Журавский А., Костюк К. (ред.) Глобализация и столкновение идентичностей
Подождите немного. Документ загружается.
5. Подробный теоретический анализ см.: Гроссман Г.М., Хелпман Е., Инно-
вации и экономический рост в глобальной экономике, Кембридж Масс.
6. Общественным благом могут одновременно пользоваться многие не изме-
няя затрат на его из^-овление (отсутствие конкуренции при потреблении). • А также никто не может быть
лишен возможности, им пользоваться.
7. А также никто не может быть лишен возможности, им пользоваться.
8. Ср. исследования Ben-David D. Trade and Convergence Among Countries,
CEPR Discussion Paper Series, No. 1126, London 1995; Sachs J., Warner AM. Economic Reform and the Process
of Global Integration, в: Brooking Papers on Economic Activity, No. 1, 1996, стр. 1-118; а также Dollar D.,
KraayA. Trade, Growth and Poverty, World Bank, Development Research Group, Washington, DC 2001, URL:
www.worldbank.org/research/ growth/pdfiles/Trade5.pdf, 10.12.2002.
9. Ср. Хеммер Х.-Р. Экономические проблемы развивающихся стран, 3.
издание, Мюнхен 2002, стр. 166.
10. Под деятельностью Rent-seeking мы понимаем попытку заинтересованных групп посредством
лоббирования государственного регулирования оказать такое влияние, чтобы получить эксклюзивные
экономические преимущества. Возникающие на основании этого соглашения представляют собой
квази-искусственно созданные экономические ренты. Следствием деятельности Rent-seeking часто
является общеэкономическое неэффективное использование ресурсов.
11. Не в последнюю очередь в Германии в 19 веке прогресс в индустриализации начался с помощью
политики таможенного воспитания, восходящей к Фридриху Листу.
12. См. также Дикхойер Г. Стратегии политики развития по преодолению внешних задолженностей и по
глубокой интеграции развивающихся стран в мировую экономику, дискуссионная статья по народному
хозяйству № 301, Университет Мюнстера, 1999, стр. 12.
13. Наряду с активной ролью государства особыми факторами экономического роста в азиатских странах
называют, как правило, высокую долю дохода в виде сбережений, относительно высокий уровень обра-
зования, относительно равномерное распределение дохода, ориентацию на экспорт, стабильные рамочные
условия, а также такие культурные аспекты, как конфуцианство. — Ср. Хеммер Х.-Р. Экономические
проблемы развивающихся стран, 3 издание, Мюнхен 2002, стр. 227 и далее.
14. Ср. Winters LA. Trade Liberalisation and Poverty, Background Paper for the World Development Report
2000/1, Worldbank, Washington 2000, URL: www.worldbank.org/poverty/wdrpoverty/winters2.pdf, 10.12.2002,
стр. 9.
15. Siehe hierzu Dollar D. / Kraay, A., Growth Is Good for the Poor, World Bank, Development Research Group,
Washington, DC 2001, URL: www.worldbank.org/research/growth/pdfiles/GIGFTP3.pdf, 20.11.2002.
133
Скворцов Л.В. (Россия, Москва)
ИНФОРМАЦИОННАЯ КУЛЬТУРА В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Проблема информационной культуры в контексте глобализации приобретает особую актуальность
и остроту в виду назревающих событий, которые могут привести к нарастанию межцивили-
зационных конфликтов и, в конечном счете, к цивилизациониой катастрофе.
Но что же необходимо делать? Чем можно объяснить нарастающее массированное применение
военных средств, которое все туже затягивает узлы межцивилизационных конфликтов?
Как представляется, современная политика стала жертвой пренебрежения фундаментальной
теорией. Очевидным результатом этого оказалось разрушение сложившегося в мире равновесия
сил и реализация возникшей возможности установления глобальной гегемонии с вытекающими
отсюда последствиями. Пренебрежение фундаментальной теорией имеет своим следствием и
произвольное оперирование понятиями, их смешение. Смешение понятий сегодня становится
столь же опасным, как и соединение химических элементов, образующих взрывчатое вещество.
Такое смешение стало реальностью политических игр двадцатого века. Оно позволяло
представлять массовые убийства как «священное возмездие» или свершение правосудия, агрессию
как акт превентивной самозащиты, геноцид как механизм, «очищающий» высшую расу, Нельзяне
видеть, что с этим «багажом », прикрытым внешним благородством слов, человечество
«благополучно» входит и в новый век, который мы считаем веком «информационного общества».
Качества информационного общества во многом обусловлены особенностями формирующейся на
наших глазах глобальной цивилизации: созданием информационной галактики,
беспрецедентными масштабами миграционных потоков, рождением мирового рынка и разделения
труда, транснациональных корпораций.
Все это привело к коренному изменению цивилизационной ситуации: бывшие ранее «внешние»
культуры и образы жизни становятся составной частью внутренней жизни стран и народов; ранее
гомогенный цивилизационный субъект становится гетерогенным; абсолютная духовная истина
как единственная в своем роде становится в один ряд с другими абсолютными духовными
истинами.
134
Объективно возникла ситуация, требующая выработки механизмов гармонизации
межцивилизационных отношений и определения принципов цивилизационной жизни в новой
исторической ситуации. Между тем, продолжает действовать инерция традиционного
стратегического мышления.
В этой ситуации возникает вопрос о специфической цивилизационной роли информационной
культуры. Как ее следует толковать в виду нарастания цивилизационных угроз?
