Аласдер Макинтайр. После добродетели

Подождите немного. Документ загружается.

нои автономии, а не просто как результат антецедент-

ных условий. Конечно, открытым остается вопрос, дейс-

твительно ли в прокламируемом применении науки о че-

ловеческом поведении мы имеем дело с подлинной

технологией, или же мы имеем дело с обманчивой и са-

мообманчивой театральной мимикрией такой техноло-

гии. Какой именно из этих вариантов мы имеем зависит

от того, верим ли мы, что механистическая программа

для социальных наук на самом деле успешно реализова-

на, или же дело окончилось неудачей. Еще в XVIII веке

представление механистической науки о человеке было

программным и пророческим. Но пророчества в этой об-

ласти могут перейти не в действительные достижения,

но в социальные действия, которые скрываются под ви-

дом таких достижений. И это — как покажет аргумент,

который будет предметом следующей

главы,—

как раз

то, что случилось на самом деле.

История того, как интеллектуальное пророчество ста-

ло социальным свершением, является, конечно, сложной

историей. Она начинается, совершенно независимо от раз-

вития концепции манипулятивной экспертизы, с истории

того, как современное государство обзаводится своими гра-

жданскими служащими, истории, которая не одна и та же

для Пруссии и для Франции, а для Англии отлична от пер-

вых двух, и уж совсем отлична для США. Но по мере того

как функции современных государств становятся все более

и более одинаковыми, их гражданские службы становятся

все более одинаковыми. И в то время как их различные по-

литические хозяева приходят и уходят, гражданские слу-

жащие утверждают административную непрерывность

правления и таким образом накладывают на правительство

отпечаток своего характера.

В XIX веке аналогом и противоположностью

граж-

данского служащего выступает социальный реформатор:

сторонники Сен-Симона, сторонники Конта, утилитари-

сты, английские

амелиористы

вроде Чарльза Бута, ран-

ние фабианские социалисты. Их характерные жалобы

таковы: если бы только правительство научилось быть

научным! И долгожданный ответ правительства состоит

в том, что оно собирается быть научным как раз в том

смысле, в котором того требуют реформаторы. Прави-

тельство все более и более настаивает на том, чтобы его

гражданские служащие сами получали такого рода об-

разование, которое позволяло

бы

им считаться экспер-

тами. Оно все больше рекрутировало тех, кто полагали

себя экспертами в гражданской службе. И характерно,

что оно рекрутирует также наследников реформаторов

XIX века. Само правительство становится иерархией бю-

рократических управляющих, и главное обоснование вме-

шательства правительства в общество состоит в убежде-

нии, что правительство имеет ресурсы компетенции,

которыми не обладают обычные граждане.

Частные корпорации подобным же образом обосно-

вывают

свою

активность ссылкой на обладание ими

подобными ресурсами компетенции. Экспертиза стано-

вится товаром, за обладание которым конкурируют го-

сударственные службы и частные корпорации. Граждан-

ские служащие и менеджеры одинаково оправдывают

себя и свои

притязания

на авторитет, власть и деньги,

апеллируя к своей компетентности в области научного

управления социальным изменением. Таким образом, воз-

никает идеология, которая находит свою классическую

форму выражения в социологической теории, веберов-

ской теории бюрократии. Веберовское рассмотрение

бюрократии знаменательно многими пороками. Но, на-

стаивая на том, что рациональность в приспособлении

средств к целям в экономическом и эффективном отно-

шениях является центральной задачей бюрократа и что,

следовательно, подходящий модус оправдания бюрокра-

том своей активности лежит в апелляции к его способно-

сти развертывать научное и прежде всего социальное на-

учное знание, организованное и понятое в терминах

объемлющего множества универсально

законоподобных

обобщений, Вебер подобрал ключ ко многим аспектам

современности.

