий эволюции живого («Ла-

марк»), выстраивая при этом собственную концепцию культуры. Эта

тенденция у позднего Мандельштама, вероятно, наиболее объемно

представлена в его «Разговоре о Данте»[1].

168 Зритель в искусстве

«Разговор о Данте» – очерк, написанный выдающимся писателем,

полный сгущенной метафорики, являющийся потому ярким литера-

турным произведением. Попросту говоря, «Разговор о Данте» можно

читать исключительно ради получения эстетического наслаждения.

Но, разумеется, цель его была иной. На самом поверхностном уровне

это был гимн великому произведению великого итальянца, а также

попытка рефлексии по поводу дантовского творчества. Но уже пер-

вым читателям было ясно, что речь в «Разговоре» идет главным обра-

зом о самом Мандельштаме. «Данта там нет, – очень мало, если

есть»[2] – писал Сергей Рудаков, близкий знакомый Мандельштама

по воронежской ссылке. Таким образом, на следующем уровне «Раз-

говор о Данте» представляет собой идеальное изображение поэтиче-

ского творчества в представлении самого его автора. И, наконец, как

представляется, в наиболее глубинном смысле этот очерк посвящен

фундаментальной культурной идее, связанной с концепцией культу-

ры в целом, а именно, идее культурной синхронии. Понятно, что все

это преломлено через призму «Божественной комедии» Данте и её

оригинального толкования.

Сама возможность разговора предполагает одновременность.

Мандельштам пишет по поводу Divina Commedia: «В двадцать шес-

той песни «Paradiso» Дант дорывается до личного разговора с Ада-

мом, до подлинного интервью. Ему ассистирует Иоанн Богослов –

автор Апокалипсиса»[3]. Знаменательны все три участника этого раз-

говора. Адам – прародитель человеческого рода, то есть прошлое по

преимуществу. Дант – представитель настоящего, что подтверждает-

ся словом «интервью». И, наконец, Иоанн, возвещающий Апокалип-

сисом будущее. Таким образом, функция разговора – связывать про-

шлое, настоящее и будущее в единство. Ф. де Соссюр, между прочим,

писал: «Синхронистическая лингвистика должна заниматься логиче-

скими и психологическими отношениями, связывающими сосущест-

вующие элементы и образующими систему, изучая их так, как они

воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием»[4]. Вы-

ходя за рамки лингвистики, принцип синхронии обеспечивает обра-

зование культурной системы, смыкающей все времена в одно целое.

Соссюрианское противопоставление синхронии и диахронии может

быть в случае Мандельштама прочитано как противопоставление

«содержания истории, понимаемой как единый синхронистический

акт»[5] и традиционного историзма девятнадцатого века, который

понимал историю как простую смену разрозненных событий и фак-

Читатель – интерпретатор –творец 169

тов в линейной протяженности. По Мандельштаму, Дант, глубоко

чуждый такой примитивной линеарности, сводит в единую всевре-

менность культуру разных столетий. Он делает это не путем пустого

пересказа, который консервирует царство диахронии, а благодаря

порыву – ключевому понятию мандельштамовской поэтики этого

периода, идущему от Бергсона. Порыв – это обратимость поэтиче-

ской материи, в котором прошлое, настоящее и будущее сосущест-

вуют, общаясь в непрерывном разговоре. Стихи, говорит поэт, это не

форма, а формообразование, и даже не формообразование, а порыво-

образование. Культура, по Мандельштаму, выращивается как порода,

высвечивается из камня-погоды (см. обилие геолого-

минералогических ассоциаций в «Разговоре о Данте»), ибо камень не

что иное, «как сама погода, выключенная из атмосферического и уп-

рятанная в функциональное пространство»[6]. Дант, пишет Ман-

дельштам, изменил структуру времени, он пошел на глоссолалию

фактов, установил синхронизм разорванных веками событий, имен и

преданий. Говоря другими словами: «Если бы залы Эрмитажа вдруг

сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались

с гвоздей, вошли друг в друга, смесились и наполнили комнатный

воздух футуристическим ревом и неистовым красочным возбуждени-

ем, то получилось бы нечто подобное Дантовой «Комедии»[7].

