последнего лишают принадлежащих ему прав. Допустить же, что
корреспондирующие этим правам обязанности также ложатся на нового кредитора,
также невозможно, ибо перевод долга немыслим без согласия кредитора
(контрагента). Рассуждение заводит нас в логический тупик.
Причина этого тупика – в неправильности исходной посылки. Верно, что
кредитор в результате уступки должен выбыть из обязательства, но вот вопрос:
какого обязательства? Ответ очевиден: только из того, в котором он является
кредитором. Статус должника по другому, встречному обязательству за ним
сохраняется, перевода долга из него действительно не происходит. Участник
договора, прежде состоявший в двух обязательственных правоотношениях с одним
и тем же лицом, в результате уступки требования оказывается в двух
обязательствах с двумя различными лицами: (1) со своим договорным
контрагентом, уступившим принадлежавшее ему требование, но сохранившим
статус должника по другому, встречному обязательству, и (2) с третьим лицом –
новым кредитором, приобретшим требование, ранее принадлежавшее его
договорному контрагенту. Так, продавец, поставивший часть причитающегося с
него товара, вправе уступить требование об оплате поставленной партии, оставаясь
при этом должником по множеству других обязательств (отгрузить оставшийся
товар, устранить недостатки товара, восполнить недостающие элементы комплекта
и т.п.).
Как видим, фактором, подтолкнувшим практику к ошибочному решению
вопроса
260
, стало неправильное определение соотношения понятий об
обязательстве и договоре. Обязательство – это гражданское правоотношение,
состоящее из требования (права требования) и корреспондирующей ему
юридической обязанности совершить определенное действие, в то время как
договор – это юридический факт, одно из оснований возникновения
правоотношений, в частности – обязательственных. Из одного и того же договора,
а тем более – из различных юридических составов, в которые этот договор
включается, может возникнуть масса разнообразных обязательств
(правоотношений). Глубоко ошибочно мнение, согласно которому каждый договор
порождает только одно правоотношение, которое в зависимости от случая может
быть односторонне направленным (договор займа, договор безвозмездного
хранения) или иметь взаимную направленность (подавляющее большинство
договоров); в последнем случае одно и то же лицо приобретает статус как
должника, так и кредитора по одному и тому же обязательству. Это неверно; такой
вид обязательства не укладывается ни в одно из известных определений этого
понятия
261
. В каждом отдельно взятом обязательстве каждый его участник либо
должник, либо кредитор, но не то и другое вместе; фигуры «должнико-кредитора»
или «кредиторо-должника» гражданское право не знает. Статус кредитора и
должника возможно соединить в одном лице лишь в том случае, если речь идет о
как минимум двух различных обязательствах, в одном из которых интересующее
нас лицо является кредитором, в другом – должником. Уступка требования,
составляющего содержание первого из обязательств, никак не влияет на судьбу
второго обязательства, пассивным участником которого это лицо продолжает
оставаться. Лицо выбывает из одного обязательственного отношения, предоставляя
свое в нем место цессионарию, но сохраняет свой статус (в данном случае –
260
И не только практику. Широко известное запрещение п. 2 ст. 615 ГК уступать права арендатора другому
лицу без одновременного перевода на него же обязанностей по договору аренды и, как следствие, предписание
о возможности совершения подобной операции (перенайма) только с согласия арендодателя, также коренится
в неправильном представлении о правах и обязанностях арендатора как составляющих одного единого
арендного правоотношения. Проблема исчезает сама собой, если признать, что права и обязанности арендатора
составляют содержание нескольких различных правоотношений, хотя бы и возникающих из одного и того же
договора: пользоваться арендованным имуществом сможет новый арендатор (цессионарий), а исполнять
обязанности из договора аренды будет тот, кто его заключил (арендатор-цедент).
261
В этой связи уместно указать на органическую порочность теоретического учения о существовании так
называемых сложных обязательств, т.е. правоотношений, слагающихся из нескольких субъективных прав и
нескольких юридических обязанностей, тем более – сложных правоотношений взаимной направленности.