Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках

Подождите немного. Документ загружается.

Древнеиндийский вариант сюэоета о "безобразной невесте"

111

святительной символики соития и столь же инициационной

символики "возвращения в утробу" реализуется, очевидно,

в распространенном мифологическом и фольклорном мотиве

инцеста с матерью

122

. Исходным пунктом развития является

и здесь, как нам кажется, вышеупомянутая двойственность

образа женского божества посвящения в архаическом ритуа-

ле, одновременно представленного и партнершей в ритуаль-

ном соитии — "девушкой лесного дома", и маской "старухи-

праматери" .

В ритуалах дикши послеведийской, индуистской эпохи

полностью отмирает как символика соития (поскольку обе-

спечение плодородия теперь не осознается даже побочной

целью обряда), так и символика нового рождения (ибо в

свете новых концепций сансары и мокши всякое рождение

есть именно то, чего следует избегать)

123

. Вообще, внеш-

ний символизм ритуала в этот период вытесняется симво-

лизмом и практикой "внутреннего делания", духовный про-

гресс уже не обозначается драматическими перипетиями ис-

пытания, временной смерти и нового рождения, а составля-

ется сменой духовных состояний посвящаемого, вызываемых

медитацией на священных предметах, сообщением мантры,

иногда — прикосновением наставника и т.д.

12Ц

Однако где-то за пределами санскритоязычной индуист-

ской традиции^ в периферийной среде

125

, архаическая об-

рядность с элементами эротики, несомненно, продолжала

существовать как своего рода "низовое подводное тече-

ние"

126

вплоть до середины I тысячелетия н.э., когда ее

влияние внезапно сказывается в ритуальной символике и

практике нового религиозного движения — тантризма. По

распространенному мнению, ритуальная традиция "прототан-

тризма" была не буддийской и не индуистской и первона-

чально не сопровождалась сколь-либо развитой "метафизи-

ческой интерпретацией"

127

. Ошибочным, однако, было бы

полагать, что прототантризм вызревал обязательно в не-

арийских кругах

128

и совсем не оставил следов в санскрит-

ских источниках. Д.Чаттопадхьяя справедливо усматривал

прототантризм в пережитках эротической магии плодородия,

сохраненных в стихах, которые произносились в момент со-

единения царицы с конем при ашвамедхе

129

; как мы отмеча-

ли выше, вкупе с такими текстами, как "Атхарваведа"

(XX.136) и "Шанкхаяна-шраута-сутра" (XII.24), эти сти-

хи, несомненно, составляют прямое наследие арийского ар-

хаического ритуала. В эпоху раннего индуизма мы не на-

ходим в санскритских текстах прямого отражения архаиче-

ских обрядов, но в памятниках, засвидетельствовавших ми-

ровоззрение достаточно широких кругов общества, как, на-

пример, в эпосе, часто встречаем мифологические пред-

ставления, предположительно связанные с ними и восходя-

щие к той же среде. Таково прежде всего представление об

эротическом блаженстве в раю Индры, где небесные девы

услаждают павших в бою героев, но куда после смерти по-

падают аскеты, постники, щедрые дарители, а также в

стране Уттара-Куру, где "женщины ведут себя вольно",

112

Я. В. Васильков

"нет ревности между мужчинами и женщинами", и т.д. (Мбх.

XIII.

05 . 26 ; ср. XIII. 78 . 24-26 ; XI11.110)

130

. В нашем

сюжете об Аштавакре Диш говорит подвижнику, что наслаж-

дение с ней даруется ему как "плод", вознаграждение его

аскезы (XIII.20.55; в сказании о восхождении Арджуны на

небо Индры блаженство героя с Урваши, хотя и отвергну-

тое героем, также подготовлено его предшествующим тапа-

сом, аскетическим самоистязанием). Идеал достижения

"эротического рая", контрастирующий с высшим, с точки

зрения дидактических текстов "Махабхараты", идеалом "ос-

вобождения", соответственно и ставится не перед йогами

и философами, но главным образом перед представителями

небрахманских слоев общества, для которых основная рели-

гиозная обязанность — добросовестное исполнение своих

дхармически-социальных функций (для кшатриев — следова-

ние воинскому долгу, для кшатриев и вайшьев — щедрые да-

рения брахманам), а также перед лицами, придерживающими-

ся народных, не ведийских и не йогических форм религиоз-

ной практики (как, например, постничество и паломниче-

ство, прямо рекомендуемые "Махабхаратой" в качестве сво-

его рода "обрядности для бедных", III. 80.34—40; XIII.

