Аласдер Макинтайр. После добродетели

Подождите немного. Документ загружается.

и переадресовка доступных для организации ресурсов,

как человеческих, так и

не-человеческих,

столь эффек-

тивным образом, насколько это возможно, для достиже-

ния этих целей. Каждая бюрократическая организация

воплощает явное или неявное определение стоимости и

выгод, из которого и выводятся критерии эффективно-

сти. Бюрократическая рациональность — это рациональ-

ность соответствия средств целям в экономическом и

эффективном отношениях.

Эта известная мысль — есть искушение назвать ее

общеизвестной — была высказана впервые, конечно же,

Максом Вебером. И сразу бросается в глаза, что веберов-

ская

мысль

включает в себя как раз те дихотомии, кото-

рые присутствуют в эмотивизме, и стирает как раз те раз-

личия, к которым слеп эмотивизм. Вопрос о целях — это

вопрос о ценностях, а по поводу ценностей разум мол-

чит; конфликт между конкурирующими ценностями не

может быть разрешен рационально. Вместо этого надо

просто выбирать — между партиями, классами, нациями,

мотивами, идеалами. Entscheidung играет такую ж роль у

Вебера, какую играет выбор принципов у Хейра или Сар-

тра.

«Ценности»,

говорит

Раймон

Арон в своем изложе-

нии взглядов Вебера, «создаются человеческими реше-

ниями... », и опять-таки он приписывает Веберу взгляд, что

«сознание каждого человека

непреложно»

и что ценно-

сти покоятся на «выборе, чье оправдание чисто субъек-

тивно»

(Агоп

1967, pp.

206—210

and p. 192). Не удивитель-

но, что Вебер своим пониманием ценностей обязан

главным образом Ницше и что Д. Макрэй (MacRae) в

сво-

ей книге о Вебере (1974) называет его экзистенциалистом.

Действительно, в

то

время как Вебер считает, что субъ-

ект может быть более или менее рациональным при со-

вершении им действий, совместимых со своими принци-

пами, выбор некоторой оценочной позиции может быть

не более рациональным, чем выбор любой другой. Все

убеждения и все оценки являются в равной степени не-

рациональными; все подвержены воздействию чувств и

мнений. Вебер, следовательно,

является

эмотивистом в

широком смысле этого термина, как я понимаю, и его ви-

дение бюрократической власти является эмотивистским

представлением. Следствием эмотивизма Вебера являет-

ся

то, что в его

работах

противоположность власти и ав-

торитета (хотя по этому поводу говорится много неис-

креннего)

весьма эффективно стирается, будучи специ-

альным случаем исчезновения противоположности меж-

ду манипулятивными и неманипулятивными социальны-

ми отношениями. Вебер, конечно, сам предпочитает

различать власть и авторитет уже просто потому, что ав-

торитет служит целям, служит убеждениям. Но как весь-

ма точно подметил Филипп Риф,

«веберовские

цели, мо-

тивы,

которые надо обслуживать, являются средствами

действия; они не могут избежать служения

власти»

(Rieff

1975, р. 22). По Веберу, ни один тип авторитета не может

апеллировать к рациональным критериям для своего оп-

равдания, за исключением бюрократического авторите-

та, который апеллирует именно к своей

эффективности.

И эта апелляция показывает, что бюрократический авто-

ритет есть нечто иное, как успешная власть.

Общий анализ Вебером бюрократических организа-

ций был подвергнут убедительной критике социологами,

которые занимались анализом специфического характе-

ра реальных бюрократий. Поэтому имеет смысл отметить,

что есть одна область, в которрй его анализ все-таки был

оправдан опытом и в которой объяснения многих социо-

логов, которые брались опровергать Вебера, на самом

деле воспроизводили его объяснения. В частности, я имею

в виду его объяснение того, как в бюрократиях оправды-

вается авторитет

управленческого

слоя. Поэтому ряд

современных социологов в своем объяснении управ-

ленческого поведения выдвигают на первый план те ас-

пекты, которые игнорируются или недооцениваются

Вебером, например, Ликерт делал упор на необходимость

учета влияния менеджеров на мотивы поведения подчи-

ненных, а Марч и Саймон говорили о потребности ме-

неджера в том, чтобы подчиненные исходили из таких

посылок, которые бы приводили к согласию с уже имею-

щимися у него заранее заключениями. Эти социологи все

еще считают, что функция менеджера заключается в

таком контроле над поведением и таком подавлении кон-

фликтов, которые скорее усиливают, нежели подрыва-

ют веберовские рассмотрения по обоснованию управ-

ления. Есть масса свидетельств того, что реальные

менеджеры действительно проявляют в своем поведении

одну ключевую особенность веберовской концепции бю-

рократического авторитета, концепции,

которая

предпо-

лагает истинность эмотивизма.