Я аргументировал в главе 3, что современные теории

бюрократии или администрирования, сильно отличаю-

щиеся от веберовской во многих других положениях,

имеют

тенденцию

соглашаться с ним по поводу этого

управленческого обоснования и что этот консенсус жест-

ко предполагает, что содержание книг теоретиков

современной организации отражает подлинную суть со-

временной управленческой практики. Поэтому прос-

матривается в чисто схематическом изложении прогресс

сперва от идеалов Просвещения социальной науки к уст-

ремлениям социальных реформаторов, а затем от уст-

ремлений социальных реформаторов к идеалам практи-

ки и оправдания гражданских служащих и управленцев,

затем от практик управления к теоретической кодифи-

кации социологами и теоретиками управления этих прак-

тик и норм, управляющих ими, и, наконец, от использо-

вания книг, написанных этими теоретиками в школах

управления до теоретически обоснованной управленче-

ской практики современного технократического экспер-

та. Если бы эта история могла быть выписана во всех кон-

кретных деталях, она была бы, конечно, отдельной для

каждой развитой страны. Последовательность не могла

бы быть той же самой, роль Гран Эколь не будет той же

самой, какой была роль Лондонской школы экономики

или же Гарвардской школы экономики, а интеллектуаль-

ные и институциональные предшественники гражданской

службы Германии будут отличны от своих аналогов в дру-

гих странах. Но в каждом случае в качестве центральной

темы выступает взлет управленческой экспертизы, и та-

кая экспертиза, как мы уже видели, имеет две стороны: в

ней есть устремление к ценностной нейтральности, а так-

же претензии на манипулятивную власть. Обе являются

производными от истории того, как философами XVII и

XVIII веков различались область факта и область ценно-

стей. Социальная жизнь XX века оказывается в сущест-

венном отношении конкретным и драматическим воспро-

изведением философии XVIII века. И легитимизация

характерных институциональных форм социальной жиз-

ни XX века зависит от веры, что некоторые из централь-

ных утверждений этой ранней философии были реаби-

литированы. Но верно ли это? Обладаем ли мы сейчас

множеством

законоподобных

обобщений, управляющих

социальным поведением, о чем мечтали Дидро и Кондор-

се? Являются ли наши бюрократические правители тем са-

мым оправданными или же нет? Нет достаточно четкого

мнения по поводу того, что то, как мы отвечаем на во-

прос о моральной и политической легитимности харак-

терно доминантных институтов современности, отража-

ется на том, как мы разрешаем вопросы в философии

социальных наук.

Глава VIII

Характер обобщений

в социальной науке

и отсутствие в них

предсказательной силы

Управленческая экспертиза требует для своего оп-

равдания обоснования концепции социальной науки как

такой дисциплины, которая была бы источником

зако-

ноподобных

обобщений со строгой предсказательной

силой. Поэтому с первого взгляда может показаться, что

претензии управленческой экспертизы вполне резонны.

Дело в том, что в последние двести лет в философии со-

циальной науки доминировала именно эта концепция со-

циальной науки. Согласно стандартному пониманию

цель социальных наук — от Просвещения через Конта

и Милля до Гемпеля — состоит в том, чтобы объяснять

специфично социальные феномены с помощью законо-

подобных

обобщений, которые не отличаются по своей

логической форме от тех обобщений, которые исполь-

зуются в естественных науках. Именно к таким законо-

подобным

обобщениям должен был бы прибегать менед-

жер-эксперт. Однако из такого понимания следует

вывод, что в социальных науках почти нет никаких дос-

тижений, а это определенно не так. Потому что в этих

науках бросается в глаза отсутствие каких-либо зако-

ноподобных

обобщений.

Время от времени провозглашается, что наконец-то

открыт истинный закон, управляющий человеческим по-

ведением. Однако все эти предполагаемые законы име-

ют лишь один недостаток — они столь очевидно лож-

ны,

что никто, кроме социальных ученых, над которыми

довлеет традиционная философия науки, не верит им. В

качестве примера можно указать кривую Филипса в эко-

номике или же формулировку

Романа:

«Если взаимодей-

ствия членов группы проходят с большой частотой во

внешней системе, симпатии между ними будут расти, а

это, в свою очередь, ведет к росту взаимодействий, сверх

и помимо взаимодействий во внешней системе» (лож-

ность последнего обобщения была убедительно показа-

на Станиславом Андрески). Принимая во внимание, что

конвенциональная философия социальных наук утвер-

ждает, что задачей социального ученого является по-

лучение

законоподобных

обобщений такого рода, а так-

же и то, что социальные науки не ведут к такого рода

законоподобным

обобщениям, можно было бы ожидать

враждебной и пренебрежительной позиции многих со-

циальных ученых в отношении конвенциональной фи-

лософии социальных наук. И все же этого определенно

не происходит, и я обнаружил хорошую причину того,

почему это не так уж удивительно.

