Арон Р. Избранное: Измерения исторического сознания

Подождите немного. Документ загружается.

Центральной и Восточной Европы, восставшие против своего тирана, страстно желали свержения

Венского ига. Если стремление поляков восстановить независимость государства не вызывает

сомнения, то ни чехи, ни другие народы не были единодушно враждебны к сохранению Австро-

Венгрии. Решение вопроса в духе федерализма до 1914г., может быть, смягчило бы споры, цель

которых-равное представительство, школьные учреждения или языковые права -сегодня нам кажется

чрезвычайно незначительной. Еще в 1917 г. во время войны, когда Масарик и Бенеш вынудили

союзников признать, что одной из их главных целей является освобождение угнетенных наций,

следовательно, уничтожение империи Габсбургов, голоса не всех чехов, протестовавших в Праге,

звучали по принуждению.

В XIX в. национальное движение привело к объединению и Германии, и Италии. Этим двум крупным

державам удалось образоваться и войти в

102

европейскую систему, не вызвав войн наподобие «войн Революции и Империи» или даже наподобие

войн за французскую и испанскую гегемонии. В XX в. национальное движение вело к распаду, а не к

интеграции политических систем. Немцы, наконец-то, объединенные в национальном государстве,

объявляют абсурдным принцип, на который раньше ссылались, отказывая полякам в праве на

политический суверенитет. Если политические системы в качестве спайки должны иметь либо общую

культуру, либо общую волю людей, то Турецкая империя была обречена, а Австро-Венгерская

империя, чтобы выжить, должна была добиться добровольной лояльности граждан в отношении

языков и разных культур. Реализованное в XIX в. чудо - решение проблемы объединения, постав-

ленное национальным движением, без смертоносной войны — не повторилось в XX в.: распад или

реформа политических систем, которые вызвали национальное движение, развязали мировую войну.

Она по своему масштабу и последствиям превзошла все породившие ее события. Сама по себе она

превратилась в основной фактор, в котором национальные конфликты были лишь отдельными

случаями. С того дня, когда слово было предоставлено пушкам, статус всей Европы оказался под

угрозой. Еще раз столкнулись с альтернативой - гегемония или равновесие, как в «войнах Революции»,

как в войнах за испанское преобладание, как в Пелопоннесской войне. Победившая Германия могла бы

господствовать в Европе, каковы бы ни были ее амбиции в июле 1914 г., как Афины в случае победы

над Спартой могли бы ликвидировать свободы греческих городов.

Ретроспективные споры об ответственности за войну представляют собой важный факт. Идеология и

пацифистская сентиментальность, которые сочетаются в демократических обществах с воинственными

порывами, не объясняют вполне предписание историков-судей, ищущих виновных, как будто сознание

давно осудило поджигателей войны. Искали виновных, преступление которых имело катастрофические

масштабы. Намерения государственных руководителей должны были быть такими же чрезмерными,

как битвы и разрушения. Неоднозначность исторического события не позволяла дать категорическую

интерпретацию. Даже единодушный взгляд на дипломатическую ответственность в течение истекших

недель между убийством эрцгерцога и объявлением войны Германией Франции оставляет не меньше

разочарования и сомнений прокурорам и юристам: никто не хотел этой войны.

Австрийский ультиматум Сербии, отклонение сербского ответа, обстрел Белграда, незаполненный

бланк с подписью, выданный более или менее открыто немецкими министрами венским в начале июля,

- все эти австро-немецкие инициативы действительно представляли собой вызов России и косвенно

Антанте, о чем было известно в столицах центральных империй. Враждебные отношения, наверняка,

не были бы расширены, если бы союзники, воздерживаясь принять вызов, оставили преимущество

дипломатической победы центральным империям. Руководители этих империй приняли бы все во

внимание, и пошли бы на риск. В Венском кабинете или в генштабе Берлина некоторые хотели, чтобы

вызов был принят. Действительно, вызов довольно решительно был принят Россией и Францией, из-за

чего историки отказывались замечать существенное различие в психологии государственных деятелей

обоих лагерей. Ни

103

с той, ни с другой стороны абсолютно не осуждали войну как средство решения разногласий между

государствами; ни с той, ни с другой стороны не предчувствовали, какой будет война, к которой они

вели. Первыми принимали роковые решения немецкие и австрийские государственные деятели; в 1914

г. партия войны в Берлине и Вене была сильнее, чем в Париже и Лондоне; спустя сорок лет такого рода

выводы имеют лишь несущественное значение.

Курс, взятый враждующими сторонами, удивлял одинаково все генштабы. Никто не предполагал

продолжительной войны, никто не подготовил экономическую мобилизацию, никто не запасался

товарами больше, чем на несколько месяцев. Одинаковая неподготовленность, сопоставимое

заблуждение спасли лицо тех и других и позволили действующим импровизированно

промышленникам или воинствующим социалистам — Ратенау или Альберу Фоме — временно

заменить бездеятельные военные кабинеты.

Почему военачальники не учли уроки продолжительных войн, например гражданской войны в США,

являвшейся, может быть, первой современной войной, войной техники, и думали, что исход войны бу-

дет решен в первых битвах? Возможно, вина союзников менее простительна, чем вина центральных

империй. Последние имели шанс победить после первого столкновения, союзники заранее должны

были положиться на свои потенциально превосходящие ресурсы — господство на морях, истощение

осажденных противников.

В сентябре 1914 г. немцы на Марне потеряли шанс быстрой победы. Раз фронт на западе

стабилизировался, локальные успехи, какими бы ни были они впечатляющими, ничего не решали. Все

страны с ужасом обнаружили громадные средства, которые современные демократические и

индустриальные общества предоставляют для ведения войн. Примерное равенство сил, временное

превосходство обороны над наступлением способствовали тому, чтобы придать стратегии истощения,

навязанной обстоятельствами, символическое преобразование в войну траншей.

