Аласдер Макинтайр. После добродетели

Подождите немного. Документ загружается.

менная моральная аргументация является в рациональ-

ном отношении незавершенной по той причине, что вся

моральная, да и оценочная, аргументация в этом отно-

шении не является завершенной и не должна быть тако-

вой. Современные моральные разногласия определенно-

го рода не могут

прийти

к завершению, потому что

никакие

моральные разногласия подобного рода не за-

вершались в прошлом, не завершаются в настоящем и не

завершатся в будущем. То, что вы представляете в каче-

стве случайного фактора нашей культуры, нуждающего-

ся в некотором специальном, вероятно, историческом

объяснении, является необходимым фактором всех куль-

тур, которые обладают оценочным дискурсом. Этот вы-

зов

нельзя

игнорировать уже на ранней стадии моего ар-

гумента. Можно ли дать ответ на него?

Одна философская теория, с которой мы сталкива-

емся в поисках ответа на вызов, — это эмотивизм. Эмо-

тивизм есть доктрина, согласно которой все оценочные

суждения, и более точно, все моральные суждения, есть

нечто

иное,

как выражения предпочтения, выражения

установки или чувства, если они носят моральный или

оценочный характер. Конкретные суждения могут, конеч-

но, соединять в себе моральные и фактические элемен-

ты. «Поджог плох, поскольку он наносит вред имущест-

ву» соединяет в себе фактическое суждение о том, что

поджог уничтожает собственность, с моральным сужде-

нием, что поджигать плохо. Но моральный элемент в та-

ком суждении всегда должен резко отличаться от фак-

тического. Фактические суждения истинны или ложны,

и в сфере фактов существуют рациональные критерии,

посредством которых мы вполне можем прийти к согла-

сию относительно того, что истинно, а что ложно. Но мо-

ральные суждения, будучи выражением установки или

чувства, ни истинны, ни ложны. И согласие по поводу мо-

ральных суждений не гарантируется никаким рациональ-

ным методом, потому что такого метода нет. Оно может

быть гарантировано, если вообще это возможно, неко-

торыми определенно нерациональными воздействиями на

эмоции или установки тех, кто не согласен с каким-либо

моральным суждением. Мы используем моральные суж-

дения не только для того, чтобы выразить наши чувства и

установки, но и для того, чтобы произвести такие воз-

действия на

других.

Эмотивизм, таким образом, есть теория, которая

обещает дать объяснение всем каким бы то ни было оце-

ночным суждениям. Ясно, что если эмотивизм является

истинным, все моральные разногласия

являются

в рацио-

нальном отношении незавершенными; и ясно, что, если

он истинен, тогда определенные особенности современ-

ных моральных дебатов, к которым я привлек внимание

ранее, не имеют ничего общего со специфично современ-

ным. Но является ли эмотивизм истинным вглядом?

Эмотивизм представлялся его наиболее утонченны-

ми протагонистами как теория о значении предложений,

которые используются при формулировке моральных

суждений. К.Л. Стивенсон, единственный по-настояще-

му важный представитель этой теории, утверждал, что

предложение «Это хорошо» означает приблизительно

то же самое, что «Я одобряю это — так что делай

это»;

при этом обеспечивается функция морального суждения

как средства выражения позиции говорящего, а также

функция морального суждения как средства влияния на

позицию слушающего (Stevenson 1945,

eh.2).

Другие эмо-

тивисты

предполагали, что когда говорят «Это

хорошо»,

то имеют в виду предложение, смысл которого прибли-

зительно таков: «Ура этому!» Но в качестве теории зна-

чения определенного типа предложений эмотивизм тер-

пит неудачу по крайней мере по трем весьма различным

причинам.

Первая из них заключается в том, что, если теория

призвана уточнить значение определенного класса

предложений как функционирующих в качестве выра-

жения чувства или установки, существенная часть тео-

рии должна заключаться в идентификации и характе-

ристике соответствующего чувства или установки. По

этому поводу сторонники эмотивизма в общем хранят

молчание и поступают, судя по всему, мудро. Потому

что все предпринятые до сих пор попытки идентифи-

цировать соответствующие типы чувств или установок

показали, что при этом невозможно избежать пороч-

ного круга. Говорят, что «моральные суждения выра-

жают чувства или установки». «Какого рода чувства или

установки?» — спрашиваем мы. В ответ слышим: «Чув-

ства или установки

одобрения».

Мы спрашиваем: «Ка-

кого рода

одобрения?»

— замечая, что бывает много ви-

дов одобрения. Именно по этому вопросу все версии

эмотивизма

хранят молчание или же, отождествляя со-

ответствующий вид одобрения с моральным одобрени-

ем, попадают в порочный круг.