Конечно, если социальные науки не представляют со-

бой обнаружения законоподобных обобщений, основания

для использования социальных ученых в качестве совет-

ников в правительстве или частных корпорациях становят-

ся неясными, и само понятие управленческой экспертизы

находится под угрозой. Центральной функцией социаль-

ного ученого как советника-эксперта или управляющего

является предсказание результата альтернативных поли-

тик, и если его предсказания не являются результатом зна-

ния законоподобных обобщений, статус социального уче-

ного как предсказателя находится под угрозой — как оно,

оказывается, и должно быть; ведь послужной список со-

циальных ученых как предсказателей и в самом деле весь-

ма плох, если такой список может быть вообще составлен.

Ни один экономист не предсказал экономического застоя

при одновременной инфляции до их наступления; в сочи-

нениях монетаристов не найти правильного предсказания

уровня инфляции (Levy 1975), а Д. Смит и Дж. Эш показа-

ли, что предсказания, произведенные на основании наи-

более тонкой экономической теории, начиная с 1967 года

делали менее успешные предсказания, чем те, к которым

можно было бы прибыть исходя из здравого смысла, точ-

нее,

как говорят, из наивных методов предсказания, в ча-

стности, исходя из среднего уровня роста за последние

десять лет в качестве направляющего обобщения, или же

предсказания уровня инфляции, исходя из того, что сле-

дующие шесть месяцев будут подобны последним шести

месяцам (Smyth and Ash 1975). Можно было бы умножать

примеры неудач экономической науки (а в демографиче-

ской науке ситуация еще хуже), но все это предприятие

было бы в высшей степени несправедливо по отношению

к представителям этих наук. По крайней мере экономи-

сты и демографы ведут счет своим предсказаниям доволь-

но систематически. А вот социологи и политологи не ве-

дут систематических записей своих

предсказаний,

и те

футурологи, которые обильно рассеивают свои предска-

зания, впоследствии редко, если вообще, упоминают свои

ошибки предсказаний. В самом деле, в известной статье

К. Дейча, Дж. Платта и Д. Сеньора (Science, March 1971),

где перечислены шестьдесят два главных научных дости-

жения социальной науки, впечатляет то, что ни в одном

случае предсказательная сила перечисленных теорий не

оценивается в статистических терминах — мудрая пре-

досторожность, если принять во внимание точку зрения

авторов.

То, что социальные науки дают весьма слабые пред-

сказания, и то, что они не открывают

законоподобных

обобщений, может оказаться двумя

симптомами

одного

и того же обстоятельства. Но что это за обстоятельст-

во? Быть может, стоит просто сделать заключение, что

слабость в предсказаниях усиливает вывод, следующий

из соединения конвенциональной философии социаль-

ных наук и фактов о достижениях и просчетах социаль-

ных наук, вывод, что социальные науки в основном тер-

пят неудачу при выполнении своих задач. Или же нам,

вероятно, следует поставить под сомнение одновремен-

но конвенциональную философию социальной науки и

притязания на экспертизу со стороны социальных уче-

ных, которые стремятся быть полезными правительству

и корпорациям, испрашивая у них работу. Я полагаю, что

истинные достижения в социальных науках сокрыты от

нас — и от большинства самих социальных ученых — из-

за систематического искажения интерпретации этих

достижений. Рассмотрим в качестве примера четыре ин-

тересных обобщения, сделанных современными социаль-

ными учеными.

Первый пример — это знаменитый тезис Дэвиса

(1962), который обобщил

на

революции в целом наблю-

дение Токвилля, что французская революция произош-

ла в период, когда за подъемом и удовлетворением до

некоторой степени ожиданий последовал период неудач,

когда ожидания продолжали расти, но сменились резким

разочарованием. Второй пример — это обобщение Оска-

ра Ньюмена, согласно которому уровень преступности

растет в населенных пунктах со зданиями высотой до три-

надцати этажей, а с повышением этажности выше этой

цифры уровень преступности понижается (Newman 1973,

р.25).