Война началась так, что никто из воюющих, никто из коалиции четко не определил ее цели. Сами

военные действия порождали исторические требования, которые были скрыты до тех пор, пока

последнее слово оставалось за дипломатами, ясные цели, записанные в договорах, наконец,

величественные и неопределенные идеологические цели — демократия, свобода народов,

справедливость. Французы, которые никогда не отказывались от Эльзаса и Лотарингии, но которые в

действительности не хотели войны для их возвращения, считали бы за поражение мир, базирующийся

на statu quo ante. Чтобы добиться вступления Италии в войну, Антанта в секретном договоре обещала

Италии территориальные выгоды (Трентино, цизальпинский Тироль до Бреннера, Триест, Истрию,

часть далматинского побережья и островов, а также в Малой Азии и в Африке часть Османской

империи и немецких колоний), что нельзя было оправдать с точки зрения принципа национальной

независимости. В ответ на немецкое предложение о проведении переговоров в конце 1916 г. Антанта

представила свои условия, которые включали в себя восстановление независимости Бельгии, Сербии и

Черногории, освобождение всех оккупированных территорий, возвращение

104

Эльзаса и Лотарингии, а также освобождение итальянцев, славян, румын и чехов от иностранного

господства, наконец, освобождение народов, находящихся «под кровавой тиранией турок». Фраза об

освобождении славян и чехов, казалось, предполагала разрушение Австро-Венгрии.

Нельзя утверждать, что дипломатия Антанты даже в 1916 г. имела целью разрушение двуединой

монархии. Речь шла скорее об идеологии, чем о замысле, хотя комитет Масарика - Бенеша с этого

момента приобрел влияние во французских политических кругах. Когда в 1917г. император Карл I

попытался заключить сепаратный мир, союзные державы еще не чувствовали себя вовлеченными «в

освобождение чехов». Итальянские требования, поражение при Капоретто, колебания Франции и Ве-

ликобритании провалили попытки преемника Франца Иосифа.

Военные действия с обеих сторон породили внешне противоречивые явления: с одной стороны

провозглашались возвышенные идеи, а сдру-гой — дипломаты заключали соглашения, которые

соответствовали обычному ходу и цинизму политики силы. В секретном соглашении в феврале 1917 г.

французское правительство добивалось того, чтобы русские обещали поддержку в возвращении

Эльзаса и Лотарингии, аннексировании Саарского угольного бассейна и создании нейтрального

государства на левом берегу Рейна. Взамен Франция давала возможность России свободно определить

свою западную границу, иначе говоря, она ей оставляла Польшу; Англия была решительно настроена

против возвращения Германии ее бывших колоний, и в июне 1916 г. она с согласия России и Франции

предусматривала разделение зон влияния на Ближнем Востоке. Что касается другой стороны, то хотя

устремления не были включены в секретные тексты, но еще в апреле 1917г. немецкие военные тре-

бовали больших пространств на востоке, в Курляндии и Литве и своего рода протектората над

Польшей; в то же время Бельгия оставалась под немецким контролем, Льеж и бельгийское побережье

должны были быть оккупированы вооруженными силами в течение девяносто девяти лет, бассейн

Брие-Лонгви должен был быть аннексирован.

Во всех странах патриотическое единодушие первых дней постепенно было подорвано страданиями и

усталостью. Все воюющие государства, начиная с 1916 г., столкнулись с рабочими волнениями и

забастовками. В начале войны, как в Германии, так и во Франции социалисты присоединились к

Священному союзу. Постепенно выделилась растущая фракция. Война подрывала сплоченность

национальных государств, и в то же время она усилила национальные требования Центральной и

Восточной Европы. Двуединая монархия стала жертвой войны, от которой многие ее руководители

ждали спасения.

Внешне завершение великой войны вытекало логически из обстоятельств, которые ее развязали:

Австро-Венгрия, раздираемая национальными конфликтами, искала во внешней авантюре решение,

которое могло привести к внутренним реформам в духе федерализма. Победа союзников давала всем

угнетенным нациям независимость, в которой им отказывали две умирающие империи — Османская и

Австро-венгерская. Эта логика событий оказалась иллюзорной.

Национальный принцип практически не применим к Центральной и Восточной Европе из-за смешения

народов. Чехословакия как главное

105

государство-преемник Австро-Венгрии, была не менее многонациональной, чем бывшая двуглавая

империя. В Польше тоже национальные меньшинства представляли почти треть населения. Ни одна

сторона не могла сослаться только на национальный принцип. Чехи получили суверенитет на

территории Судетов в силу географических и военных причин. Восточная граница Польши была

проведена вследствие войны. Польское правительство требовало территорий, находившихся восточнее

линии Керзона, скорее во имя исторической справедливости, чем исходя из спорных статистических

данных о национальностях. Ни одна из новых границ окончательно не была признана: Румыния и

Венгрия имели столкновение интересов из-за Трансильвании, Чехословакия и Польша — из-за

территории Тешена, Румыния и Болгария - из-за Добруджи. Там, где крестьянство говорило на одном

языке, господствующий класс - на другом, там, где историко-географическое единство включало в себя

смешанные нации, было недостаточно права большинства для решения нерешенной проблемы в

поставленных границах.

Многонациональная Европа, явившаяся следствием Версальского договора, подрывалась другим, более

сильным противоречием.-Национальные дрязги были причиной или поводом взрыва, национальное

освобождение стало одной из тем союзнической пропаганды до его реализации под ударами событий в

1918 г. Целью самой войны был статус старого континента в целом, гегемония Германии или победа

морской державы, которой помогали континентальные союзники, слишком слабые для того, чтобы

только им самим оказывать сопротивление доминирующей территориальной силе. Каково бы ни было

участие Франции или России в наземных сражениях, победа в историческом плане, еще раз

подчеркнем, была связана с победой на море. Господство на море, позволяя заблокировать

центральные империи, в конце концов, стало решающим в победе над европейским государством,

которое располагало лучшей армией. Вильгельм II не выдержал, как до него не выдержали Людовик

XIV и Наполеон.