Прототип богатого человека, предающегося эстети-

ческому поиску наслаждений, описанного Генри Джейм-

сом, следует искать в Лондоне и Парижа прошлого века.

Прототип менеджера, описанного Максом Вебером, на-

ходился у него под боком в вильгельмовской Германии.

Но оба прототипа сейчас распространены во всех разви-

тых странах, и особенно в Соединенных Штатах. Два этих

типа могут быть обнаружены даже в одном и том же че-

ловеке, жизнь которого поделена между ними. Они ни в

коем случае не являются маргинальными фигурами в со-

циальной драме нынешнего века. Я хочу осмыслить эту

драматическую метафору со всей серьезностью. В ряде

традиций драмы, например, в японских пьесах но и анг-

лийских средневековых морализаторских пьесах, суще-

ствует множество характеров, немедленно распознавае-

мых публикой. Такие характеры частично определяют

возможности идеи и действия пьесы. Понять их — зна-

чит обладать средствами интерпретации поведения акте-

ров, играющих соответствующие роли, просто потому,

что подобное понимание одушевляет намерения самих

актеров; другие актеры могут определять свои роли с ог-

лядкой на эти центральные характеры. Точно так же

обстоит дело с социальными ролями, присущими кон-

кретным культурам. Они очерчивают распознаваемые ха-

рактеры, и способность к распознаванию этих характе-

ров является решающим социальным обстоятельством,

поскольку знание характера обеспечивает интерпрета-

цию действий тех индивидов, которые по предположе-

нию подходят под этот характер. Это происходит точно

по той причине, что индивиды используют как раз то же

самое знание, которое призвано направлять и структу-

рировать их

поведение.

Характеры, специфицированные

таким образом, не следует путать в общем случае с соци-

альными ролями. Потому что они являются весьма спе-

циальным видом социальной роли, которая накладывает

определенные моральные ограничения на личности, пред-

ставляющие эти характеры, ограничения, которых нет в

случае социальных ролей. Я выбрал слово «характер » по

причине

наличия

связи драматического и морального.

Многие современные рабочие роли — например, роли

дантиста или же уборщика мусора — не являются

харак-

терами в том отношении, в каком таковым

является

ме-

неджер-бюрократ; многие современные статусные

роли — например, представитель низшего среднего клас-

са на пенсии — не является характером в том отноше-

нии, в каком таковым является современный праздный

богач. В случае характера роль и личность сливаются

более специфичным образом, чем в общем случае; в слу-

чае характера возможности действия определены более

узко, чем в общем случае. Одно ключевое различие меж-

ду культурами заключается в той степени, в какой роли

являются

характерами-,

но центральной спецификой ка-

ждой культуры по большей части является специфика

набора ее

характеров.

Так, культура викторианской

Англии частично определялась характерами директора

публичной школы, исследователя и инженера; в кайзеров-

ской Германии она подобным же образом определялась

такими характерами, как прусский офицер, профессор

и социал-демократ.

Характеры имеют и другое заметное измерение. Они

являются, так сказать, моральными представителями сво-

ей культуры и являются ими благодаря тому

механизму*

каким моральные и метафизические теории посредством

этих ролей воплощаются в социальном мире.

Характе-

ры — это маски, которые носят моральные философы.

Такие теории, такие философии входят в социальную

жизнь самыми разнообразными способами: по большей

части в виде явно высказанных в книгах разговорах и про-

поведях идей, или же в виде символических тем в живо-

писи, театре, или же снах. Но отличительный способ жиз-

ненного воплощения характеров может быть понят при

рассмотрении того, как сливается в характере то, что

обычно принадлежит конкретной женщине или конкрет-

ному мужчине, и то, что обычно принадлежит социаль-

ным ролям. Индивиды и роли, подобно

характерам,

мо-

гут воплощать в себе и воплощают на самом деле

моральные веры, доктрины и теории, но в каждом случае

это делается своеобразно. И то, как это делают характе-

ры, может быть набросано только через противопостав-

ление индивидам и ролям.

Именно интенции индивидов служат им средством

выражения моральных вер при совершении действий.

Потому что все интенции выражают более или менее

сложные, более или менее согласованные, более или ме-

нее точные конгломераты вер, иногда моральных вер.