Если мы рассмотрим две другие причины для отказа

от теории эмотивизма, становится вполне понятно, по-

чему она подвержена первому типу критики. Одна при-

чина состоит в том, что эмотивизм как теория значения

определенного типа предложений является с самого на-

чала безнадежным предприятием, так как она ставит пе-

ред собой задачу установления эквивалентности значе-

ний двух типов выражений, которые, как мы уже видели,

обладают совсем различными функциями в ключевой час-

ти нашего языка за счет собственного различия между

этими типами. Я уже указывал, что есть добротные резо-

ны для различения того, что я назвал выражениями лич-

ного предпочтения, и оценочными (включая моральные)

выражениями, привлекая внимания к тому, что выраже-

ния первого рода зависят от того, кто кому их адресует с

целью придания им силы резонов, а выражения второго

рода уже не зависят от силы резонов в контексте произ-

несения. Этого, судя по всему, вполне достаточно, чтобы

продемонстрировать большую разницу в значении меж-

ду членами двух классов; и все же эмотивизм приравни-

вает их значения. И это не просто ошибка; это ошибка,

требующая объяснения. Объяснение может быть найде-

но в третьем дефекте эмотивизма, рассматриваемого в ка-

честве теории значения.

Эмотивизм, как мы видели, претендует на то, чтобы

быть теорией о значении предложений; но выражение

чувства или установки является в характерном употреб-

лении функцией не значений предложений, а их исполь-

зования в конкретных случаях. Сердитый школьный

учитель, согласно примеру Гильберта Райла, может вы-

разить свои чувства криком на ученика, сделавшего

арифметическую ошибку: «Семью семь будет сорок де-

вять!»

Но использование этого предложения для выра-

жения чувства или установки не имеет ничего общего с

его значением. Это говорит о том, что мы должны не

просто опираться на такого рода возражения против

теории, но скорее должны подумать о том, не стоит ли

считать нашу теорию теорией употребления — понимае-

мого

как цель или функция — членов определенного

класса выражений, а не теорией

значения

— понимае-

мом

как то, что Фреге подразумевал под «смыслом» и

«указанием».

Приведенные до сих соображения показывают, что,

когда кто-то произносит моральное суждение, такое, как

«Это

правильно»

или «Это

хорошо»,

это

не

означает того

же самого, как суждение «Я одобряю это — так что делай

это» или «Ура

этому»,

и не означает любой другой по-

пытки установления эквивалентности, которая предпо-

лагается эмотивистской теорией. Но даже если значение

таких предложений было бы совсем другим, чем это пред-

полагают теоретики эмотивизма, вполне правдоподобно

предположить, при условии адекватности свидетельств,

что при употреблении таких предложений для передачи

того, что ими сказано, субъект на самом деле делает не-

что иное, как выражает свои чувства или установки и пы-

тается повлиять на чувства или установки других. Если

бы эмотивизм, интерпретированный таким образом, был

верной теорией, тогда значение и употребление мораль-

ных выражений были бы радикально несовместимы. Кон-

фликт значения и употребления выражался бы в том, что

значение скрывало употребление. Мы не могли бы сде-

лать надежный вывод о том, что делает тот, кто произно-

сит моральное суждение, просто слушая, что он говорит.

Больше того, субъект сам мог бы оказаться среди тех, для

кого употребление скрывается значением. Он вполне мог

бы, как раз потому, что он осознает значение употреб-

ляемых им слов, быть уверен в том, что апеллирует к не-

зависимым межличностным критериям, когда все, что он

на самом деле делает, является выражением его чувств к

другим при манипуляции этими людьми. Как может слу-

читься такой феномен?

Давайте в свете этого откажем тезису эмотивизма в

универсальности; и вместо этого давайте считать эмоти-

визм теорией, которая преуспела в специфических исто-

рических условиях. В XVIII Юм включил эмотивистские

элементы в более обширную и сложную общую мораль-

нуютеорию, но только в нашем веке эмотивизм стал про-

цветающей моральной теорией. И это стало результатом

реакции на множество теорий, которые процветали в

Англии между

1903

и 1939 гг. Поэтому следует задать

вопрос о том, а не могло ли быть так, что эмотивизм как

теория

был реакцией не на моральный язык как таковой

и в первом приближении

не

объяснением его, как то

счи-

тали его протагонисты, а реакцией на моральный язык

Англии после 1903

года,

когда язык интерпретировался в

соответствии с той теорией, на опровержение которой

эмотивизм и был в первую очередь направлен. Теория, о

которой идет речь, заимствовала имя

«интуитивизма»

из XIX века, и ее непосредственным зачинателем был

Дж.