События подтвердили известные позиции Магана, но подтверждение было трудным и запоздалым.

Великобритания должна была принимать более активное участие в наземных боях. Соотношение

морских и наземных сил менялось в пользу наземных, которые выигрывали своей мобильностью,

железные дороги были оснащены техникой с двигателями внутреннего сгорания. Устройство

материкового пространства больше не превосходило ресурсы техники и управления, как во времена

Наполеона. Новым фактом, который должен был поразить современников и определить поведение

государственных деятелей, была не конечная победа морской державы, а необходимость интервенции

американских войск, чтобы нарушить баланс на французском фронте.

История Европы никогда не совершалась под колпаком, и помощь неевропейского союзника в борьбе с

противником не является монополией ни одного государства. По крайней мере, в течение последних

двух веков ход европейской политики испытывал сильное влияние отношений старого континента с

другими частями света, а также возможностей, которые пустые земли предлагали для эмиграции,

ресурсов, которые Великобритания в случае конфликта извлекала из своих заморских вла-

106

дений ши коммерции с Азией и Америкой. Роль американских войск в 1918г. не меньше

символизировала начало новой эры: американская республика становилась арбитром европейских

войн, поскольку ключевая роль, принадлежавшая до этого Германии, была неприемлема для

Великобритании и благодаря англосаксонской солидарности, которая подтверждалась в кризисных

ситуациях и для США.

Территориальный статус, установленный Версальским мирным договором, несмотря на его

несовершенство, несмотря на то, что вызвал массу протестов, которые, тем не менее, он утихомирил,

логически строго соответствовал провозглашенным идеологиям и разгоревшимся страстям. Но он

противоречил уроку, который мог извлечь любой наблюдатель из хода сражений. Германия уступила

коалиции России, Франции и англосаксонских стран. Соединенные Штаты, мировое господство

которых неизбежно вытекало из Первой мировой войны, демонстрировали равнодушие к европейским

делам, фатально не проявляя воли ни к равновесию и миру, ни к завоеваниям. Россия, завоеванная

большевистской партией, перестала играть свою традиционную роль. Ей не было никакого резона

защищать установленный без ее согласия и противоречащий ее интересам порядок (независимые

прибалтийские государства, восточная граница Европы, румынская Бессарабия). Великобритании и

Франции, являвшимся государствами победившей коалиции и обязанными проводить согласованную

политику для сохранения статус-кво, никогда не удавалось проводить общую политику ни в

отношении Германии, ни в отношении Восточной Европы. Территориальный статус, установленный

Версальским мирным договором, не отражал соотношения сил, он был следствием исключительных

обстоятельств — временного бессилия двух континентальных государств: России и Германии.

Поражение и унижение сделали Германию целеустремленной в завоеваниях, более убежденной в своем

уникальном величии. В тот день, когда перевооруженная Германия вновь заняла левый берег Рейна,

она стала фактически господствовать над Центральной и Восточной Европой, между российской и

французской границами. То, в чем отказали Германии Вильгельма II, Гитлер получил без единого

выстрела хитростью и угрозой в сентябре 1938 г. Год спустя он сознательно развязал войну, чтобы

превратить гегемонию в империю.

Тем временем под аккомпанемент беспрецедентной экономической депрессии совершается революция,

значение которой было проигнорировано Великобританией и Францией. С течением времени немецкий

режим не согласился бы с территориальным статусом, установленным Версальским мирным

договором. Но умеренный монархический или парламентский режим не имел бы неограниченных

амбиций, опасаясь, что во Второй мировой войне образовалась бы снова российско-англосаксонская

коалиция для сокрушения Рейха. Гитлер был далек от этих подсчетов, он эксплуатировал

национальные страсти, он ссылался на прошлое; но расистская идеология, прожекты «нового порядка»

больше не принадлежали эпохе национальных движений. Представления вильгель-мовской Германии

сразу же оказались под влиянием пангерманской идеологии - привычное стремление к экспансии, а

также стремление к гегемонии или к ведущей роли в мире: традиция дипломатии и кол-

107

лективная надменность смешались без определения точной программы. Руководители Третьего рейха

хотели унифицировать Европу и подчинить нации режимам, главный нюанс которых - соответствие

каждой нации своему месту в расовой иерархии. С самого начала войны формы оккупации на Западе и

Востоке были разными, на Востоке более строгими, чем на Западе. Славяне третировались как

недочеловеки, поляки были подчинены «общему правительству», чехи «протекторату», Франция как

будто сохранила номинальный суверенитет, евреи были истреблены.

В каком-то смысле ставка на силу как во Второй, так и в Первой мировых войнах была одна и та же:

гегемония Германии или равновесие. Но независимость наций оказалась под более серьезной угрозой,

чем двадцать лет назад. Открыто провозглашенная гитлеровской Германией имперская цель

обозначала историческую эволюцию. В большинстве стран национальная сплоченность была менее

прочной, чем в 1914 г. Франция в 1939г. не была равносильна Священному союзу; французы не подня-

лись в едином порыве над своими предвзятыми спорами. Волю некоторых парализовало сознание

абсурдности разрушительной войны для всей Европы, ненависть к коммунизму или к демократии

толкала других к тому, чтобы симпатизировать фашизму или национал-социализму. Более или менее

сплоченные национальные меньшинства еще до первых выстрелов были наполовину вовлечены в

«новый порядок». Маловероятно, чтобы, вопреки легендам, пятая колонна приняла активное участие в

победах немцев 1939—1941 гг. Эти победы объясняются только превосходством вермахта. Эта пятая

колонна могла быть усилена после поражения Франции оппортунистами или фашистами, которых

перемирие, заключенное законным правительством, освобождало от долга враждебно относиться к

Германии. Последняя с большим или меньшим доверием соответственно странам поощряла

«коллаборационистов».