Поэтому

такие маломасштабные проекты индивидов, как

отправление письма или вручение листовок прохожим,

могут включать интенции, которые являются производ-

ными от крупномасштабных проектов индивидов, проек-

тов, которые сами по

себе

постижимы только на фоне

некоторых столь же больших или еще более объемных

схем вер. При отправлении письма индивид примыкает к

типу, спецификация которого требует веры в жизнеспо-

собность и законность многонациональных корпораций:

при раздаче листовок индивид, быть может, выражает

свою веру в философию истории Ленина. Но цепь прак-

тического размышления, заключение которого выража-

ется в таких действиях, как отправление письма или раз-

дача листовок, принадлежит в такого рода случаях

самому индивиду; и средоточие этой цепи размышлений,

контекст, делающий каждое звено частью постижимой

последовательности, — это история действий, вер, опы-

та и взаимоотношений конкретного индивида с другими

людьми.

В противоположность этому есть совершенно дру-

гой способ воплощения веры социальной ролью, при ко-

тором идеи, теории и доктрины, предполагаемые ролью

и выраженные ею, могут быть, по крайней мере в некото-

рых обстоятельствах, совершенно отличны от идей, тео-

рий и доктрин, разделяемых индивидом, который испол-

няет роль. Католический священник, благодаря своей

роли в богослужении при совершении мессы, совершает

другие церемонии и ритуалы и принимает участие в раз-

личных видах деятельности, которые включают или пред-

полагают, явно или неявно, веры католического христи-

анства. И все же конкретный посвященный в сан индивид,

который совершает все эти действия, может утратить

веру, а его собственные веры могут быть совершенно дру-

гими в сравнении с верами, выраженными в действиях,

представленных его ролью. Тот же самый вид различия

между ролью и индивидом может быть проведен и во мно-

гих других случаях. Профсоюзный активист благодаря

своей роли участника переговоров с представителями

нанимателя и своей собственной профсоюзной деятель-

ности в типичном случае предполагает, что цели проф-

союзной организации: высокая зарплата, улучшение

условий труда и поддержание занятости в рамках суще-

ствующей экономической системы —

являются

допусти-

мыми для рабочего класса целями, а профсоюзы — под-

ходящим инструментом достижения этих целей. И все же

конкретный профсоюзный активист может верить,

что

профсоюзы являются просто инструментами для приру-

чения и коррупции рабочего класса, для отвлечения ра-

бочих от революционных идей. Вера, которую он носит в

своем сердце и понимает

разумом,—

это одно; вера, вы-

ражаемая и предполагаемая его

ролью,—

совсем другое.

Есть

много других случаев, когда существует опре-

деленная дистанция между ролью и индивидом, и, стало

быть, соотношение индивида и роли может быть опосре-

довано в различной степени сомнением, компромиссом,

истолкованием или цинизмом. А вот в случае того, что я

назвал

характером,

дело обстоит совсем наоборот. Раз-

ница возникает из того факта, что требования к

харак-

теру предъявляются извне, исходя из способа, которым

другие люди соотносят и используют характеры для по-

нимания и оценки самих себя. В случае других видов со-

циальной роли спецификация последней может быть осу-

ществлена в терминах институтов, частью

которых

является роль, и в терминах

отношений

индивидов, иг-

рающих определенные роли, к институтам. В случае ха-

рактера этого недостаточно. Характер есть объект рас-

смотрения всеми членами культуры или некоторой

значительной частью их. Он снабжает их культурными и

моральными идеалами. Отсюда и требование слияния в

этом случае роли и личности. Требуется совпадение со-

циального и психологического типов. Характер мораль-

но узаконивает модус социального существования.

Наверное теперь ясно, почему я выбрал примеры вик-

торианской Англии и кайзеровской Германии. Директор

публичной школы в Англии и профессор в Германии, если

ограничиться двумя примерами, были не просто социаль-

ными ролями: они были моральным фокусом для целой

совокупности установок и позиций. Они смогли выпол-

нять эти функции точно по той причине, что включали в

себя моральные и метафизические теории и утверждения.

Больше того, эти теории и утверждения были довольно

сложны, и значимость их роли и функции дебатировалась

публично в рамках сообщества директоров публичных

школ и в рамках сообщества профессоров: Рагби Томаса

Арнольда не был Аппингэмом Эдварда Тринга, а Момм-

сен и Шмоллер представляли весьма различные академи-

ческие подходы по сравнению с Максом Вебером. Но упор

на разногласия делался всегда в рамках контекста глу-

бокого морального согласия, которое составляло харак-

тер, воплощаемый каждым индивидом присущим ему

образом.