Информационную культуру нередко сводят к совокупности знаний об основных методах
накопления, обработки и распространения информации, т.е. к «культуре обращения со знаниями,
данными и информацией». На практике возникают еще более узкие трактовки: информационная
культура трактуется как овладение компьютерной техникой и методами программирования.
В таком понимании информационная культура не может выполнять ключевую функцию
прояснения возникающих цивилизационных угроз. Вряд ли у кого вызывает сомнение тот факт,
что современный человек смотрит на мир не непосредственно, а опосредованно — через
«информационные очки». Явления и все вещи в современном мире воспринимаются массовым
сознанием так, как они нарисованы средствами информации. Особенно верно это применительно к
системе межцивилизационных отношений. Между тем, информационные рисунки этих
отношений, их образы-схемы, в основном, определяются доминирующим интересом геопо-
литического гегемонизма. И под такое видение создаются соответствующие теории.
Первый, кто внятно прояснил эту позицию, был Самуэль Хантингтон, профессор Гарвардского
университета. Цивилизацион-ные отношения Хантингтон рассматривает через призму глобальной
политики. Между тем, утверждает он, «глобальная политика всегда имеет в виду власть и борьбу
за власть, и сегодня международные отношения претерпевают изменения вокруг этого ключевого
измерения» .
Таким образом, если власть оказывает определяющее влияние на отношения между
цивилизациями, которые входят в миры, формируемые соотношением сил на мировой арене, то
отсюда возникает и скрытый межцивилизационный конфликт. Политический гегемонизм
подвергает эрозии возможность диалога между цивилизациями, порождая антагонистические
отношения между ними.
См. Samuel P.Huntington. The Lonely Superpower. Foreing Affairs, vol. 78. March-April 1999, p. 35.
135
Хантингтон выделяет три исторические модели власти в системе международных отношений:
«униполярный мир, когда в нем действует одна серхдержава (примеры — это классическое госу-
дарство Рима, господство Китая в Восточной Азии); биполярная система (классический пример —
союзнические коалиции государств вокруг двух сверхдержав во времена «холодной войны»);
мультиполярная система, когда действует несколько великих держав, сравнимых по силе,
кооперируясь и конкурируя в меняющихся обстоятельствах. Это — типичный имперский взгляд.
Нынешняя ситуация, согласно Хантингтону, уникальная: это странный гибрид униполярной и
мультиполярной систем.
Между тем, американские официальные лица стремятся действовать так, как будто бы современный
мир является только униполярным. Они просвещают другие страны относительно универсальной
ценности американских принципов, практических действий и институтов, считают Соединенные
Штаты особой нацией, которая стоит выше и видит дальше, чем другие нации. И можно утверждать,
что такое видение цивилизационной реальности обретает форму тех информационных очков, через
которые явная агрессия воспринимается как борьба за права человека и противодействие деспотизму
личной диктатуры. И это происходит постольку, поскольку Соединенные Штаты воспринимаются в
качестве субъекта — носителя универсальной цивилизационной истины.
Как же влияет прокламация универсальности американского образа жизни на цивилизационные
аспекты жизни народов и стран?
Проблема эта становится все более запутанной в контексте глобализации. Если глобализация
основывается на универсальных цивилизационных истинах, то перед ними должны склониться все.
Это представление используется как основание, на котором строится политика цивилизационного
диктата, требований строить жизнь повсюду в мире по единому образцу. Очевидно, что глобализация
ведет к унификации образов жизни. Но означает ли это, что должен быть признан какой-то один
исторически возникший образец цивилизации в качестве универсального? И здесь, прежде всего,
имеется в виду западная цивилизация.
Вера в то, что именно западная цивилизация основана на универсальных цивилизационных истинах,
распространена широко. Эти истины — прежде всего, два ключевых постулата — свобода и соци-
См. Samuel P.Huntington. The Lonely Superpower. Foreing Affairs, vol. 78. March-April 1999, p.37.
136
альная справедливость. На самом деле, трудно представить какого-либо человека, который не считал
бы приемлемым для себя, для своего личного бытия свободу и справедливость, желал бы быть рабом и
подвергаться дискриминации. Если эти аксиомы истинной жизни адекватны, то они должны в процессе
формирования универсальной цивилизации совпасть: полная свобода должна породить полную со-
циальную справедливость, а полная социальная справедливость должна иметь своим следствием
полную свободу. Опыт, однако, показывает, что полная свобода порождает социальную
несправедливость; последовательная реализация принципов социальной справедливости требует
ограничения свободы. Можно сказать, что XX век поставил перед XXI-м веком проблему
цивилизационной квадратуры круга: какая цивилизационная формула необходима для того, чтобы
социальная справедливость разумно ограничивала свободу, а социальное равенство не влекло за собой
подавления свободы?
Пока, как кажется, нет ни логических, ни эмпирических оснований для точного ответа на этот
вопрос.
В этой связи представляется правомерным требование представить внятное обоснование
универсальности тех истин, на которых может быть основана глобальная цивилизация. Для этого
необходимо преодолеть как минимум два теоретических препятствия: это исторический релятивизм
и культурный релятивизм. Первый утверждает, что ценности цивилизации не могут быть
универсальными в силу их изменения от одной исторической эпохи к другой; второй полагает, что
они меняют свое качество от страны к стране, от региона к региону, от народа к народу, от
цивилизации к цивилизации.