110.2—4, или тапас, аскеза, чаще всего трактуемая в "Ма-

хабхарате" не как йогическая медитация, но в народном

духе — как самоистязание, путем которого обретаются ма-

гические способности). Очевидно, что унаследованный от

архаической мифологии идеал эротического райского бла-

женства в эпоху раннего индуизма сохранялся главным об-

разом в народной религии; "Большая традиция" лишь в по-

рядке компромисса допускала его как предлагающий посиль-

ный "путь" для бедняков и невежд. Но в текстах индуист-

ского тантризма этот идеал уже выступает как плод основ-

ной для этого учения религиозной практики: преданному

почитателю богини сулится любовь небесных дев во главе

с Урваши

131

Разумеется, тантристскими текстами древний эротиче-

ский ритуал уже вознесен на высокий уровень философско-

го умозрения. Брачный союз Праджни и Упайи — в буддий-

ском, Деви и Шивы — в шиваитском тантризме, Радхи и Криш

ны — в бенгальской сахаджие символизирует взаимодействие

двух верховных начал в микро- и макрокосме. В ритуале

посвящения, практиковавшемся монахами великих буддийских

монастырей или высшим культурным слоем последователей

индуистской тантры, приобщение посвящаемого божественно-

му женскому началу оформлялось скорее всего чисто симво-

лически

132

. Однако известно, какую огромную роль играли

оргиастические, эротические элементы в посвятительной

обрядности массового тантризма и шактизма; достаточно

упомянуть такие ритуалы, как pancamakära, stripöjä, sri-

cakra и т.д. Хотя в отдельных случаях подобные обряды

действительно, может быть, и являлись плодом "материали-

зации" на низших уровнях культуры того, что на высших

воспринималось как символическое

133

, ошибочно в целом

представлять происхождение народных форм тантризма как

Древнеиндийский

вариант

сюэоета о "безобразной невесте" 113

результат "опускания" в массы и деградации высоких фило-

софских концепций

131

*. В действительности процесс был

преимущественно обратным, т.е. восходил от конкретного

к абстрактному, от архаической мифологии и обрядности к

философии и мистике. Об этом говорит как то, что со вре-

менем в тантристских текстах нарастают религиозно-фило-

софские и бледнеют архаические черты, так и то, что цент-

ральная для тантры концепция космогенеза как результата

сочетания мужского и женского начал, несомненно, являет-

ся следствием переноса в область религиозной философии

архаического мифа.

У индуистских и буддийских тантриков бытует множест-

во легенд, повествующих о посвящении древних святых и

вероучителей в высшую сферу духовности через ритуальное

соитие с обладающим особой мистической силой и тайным

знанием женским существом

135

. Мифологически эти ритуаль-

ные партнерши описываются как "йогини" (yogini)

, "да-

кини" (dakinl - дикие, зверообразные женщины, обладающие

и наделяющие посвящаемого, по представлению тантриков,

особой сверхъестественной силой), а также, что особенно

значимо в связи с некоторыми индийскими сюжетами типа

"Безобразной невесты", как "якшини" (yaksinl)