Мур.

«Я приехал в Кембридж в 1902 году, и Принципы эти-

ки Мура вышли в свет в конце моего первого курса... это

было возбуждающе, увлекательно, эта работа стала нача-

лом ренессанса, который открывал новые небеса над но-

вой землей », — так писал

Дж.М.

Кейнс (цитируется по кни-

ге Rosenbaum 1975,

р.52),

и так же думали в терминах

собственных риторических модусов Литтон Стрэчи, Дес-

монд Маккарти и поздняя Вирджиния Вульф, которая сра-

жалась с каждой страницей

Принципов

в течение всего

1908 года; так считал целый круг кембриджских и лондон-

ских друзей и знакомых Мура. Что предстало в качестве

новых небес — так это спокойное и в то же время апока-

липсическое признание Мура в 1903 году в том, что после

многих веков он наконец решил проблемы этики, став пер-

вым философом, обратившим достаточное внимание на

точную природу вопросов, ответ на которые и представ-

ляет задачу этики. То, что, по мнению Мура, составило от-

крытие точной природы вопросов, было трояким.

Во-первых, это то, что «благо» или «хороший» есть

имя простого неидентифицируемого свойства, отлично-

го от свойства, поименованного терминами «приятный»

или «направленный на эволюционное выживание»,

или

любого другого природного свойства. Поэтому Мур го-

ворит о благе как о неприродном свойстве. Предложе-

ния, которые приписывают той или иной вещи характер

блага, называются Муром

«интуициями»;

их невозмож-

но ни доказать, ни опровергнуть, и вообще нет никаких

свидетельств или резонов за или против них. Хотя Мур

отрицает, что какое-либо использование слова «интуи-

ция » может напоминать нам название способности к ин-

туиции, сравнимое с нашей способностью к видению, он

тем не менее сравнивает благо как свойство с желтизной

как свойством таким образом, чтобы прийти к выводу, что

данное состояние дел не является ни хорошим, ни пло-

хим, как это имеет место с простыми суждениями нор-

мального визуального восприятия.

Во-вторых, ло Муру, назвать действие правильным

значит просто сказать, что из всех доступных альтерна-

тивных действий именно оно приводит к наибольшему

благу. Мур, таким образом, является утилитаристом; ка-

ждое действие оценивается, исключительно

исходя

из

его последствий, при сравнении с последствиями альтер-

нативных ситуаций. И, как это имеет место в некоторых

версиях утилитаризма, ни одно действие не является

правильным или неправильным как

таковое.

Все что

угодно может быть позволено при определенных обстоя-

тельствах.

В-третьих, как оказалось, шестая и последняя гла-

ва

Принципов

этики утверждает, что «личные привя-

занности и эстетические наслаждения включают все ве-

личайшее и, уж конечно, величайшие блага, которые

можно

вообразить...»Это

«окончательная и фундамен-

тальная истина моральной философии». Достижение

дружбы и постижение прекрасного в природе или в ис-

кусстве становятся почти единственными и, вероятно,

единственно обоснованными целями всех человеческих

действий.

Нам следует немедленно отметить два решающих

факта относительно моральной теории Мура. Во-первых,

три ее центральных положения логически независимы

друг от друга. Нет даже и намека на

непоследователь-

ность, если утверждать одно из трех положений и отри-

цать два остальные положения. Можно быть интуитиви-

стом, не будучи утилитаристом; большинство английских

интуитивистов пришли к убеждению, что существуют не-

естественные свойства «правильности» и

«блага»,

и ста-

ли полагать, что восприятие действия в качестве «пра-

вильного» означает, по крайней мере с первого взгляда,

обязательство выполнять такой тип действия, независи-

мо от его следствий. Подобным же образом у утилитари-

ста нет нужды в принятии интуитивизма. И ни интуити-

вист, ни утилитарист не имеют нужды в том, чтобы быть

приверженными ценностям шестой главы Мура. Второй

критический факт легко виден в ретроспективе: первая

часть того, что говорит Мур, явно ложна, а вторая и тре-

тья части, самое меньшее, в высшей степени спорны. Ар-

гументы Мура временами, как сейчас видно, явно дефект-

ны—

он пытается показать,

например,

что «благо»

неопределимо, полагаясь на плохое определение из

словаря термина «определение», — и большая часть из все-

го этого представляет декларацию, а не аргументацию.