Ю.М.Лотман писал: «Находясь на пороге нового времени, Данте

увидел одну из основных опасностей наступающей культуры. Его

собственному идеалу была присуща интегрированность: энциклопе-

дизм его знаний, которые включали в себя практически весь арсенал

науки того времени, не складывался в его сознании в сумму разроз-

ненных сведений, а образовывал единое интегрированное здание»[8].

Путешествие Данте завершается описанием такой предельной инте-

грации: «Я видел – в этой глуби сокровенной // Любовь как в книгу

некую сплела // То, что разлистано по всей Вселенной: // Суть и слу-

чайность, связь и их дела, // Всё – слитое столь дивно для сознанья»

[9]. Данте и Мандельштам оказались «провиденциальными собесед-

никами». Мандельштамовский «Разговор о Данте» превратился в

«Разговор с Дантом».

Излишне напоминать, что в первой половине 30-х годов, когда

Мандельштам писал «Разговор о Данте», им был создан довольно

объемный корпус лирики, получивший именование «Новых стихов».

Их культурфилософская направленность вполне сочетается идеями,

развернутыми в «Разговоре о Данте».

170 Зритель в искусстве

Обратимся к стихотворению «Канцона». Это стихотворение было

вызвано к жизни мыслью о вторичной поездке в Армению[10]. О ней

говорит зачин стихотворения: «Неужели я увижу завтра – // Слева

сердце бьется – слава, бейся! – // Вас, банкиры горного ландшафта, //

Вас, держатели могучих акций гнейса?»[11]. Банкирами и держате-

лями акций названы южные армянские горы с гнейсом – горной по-

родой, подобной граниту. Они названы так по ассоциациям с «еврей-

скими» профессиями, а сама Армения – «страна субботняя», как ска-

зано в «Отрывках уничтоженных стихов» – представлена неким

синтезом Греции и Иудеи – двух истоков европейской цивилизации.

«То Зевес подкручивает с толком // Золотыми пальцами краснодерев-

ца // Замечательные луковица-стекла – // Прозорливцу дар от псалмо-

певца» (с.203-204). Иудейский псалмопевец царь Давид дарит грече-

скому олимпийцу цейсовский бинокль, чтобы напитать зрение гор-

ным ландшафтом. В то же время поэт получает и псалмопевческий

дар Давида, и пророческую радость Зевеса, символически объединяя

в себе иудейское и эллинское начала. Для Мандельштама священная,

обетованная земля – это место совместимости иудейской, эллинской

и христианской культур (христианство в данном случае представлено

Арменией). И более того. «Сначала Мандельштам хотел назвать сти-

хотворение «География». Но перед нами не конкретное географиче-

ское пространство. События складываются из ряда скрытых, текто-

нических сдвигов во времени и пространстве, которые заставляют

отказаться от какого-либо однозначного прочтения. Многоступенча-

тость смысла совмещает различные события и лица, пласты самых

разных культурно-исторических эпох, давая в итоге синхронизм разо-

рванных веками событий, имен и преданий»[12] (курсив мой – Е.П.).

В «Новых стихах» - говорит М. Л. Гаспаров, – распахивается мир

с очень четкой структурой»[13]. Стихи начались с цикла «Армения»

– и она остается в них точкой отсчета. Армения, как доступная па-

раллель с иудейством, «младшая сестра земли иудейской», – вечная.

Ей противопоставляется Ленинград, вернее Петербург, как прошлое

(«Петербург! я еще не хочу умирать»). Здесь вся старая русская куль-

тура, вызванная к жизни благотворным ветром с Запада, весь пресло-

вутый «петербургский период русской истории». Петербург, обра-

щенный в Ленинград, с его величественной архитектурой и коллек-

тивным мифом, созданным о нем чередой русских писателей от

Пушкина до Андрея Белого, представляется теперь сродни музейно-

му экспонату, лежащему за толстым стеклом под бдительным оком