Мы не видим внятных теоретических ответов на эти вопросы, и можем ожидать и в дальнейшем
инерционного стремления к униполярному миру, с одной стороны, и стремления к
противопоставлению локальных ценностей всему миру, с другой. Если они превратятся в
доминирующие тенденции духовной жизни мирового сообщества, то катастрофическое
столкновение цивилизаций станет неизбежным.
Возникает вопрос, можно ли найти отправные точки сближения и диалога цивилизаций?
Как нам представляется, для изменения современных доминант в межцивилизационных отношениях и
цивилизационной стратегии необходимо признать, что цели глобальной политики, имеющие в виду
мировую гегемонию, власть и борьбу за власть, и цели формирования глобальной цивилизации
не только не совпадают, но и находятся в очевидном противоречии друг с другом. Из этого
противоречия и вырастают массовые антиглобалистские движения.
137
Глобальная цивилизация не может возникнуть как следствие геополитического гегемонизма. Его
следствие — очередной вариант мировой империи со всеми вытекающими отсюда следствиями.
Ее становление требует массированного применения военной силы, а это приведет к тому, что на
десятилетия и столетия вперед будет заложена мина замедленного действия, которая будет взры-
ваться тогда, когда возникнет возможность действовать по принципу: око за око, зуб за зуб.
Такие взрывы могут охватить все основные страны современного мира, в которых будут возникать
цивилизационные «пятые колонны». Известно, например, что исламский фактор стал глобальным
и начинает оказывать все более значительное влияние на внутреннюю жизнь в США и странах
Западной Европы. В США сегодня насчитывается более тысячи мечетей и центров по изучению
Корана, которые обслуживают более 6 млн. мусульман, работающих в различных сферах
экономики, образования и культуры. Во Франции ислам имеет второе после католицизма число
приверженцев. С аналогичными проблемами сегодня сталкиваются все основные страны мира,
характеризующиеся полиэтничностью и поликонфессиональностью.
Современная ситуация объективно требует смены «информационных очков». Применительно к
информационному обществу необходимо создание такого механизма информационной культуры,
который открывает пути разрешения возникающего цивилмзаци-онного парадокса: в современном
глобальном цивилизационном процессе истины Запада теряют свою универсальность, а истины
Востока также обнаруживают свою ограниченность. Однако вместе они образуют такой состав
цивилизационной жизни, который действует как универсальная опора, а значит и как общая
истина. Народы включены в эту истину и переживают ее непосредственным образом. Принципы
Запада все шире входят в жизнь Востока, но происходит и экспансия Востока на Запад. Ни
религия, ни идеология не могут дать решения этой проблемы. Она находит свое решение как
система взаимодействий информационных полей.
Другим важным аспектом смены «информационных очков» является видение глобального
субъекта. Глобальный субъект нередко интерпретируется как единственная сверхдержава. Это —
взгляд, обусловленный имперской традицией. Однако реальное формирование глобального
субъекта сегодня иное. Оно также кажется парадоксальным.
Формирующийся сегодня глобальный цивилизационный субъект — это не гегемон — носитель
универсальных ценностей
138
Запада или истинной веры Востока, но и не абстрактное человечество — спекулятивный продукт
так называемого «нового мышления». Человек уже понял, что если бы он, как высший результат
биологической эволюции, решил вытеснить с земли все «низшие» виды жизни, то не смог бы
выжить и сам. Теперь ему осталось для собственного выживания понять еще одну истину: для
сохранения цивилизационной жизни необходимо цивилизационное многообразие. Эрозия этого
многообразия неизбежно приведет к эрозии цивилизационной жизни вообще. Лишь концепция
органичного межцивилизационного взаимодействия позволяет сохранить надежду не на взрывное,
а на естественное сочетание процессов глобализации с сохранением эволюции локальных
цивилиза-ционных традиций.
Соответственно, глобальный цивилизационный субъекта сегодня столь же парадоксален как и
общая истина современного циви-лизационного бытия. Он рождает и новый язык современной
культуры. Этот язык — не самоуверенные поучения гегемонов, а «беззвучное эхо» (М.Хайдеггер)
глубинных цивилизационных процессов, как органичных и противоречивых процессов есте-
ственного взаимопроникновения культур.
Диалог цивилизаций — это выявление и озвучивание этих процессов. В контексте
информационной культуры определенную остроту приобретает проблема определения критериев
духовной истины. Традиционно исторически возникающая духовная истина воспринимается как
абсолютная истина. Информационная галактика, однако, ставит все абсолютные истины на общую
информационную плоскость, делая их, таким образом, относительными. Не возникает ли, таким
образом, неразрешимого противоречия между духовной истиной и информационной культурой?
Чтобы верно ответить на этот вопрос необходимо правильное понимание сущности духовной
истины и отправных точек межцивилизационного диалога.
Без выяснения этого вопроса трудно говорить и о взаимной открытости цивилизаций как условии
их сближения. Вопрос, однако, стоит так: может ли быть основана духовная истина на уни-
версальном знании. Если да, то каково его содержание?
Здесь встает ключевая проблема толкования критериев циви-лизационного прогресса. В
результате абсолютизации прогресса техники и технологий, экономического прогресса,
понимаемого как рост прибыли, материального богатства, оказались «забытыми» критерии, в
которых фиксируются правила жизни, обеспечи-
139
вающие гармоничную связь человека с окружающей его природой и человека с другим человеком.