И все же то, что для нас явно ложно, то, что представляет

плохо аргументированную позицию, Кейнс провозглаша-

ет «началом ренессанса », а Литтон Стрэчи — «подлинным

потрясением, с учетом того, что написано всеми писате-

лями по этическим проблемам от

Аристотеля

и Христа до

Герберта Спенсера и мистера

Брэдли

», а Леонард Вульф —

«заменой религиозных и философских кошмаров, заблу-

ждений, галлюцинаций, в которые ввергли нас Иегова,

Христос, Св. Павел, Платон, Кант и Гегель, свежим воз-

духом W ясным светом здравого смысла ».

Это все, конечно, величайшая глупость. Но эта глу-

пость в высшей степени интеллигентных и восприимчи-

вых людей. Имеет, стало быть, смысл спросить, можем

ли мы нащупать какой-то ключ к тому, почему они при-

няли наивный и полный банальностей апокалипсизм

Мура. Ответ приходит сам собой. Это группа, которой

суждено было стать группой Блумсбери, уже приняла

ценности шестой главы Мура, но не могла принять их в

качестве просто личных предпочтений. Они чувствовали

необходимость в нахождении объективного и нелично-

стного обоснования для отвержения всех тезисов, за ис-

ключением личного общения и красоты. Что же они кон-

кретно отвергали? На самом деле, преследованию

подверглись не доктрины Платона или Св. Павла или ка-

кого-либо другого великого мыслителя в каталоге Вульф

или Стрэчи, а имена тех мыслителей, которые были сим-

волами культуры XIX века. Сиджвик и Лесли Стефен

были сброшены с пьедестала вместе со Спенсером и Брэд-

ли, и все прошлое рассматривалось как бремя, избавить-

ся от которого им помог Мур. Но что делало моральную

культуру XIX века бременем, от которого следовало из-

бавиться? Ответ на этот вопрос следует отложить, пото-

му что он встретится нам еще много раз в ходе нашей ар-

.гументации, и позднее мы будем лучше подготовлены к

нему. Но нам следует заметить, насколько доминирую-

щей является тема этого избавления от бремени в жизни

и сочинениях Вульф, Литтона Стрэчи, Роджера Фрая.

Кейнс утверждал отказ не только от

бентамовской

вер-

сии утилитаризма и христианства, но и от всех тезисов в

пользу социального действия в качестве достойной цели.

Что

тогда оставалось?

Ответ таков: в высшей степени обедненный взгляд на

то, как использовать термин

«благо».

Кейнс дает приме-

ры центральных тем, обсуждавшихся последователями

Мура: «Если А любит В и верит, что для В это чувство

взаимно, в то время как на самом деле В любит С, состоя-

ние дел определенно не так

хорошо,

как оно было бы, если

А был прав, но было бы оно лучше или хуже, если бы А об-

наружил свою

ошибку?»

Или другое: «Если А любит В,

заблуждаясь относительно качеств В, то что лучше для

А любить или не любить вообще? » Как можно решить та-

кие вопросы? Только следуя точным предписаниям Мура.

Ощущаете ли вы присутствие или отсутствие неестест-

венного свойства блага в большей или меньшей степени?

И что будет, если два наблюдателя расходятся во мнени-

ях? Тогда, по Кейнсу, следует ответ, что либо два взгляда

нацелены на разные предметы без осознания этого, либо

же чувствительность одного выше чувствительности дру-

гого. Но, конечно, говорит нам Кейнс, на деле происхо-

дит совсем другое: «На практике победа остается за теми,

кто смог говорить с наибольшей убедительностью и апел-

лировать к непогрешимости». И тут Кейнс продолжает

описывать, как недоверчиво качал головой Мур, мрачно

молчал Стрэчи и пожимал плечами Лоуз Дикинсон.

Здесь прекрасно усматривается пропасть, с одной

стороны, между значением и намерением сказанного

и употреблением произнесенного — с другой, пропасть,

к которой было привлечено внимание нашей переинтер-

претацией эмотивизма. Внимательный свидетель того вре-

мени, да и сам Кейнс, в ретроспективе смогли бы изло-

жить дело следующим образом: эти люди полагали, что

они идентифицируют присутствие некоторого неестест-

венного свойства, которое они называют «благом», но на

самом деле нет такого свойства и они лишь выражают

свои чувства и установки, маскируя выражение предпоч-

тения и прихоти интерпретацией своей собственной речи

и поведения, которые претендовали на объективность,

таковой на самом деле не обладая.