137

Обряд посвящения, описываемый в санскритских текстах

индуистской тантры, испытал сильное влияние брахманско-

го обряда упанаяны и пуранических форм индуистской дик-

ши

138

; символика эротического приобщения, так же как и

"возвращения в утробу", представлена здесь в ослаблен-

ном виде

139

. В буддийских тантрах эротический аспект

инициации выражен более открыто, чем в их индуистских

аналогах. Согласно взглядам буддийско-тантристской шко-

лы ваджраяны, всякий духовный прогресс адепта возможен

только при условии ритуального соединения его в ходе по-

священия (abhiseka) с Махамудрой (Mahämudrä), "великой

женщиной" (cp.mahänagnä). В одном ваджраянистском сочи-

нении VII в. подробно описан ритуал абхишеки, в котором

Махамудра представлена, очевидно, реальной женщиной (она,

как сказано, должна быть внешне привлекательна и богато

убрана украшениями). В кульминационный момент обряда на-

ставник "в присутствии всех собравшихся соединяет" по-

свящаемого с Махамудрой

140

. В другом описании абхишеки

женский персонаж, соединение с которым посвящаемого ре-

ализует принцип prajnopäya, определяется как "йогини".

"Йогини могут присутствовать только в воображении или

быть представлены реально"; в последнем случае роль йо-

гини исполняет "шестнадцатилетняя девушка... носящая

знаки Пяти Семейств, искушенная в Тайном Пути и получив-

шая отпущение грехов". Комментарий придает такому реаль-

ному обрядовому соитию сниженное значение в сравнении с

символическим; оно предписывается для "глупых мирян",

дабы преподать им "путь чувственности"

141

. Но историче-

ски этот путь и был, надо полагать, той основой, на ко-

торую наложились все метафизические тонкости тантризма.

Кроме того, в других текстах тантры этот путь проповеду-

8 Зак. 493

114

Я. В. Васильков

ется как вісший

* в соответствии с максимой: "Путь к со-

стоянию Будды лежит через женское лоно"

1Ц3

Таким образом, мы видим, что на протяжении всего пе-

риода существования древнеиндийской культуры ей были не

чужды обряды эротической инициации., которые вполне могли

служить ритуальным фоном для мотива "акта любви" в индий-

ских вариациях сюжета "Безобразной невесты". Наследие

древнейшей коллективной половозрастной инициации еще про-

является в культуре ведийской эпохи; в отредактирован-

ных брахманами царских ритуалах налицо следы обряда ин-

дивидуального посвящения в высший статус, первоначально

имевшего, возможно, календарный характер (некоторые дан-

ные позволяют предполагать существование такого обряда

уже в период индоиранской общности)

144

; наконец, эроти-

ческая инициационная символика сохраняется и в некоторых

разновидностях индийского религиозного посвящения. Ак-

цент, делаемый в большинстве вариантов "Безобразной не-

весты" на воцарении героя, его избранничестве, приводит

к мысли, что ядро сюжета отразило именно реальность инди-

видуального посвящения "царя-жреца" в контексте архаиче-

ской, по-видимому, календарной обрядности.

На этом можно закончить наш "ритуальный комментарий"

к индийскому варианту "Безобразной невесты", хотя такие

его детали, как омовение, слушание божественной музыки,

вкушение особой пищи, облачение в новые одежды (в фина-

ле легенды о Виджае) , также имеют в контексте илициаци-

онного обряда некоторые соответствия. Сам по себе факт

схождения между последовательностью мотивов в фольклор-

ном сюжете и схемами мифа и ритуала (указывающий на су-

ществование между фольклором, с одной стороны, мифом и

ритуалом—с другой, некоторой не вполне пока ясной по

своей природе связи) не является чем-то исключительным;

здесь, скорее, можно говорить о закономерности. Уникаль-

ность "Беседы Аштавакры и Диш" состоит, на наш взгляд,

в том, что на ее материале можно раскрыть конкретный ха-

рактер связи между фольклором и ритуалом, потому что для

данного текста эта связь еще остается живой и осознан-

ной.