В наше собственное время эмотивизм есть теория,

воплощенная в

характеры,

в отношении которых спра-

ведлив общий эмотивистский тезис о различии между

рациональным и нерациональным дискурсом, но вопло-

щение характерами этого различия осуществляется в

весьма различных социальных контекстах. Два из них уже

были отмечены: богатый эстет и менеджер. К этим двум

мы должны сейчас добавить третий, а именно характер

терапевта. Менеджер представляет в своем характере

стирание различий между

манипулятивными

и немани-

пулятивными

социальными отношениями; терапевт пред-

ставляет то же самое стирание в сфере личной жизни. Ме-

неджер трактует цели как нечто данное, находящееся вне

его сферы; его заботой является техника и эффектив-

ность трансформации сырого материала в конечный про-

дукт, неквалифицированного труда — в квалифицирован-

ный труд, инвестиции — в прибыль. Терапевт также

трактует цели как нечто данное, находящееся вне его

сферы; его заботой также является техника и эффектив-

ность трансформации невротических симптомов в на-

правленную энергию, неприспособленных индивидов —

в хорошо приспособленных. Ни менеджер, ни терапевт в

своих соответствующих ролях не участвуют в моральных

дебатах да и не могут в них участвовать. Они и люди, при-

держивающиеся одинаковых с ними на этот счет взгля-

дов, считают себя неконкурирующими фигурами, чьей

целью является ограничение себя областями, в которых

возможно рациональное соглашение: областью фактов,

областью средств, областью измеримой эффективности.

Конечно, важным является то, что в нашей культуре

концепция терапевтической деятельности вышла далеко

за пределы сферы психологической медицины, в которой

она занимала вполне законное место. В книге Триумф

терапевта

(1966),

а также в книге Моим

товарищам

учи-

телям

(1975)

Филипп Риф документально продемонст-

рировал с исчерпывающей полнотой то, как во многих

случаях истина утрачивает ореол ценности и заменяется

психологической эффективностью. Идиома терапии

слишком глубоко проникла в образование и религию.

Виды теорий, которые включены в обоснование

таких

терапевтических модусов, варьируются, конечно, весьма

широко; но сам модус имеет гораздо большую социаль-

ную значимость, чем теории, которые столь много зна-

чат для их протагонистов.

Я говорил, что характеры в общем являются теми

социальными ролями, которые обеспечивают культуру

ее

моральными дефинициями; но очень важно отметить, что

я не имею в виду при этом, что моральные веры, выра-

женные и воплощенные в характерах конкретной куль-

туры, будут гарантировать универсальное согласие в рам-

ках этой культуры. Напротив, в значительной степени

именно потому, что характеры обеспечивают фокальную

точку расхождений, они могут выполнять свои опреде-

ляющие задачи. Отсюда морально определяющий харак-

тер управленческой роли в нашей собственной культуре

проявляется почти столь же большим числом разнооб-

разных современных нападок на управленческие и мани-

пулятивные

виды теории и практики, как и лояльных под-

ходов к ним. Те, кто постоянно атакует бюрократию,

эффективно поддерживают представление, что Я долж-

но определять себя в терминах отношения к бюрократии.

Теоретики неовеберовской организации и наследники

Франкфуртской школы невольно объединяют свои голо-

са в хоре театра современности.

Я вовсе не считаю, что в этом феномене есть что-то

особенное, свойственное нынешнему времени. Социаль-

ное определение Я часто, почти всегда, осуществляется

через конфликт. Однако это не означает, как предпола-

гают некоторые теоретики, что Я является социальной

ролью и ничем иным, ролью, которую оно наследует.

Я,

отличие от своих ролей, имеет историю и социальную

историю, и роль современного эмотивистского Я пости-

жима только в качестве конечного продукта долгого и

сложного развития.