Во время Первой мировой войны немецкое правительство, решившее до 1917г. не предоставлять

Бельгии территориальной целостности и независимости, поощряло образование «Совета Фландрии»,

который порвав с монархией, голосовал за единый таможенный союз с Германией, назначил «Комитет

уполномоченных», нечто вроде временного правительства. Во время Второй мировой войны немецкие

оккупационные власти поддерживали партии и людей, которые были готовы руководить странами в

соответствии с идеями и интересами Третьего рейха, они надеялись создать национал-социалистскую

элиту - французскую, голландскую или норвежскую - в будущей Европе.

Впрочем, эта политика национального разъединения и имперского объединения проводилась без

особой прозорливости и не без колебаний. Историки были поражены недостаточностью материальной

и моральной помощи, которую немецкая администрация предоставила генералу Власову, хотя он

блистательно сыграл свою роль в России до своего выступления против советского режима. Национал-

социалисты, придерживаясь доктрины низшей расы, жертвовали шансами сплотить тех русских, кото-

рые ненавидели Сталина и коммунизм, для того чтобы беспрепятственно применять свою доктрину о

народе-повелителе. Даже на Западе, где доктрина делала возможной политику национального

разъединения, немецкие власти в своих действиях разрывались между стремлением военных

108

обеспечить спокойствие, требованиями плановиков предприятий, обеспокоенных вербовкой

наибольшего количества рабочих и намерениями пропагандистов и проводников подрывной

деятельности.

Ослабление национальных чувств в некоторых странах Европы наблюдалось как слева, так и справа.

Часть привилегированных классов и консервативных кругов своим антикоммунизмом проявляли

некоторое снисхождение к Гитлеру. В оккупированной Франции многие интеллигенты и политические

деятели заявили о своей поддержке «нового порядка». Но масса тех, которые последовали в 1940г. за

маршалом Петеном, видела в старых солдатах символ отечества и обещание возрождения. Другая

сторона под влиянием пропаганды против «империалистической войны» в 1939-1940 гг. не хотела

поражения Франции. Когда линия коммунистической партии совпала с их патриотическим инстинктом

и пользой для Франции, они своим героизмом выказали удовлетворение, которое нашли в примирении

обоих принципов. Но в случае войны, каково бы ни было состояние их сознания, коммунистические

активисты в большинстве своем выбирают линию своей партии.

После окончания Второй мировой войны, картина, которую представляла Европа в отношении

природы политических систем и структуры соотношения сил, была сложна и, так сказать,

противоречива. Если придерживаться границ, обозначенных на карте, то современная Европа еще

больше, чем в 1918 г., представляет Европу наций. Образованные Версальским мирным договором

государства продолжают существовать. Многонациональные турецкая и австро-венгерская империи

исчезли. Турция отказалась от идеи Османской империи и преобразилась в национальное государство.

В результате распада австро-венгерской империи образовались национальные государства Австрия и

Венгрия. Путем переселения народов принцип национального суверенитета и на этот раз был применен

с безжалостной строгостью. Чехи изгнали судетских немцев, которых четыре века назад пригласил

король Богемии. Поляки вернули себе территории к востоку от линии Керзона и выгнали с земель

немцев к востоку от линии Одер—Нейсе. Югославия выжила и исходит из идеи федерализма. Новые

очертания чешской, венгерской и румынской границ больше, чем прежние, соответствуют требованиям

национальной идеи.

Но, с другой стороны, соперничество национальных государств, если можно так выразиться,

стушевалось до тех пор, пока к востоку от железного занавеса доминирует Советская держава, а к

западу от железного занавеса европейские государства чувствуют свою зависимость от Соединенных

Штатов. С точки зрения международного права существующие политические системы носят

национальный характер. А существующие в действительности военные блоки имеют имперский харак-

тер. НАТО закрепило военную интеграцию Запада - Западной Европы и Северной Америки; в ответ на

это созданный Москвой Общий генеральный штаб ограничивается официальным закреплением блока,

который уже цементирует присутствие советских дивизий в сердце Германии и осуществление власти

коммунистическими партиями в государствах народной демократии.

Германия является главной жертвой противоречий между имперскими военными блоками и

национальными государствами. Будучи ответ-

109

ственной за войну, которая разрушила европейскую систему, она потеряла германизированные в

течение веков восточные земли, она оказалась разделенной на две части, каждая из которых связана с

той или иной коалицией, на два государства, одно из которых объявляет себя народной демократией, а

другое - Федеративной республикой.

Германия разделена физически: другие страны, в частности Франция и Италия, разделены морально.

Небольшая часть избирателей голосует за партию, которая ориентируется на интернациональную

идею, фактически соединяет свою судьбу с судьбой иностранного государства. Коммунисты говорят и

действуют так, как будто к идеологии они примкнули раньше, чем к нации. Те, кто объявляет себя

сторонниками национальной независимости против советского господства, испытывают смутное

беспокойство из-за того, что их родина скорее смиряется со своей судьбой, чем сама ее кует:

некоторые испытывают ностальгию по времени, когда их отчизна была более крупной, по размерам

великих государств этого столетия, другие протестуют против альянса, в котором, видимо,

неодинаковость сил трансформируется в вассальную зависимость. В целом на Западе превращение

рабочих партий в реформистские, отказ от Интернационала, манипулируемого одной империей, при-

мирили большинство пролетариев со своей родиной и демократическим социализмом. Но это неполное

примирение, особенно во Франции и Италии, больше похоже на безропотность, чем на энтузиазм, оно

свидетельствует об истощении идеологического рвения.

По другую сторону железного занавеса ни российское господство, ни режимы коммунистического типа

не восприняты массой населения. Жертвы, которые связаны с быстрым строительством тяжелой

промышленности, уничтожение свобод осуществлены руководителями, которые своей властью

обязаны российским войскам. Какова была бы сила национального чувства, какова была бы

притягательная сила федеративного устройства, если бы восточноевропейские народы, получившие су-

веренитет по Версальскому мирному договору, который был условно восстановлен в 1944-1945 гг.,

снова стали бы хозяевами своей судьбы? Никто точно не может ответить на этот вопрос до тех пор,

пока советские и американские войска находятся друг против друга на протяжении всей

демаркационной линии, разделяют Европу, законно поделенную ее народами на национальные

государства, на два военных блока.