Фольклористы привыкли считать, что фольклор использу-

ет схемы мифа и ритуала бессознательно, лишь отдавая

дань древней традиции. Действительно, классическая вол-

шебная сказка не сознает смысла когда-то отразившихся в

ней обрядов, античный фольклор "не понимает и не помнит

семайтики" мифа

145

. Но в древнеиндийском фольклоре в ря-

де случаев связь между фольклорным нарративом и его "эт-

нографическим субстратом" — мифом и ритуалом, вне всяко-

го сомнения, осознангіа, и сказители прямо указывают на

нее аудитории. Филологам-классикам, для того чтобы уста-

новить, например, что в "Илиаде" похищение Елены троян-

цами моделировано мифом о похищении богини плодородия

богом подземного царства, приходится прибегать к сложной,

основанной исключительно на внеэпических данных рекон-

струкции

146

. Индийский эпос не требует от исследователей

Древнеиндийский вариант

сюоюета

о "безобразной невесте"

115

подобных усилий, в нем прямо указывается, что Драупади,

супруга Пандавов, на которую постоянно посягают их вра-

ги, — это воплощение Шри, богини царской власти и плодо-

родия, которая в мифе является объектом борьбы между бо-

гами и асурами. Битва на Поле Куру — земной эквивалент

извечной космической битвы. Пандавы и Кауравы отождеств-

ляются соответственно с богами и асурами, осознаются их

воплощениями. Тот факт, что в "Махабхарате" нередко па^

раллельно эпическому сюжету и как бы дублируя его приво-

дится структурно сходный мифический сюжет, свидетельст-

вует, что творцы эпоса видели определенную связь между

действием нарратива и действием мифа, к тому же стреми-

лись ее подчеркнуть. Степень же осознанности связей с

ритуалом далеко не столь наглядна, почему сюжет об Аш-

тавакре и Диш и приобретает особое значение.

В тексте "Беседы" сознательно подчеркнуты целым рядом

недвусмысленных намеков ритуальные связи ее сюжета. Ед-

ва ли ускользнула от внимания читателя данная Ваданьей

в его напутствии герою характеристика "старой подвижни-

цы" как "совершающей дикшу" — обряд посвящения (XIII.

19.24). Другое указание на ритуальный характер описывае-

мых в легенде действий можно усмотреть в последней фра-

зе напутствия Ваданьи: "Если этот уговор (samaya) будет

исполнен..." Она вполне допускает и другой перевод: "Ес-

ли этот (обряд) samaya (одна из разновидностей дикши)

147

будет исполнен, то ступай..." (XIII.19.25). Весьма при-

мечательно описан в сказании маршрут путешествия Ашта-

вакры. Герой направляется к обители Диш, минуя различ-

ные святые места и при этом неуклонно держась северного

направления. Границы обжитого мира он достигает у реки

Бахуда, где проводит ночь на ложе из травы куша, утром

совершает омовение и жертвоприношение хома, а затем,

двигаясь на север, приходит к "Рудре и Рудрани" (так по

Ряду рукописей; в Крит. изд. "к колодцу Рудрани" — см.

XIII .20.4—6) . Сопоставим это с некоторыми деталями пу-

ранической дикши: ночь накануне обряда посвящаемый про-

водил в медитации, сидя к югу от места совершения дикши,

на ложе из травы куша. Утром он совершал жертвоприноше-

ние хома, омовение и поклонялся Рудре, после чего в со-

провождении учителя двигался на север, к священной хижи-

не или мандале, где и происходило собственно посвяще-

ние

1Цв

. Кроме того, своеобразное обозначение пунктов

маршрута Аштавакры именами божеств ("миновав Дарителя

богатств", т.е. Куберу, — 19.13; "достигнув Рудры и Руд-

рани" — 20.6; варианту см. выше) подразумевает, возможно,

движение посвящаемого по сакральной территории обрядо-

вой площадки, отдельные части которой соотносились с оп-

ределенными божествами

149

. Очевидно, что носителями тра-

диции в описании путешествия Аштавакры неизбежно должно

было угадываться описание движения посвящаемого в ходе

обряда. Еще одним указанием на конкретный ритуал являет-

ся, видимо, само имя главной героини.^В эпико-пураниче-

ских и других текстах термин и имя dis (disa — персони-

116

Я. В. Васильков

фикация сторон света в их совокупности) постоянно сопря

гается с diksä: например, в "Вишну-пуране" Disä и Diksä

фигурируют рядом как жены Рудр

150

; в "Махабхарате" сре-

ди божеств, посетивших жертвоприношение Шивы, названы

"богиня пламенных обетов Дикша и Стороны света со свои-

ми владыками" (diksä dlptavratä devi disäs ca sadiglsva-

räh - Бомб, изд., ІІІІ.85.96; Крит, изд., XIII.*395,

с.457); наконец, diksä и disah (стороны света) прямо

отождествляются в "Тайттирия-брахмане" (III.7.7.4 и да-

лее)

