налагаемыми личностью автора, имеющего жизненный опыт и чаяния человека, связанного с одной
страной, с одним поколением и с одной интеллектуальной системой.
Почему меня должны ругать за написание такого очерка, лишенного всяких амбиций, поскольку мы
все, сознательно или нет, пишем его? Может быть, ученый способен смотреть на прошлые века как
просто зритель; может быть, историк Афин или Спарты, Рима или Карфагена,
146
папы или-императора, Священной Римской империи или французской монархии больше не разделяет
страстей, которые волновали участников событий, может быть, ему удается понять с одинаковым
спокойствием воинов всех лагерей, их общие верования, интересы, которые противопоставляли их
друг другу, и победы или поражения, вершителями которых они были, не ведая об этом? Когда мы
утром раскрываем газету, когда голосуем за кандидата на выборах, мы без колебания включаем себя в
нашу эпоху, а нашу эпоху помещаем во времени. Тот, кто старается дойти до осознания жизни,
прожитой или испытанной англичанином или французом XX в., занимается «интерпретацией мира с
1914 г.». Я постараюсь представить эту интерпретацию XX в. менее фрагментарной и менее
пристрастной. Вот путь, по которому я иду.
1
Все поколения в Европе с начала XIX в. чувствовали, что живут в беспрецедентную эпоху. Не
свидетельствует ли само постоянство такого убеждения о его беспочвенности? Было ли это своего рода
предчувствием, ложь которого для наших предшественников и истина которого для нас самих
подтверждены нашим жизненным опытом? Далее, если мы сомневаемся: винить ли все поколения или
все, кроме нашего, то не существует ли еще одного предположения, а именно, что все поколения были
правы, причем все вместе, а не каждое в отдельности, но что они были правы иначе, чем думали?
Другими словами, на мой взгляд, верно или, по крайней мере, правдоподобно, что человечество в
течение прошлого века пережило нечто вроде революции, может быть, лучше было бы сказать, нечто
вроде сдвига, первые фазы которого предшествовали XIX в. и темп которого ускорился в течение
последних десятилетий. С начала прошлого века каждое поколение и каждый мыслитель пытаются
дать определение этому историческому сдвигу. Сен-Симон и Огюст Конт заговорили об индус-
триальном обществе, Алексис де Токвиль — о демократическом, Карл Маркс - о капиталистическом.
Обратимся к великим теоретикам первой половины прошлого века: наши идеологии, иначе, наши идеи,
следуют из их работ. Именно сравнивая их прогнозы и пророчества с тем, что произошло между их и
нашим временем, мы дадим первое определение того, что только что я назвал историческим сдвигом.
Начнем со школы Сен-Симона и Огюста Конта, которая снова начинает становиться актуальной по
вполне понятной причине: строительство крупной индустрии, в некоторых отношениях имеющее
аналогичные черты по обеим сторонам «железного занавеса», в конце концов, вынудило наблюдателей
признать, что существует тип общества, две разновидности или две версии которого представляют
советский и западный режимы. Почему же нельзя назвать индустриальным этот тип общества,
поскольку его характерной чертой является развитие индустрии?
Таково было на самом деле главное предчувствие Сен-Симона и Огюста Конта. И тот, и другой видели,
как формируется на их глазах новое общество, которое они назвали индустриальным и творцом
которого
147
была Европа. Огюст Конт четко определил основные черты этого нового общества лучше, чем Сен-
Симон и даже сен-симонизм, и хотя сегодня основателя позитивизма редко читают и еще реже его
серьезно изучают, формулировка, данная им для характеристики индустриального общества, будет
служить для нас отправной точкой.
Подобно Сен-Симону, он противопоставляет производителей - промышленников, земледельцев,
банкиров - политической или военной элите, которая в обществе, обреченном на тяжкий мирный труд,
представляет собой пережиток феодального или теологического прошлого. Как и всякое человеческое
общество, индустриальное общество имеет приоритетную объективную цель, и этой целью отныне
является эксплуатация природных ресурсов. Время войн, завоеваний, цезарей прошло. Наполеон,
несмотря на свой гений, на взгляд философов истории, виноват в самом страшном преступлении - в
анахронизме. Римские завоевания имели смысл и были плодотворны, поскольку они подготавливали
единый мир, в котором должна была распространиться христианская религия, поскольку общности,
обреченные на войну, должны были когда-нибудь достичь мира путем победы более сильной. В нашу
эпоху нельзя оправдать завоевания, потому что они больше ничему не служат, потому что народы сво-
им стихийным и, в конце концов, победоносным сопротивлением доказали неправоту того, кто,
получив наследие революции, превратил в ненависть симпатию, которую народы Европы проявляли в
отношении начинания, которое французский народ ввел для всех.
В споре с догматизмом, в котором некоторые увидят наклонности социологов, Огюст Конт делает все
выводы из этой замены цели. Отныне труд, а не война представляет собой высшую ценность. Именно