2. Образование азиатской системы

Первая война, которую окрестили мировой, на самом деле была европейской. Военные действия,

которые велись в Африке против немецких колоний, на самом деле были только продолжением

сражений, происходивших на старом континенте, дававшие гарантии союзникам. Ближневосточные

кампании были результатом союза Блистательной Порты

с центральными империями и британского

стремления разрушить Османскую империю. Япония участвовала в войне, чтобы прибрать к рукам

немецкие владения в Тихом океане (Каролинские, Марианские, Маршалловы острова, остров Кюсю).

Вступление в войну США расши-

110

ряло зону воюющих сторон, но существенно не меняло характер и смысл войны. Антанта была бы

вынуждена подписать мир, если бы не имела в своем распоряжении экономических ресурсов Нового

Света. Соединенные Штаты, склонившие чашу весов в пользу союзников, скоро оставили французам и

англичанам возможность распоряжаться общей победой. Европейские народы могли полагать, что

остаются субъектами истории и что посылка американского экспедиционного корпуса была всего-на-

всего эпизодом, не получившим дальнейшего развития. В 1945 г. такая иллюзия больше была

невозможна.

Вторая война действительно стала мировой с конца 1941 г. Япония принялась самостоятельно под

защитой гитлеровской авантюры создавать империю в Азии. По многим каналам события на Дальнем

Востоке были связаны с Европой. Война в Тихом океане, главными участниками которой были Япония

и Соединенные Штаты, не имела такого начала и такого же смысла, как война в Европе, хотя

применение одних и тех же слов (фашизм, империализм), дипломатические комбинации (германо-

японский союз), взаимозависимость военных действий, наконец, решительная активность Советского

Союза и Соединенных Штатов отражают частичную и вполне успешную унификацию планетарного

дипломатического поля.

Какой бы характер ни носили ученые споры о намерениях и решениях президента Рузвельта в ходе

последних месяцев, которые предшествовали нападению на Пёрл-Харбор, причина войны в общей

перспективе была видна всем. С помощью оружия Гитлер хотел установить новый мировой порядок в

Европе и Африке и, может быть, во всем мире; Япония, втянутая в 1937 г. в изнурительную попытку

подчинить Китай, в 1941 г. бросилась на штурм англосаксонских держав. Возможно, военные, которые

правили в Токио, не приняли бы такое решение, если бы Великобритания не была в состоянии войны с

гитлеровской Германией, если бы они не надеялись, что часть американских военных сил будет

оставлена в Европе. Европейские войны предоставили случай японскому империализму: но не они его

создали.

Зато интерпретация японского империализма далека от ясности и не бесспорна. Удивительно, что одна

и та же страна, которая в течение двух веков была замкнута в себе, уничтожив почти все контакты с

иностранцами, пошла по пути завоеваний, как только приняла решение позаимствовать у Запада секрет

могущества.

Три великих государства Азии Япония, Китай и Индия исторически не могут быть уподоблены

государствам европейского типа. В каждом из этих государств Тойнби видит эквивалент цивилизации.

По своим размерам, по разнообразию языков и даже культур Индия действительно больше похожа на

Европу в целом, чем на какую-либо европейскую нацию. Китай менее гетерогенен как в политике, так

и в культуре, хотя Срединная империя охватывала народы различных религий и обычаев. Целостность

империи, установленная в течение двух тысяч лет, ощущалась как нормальное явление;

идеографическая письменность облегчала общение в образованном классе. Наконец, Япония накануне

прибытия командующего Перри была исключительно гомогенной. Может быть, больше, чем любое

национальное государство в Европе. Однако целью

111

оставшихся в памяти войн, поведших к столкновению с японцами, была власть центрального

государства. Великие народы Азии не знали национальных войн, потому что они не представляли собой

наций в том смысле, который это слово получило в Европе со времен Французской революции.

В так называемую эпоху династии сегунов Токугава японская знать подчинялась власти сегуна Киото,

который оберегал мир. Общество носило иерархический характер, высший класс сохранял за собой

привилегию военной службы, буржуа, торговцы или ремесленники до вестерни-зации никогда не

достигали экономического могущества, которое дало бы им возможность играть историческую роль,

сопоставимую с исторической ролью средних классов в Европе. В Китае образованные

государственные служащие и собственники земель были организованы в иерархию, на вершине

которой находился император. Китай в эпоху династии Маньчжу сохранял формы административных

учреждений и культуры, сформировавшихся в прошлом. Народ сознавал величие Китая, но

обстоятельства, которые в Европе благоприятствовали пробуждению национального сознания,

отсутствовали в Азии до нынешнего века: не было ни буржуазной, ни народной революции против

аристократии, ни крестьянской революции против крупных иностранных собственников ( как в

Восточной Европе), ни объединения всего народа против внешнего врага.

Не то, чтобы Азия жила исключительно в мире до современной эпохи. Китайская империя должна

была защищаться от северных «варваров» монголов или Маньчжу. Династии после прихода к власти

сразу же использовали армию для расширения зоны, подчиненной их суверенитету. Императоры

Пекина отстаивали свое право на своего рода протекторат над меньшими монархами в Корее или в

Тонкине. Крупные войны были войнами периода смут, целью которых было единство империи. В

прошлом японцы предприняли несколько экспедиций к югу (Формоза) или к континенту (Корея) и

несколько раз столкнулись с китайцами. Никогда они не задумывали и никогда не были в состоянии

задумать завоевание Китая. География Азии, а также социальное и политическое устройство азиатских

государств исключают национальную политику, которая проводится в Европе.