151

. Эта ассоциация, основанная не только на фоне-

тической близости слов, но, несомненно, и на особой зна-

чимости пространственных ориентиров (disah) именно в об-

рядах посвящения (diksä)

152

, была, очевидно, устойчивой,

и потому несколько раз скрыто (как указание "северного

направления" — uttarä dis) или прямо упоминаемое в на-

шем тексте имя Диш можно расценивать как знак, несомнен-

но вызывавший в сознании эпической аудитории представле-

ние о посвятительном ритуале.

Таким образом, не подлежит сомнению, что в период

оформления дошедшего до нас текста "Махабхараты" сюжет

"Беседы Аштавакры и Диш" еще воспринимался носителями

традиции как обозначающий или описывающий конкретный ри-

туал. Это был, разумеется, уже не архаический обряд, а

ритуал религиозного посвящения — дикши в ее пураническом

или аскетическом варианте. Окончательная {сложившаяся,

вероятно, в результате контаминации с сюжетом типа джа-

таки

№

61) форма сюжета, в которой Аштавакра побеждал

искушение, вполне соответствовала духу религиозной ини-

циации, которая не только утратила древние эротические

элементы, но со временем все более определенно стала

связываться в брахманской традиции с понятиями целомуд-

рия и воздержания

153

Вышеописанные факты осознанного соотнесения действия

эпического нарратива с мифом и ритуалом в "Махабхарате"

можно, разумеется, попробовать объяснить как следствие

поздней "ритуально-мифологической экзегезы", представ-

ляя дело так, будто брахманские "редакторы" "Махабхара-

ты" обнаружили структурное сходство давно уже демифоло-

гизированных и деритуализованных эпических сюжетов с не-

которыми мифами и ритуалами и с какой-то целью стали это

сходство всячески акцентировать. Материал "Махабхараты",

однако, противится такому объяснению. Если, например, в

позднем слое содержания эпопеи пара героев Кришна —Ард-

жуна соотносится с Вишну и Индрой или Нараяной —Нарой,

причем первый в каждой из пар является вселенским боже-

ством, а второй — подчиненной ему мифологической фигурой

или частицей его божественной сути, "индивидуальным Ат-

маном", то и в древнейшем слое содержания, отраженном в

традиционных формулах батальных книг, Кришна и Арджуна

столь же осознанно и последовательно соотносятся с Виш-

ну и Индрой. Но в этом случае, соответственно представ-

лениям архаической мифологии, главенствующим является

Индра — царь богов, победитель космического единоборст-

Древнеиндийский вариант сюэоета о "безобразной невесте" 117

ва, а Вишну выполняет роль его мифологического помощни-

ка. По мере удаления в древность мы наблюдаем изменения

в мифе, на который проецировалось эпическое действие, но

сам принцип соотнесения героев с мифологическими персо-

нажами остается неизменным. Распространенному в эпосе

сопоставлению битвы с ритуалом брахманского жертвоприно-

шения, очевидно, предшествовало местами сохраненное тек-

стов уподобление-отождествление битвы с ритуалом архаи-

ческого типа (например, с ритуалом "агонистического при-

ема гостя'

)

154

. Следовательно., факты говорят скорее в

пользу мнения А.Хилтебейтеля, что эпические певцы на

протяжении веков постоянно осуществляли между эпическим

нарративом и мифом, а также ритуалом, осознанную корре-

ляцию

155

, которая, по-видимому, изначально была органич-

ным элементом художественной системы древнеиндийского

эпоса.