В результате, современный технический и экономический прогресс, а, тем более, возведенные в
систему военные акции устрашения, стали порождать деструкцию этой гармонии в глобальных
масштабах.
Не подталкивает ли это нас к тому, чтобы по-новому взглянуть на цивилизационный код тех
обществ, которые веками сохраняют условия собственного воспроизводства? Абсолютизация
образа жизни одного цивилизационного субъекта, формирующего униполярный мир, нередко
приводит к тому, что, как сказал один социальный теоретик, «даже сами грехи западной культуры
завоевывают всемирное признание» . Характерно, что и наше вхождение в т.н. мировую
цивилизацию, совпадающую с униполярным миром, и деструкция т.н. «совковости» привели к
тому, что наше общество особенно охотно стало осваивать идеи индивидуализма, сексуальной
революции, наркомании, криминала и насилия. Не оборачивается ли такая глобализация
национального духа нашей цивилизационной самодеструкцией?
Духовную истину следует рассматривать как выражение констант, определяющих путь
укрепления фундаментальных отношений цивилизационной жизни. Речь идет о таких
отношениях, в которых выражается необходимое условие жизни цивилизации: если это условие
исчезает, происходит эрозия цивилизации. Например, цивилизационная истина, в соответствии с
которой расколотое общество, внутренне расколотый народ не сохранит себя в истории, является
константой. Она не может быть изменена чьей-либо субъективной волей. Это может быть
объяснено лишь реальным существованием изначально-базисных (избазных) отношений,
постоянно сохраняющих свое значение и свой смысл. Это — такая связь сущностных качеств,
которая не-поддается деструкции ни при каких обстоятельствах .
В этом смысле правомерно говорить о наличии универсального содержания духовной истины,
хотя она неизбежно обретает свою локальную форму.
И не случайно, если процессы глобализации отождествляются с установлением глобальной
гегемонии той или иной отдельно взя-
д
См.: АН A. Mazrui. Pretender to Universalism: Western Culture in Globalizing Age. Journal of Muslim Minority
Affairs. Vol. 21, N 1, April 2001, p.ll.
4
CM. Amy D. Karofsky. Suarez' Doctrine of Eternal Truths. Journal of the History of Philosophy. Vol. XXXIX,
January 2001, N 1, pp. 23-32.
140
той силы, то реакцией на такую политику становится абсолютизация истины этнических, расовых,
национальных различий. Соответственно создается исходная база не единичных, а массовых про-
явлений терроризма. Примером этого, в частности, могут быть системы образования, школы, в
которых с ранних лет детей приучают к идее мученичества, самопожертвования ради уничтоже-
ния врагов во имя истинной веры. Шахиды, эти комикадзе нашего времени, вырастают на таких
идеях. Но ведь они могут стать достоянием не только шахидов.
И это представляет огромную угрозу для современной цивилизации, если учесть ее
специфическую хрупкость, зависимость от глобальных информационных связей, от накопленного
ядерного, химического, биологического оружия, от источников энергии, транспортных артерий и
т.д. и т.п. Информационная культура в современной ситуации начинает внутренне дробиться,
обретать различные и даже противоположные национальные и региональные векторы, поскольку
она не следует адекватной теории глобализации.
В силу нарастающей нехватки энергетических, сырьевых и иных материальных ресурсов, в том
числе, таких как чистая вода и чистый воздух, опору диалога цивилизаций невозможно найти в
совпадении их ближайших материальных интересов. Именно различия этих интересов
подталкивают к черно-белой картине цивилизационной реальности современного мира. В себе
начинают видеть концентрацию разума и добра, в своем антиподе — источник невежества и зла.
Т.е. возникает неодолимая потребность поделить мир на две противоположные части*
Лишь возрастающая роль духовной опоры диалога, новое понимание высших ценностей жизни
может изменить катастрофическую траекторию цивилизационной эволюции.
Таким образом, современная глобальная ситуация с особой остротой диктует необходимость
правильного истолкования информационной культуры не только как технического средства, при-
менение которого может иметь как созидательные, так и деструктивные последствия, но и как
специфической, созданной человеком и, вместе с тем, объективированной цивилизационной
реальности, способной определять характер массового поведения.
Я не имею возможности подробно останавливаться на этом вопросе, отмечу лишь, что в
цивилизационном контексте информационную культуру следует рассматривать как единство трех
основных цивилизационных измерений — символатов: информационной инфраструктуры,
видеоряда и метаобразования.
141
Информационная инфраструктура — это система и совокупность систем общества,
позволяющих получать человеку, общественным и государственным органам нужную
информацию в нужное время и в нужном месте.
Видеоряд — это совокупность образов-схем, создаваемых средствами массовой информации
и определяющих все многообразие форм социального и личного поведения людей в
соответствии с высокими цившшзационными ценностями.
Метаобразование — это формирование адекватной идентичности личности, способности
делать правильный выбор, в конечном счете, выбор стратегии жизни или стратегии смерти.
В таком понимании информационная культура действительно становится фундаментальным
фактором массового цивилизацион-ного поведения. Но ее нужно целенаправленно и
осмысленно формировать.
Сегодня мы можем определенно сказать, что процессы глобализации не должны
рассматриваться как основание нивелирования многообразия цивилизационной жизни.