Главной причиной попытки создать империю, окрещенную «сферой совместного процветания», была

разная реакция японской и китайской империй на западное влияние. Япония до середины прошлого

века сопротивлялась потребностям торгового обмена. Когда командующий Перри силой захватил вход

в порт, когда японцы вынуждены были признать, что им приходится выбирать не между изоляцией и

связями с внешним миром, а между независимостью и подчинением унизительному протекторату, раз-

разилась революция, инициатором которой была часть правящего класса. Упразднение сёгуната,

императорского престола расчистили путь для решительной политики, которая вела к открытию и

использованию технических, административных и интеллектуальных секретов военной силы. Начиная

с этого момента экономическая экспансия набирает исключительно быстрый темп (примерно 3% в год

между 1870 и 1930 гг.). Мальтузианство эпохи Токугава уступило место сознательным действиям,

способствовавшим росту численности населения. У Запада Япония заимствовала не только принцип

112

всеобщего образования, машины, воинскую повинность, парламент, правовую систему,

приспособленную к промышленной эре, она у него также заимствовала волю к обладанию силой, идею

о том, что расширение — закон развития государств и доказательство их величия.

В то время как военная аристократия Японии занималась вестерни-зацией, Китай с середины XIX в. до

середины XX в. оставался слабым и раздробленным. Династия Маньчжу была не способна предложить

реформы, сопоставимые с реформами, которые позволили Японии достигнуть ранга великой державы.

В 1895 г. Япония победила Китай и аннексировала Формозу. В 1900г. Боксерское восстание

закончилось новым унижением: небольшая армия, состоящая из отрядов всех стран Европы, под

командованием одного немецкого генерала без труда дошла до Пекина и там освободила осажденные

посольства. Спустя несколько лет Япония одержала военную победу над Россией, которая оказала

огромное воздействие на весь азиатский континент. Беспрецедентный в истории контраст между

японской силой и китайским бессилием в эпоху империализма, когда раздел Китая на зоны влияния

стоял в повестке дня, должен был побудить к попытке его завоевания.

Индустриализация Японии, сопоставимая в некоторых отношениях с индустриализацией Германии, не

сопровождалась движением к буржуазным представлениям и либеральным институтам. Техническая

цивилизация была внедрена в рамки иерархического общества, где власть исходила сверху, где военная

аристократия занимала первое место. Конечно, парламентаризм был введен в империю Восходящего

солнца, как и в рейх. Но по праву суверенитет оставался связанным с личностью императора, и высшие

ценности общества были ценностями знати, а не предпринимателей или парламентариев.

Япония, первое из азиатских государств, не жалела усилий для того, чтобы только своими

собственными силами обеспечить себя оборудованием западного образца. Она добилась ряда

непрерывных успехов, начиная с аннексии Формозы и кончая началом «китайского инцидента» в 1937

г., пройдя через победу над Россией, аннексию Кореи и создание Маньчжурского государства, которое

теоретически было независимо, а фактически управлялось из Токио. Японская дипломатия сумела с

удивительной гибкостью извлечь пользу из обстоятельств. Союз с Англией дал ей возможность

изолировать Россию в Азии и разорвать общий фронт европейских государств. Спустя два года после

Портсмутского мира Япония согласилась со своим прежним врагом на раздел Маньчжурии на зоны

влияния. Под прикрытием Первой мировой войны Япония заимела базы в Тихом океане и расширила

свое влияние на Северный Китай. В 1931 г. Великобритания еще не была готова, чтобы выступить на

стороне Соединенных Штатов и помешать отделению Маньчжурии. Кроме того, в 1937 г.

Соединенные Штаты протестовали против необъявленной войны, которую Япония вела с Китаем, но

они, по существу, не решились перевооружаться. Противодействие, которое проявляла американская

дипломатия в отношении экспансионистской японской политики, как и отсутствие военных мер,

толкали японских руководителей на непримиримость. Возможно, Соединенные Штаты были

доминирующей державой, как в Европе, так и, по крайней мере, на море и в воздухе. Сме-

113

шение деклараций морального характера и отказ от мобилизации, как в Токио, так и в Берлине, играли

на руку экстремистской партии.

Так, становится понятным решение 1941 г., которое ретроспективно представляется абсурдным, с

точки зрения историков, сопоставляющих средства и амбиции, а также ресурсы агрессора и потенциал

государств, подвергшихся нападению. В течение десятилетий Япония шла от победы к победе,

японская надменность превратилась в решимость достичь первого ранга и не только соперничать с

Западом, но и удалить его из сферы «совместного азиатского процветания». Национал-социализм давал

военным, мечтавшим о завоеваниях и объединении, пример и ободрение. Рост численности населения,

препятствия, которые чинились при экспорте промышленных товаров, снабжали аргументами

доктринеров жизненного пространства. Европейские страны были заняты тем, что воевали друг с

другом. Китайский инцидент превратился в изнурительную войну, конца которой не видно было до тех

пор, пока Чан Кайши получал помощь извне. Первоначальные успехи японских войск, взятие

Гонконга, Малайзии, Филиппин, Индонезии, кажется, оправдывали партию войны. На самом деле,

даже победа немцев над Россией, на которую японцы не могли рассчитывать, не уничтожила бы

диспропорцию сил. Металлургическая промышленность Японии составляла лишь почти десятую часть

металлургической промышленности Соединенных Штатов. Количественно, а еще больше качественно

Япония в мировом масштабе была второстепенным индустриальным государством. Бросая вызов

одновременно Китаю и всему Западу, Япония пускалась в заранее обреченную авантюру. В Токио даже

самые экзальтированные не надеялись победить Соединенные Штаты. Они надеялись, что

Соединенные Штаты не будут стараться победить и от усталости подпишут компромиссный мир. Они

забывали, что демократии, тяжелые на подъем, начав действовать, не останавливаются до полной

победы.

Чтобы добиться первых успехов, нужно было начать неожиданно: почему американцы отказались от

мести за Пёрл-Харбор? Будучи миролюбивыми, они, когда находятся в состоянии гнева, бьют жестко.

Уничтожение американского флота на якорной стоянке, повторение атаки без объявления войны

против российских кораблей в Порт-Артуре обеспечили временное господство на морях японскому

морскому флоту от Курильских до Зондских островов. Спустя три года японский морской флот больше

не существовал: американские подводные лодки и самолеты потопили почти все торговые лодки,

которые поддерживали связи между разными частями «сферы совместного процветания».