Эта уникальная особенность ("осознанность") связей

сюжетов "Махабхараты" с мифом и ритуалом не находит се-

бе аналогий в развитых эпосах и вообще в фольклоре циви-

лизованных народов. Нечто подобное можно встретить толь-

ко в наиболее архаичных из известных форм первобытного

фольклора. В.Я.Пропп указывал, например, что если мы изу-

чим сборники фольклора североамериканских индейцев (тек-

сты которого, имеющие много общего с европейскими сказ-

ками, производят первое впечатление "художественных рас-

сказов") в связи с социальной организацией, институтами

и обрядами, то обнаружим, что все это — "сплошь ритуаль-

ный материал"

156

Современные исследователи также свиде-

тельствуют, что в первобытном фольклоре бытуют тексты,

ничем формально не отличающиеся от сказок, но включаемые

носителями в "сакрально-ритуальную систему", т.е. соот-

носимые с мифом и обрядом . Преобладает тенденция рас-

сматривать такие тексты не как сказки, но как мифы или

как сказки "первобытно-синкретические", знаменующие со-

бой этап на пути "превращения мифа в сказку". Такой под-

ход вытекает из концепции "мифологического генезиса"

Фольклора, предполагающей, что моментом рождения фоль-

клорного нарратива является момент "деритуализации" ми-

фологического рассказа, т.е. разрыв связи мифа-наррати-

ва с обрядом, влекущий за собой его последующую секуля-

ризацию, обретение им новой, художественной функции

158

Существование текстов, подобных нашему сказанию об

Аштавакре — заведомо не мифологических, а фольклорных,

но при этом устойчиво соотносимых носителями традиции

с ритуалом, свидетельствует, что деритуализованность

вовсе не является обязательной характеристикой фольклор-

ного текста. Соответственно момент "рождения" фольклора

Целесообразно, видимо, связывать не с "откреплением ми-

Фа от обряда", а с появлением потребности в антропоцен-

трическом повествовании, естественно возникающей, оче-

видно, на том этапе развития человеческого сознания, ко-

гда личность начинает "отличать себя от родовой общи-

ны"

159

. Повествовательный фольклор при таком понимании

118

Я. В. Васильков

не является какой-либо трансформацией, результатом функ-

циональной переориентации мифа-нарратива, но рождается

сразу со своей собственной функцией (художественного от-

ражения бытовых коллизий, как сказка, или исторической

реальности, как эпос). Однако сознание творцов архаиче-

ского фольклора остается еще преимущественно мифологич-

ным, а в такой системе видения из всех явлений действи-

тельности (в том числе и "художественной

) реальным, как

известно, "признается лишь то, с чем может быть сопостав-

лен прецедент. Все, что несоотносимо с моделями, храня-

щимися в коллективной памяти, что выходит за рамки сте-

реотипизированного опыта, объявляется несуществующим"

160

Явления действительности для архаического фольклорно-

го сознания имеют значимость только в том случае, если

они могут быть обобщены по схеме, предзаданной мифологи-

ческой моделью мира. При этом посредничающую роль между

фольклорным сюжетом и миром как моделью мира играли, оче-

видно, миф-нарратив, описывавший "сакральный прецедент"

средствами повествовательного искусства, и ритуал, слу-

живший образцом соотнесения "конкретной ситуации" с "са-

кральным прецедентом", чем ей и придавался "статус ис-

тинного события"

161

. Архаическому фольклорному сюжету

непременно должен был сопутствовать некоторый мифологи-

ческий или ритуальный фон, без которого он лишался бы

истинности и значимости. В таком случае осознанность ми-

фологических и ритуальных связей для ранних форм фоль-

клора будет не исключением, а правилом. В этом, по-види-

мому, и состоит суть отношений архаического фольклора к

мифу и ритуалу, которые являются не генетическими

162

, а,

как определяет их Г.А.Левинтон, сигнификативными, т.е.