Третий пример — это открытие Эгона Биттнера,

относящееся к различию понимания того, как закон

«встроен» в работу полиции, и понимания влияния того

же фактора на практику работы судов и адвокатов (Bitt-

ner 1970). Четвертый пример касается споров, вызванных

Розалиндой и

Иво

Фейерабендами

(1966), по поводу те-

зиса, что самые большие и наименее модернизированные

общества являются наиболее устойчивыми и наименее на-

сильственными, в то время как на середине пути к совре-

менному состоянию общества в наибольшей степени под-

вержены нестабильности и политическому насилию.

Все четыре обобщения основываются на выдающих-

ся исследованиях; все они поддерживаются впечатляю-

щим множеством подтверждающих примеров. Но всем им

свойственны три общие характеристики. Прежде всего,

все они сосуществуют в рамках своих дисциплин с при-

знанными контрпримерами, и осознание этих контрпри-

меров — если не самими авторами обобщений, то, по

крайней мере, их коллегами по тем же областям — не

влияет на формулировку обобщений, в отличие от той

роли, какую контрпримеры играют при формулировке

обобщений в физике или химии. Некоторые критики вне

сферы социальных научных дисциплин — например, ис-

торик Уолтер Лакер (1972) — рассматривают эти контр-

примеры в качестве резонов для отказа от таких обобще-

ний да и отказа от дисциплин, столь неопределенных, что

они позволяют сосуществовать как обобщениям, так и их

контрпримерам. Так, Лакер приводит русскую револю-

цию 1917 года и китайскую революцию 1949 года в каче-

стве примеров,

опровергающих

обобщение Дэвиса, а об-

разцы политического насилия в Латинской Америке в

качестве

опровержения

тезиса

Фейерабендов.

На данный

момент я лишь хочу

сказать,

что социальные ученые в

типичном случае занимают весьма терпимую позицию по

отношению к контрпримерам, которая резко отлична от

позиции либо самих естественных ученых, либо поппе-

ровских философов науки, и оставляют открытым во-

прос, может ли их позиция быть оправдана вообще.

Вторая характеристика всех четырех обобщений,

тесно связанная с первой, состоит в том, что они лишены

не только универсальных кванторов, но и определителей

сферы

действия.

Мало того что эти обобщения не имеют

точной формы типа «Для всех χ и некоторых у, если χ

имеет свойство f, тогда у имеет свойство f », так мы еще не

можем сказать достаточно точным образом, при каких

условиях они являются справедливыми. При формули-

ровке уравнения закона о соотношении давления, темпе-

ратуры и объема газа учтено не только то, что закон спра-

ведлив для всех газов; исходная формулировка, при

которой уравнение должно было быть справедливым при

всех условиях, подверглась ревизии при определении

сферы действия закона. Мы теперь знаем, что закон спра-

ведлив для всех газов при всех условиях, за исключением

случаев очень низкой

температуры,

очень

высокого

дав-

ления (где мы можем точно сказать, что имеем в виду под

«очень высокий» и «очень

низкий»).

Ни одно из наших

четырех социальных научных обобщений не сопровож-

дается такого рода предложениями.

В третьих, из этих обобщений не следует никакого

вполне определенного множества контрфактических ут-

верждений в том виде, как это имеет место в случае зако-

ноподобных

обобщений в физике и химии. Мы не знаем,

как применять их систематически за пределами наблю-

дений к ненаблюдаемым или гипотетическим случаям.

Таким образом, это не законы, чем бы они там ни явля-

лись. Но тогда каков их статус? Ответить на этот вопрос

нелегко, потому что мы не обладаем никаким философ-

ским объяснением, чем они являются, скорее, мы трак-

туем их как неудачные попытки формулировки законов.

Верно, что некоторые социальные ученые не видят здесь

проблемы. Сталкиваясь с того рода проблемами, кото-

рые я привел, они могут ответить: «Открытия социаль-

ных ученых носят характер вероятностных обобщений,

а там, где обобщения только вероятностны, конечно, мо-

гут быть случаи, которые могли бы быть контрпримера-

ми, если бы обобщения были невероятностными и уни-

версальными».

Но

такой

отЕет

полностью упускает суть

вопроса. Потому что если тот тип обобщения, который я

имею в виду, является обобщением вообще, он должен

быть чем-то большим, чем простым перечнем примеров.