Побежденная Япония была готова к подписанию мира до того, как американские бомбардировки

начали сносить с лица земли города и задолго до того, как атомная бомба разрушила Хиросиму и

Нагасаки. С конца 1944 г. после падения клана милитаристов и генерала Тодзио японское

правительство принца Коноэ пыталось войти в контакт с американским правительством для ведения

переговоров о мире. Оно не без простодушия и совсем напрасно обратилось к советским

руководителям.

Материальные последствия японского поражения лишили окончательно Империю восходящего солнца

ее статуса великой державы в тот момент, когда европейские нации, менее чем пятьдесят лет назад

меч-

114

тавшие о разделе Китая на зоны влияния, просто-напросто начали исчезать со сцены.

Япония импортирует почти все полезные ископаемые, даже коксовый уголь. В мирное время для нее

экспорт промышленных товаров является вопросом жизни и смерти. Она так же уязвима для блокады,

как и Великобритания. Отрезанная от азиатского и американского континентов, а так же от островов

Тихого океана на юге, она не может снабжать ни свое население, ни заводы. Начиная с эпохи Мейдзи,

население утроилось, возврат солдат и гражданских лиц, устроившихся на оккупированных

территориях, за десять лет вызвал дополнительный рост численности населения. Сокращение

смертности, отчасти благодаря принятым оккупантами гигиеническим мерам, тоже способствовало

росту числа едоков. Япония с 90-миллионным населением и без колоний больше не является

первостепенной и даже второстепенной державой: она - только сателлит континентальной или

доминирующей морской державы.

Навязанные американцами реформы ослабили руководящий класс и милитаристские идеологии.

Император, вынужденный покориться победителям, командующие армией и морским флотом,

развязавшие войну и проигравшие ее, аристократия, взявшая на себя ответственность за инду-

стриализацию и сохранившая благодаря внешним успехам преемственность традиции, — все эти

консервативные силы были потрясены резким разломом, о котором японской истории известны другие

примеры. Общественное мнение отвернулось от идеала силы и славы и захотело быть первым в

области демократии и мира. В конце концов, что следовало из демократии? Соответствовали ли

убеждения словам, и какой смысл приняли или примут убеждения, распространенные путем

американского «перевоспитания»? Об этом долго можно спорить: факты, тем не менее, налицо.

Престиж знатного класса, как и в Германии, был надолго подорван. Не хватало материальных сил для

реконструкции вооруженных сил, которые в первую очередь должны были быть морскими и

воздушными. Парламентский режим, навязанный победителями, кроме того, сокращал

мобилизационные ресурсы национальной защиты. Спустя десять лет после поражения

противодействие перевооружению остается в силе, статья конституции, запрещающая перевооружение,

не была отменена. В Японии, как и в Западной Германии, экономические и социальные основы

военного класса были разрушены.

Япония военным путем хотела бы обеспечить себе господство над Китаем до появления в нем сильного

правительства и промышленности. Война, даже если не имела бы победоносного характера, все равно

должна была ускорить то, что Япония хотела предотвратить, — вестер-низацию независимого Китая,

который бы лишил Японию ведущей роли. Любой стабильный режим в Китае мог бы построить заводы

и обучить большую армию, чтобы положить конец веку унижения. Крах Гоминьдана и победа Мао

Цзэдуна сделали из коммунистической доктрины, родившейся на Западе и преобразованной советской

практикой, официальную идеологию новой династии.

С точки зрения Азии оба гиганта XX в. имеют общие черты. Оба они преданы культу машин, с

нетерпением извлекают из технического про-

115

гресса все, что он дает для могущества и благосостояния. И там и тут наблюдаются огромные

пространства, концентрация населения в городах, миллионы людей интегрированы в промышленную

армию. Несмотря на противоположность атеизма и христианства, «безбожники» и христиане,

заботящиеся об общественном благе, в конце концов, проповедуют на словах одну и ту же добрую

волю в отношении себе подобных. Противоположность однопартийной системы и парламентских

институтов, навязанной ортодоксии и интеллектуального плюрализма касаются исконных ценностей

сообщества. Но с точки зрения правителей Азии, осознающих нищету масс и желающих устранить

вчерашние унижения, главным кажется выбор средств самой эффективной индустриализации.

В 1955 г. соотношение сил между Китаем и Японией изменилось в обратную сторону по отношению к

тому, что было полвека назад. Китай снова стал мощной державой, Япония в свою очередь оказалась в

бессилии. Это новое соотношение менее искусственно, чем вчерашнее. Китай по-прежнему отстает от

Японии в экономическом развитии, которое оценивается с точки зрения производства на душу

населения или с точки зрения распределения рабочей силы между тремя секторами. В абсолютных

цифрах японская металлургическая промышленность пока превосходит металлургическую

промышленность Китая. Китай имеет 4,5 миллиона тонн в 1956 г., но в течение пяти лет он должен

достигнуть 17 миллионов тонн — почти столько же, как в Великобритании сегодня и России в 1938 г.

Для возрождения сильного государства в Японии недостаточно изменения нынешнего соотношения

сил. Японские острова, как и британские, могут быть базой великой державы только при условии, если

островное государство сохраняет господство на море и в состоянии хотя бы защитить источники

своего снабжения. Япония может поколебать американское господство только в тесном союзе с

Китаем, то есть при условии отказа от политики независимости по отношению к государству,

стремящемуся к господству на континенте. Китай благодаря размерам своей территории, численности

населения, энергии своего руководящего класса, будущему промышленному производству снова на-

ходит потерянное главенствующее положение, которое имел в прошлом, между границами с

Советским Союзом и полуостровами Южной Азии. Что это: завершение ли фазы японского

империализма и открытие фазы китайского империализма? Может быть, но трудно это утверждать.