отношениями обозначения

163

Легендой об Аштавакре представлен, конечно, крайний

случай, когда осознанность ритуальной семантики сюжета

проявляется с особой наглядностью, но, как уже говори-

лось, эту черту можно считать присущей и "Махабхарате"

в целом. Если европейский архаический фольклор, утратив

связи с народной календарной обрядностью, превратился в

"классический" (например, в волшебную сказку), то древ-

неиндийские фольклорные сюжеты во многих случаях смогли

приспособиться к отражению постархаического религиозного

ритуала. Центральная для "Махабхараты" тема борьбы Пан-

давов и Кауравов, первоначально ассоциировавшаяся с прак-

тикой смены или обновления сакральной власти в архаиче-

ском* календарном ритуале

164

, затем определенно проециро-

валась на фон обрядов царского посвящения

165

и брахма-

нистского жертвоприношения

166

, а в позднейшую эпоху (но,

вероятно, еще в ходе-живого, устного бытования эпопеи)

начала восприниматься и как символ "внутреннего ритуа-

ла" — процесса борьбы светлого и темного начал в психо-

косме (что подготовило философско-аллегорическую трак-

товку памятника последующими поколениями индийцев)

167

Постоянство осознанной корреляции эпического действия с

его мифологическим и ритуальным фоном в "Махабхарате"

Древнеиндийский вариант

скххета

о "безобразной невесте" 119

дает основания внести некоторое уточнение в принятую ти-

пологическую характеристику древнеиндийского эпоса: "Ма-

хабхарата", прошедшая стадию героического эпоса и части-

чно трансформировавшаяся в философско-дидактическую эпо-

пею

168

, на всем протяжении этого развития удерживает па-

радоксальным образом некоторые типологические черты,

присущие фольклору на стадии архаики.

Представляется неприменимым к "Махабхарате" то попу-

лярное среди эп.оеоведов и, видимо, вполне справедливое

по отношению к героическим эпосам "классического'

типа

положение, что мифологическая и ритуальная семантика

эпических сюжетов никогда не-сознается их творцами, что

эпос использует схемы мифа и ритуала только как "средст-

во" или "канон" и что, следовательно, мифо-ритуальные свя-

зи определяют лишь "синтаксис" эпических памятников. Из

вышеизложенного, нам кажется, следует вывод, что эти свя-

зи существенным образом участвуют и в семантике древнеин-

дийского эпического фольклора.

ПРИМЕЧАНИЯ

Thompson 5. The Types of the Folktale. 2nd rev. ed. Helsinki,

1961.

Krzyzanovski J. Polska baika ludowa w ukladzie systrematycnym.

T.1-2. Warszawa, 1947.

Андреев Н.П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне.

Л., 1929.

Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка.

Сост. Л.Г.Бараг, И.П.Березовский, И.П.Кабашников, Н.В.Новиков, Л.,

1979.

Thompson S. Motif-index of Folk-Literature. Bloomington, 1956.

Funk and Wagnall's Standard Dictionary of Folklore, Mythology

and Legend. Ed. M.Leach. N. Y., 1950, c.639.

Thompson S., Balye J. Oral Tales of India. Bloomington, 1958.

Elwin 7. Folk-tales of Mahakoshal. N.Y., 1944, tales X. 3-6,

c.139-143.

Ср.: Thompson S. Motif-index, D 732.

Сравнительный указатель сюжетов, с.9.

См., например, "Что нравится женщинам" Вольтера; ср. стихот-

ворение Пушкина "Из Вольтера (Короче дни, а ночи доле)" и др.

Maynadier G.H. The Wife of Bath'a Tale, its Sources and Ana-

logues. L., 1891; Krappe A.H, The Sovereignty of Erin. — American

Journal of Philology. 1942, vol.63,

№

4, c.444-454; A.K.Coomavaswa-

rrry. On the Loathly Bride. - Speculum. 1945, vol.20,

№

4, c.319-404;

Меяетинстасй E.M. Средневековый роман. Происхождение и классические

Формы. М., 1983, с.54.

Кггуйапоѵвкг J. Polska baika ludowa; Thompson S. The Types,

406A.

1Ц

Hiltebeitel A. The Ritual of Battle. Ithaca-London, 1976,

c.182-184.