Вероятностные обобщения естественных наук — скажем,

обобщения статистической механики — являются чем-то

большим, чем перечень примеров, так как они законопо-

добны,

как и любые другие невероятностные заключения.

Они содержат универсальные кванторы — квантифика-

ция идет над множествами, а не над

индивидами,—

они

влекут вполне определенные множества контрфактиче-

ских утверждений, и они опровергаются контрпримера-

ми точно таким же образом и в той же самой степени,

как и другие

законоподобные

обобщения. Поэтому, на-

зывая обобщения социальных наук вероятностными, мы

не проливаем свет на статус обобщений. Дело в том, что

они столь же отличны от обобщений статистической ме-

ханики, как и от обобщений ньютоновской механики или

же от уравнений законов газа.

Следовательно, нам нужно начать заново и задаться

вопросом, а там ли социальные науки ищут своих фило-

софских предков и свою логическую структуру. По при-

чине того, что современные социальные ученые считают

себя последователями Конта, Милля и Бекля, Гельвеция,

Дидро и Кондорсе, они рассматривают свои сочинения в

качестве попыток ответить на вопросы своих учителей

XVIII и XIX веков. Но давайте предположим еще раз,

что XVIII и XIX века, какими бы они ни были блестящи-

ми и творческими, были на самом деле не Просвещением,

как полагаем это сейчас мы и полагали они, но своеоб-

разными веками мрака, когда люди были столь слепы, что

не видели возможности того, что социальные науки мог-

ли иметь каких-то альтернативных предков.

Я имею в данном случае Макиавелли, потому что он

имел весьма отличный от Просвещения взгляд на соот-

ношение между объяснением и предсказанием. Мысли-

тели Просвещения были несовершеннолетними гемпели-

анцами. Объяснение, с их точки зрения, заключается в

ретроспективной апелляции к

законоподобным

обобще-

ниям; предсказание заключается в перспективной апел-

ляции к обобщениям. Для этой традиции уменьшение

ошибок предсказания является признаком прогресса в

науке; и те социальные ученые, которые поддерживают

эту идею, должны смотреть фактам в глаза: если они ока-

жутся все-таки правы, тогда непредсказанные войны или

революции станут позором для политического ученого,

непредсказанное изменение уровня инфляции — позором

для экономиста точно так же, как непредсказанное за-

тмение — для астронома. То обстоятельство, что этого

до сих пор не случилось, должно быть объяснено в рам-

ках этой традиции, и в объяснениях

не

было недостатка:

говорят, что гуманитарные науки являются все еще мо-

лодыми — а ведь это просто ложно. На самом деле они

столь же стары, как и науки естественные. Или говорят,

что естественные науки

привлекают

внимание наиболее

способных людей современной культуры, а в социальные

науки идут только те, кто не был способен к естествен-

ным наукам — таков был тезис Г. Бекля в XIX веке, и есть

свидетельства того, что этот тезис все еще частично

верен.

В1960

году исследование I.Q. соискателей доктор-

ской степени в различных областях показало, что ученые-

естественники

являются

значительно более смышле-

ными, чем социальные ученые (хотя химики тянут

естественные науки вниз, а экономисты тянут социаль-

ные науки вверх). Но те же самые резоны, которые

не

дают мне осуждать лишенных многого детей националь-

ных меньшинств за их маленький I.Q., не позволяют мне

судить моих коллег по поводу их или моего собственно-

го I.Q. И все же,

вероятно,

объяснение и не является нуж-

ным, потому что неудача, которую доминирующая тра-

диция пытается объяснить, подобна дохлой рыбе короля

Карл II. Однажды Карл II пригласил членов Королевско-

го

)бщества

и попросил их объяснить, почему дохлая рыба

весит больше, чем та же самая

рыба,

но живая. Ему были

даны самые разные тонкие объяснения. Затем король ска-

зал, что вес-то одинаковый.

И в чем же Макиавелли отличается от деятелей

Просвещения? Прежде всего его концепцией фортуны.

Макиавелли определенно верил, столь же страстно, как

и всякий мыслитель Просвещения, что наши исследова-

ния должны заключаться в обобщениях, которые могут

обеспечить максимы для просвещенной практики. Но он

также верил в то, что независимо от того, насколько

хорош набор собранных обобщений и как они хорошо

сформулированы, фактор фортуны неустраним из че-