Напротив, эти процессы создают невиданные ранее условия для творческого комбинирования
ценностей и расширения горизонтов практической реализации различных перспектив,
апробирования новых критериев моральных правил и норм, конкуренции вкусов и предпочте-
ний. Общее основание этого многообразия — сохранение условий для экологического
здоровья планеты, для здоровой семьи и нравственного здоровья страны. Эти общие
ценностные рамки, которые являются предпосылкой отказа от политики однонаправленности
цивилизационной эволюции и, вместе с тем, движением к «корням», воспроизводящего и
обновляющего цивилизационную традицию.
Без этого гордость международной политики XX века — конец идеологической конфронтации
и «холодной войны» — обернется новой головной болью в размышлениях над клубком
межконфессиональных, межэтнических, межрегиональных противоречий без всякой надежды
на их разрешение.
142
1
ЧАСТЫ1.
ПРОЕКТЫ И МОДЕЛИ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
В эту часть сборника вошли доклады двух сессий интернет конференции: «Проекты и модели
глобализации» (сессия 2), «Глобализм и антиглобализм» (сессия 6).
Ильин М.В. (Россия, Москва)
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ГЛОБАЛИЗАЦИИ И СПРАВЕДЛИВОСТИ
В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ
1. Взаимодействие глобализации и справедливости
Взаимодействие между глобализацией и справедливостью одновременно и запутано, и
очевидно. Его перспективы и уязвимость не стоит недооценивать. Фактически,
справедливость в нашу эру не может быть самодостаточной и существовать без полного ис-
пользования возможностей глобального взаимодействия и поддержки. Точно так же,
глобализация не сможет реализовать свой человеческий потенциал, если не будет
содействовать справедливости. Не случайно Отчет UNDP (United Nat'-ons Development
Program, Программа развития ООН) за 1999 год придает большое значение справедливости,
как определяющему условию глобализации: «уменьшение неравенства в пределах наций и
между ними, и не более», — наряду с пятью другими условиями — этика, включенность,
безопасность человека, стабильность, развитие.
В глобальном контексте желание обеспечить позитивное взаимодействие глобализации и
справедливости едва ли можно оспаривать. Но в более специфических контекстах и в частных
случаях этот общий принцип может находить различные и часто взаимоисключающие
интерпретации. Договорившись об общих принципах, из-за политических, социальных,
экономических, культурных и даже лингвистических разделений, расколов люди действуют
по-разному. Инструменты для исследования анализа различий, расколов (cleavage)
разрабатывал норвежский полито-
143
лог СтейнРоккан (1921-1979). Рокканом созданы многочисленные варианты схем расколов, но уже
с раннего периода исследований все они делали резкие различия между экономическими раскола-
ми, с одной стороны, и культурными расколами, с другой, и стремились проводить границы в
пределах каждой из этих категорий в зависимости от выраженности конфликта центр-периферия .
В конечном счете, Роккан установил, что основные расколы возникают как исторический
результат взаимодействия, по крайней мере, четырех революций: Реформации, национальной
революции, индустриальной революции и международной (то есть, русской) революции.
Соответственно, эти различия таковы: церковь-государство, центр-периферия, земля-индустрия
^рабочие-хозяева. Согласно знаменитой «теореме замораживания» («freezing proposition») , когда
бы ни возник раскол, он влияет на политику более поздних эпох.
По практическим соображениям исследования Роккана были ограничены рамками Европы . Чтобы
лучше понять разногласия в интерпретации взаимодействия глобализации и справедливости, мы
должны расширить анализ расколов за пределы Европы. Из такой перспективы невозможно не
обращать внимания на столкновение империалистической и анти-империалистической политики,
которое привело к революции деколонизации с ее расколом метрополии-колонии. Невозможно
также не обратить внимание
Первоначально Роккан обратил внимание на несовпадение между формальным расширением права голоса и
его фактическим использованием, затем на определенные расколы, которые появились с возникновением
новых массовых организаций и роль средств массовой информации в укреплении или в поперечном срезе
политических предпочтений [Rokkan 1959; Rokkan и Torsvik 1960]. Затем он исследовал острые разделения,
связанные с отказом от абсолютной монархии, расширением избирательных прав и с последствиями
введения различных избирательных систем, а также с религией, классами и т. д. [Rokkan 1966; Rokkan 1967;
Rokkan 1968].
Или аграрий-индустрия в терминах Фреда В.Риггса [Riggs 1957].
Более ранние расколы могут сохраниться даже в том случае, если их временно скрывают новые проблемы.
Так, «[Европейские] партийные системы 1960-х годов отражают, с некоторыми, но существенными исклю-
чениями, структуру расколов 1920-х годов» [Rokkan и Lipset 1967: 50].
Первые две революции и два набора расколов относятся исключительно к Западной Европе. Третьи,
первоначально и по своим результатам тоже преимущественно касаются Западной Европы. Только
четвертые могут рассматриваться как международные, но они также подчиняются Западноевропейской по
своему происхождениию и «буржуазной» логике.
144
на противоречие между контролем за массами и политикой прав человека, которое привело к
революции детоталитаризации с ее расколом сеть-иерархия. Наконец, можно также отметить
различие между индустриальным и постиндустриальным образом жизни, и на возникновение
информационной (или, скорее, креативной) революции и ее раскола капитал-знания.