Я,

как оно представлено в эмотивизме, не может

быть просто или безусловно отождествлено с любой кон-

кретной моральной установкой или точкой зрения (вклю-

чая установки

характеров,

которые социально воплоща-

ют

эмотивизм) уже потому, что его суждения в результате

лишены критерия. Конкретно, современное

Я,

названное

мною

эмотивистским,

не обнаруживает пределов, кото-

рые служили

бы

вердиктом суждениям, потому что та-

кие пределы могли бы быть производными от рациональ-

ных критериев для оценки, а, как мы видели,

эмотивист-

ское

не

обладает никакими такими

критериями,

Я мо-

жет принять любую точку зрения, с высоты которой

критике может быть подвергнуто все, включая выбор точ-

ки самим Я. В этой способности Я избегать любой необ-

ходимой идентификации с некоторым конкретным кон-

тингентным

состоянием дел некоторые современные

философы, как аналитические, так и экзистенциальные,

видят сущность моральной субъектности. Быть мораль-

ным субъектом с этой точки зрения, значит, держаться в

стороне от любой ситуации, в которую он вовлекается,

отступать от любой характеристики, которой он может

обладать, и выносить вердикт суждению с чисто универ-

сальной и абстрактной точки зрения, из которой полно-

стью исчезает всякая социальная конкретность. Таким

образом, каждый может быть моральным субъектом, по-

скольку моральная субъектность должна быть ограниче-

на рамками Я, а не социальными ролями или практиками.

Контраст между этой демократизацией морального субъ-

екта и элитистскими монополиями управленческой и

терапевтической экспертизы не мог бы быть острее. Лю-

бой минимально рациональный субъект должен рассмат-

риваться как моральный субъект, но менеджеры и тера-

певты обретают свой статус благодаря своему членству в

рамках иерархий приписываемых им умения и знания. В

области факта существуют процедуры устранения раз-

ногласий; в области морали окончательный характер раз-

ногласий удостоился титула

«плюрализм».

Эта демократизированное

Я,

которое не имеет

не-

обходимого социального содержания и необходимой

социальной идентичности, может быть чем угодно, мо-

жет принимать любую роль или любую точку зрения,

потому что оно есть в себе и для себя ничто. Это отно-

шение современного Я к его действиям и его ролям было

концептуализировано его наиболее проницательными и

наиболее восприимчивыми теоретиками такими двумя

способами, которые с первого взгляда кажутся совершен-

но различными и несовместимыми между собой. Сартр —

я говорю сейчас о Сартре только тридцатых и сороковых

годов — изобразил Я как нечто такое, что полностью от-

лично от любой конкретной социальной роли, которую

Сможет

играть; Эрвин Гоффман, в противоположность

этому, устранил Я в пользу его ролевой игры, аргумен-

тируя при этом, что Я — это не больше, чем «крюк», на

который вешаются одежды роли (Goffman 1959, р.

253).

точки зрения Сартра центральной ошибкой является

идентификация Я с его ролями, ошибкой, которая несет

с собой как бремя морально плохой веры, так и бремя

интеллектуальной путаницы. Центральной ошибкой с

точки

зрения

Гоффмана является предположение, что

существует

субстанциальное Я сверх и помимо сложных

представлений ролевой игры, ошибкой, свершаемой теми,

кто хочет «обезопасить» человеческий мир от социоло-

гии. И все же оба кажущиеся противоположными взгля-

ды имеют гораздо больше общего, чем это кажется с пер-

вого взгляда. В анекдотическом описании Гоффманом

социального мира все еще существует отчетливое при-

зрачное

«Я»,

психологический крючок, которому Гофф-

ман отказывает в субстанциальности, мимолетно порхая

от одной четкоструктурированной ролевой ситуации к

другой. И для Сартра самооткрытие Я представляет от-

крытие того, что Я есть

«ничто»,

что оно не

субстанция,

а множество постоянно открытых возможностей. Таким

образом, поверхностные разногласия Сартра и Гоффма-

на на более глубоком уровне оказываются определенно-

го рода согласием, а они согласны только в том, что оба

полностью противопоставляют Я социальному миру.

У Гоффмана социальный мир есть все, и, следовательно,

Я оказывается вообще ничем и не занимает социального

пространства. У Сартра, даже если Я занимает какое-

либо социальное пространство, то это происходит слу-

чайно, и, следовательно, он также не

рассматривает

ак-

туализированным.

Какие моральные модусы открыты таким образом

понимаемому Ж Для того чтобы ответить на этот вопрос,

мы сначала должны вспомнить вторую ключевую харак-

теристику

эмотивистского^,

а именно отсутствие у него

окончательных критериев. Мы уже упоминали, что какие

бы критерии, или принципы, или же оценочные предпоч-

тения ни признавались эмотивистским

Я,

они должны

быть сконструированы как выражение установки, пред-

почтения или выбора, которые уже не управляются кри-

терием, принципом или ценностью, будучи первичными

по отношению ко всем

критериям,

принципам или цен-

ностям. Но из этого следует, что

эмотивистское

Я в сво-