Не случайно, что самые ярые из современных осно-

вателей эмотивизма, такие, как Ф. Рамзей (в «Эпилоге » к

Основаниям

математики, 1931), Остин Дункан-Джонс

и К. Стивенсон, были учениками Мура; и не так уж не-

правдоподобно

предположить,

что на самом деле они спу-

тали моральные сентенции Кембриджа (и других мест с

подобной же историей) после 1903 года с моральными

сентенциями

как таковыми и представили то, что

было

существенно правильным объяснением первого, в каче-

стве существенно правильного объяснения

вторыго.

По-

следователи Мура вели себя так, как будто их разногла-

сия по поводу того, что такое благо, устранялись

апелляцией к объективному и неличностному критерию.

Но на самом деле побеждал более сильный и психологи-

чески более находчивый. Не удивительно, что эмотиви-

сты

делали строгое различие между фактическими, вклю-

чая

перцептуальные,

разногласиями, и тем, что Стивенсон

назвал «разногласиями

установки».

Но если позиция эмо-

тивизма, понимаемая как утверждение об употреблении

моральных утверждений в Кембридже после 1903 года и

среди наследников и последователей эмотивизма в Лон-

доне и в других местах, а не как значение моральных вы-

ражений во все времена и повсеместно, кажется замеча-

тельно убедительной, оказывается, есть причины,

которые с первого взгляда подрывают универсальные

притязания эмотивизма, а с ним и кажущуюся угрозу

моему исходному тезису со стороны эмотивизма.

Эмотивизм

предстает убедительным в качестве тези-

са об определенного рода моральных утверждениях

в Кембридже после 1903 года за счет определенных об-

стоятельств, специфичных для данного исторического

эпизода. Те, чьи оценочные утверждения включали в себя

муровские интерпретации этих утверждений, не могли

сделать того, что они должны были сделать, по причине

ложности тезиса Мура. Дело в том, что в общем ничего

и не следовало по поводу моральных утверждений. Эмо-

тивизм в этом отношении оказывается эмпирическим

тезисом или же скорее предварительным наброском эм-

пирического тезиса, который позднее должен

быть

на-

полнен психологическими, историческими и социологи-

ческими наблюдениями относительно тех людей, которые

продолжают использовать моральные и другие оценоч-

ные выражения так, как если бы они управлялись объек-

тивными и неличностными критериями, когда какое-либо

понимание таких критериев уже утеряно. Поэтому сле-

дует ожидать, что теории эмотивистского типа возника-

ют в специфических местных обстоятельствах в качестве

ответа на те типы

теории

и практики, которые в ключе-

вых чертах сходны с интуитивизмом Мура. Таким обра-

зом понимаемый эмотивизм оказывается скорее убеди-

тельной теорией употребления, нежели ложной теорией

значения; при этом эмотивизм связан со специфической

стадией морального развития или упадка, со стадией, в

которую вошла наша культура в начале нынешнего века.

Я говорил ранее об эмотивизме как об объяснении

не только моральных утверждений, звучавших в Кембрид-

же после 1903 года, но также и как об объяснениях мо-

ральных утверждений, звучавших в «других местах с по-

добным духом». На мой тезис могут возразить, что

эмотивизм как теория выдвигался в разных местах и в

разное время и при разных обстоятельствах и выпячива-

ние мною роли Мура в возникновении эмотивизма оши-

бочно. На это я сперва должен ответить, что мой интерес

к эмотивизму продиктован только в той мере, в какой он

был правдоподобным и защищаемым тезисом. Например,

карнаповская версия эмотивизма, в которой характери-

стика моральных утверждений как выражений чувства

или установки представляет собой отчаянную попытку

найти для них хоть какой-то статус после того, как сам

Карнап в своей теории изгнал моральные утверждения

из сферы фактического и дескриптивного, была основа-

на на предельно скудном внимании к специфическому их

характеру. И, во-вторых, я должен сказать, что есть еще

оксфордская история, начинающаяся с интуитивизма

Причарда;

эта история сходна с муровской истории Кем-

бриджа, и процветали там лишь те похожие на эмотивизм

взгляды, которые следовали аналогичным взглядам Мура

или Причарда.

Схема морального упадка, которую предполагают

эти заметки, требует различения трех различных стадий.

Первая стадия — это когда оценочные и, более точно,

моральные теория и практика

объемлют

истинно объек-

тивные и неличностные стандарты, которые обеспечива-

ют рациональное оправдание конкретной политики, дей-

ствий и суждений и которые сами в свою очередь

чувствительны к рациональному обоснованию. Вторая

стадия — это когда совершаются неуспешные попытки

утвердить объективность

неличностный характер мо-

ральных утверждений; при этом проекты рационального

обоснования средствами стандартов и самих стандартов

постоянно рушатся. Третья стадия — это когда теории

эмотивистского

типа получают широкое неявное распро-