Последнее, но не менее важное глобальное измерение расколов — лингвокультурное, или как
иногда говорят, «цивилизацион-ное». Такие расколы делают взаимодействие глобализации и спра-
ведливости особенно проблематичным. Фактически, множество культурных и лингвистических
рамок, в которых действуют люди, заставляет их воспринимать глобализацию, справедливость
или их взаимодействие совершенно иначе, чем представителей англоязычных наций или
носителей языков ООН. Россияне и русскоязычные граждане постсоветских государств — не
исключение.
Какие же расколы актуальны для российской интерпретации глобализации и справедливости?
Возможно, наиболее важное из них не содержится ни в списке четырех расколов Роккана, ни
среди трех дополнительных расколов, подсказанных достижениями последнего столетия. Но оно
является определяющим для многих, если не для большинства, стран мира. Это — по существу
первичное различие люди-власть. Его центральное положение в российском восприятии мира и
политике очевидно. Однако до недавнего времени оно ни разу не было подвергнуто должному
анализу. Только в 90-х годах Андрей Фурсов и Юрий Пивоваров предприняли очень смелую
попытку разоблачить магию Русской Власти в целой серии публикаций [Пивоваров и Фурсов
1997; Пивоваров и Фурсов 1998; Пивоваров и Фурсов 1999; Пивоваров и Фурсов 2001]. Этот
раскол не проводит резкой границы между теми, кто принадлежит к Власти и остальными, или
Населени-ем в терминах Фурсова-Пивоварова . Как раз наоборот. Существу-
9
По-русски слово «власть» означает и «власть» и «власти, полномочия» («authority»). Согласно Пивоварову
и Фурсову, в российской системе Самодержавие или Автократия олицетворяет полную концентрацию
Власти в одних руках, лишающую всех возможных действующих лиц их субъектности или способности к
независимым действиям. Русское слово «субъект» относится только к активному логическому или грам-
матическому субъекту, а не к политическому субъекту и подчиненности более высоким авторитетам, как в
английском.
Они намеренно выбрали формально более нейтральное слово Население или «популяция», чем
перегруженное в смысловом отношении «народ» или «люди».
145
ет своего рода континуум между тем и другим, с индивидуальной идентификацией на отдельной
шкале. В реальности, в то время, как почти все принадлежат к Населению — потенциально, по
крайней мере — многие также принадлежат и к Власти. Тот, кто действует от имени Власти — не
только царь или генеральный секретарь, но и жалкий администратор, прораб или всего лишь
школьный сторож. Этот раскол довольно неоднозначен и зависит в основном от двойных
последствий (double corollary) — относительной «близости» к Власти, с одной стороны, и степени
«погруженности» в Население или Народ , с другой. Особенно двойственной была и остается
позиция Интеллигенции — сначала это были образованные люди, не имевшие службы, которые
позже либо стали революционерами, либо заняли очень критическую позицию по отношению к
Власти, видя себя в качестве возможной Власти.
Как Власть, так и Население (или Народ) чувствуют себя глубоко вовлеченными в высшей
степени иррациональные и неоднозначные отношения ненависти-любви. Несмотря на всю свою
запутанность, в российском контексте раскол люди-власть чрезвычайно действенен и эффективен.
В качестве ключевого различия он влияет и даже формирует четыре раскола Роккана, благодаря
«модернизации» усилий Власти или более определенно, Правительства, которое является
«единственным европейцем в России», по словам Александра Сергеевича Пушкина. В некоторых
случаях Власть ясно идентифицируется с одним полюсом раскола: государство, центр, индустрия.
В случае раскола рабочие-хозяева идентичность становится двойственной и размытой.
В международном масштабе раскол рабочие-хозяева, или, скорее, пролетариат буржуазия, стал
необходимым в советские времена. Он служил идеологическим фасадом восприятия революци-
онеров или интеллигенции раскола люди-властъ. В то время, как гегемония мирового капитализма
была признана фактической Властью на глобальном уровне, СССР и весь мировой социализм
воспринимались как его противник (лидер глобального «народа») и как возможная глобальная
Власть. В картине мира анти-импе-риалистического освободительного движения этот раскол
легко переплетался с международным расколом колонии-метрополии.
Составной раскол (народ-власть + пролетариат-буржуазия + колонии-метрополии) было более
привлекательным, чем идеоло-
Например, революционная песня «Вышли мы все из народа», в которую в советский период была добавлена
новая строчка, саркастически меняющая ее смысл — «как нам вернуться в него».
146
гическая формула, благодаря своим глубоким корням и далеко идущим последствиям. В
российском контексте его многочисленные вариации и реинтерпретации все еще актуальны. И
конечно же, это раскол особенно актуален для дискуссии, посвященной взаимодействию
глобализации и справедливости.
Другие международные расколы (сеть-иерархия к капитал-знания) кажутся актуальными только
незначительной части россиян. Это, в основном, те, кто находится под сильным влиянием
процессов глобализации и модернизации. В одно и то же время, это делает их менее заметными в
численном выражении, но более компетентными в отношении актуальности проблемы взаимодей-
ствия глобализации и справедливости.
2. Глобализация и справедливость в аспекте России
Российское видение глобализации и справедливости имеет культурную и языковую специфику.
По-русски слово «глобализация» звучит как очень технический термин. Для большинства россиян
этот термин абстрактен, и лишен какого бы то ни было практического ежедневного значения. То
же самое относится и к большинству других идеологически нагруженных слов с окончанием «-
ация», например демократизация, легитимация и т.д.