Якшини — ж.p. от "якша", в буддийской литературе — класс ду-

хов, связанных с деревьями; подробнее см. далее в тексте статьи.

120 Примечания

Куванна — имя якшини, героини легенды, ставшей впоследствии супру-

гой Виджаи.

The Mahlvamsa. Transl. by W.Geiger. L., 1912, с.55-58.

Ср.: üiltebeitel А. The Ritual, с.185.

См., например: Нооке С.Н. Myth, Ritual and History. - Folk-

lore. 1939, vol.50, c.137-147; ср.: Топоров В.Н. О космологических

источниках раннеисторических описаний. — Труды по знаковым систе-

мам. VI. Тарту, 1973, с.106-150.

См.: Старшая Эдда. М.-Л., 1963, с.11; Bauschatz P.C. Urth's

Well. — The Journal of Indo-European Studies. 1975, vol.3, № 1,

c.53-83.

Cumont F. Anlhita. - Encyclopaedia of Religion and Ethics.

Vol.1. Edinburgh, 1925, c.414; Viennot 0. Le culte de l'arbre dans

l'lnde ancienne. P., 1954, c.29; Брагинский И.С.У Лелеков Jl.A.

Иранская мифология. — Мифы народов мира. Энциклопедия. Т.1. М.,

1980, с.562.

См. в скульптуре изображения якшини, стоящей под деревом на

макаре, или "водяном коне", символизирующем водную стихию (Соота-

raswamy A.K. Yaksas. Pt.2. Wash., 1931, с.73, табл.10); предполо-

жительно этим образом представлена одна из форм богини Шри (там о/се9

с.72, ил.2; ср.: Coomaraswamy A.K. Early Indian Iconography. 2.

SrI-Laksmi. — Eastern Art. 1928, vol.1). В мифологической геогра-

фии данный комплекс отражен представлением об огромном дереве

(плакша, бадари) над истоком священной реки, персонифицируемой

также в образе богини (Сарасвати, Ганга).

Vogel Ph. The Woman and Tree, or Cllabhanjika. — Indian li-

terature. 1929, vol.7; Viennot 0. Le culte de l'arbre, c.120.

Фрэзер Дж. Золотая ветвь. Вып.2. М., 1928, с.126-128; Ива-

нов В.В. Опыт истолкования древнеиндийских ритуальных и мифологи-

ческих терминов, образованных от asva — "конь". — Проблемы истории

языков и культуры народов Индии. М., 1974, с.112.

Bosch F.D.K. The Golden Germ. An Introduction to Indian Sym-

bolism. s'Gravenhage, 1960.

Coomaraswamy A.K. Yaksas, с.57; Basu S. Myths and Symbols

of Lotus in the Vedic Literature. — Vishveshvaranand Indological

Journal. 1971, vol.9, pt.1, c.26-27, 30 и сл.

Эта деталь находит параллель в ирландской мифологии: дерево

орешника в мире богов роняет орехи в вытекающий из-под него источ-

ник, который дает начало реке Войн, одной из главных в Ирландии;

человек, отведавший такой орех, обретал "всю полноту знания" (Щку-

наев С.В. Кельтская мифология. — Мифы народов мира. Т.І, с.635).

Мотив золотых лотосов в реке, побуждающих к поиску их источника и

приводящих к обретению некоторого тайного знания, использовался

также йндийским сказочным фольклором (см., например: The Ocean of

Story..., G.H.Tawney

s translation. Ed. Penzer N.M. Vol.3. L.

1924—1928, c.246-248).

Dillon M. Celt and kindu. — Vishveshvaranand Indological

Journal. 1963, vol.1,

№

2, c.214; Gonda J. Change and Continuity

in Indian Religion. The Hague, 1965, c.349.

® Мелетинский E.M. Средневековый роман, с.47, 54-55, 57.

Dillon M. Celt and Hindu; справедливые возражения против

точки зрения "мифологистов" (О'Мэйл, О'Рейли), согласно которой

Медб непременно представляет собой "демифологизацию" образа древ-