Пройдя чрез перипетии имперского величия и заката Азия, видимо, склонна к созданию системы

государств, которая, не уподобляясь вчерашней европейской системе, будет глубоко отличаться от той,

что была в исключительных обстоятельствах пятидесятилетней давности, несмотря на то, что народы

Европы, то сплоченные, то соперничающие, сводили государства Азии (Япония отдельно) к роли

объектов.

В настоящее время самостоятельность азиатской системы действительно ограничивается

вмешательством двух великих держав, противоположностью их доктрин и стремлений. Окончание

гражданской войны в Китае после окончания Второй мировой войны привело к парадоксальному

изменению союзов. Япония-враг становится союзницей Соединенных Штатов. Китай-союзник

становится врагом. Генерал Маккарти в своем выступлении на Конгрессе на другой день после своего

отзыва

116

предпринял пересмотр ценностей и исторической интерпретации, чтобы согласовать американские

идеи с настоящей реальностью. Китай, целостность которого в течение пятидесяти лет была основной

целью дипломатии Соединенных Штатов в Азии, который американские миссионеры хотели вовлечь в

христианство, оказался по другую сторону баррикады. А демократизированная Япония оказалась на их

стороне.

Пока противостояние коммунистических стран и Соединенных Штатов порождает в Азии явления,

сходные с теми, которые мы наблюдали в Европе: Корея — буферное королевство между Японией и

Китаем, независимость которой требует равновесия между этими государствами (или ослабления

обоих), — оказывается разделенной на два государства (как Германия) после трехлетней

разрушительной войны. На юге Вьетнам тоже разделен на две части. Линия раздела между коа-

лициями, вместо того чтобы проходить в центре континента, как в Европе, проведена географией.

Соединенные Штаты как морская держава имеют в Азии только плацдармы, хотя острова (Япония,

Формоза, Филиппины) относятся еще к зоне американского влияния. На континенте сильнее советско-

китайское влияние. В этой перспективе снова обнаружится противостояние военных блоков,

напластованное на независимость национальных государств, но такая перспектива меньше

соответствует реальностям Азии, чем Европы.

И не потому, что в военном отношении отсутствие локального равновесия там не так заметно:

напротив, союзники или протеже Соединенных Штатов пока слабее в Азии, чем в Европе. Не потому,

что китайско-российский союз нам кажется хрупким: напротив, доктринальная общность усиливает

общность интересов. Американский отказ признать коммунистический режим Пекина не оставляет

последнему пока никакой свободы маневра. Но коммунистический Китай не оккупирован российскими

дивизиями и не находится под властью людей, прибывших в фургонах Красной армии, не способных

удержать власть без поддержки Москвы. Влияние российской техники, идей, политики колоссально

распространилось под прикрытием коммунизации Китая. Эта коммуниза-ция также указывает на

начало своеобразной эры как по отношению к прошлому веку — когда в Азии доминировали

европейские народы, - так и по отношению к традиционному прошлому.

Крах европейских империй - голландской, французской и британской - способствовал возникновению

к югу от Китая государств, большинство из которых исходило из концепции национального

государства (хотя фактически они имеют разнообразные структуры и почти все они

многонациональны), все дорожат своей независимостью, все также в разной степени слабы и не имеют

особых возможностей сопротивляться.

Вообще все азиатские государства не желают больше подвергаться европейскому или западному

господству и хотят идти по пути экономического развития. Они разделены либо из-за локальных дрязг

(спор из-за Кашмира между Индией и Пакистаном), сопоставимых с локальными дрязгами между

народами Восточной Европы, либо из-за их позиции в отношении соперничества двух сверхдержав,

одни выражают солидарность с коммунистическим блоком, другие - с Соединенными Штатами,

третьи, наконец, нейтральны и неангажированны, хотя более или менее

117

симпатизируют тому или иному лагерю. Какой же фактор в этом сообществе, в этих локальных

дрязгах, в этих различных отношениях с мировой дипломатией является самым важным для азиатской

системы? Возможно, ответ зависит от Китая.

Если коммунистический Китай будет сохранять свои амбиции внутри границ, определенных историей

Срединной империи, то азиатская система получит растущую независимость. Зато попытки военной

или даже просто идеологической экспансии Китая усилили бы в Азии отзвуки мирового конфликта.

Время империй, созданных кавалеристами по приказу удачливого солдата, прошло. Если даже

представить, что Юго-Восточная Азия и Индия вовлечены в коммунизм, то все равно сомнительно,

чтобы Пекин или Москва стали центром империи, простирающейся до Сингапура и Мадраса. В Азии

еще больше, чем в Европе, коммунизмы яляются и будут национальными.

3. Распад европейских империй

«Нация, которая не занимается колонизацией, бесповоротно обречена на социализм, на войну

богатства и бедности. Завоевание страны низшей расы высшей, которая там устраивается, чтобы ею

управлять, не содержит ничего оскорбительного. Англия практикует этот вид колонизации в Индии с

большой пользой для Индии, для человечества в целом и с пользой для себя. Как должны быть

осуждены завоевания среди равных рас, так и возрождение низших или вырождающихся рас высшими

расами есть порядок, ниспосланный человечеству провидением. Regere imperio populos, вот наше

призвание»

Эти строки Ренана, написанные во второй половине прошлого века, со всей строгостью - можно было

бы сказать, со всей наивностью - формулируют скрытую доктрину европейцев за последние пять веков:

право наций на независимость в Европе, право европейских государств на завоевания на других

континентах. В Южной Америке, прежде всего, позаботились о том, чтобы распределить территории

между испанцами и португальцами; в Северной Америке войны, которые велись одновременно на

море, в Новом Свете и на старом континенте, обеспечили английское превосходство. На другом конце

света англичане и французы сражались за империю в Индии. В XX в. два противоположных по своему

главному смыслу движения привели к двойному кризису: в то время как Германия стремилась

подчинить европейские народы имперскому господству, народы Азии сбросили иго, и вырвали право

на образование независимых государств.

В настоящее время в Европе почти не осталось историков, которые бы не согласились со своими