Как понятие, по большей части, иностранной идеологии, глобализация часто воспринимается как
своего рода deus ex machina («бог из машины»). Для многих россиян, дружественно настроенных к
Западу, — это волшебное средство, которое может принести решения всех возможных проблем —
очень похоже на то, чем для первых советских поколений была революция. Другие россияне,
враждебно настроенные к Западу, воспринимают его как daemon ex machina или, по крайней мере,
как malum ex machina. Между теми и другими существует растущий сектор тех, кто рассматривает
глобализацию как естественный процесс, означающий улучшение или ухудшение в каждом
отдельном случае.
Слово «справедливость» — другое. Для начала, не слишком много англоговорящих русских знают
это слово. У многих из тех, кто говорит по-английски, оно ассоциируется с экзотическим за-
Ti 12
морским цветком. Им трудно перевести это слово на русский .
Стандартный Англо-Русский словарь предлагает такие русские эквиваленты: справедливость (justice),
непредвзятость (impartiality). Как юридический термин это слово переводится как «право справедливости»
(law of justice).
147
Немногие понимают его коннотации или знают значение английского юридического термина. Но
это не означает, что россияне, которые не относятся к узкому кругу сведущих в англоязычной
юридической терминологии, не имеют никакого понятия о справедливости. Они просто
произносят это слово и думают о нем по-другому. Россияне и русскоязычные граждане
постсоветских государств мыслят «справедливость» как очень широкое и неопределенное
понятие. Это несколько более широкое понятие, чем « правосудие». Можно сказать, что во многих
отношениях это своего рода эквивалент английского «fairness» (честность; справед ливость;
беспристрастность; добросовестность) . Но это слово не идентично ему. На мой взгляд, лучший
русский эквивалент справедливости — «честность» . Это — специальный эпитет человека или
общности, основанный на их неотъемлемой ценности, со специальным акцентом на их вкладе во
всеобщее добро или даже на их жертвах во имя добра.
Большинство россиян считает, что Россия имеет право на уважение и признание со стороны
остального мира. Причины этого многочисленны и различны, потому что речь может идти о
людях, имеющих различную и часто противоположную идеологическую приверженность.
Некоторые могут аргументировать свои утверждения жертвами страны во время Второй Мировой
войны. Другие могут говорить о добровольном отказе от статуса сверхдержаны ради
«универсальных человеческих ценностей*. Некоторые стали бы утверждать, что Россия всегда
больше отдавала другим, чем получала в ответ. Вряд ли можно найти хоть одного русского, ко-
торый не согласится, что к его стране относятся несправедливо, несмотря на все ее добрые дела.
Представители российской политической науки начали исследовать обусловленные культурой
политические понятия носителей русского языка совсем недавно. Едва ли существуют какие-либо
иссле-
13
В более общем смысле справедливость выступает как основное понятие англо-саксонской души
[Madariaga 1925], скорее в более узком беспристрастности [Rawls 1957]. Первый английский синоним
справедливости — беспристрастность [OED; COD].
Хотя слово справедливость (justice) обычно используется в дискуссии, посвященной глобализации и
справедливости, фактически оно является другим определением честности (honesty). Перефразируя Роул-
са, можно сказать, что это беспристрастность как правосудие, или понятие честности как выраженного
словом> правосудия. См. [Madariaga 1925], который рассматривает честь (honour) как основное понятие ис-
панской души, a loi (закон) — французской души.
148
дования понятий глобализации, справедливости, правосудия, беспристрастности или честности.
Несколько исключений всего лишь доказывают необходимость в более глубоком изучении
влияния на политику лингво-культурных факторов. Например, российский экономист Владислав
Иноземцев утверждает, что язык может формировать важные аспекты человеческого поведения,
«в английском языке нет различия между понятием ценности как экономической категории,
отражающей основания для сравнения товаров, и ценности как важности различных материальных
или нематериальных вещей для личности и общества. В отличие от английского, в русском языке
существует различие в терминах смысла между словами «стоимость» и «ценность*. Первое
относится к процессам и явлениям с явной экономической коннотацией. А второе используется
для обозначения важности вещей, которые не являются субъектом экономических отношений, и
описывает совершенно другие явления, такие как этические стандарты, произведения искусства и
культурное наследие. В английском языке термин «value» может использоваться для обозначения
очень разных вещей, от экономической оценки до социальных предпочтений и человеческих
качеств; в русском языке это невозможно, и формула«cultural values » может быть переведена
только как «культурные ценности», но никоим образом не как «культурные стоимости».
Дальнейшим подтверждением чрезвычайно широкого использования термина «value» могут быть
понятия того же самого корня; о многом говорит уже тот факт, что ценность любого процесса,
объекта или качества может быть обозначена глаголом «toevaluate»» [Inozemtsev 1998: 237].
Аргументы Иноземцева довольно прямые. Какие бы лингвистические, культурные, религиозные
или любые другие ограничения не обуславливали или даже не ограничивали наше видение
действительности или рамок нашего поведения, все нации и личности способны понять
универсально актуальные идеи и практики . Это истинно для дифференциации между
экономическими и
15
Недавно я использовал в качестве отправной точки случайное замечание Рональда Рейгана на канале Би-Би-
Си 4 (29 октября 1985 года), что у русских нет никакого слова и никакой идеи «свободы», и провел
сравнительное исследование различных национальных способов понимания свободы. Основной вывод был
таким, что свобода — универсальная характеристика человеческого бытия, и что она понимается
множеством способов на всех языках, во всех культурах и государствах, которые были предметом моего
исследования. Исследование осталось неопубликованным. Некоторые его фрагменты превратились в главу
книги, посвященной ключевым политическим понятиям [Ильин 1997а: 41-79].
149
культурными ценностями или между электрической энергией и политической силой (electric
power и political power) носителей английского языка. И это так же истинно для понимания
русскими глобализации, справедливости и их взаимодействия. Но мы не должны игнорировать
возможное влияние языка, культуры и религии на политическое представления и поведение.
Несмотря на всю свою культурную специфичность, россияне остро осознают проблему
справедливости и глобализации. На Россию глобализация оказала особенно сильное влияние. Ее
последствия были усилены крахом СССР и дестабилизацией государств-преемников последнего.
Эти последствия, по большей части, негативны. Но все же очень большое количество институтов и
личностей в России, особенно в Москве и других крупнейших городах, сумели не только
положительно адаптироваться к глобализации. Зачастую они сумели воспользоваться ее
возможностями. Вообще говоря, в России, возможно, по сравнению со всеми другими
государствами-преемниками, столкновение противоречивых тенденций выражено наиболее ярко.
В России плюсы и минусы глобализации проявляются особенно отчетливо, как количественно, так
и качественно. Ее последствия для справедливости более разнообразны и смешаны, чем в других
государствах-преемниках.
Но проблема конфликта глобализации и справедливости представляется наиболее актуальной
любому заинтересован ному гражданину России. Она разбивается на множество более актуальных
проблем, которые могут быть осмыслены в совершенно различных терминах. Это особенно
типично для старших поколений, которые склонны воспринимать новые тенденции в свете
составного раскола (народ-власть + пролетариат-буржуазия + колонии-метрополии) во всех его
различных интерпретациях . Также актуальны более новые и по существу глобальные различия
(сеть-иерархия и капитал-знания), и такая концепция глобализации — постепенно, а иногда
довольно быстро, завоевывает поколения, прежде всего, более молодые, активно включая их в
социально продуктивную деятельность, направленную на глобальное будущее.
Варианты составных расколов зависят: (1) от формирующего компонента комбинации и (2) замены
вспомогательных компонентов. Так, на мой взгляд, основной вариант сформирован расколом народ-власть.
Но сдвиг акцента к расколу пролетариат-буржуазия легко приводит к появлению «коммунистической»
версии составного раскола, а сдвиг акцента к колонии-метрополии — к его * национально-
освободительной» версии. Кроме того, к появлению дополнительных вариантов могут приводить центр-
периферия, земля-индустрия или церковь-государство. 150
3. Дискуссия по вопросам глобализации и справедливости в постсоветской России
В России дискуссия, посвященная глобализации и справедливости, началась в конце 90-х годов,
хотя редкие ссылки на экзотическое иностранное «изобретение» начали появляться несколько
ранее, в середине 90-х годов. Эта дискуссия имеет три основных аспекта.
Самый широкий аспект, конечно, связан со средствами массовой информации. Подход к
взаимодействию глобализации и справедливости или даже глобализации как таковой является
здесь слишком категоричным и эмоциональным. В большинстве случаев дискуссия здесь сводится
к пропагандистским выпадам, часто довольно критическим по отношению к глобализации и ее
предполагаемым защитникам или сторонникам. Такие дебаты идеологически мотивированы и
могут быть осмыслены как иллюстрации к основным расколам, описанным в разделах 1 и 2
настоящего доклада. Однако, как бы ни были важны такие дебаты для общего контекста
российской политики, они не заслуживают подробного рассмотрения в настоящем докладе.
С противоположной стороны актуальная дискуссия происходит в довольно ограниченных
академических рамках. Ее связь с основными расколами менее очевидна. В следующих разделах
доклада будут рассмотрены основные аспекты академических дебатов.
Аспект, находящийся посередине между двумя описанными выше, наиболее динамичен. Он
объединяет газетные спекуляции с завесой «научной» или академической стилистики с уклоном в
политический или даже идеологический дискурс. Подобные дебаты находятся под довольно
сильным влиянием основных расколов. Прежде всего, их главные герои без сомнений ставят себя
лицом к лицу с расколами. Во-вторых, они упорно считают, что подобная позиция — единственно
возможная или «объективная» и уверены, что любая альтернатива является ложью.
Потрясающую комбинацию академической позиции и грубых предубеждений можно обнаружить
в лице знаменитого профессора экономики Гавриила Попова. Он напечатал небольшую статью в
российской бульварной газете «Московский комсомолец». Статья дает прямое определение:
«Глобализация — американский термин. Это — модный лозунг нынешней американской админис-
трации для формирования планетарного порядка в XXI столетии» [Попов 2000]. Это заявление
слишком резко и спорно. Однако следующий аргумент намного превосходит самые смелые
предположения. По мнению Попова, после разрушения биполярной моде-
151
ли мирового порядка «стала необходима» новая концепция реформирования мира. Профессор
Попов считает, что «самым правильным решением стало бы второе издание плана Маршалла для
России ». Как выдающийся российский политик начала 90-х годов (мэр Москвы и лидер
реформистов), он выдвинул эту идею, но «никто не стал слушать». В результате был принят
«другой план». Что это был за план? «Тот, что назывался глобализацией. Эту модель мирового
порядка можно было бы более точно назвать пирамидой. На ее вершине стоят США. Это — босс.
Рядом с ними находятся шесть ведущих государств. Они формируют что-то вроде консуль-