Жураковский Г.Е. Очерки по истории античной педагогики

Подождите немного. Документ загружается.

ни — так называемый pueritia) редко видели своих родителей,

будучи целиком переданными в распоряжение нянек, мамок

и кормилиц. Стародавний обычай кормления матерями собствен-

ных детей почти исчез в знатном римском обществе. Известно,

что его не придерживалась даже жена Плутарха. Кормилицами

и няньками в большинстве случаев были рабыни. Многие со-

временные авторы при этом особенно рекомендуют избирать

на эти должности гречанок

—

прежде всего ради усвоения детьми

с раннего детства греческого языка.

Для мальчиков пребывание среди нянек и мамок заканчи-

валось на четвертом

—

пятом году их жизни, когда они, как мы

уже видели и в предшествующем периоде, переходили под надзор

«педагогов».

Рис. 49. Жизнь

ребенка

(Рельеф на

саркофаге.

Париж, Лувр).

Требования к последним на протяжении протекших столетий

остались на том же низком уровне, на каком они находились

в Афинах V в., о чем, между прочим, необычайно ярко свидетель-

ствует псев до -Плутарх в своем сочинении «О воспитании детей»,

о котором далее будет речь:

«Лучшие из рабов получают надзор за земледелием, судоход-

ством, торговлею, хозяйством, вексельным делом, а если ока-

жется кто-нибудь из невольников пьяница и обжора, неспособ-

ный ни к какой работе, то ему без малейших сомнений вручают

своих сыновей»

Может быть, наиболее яркую картину тех изменений, которые

пережила римская семья в области воспитания детей в первое

столетие существования империи, сравнительно с предшествую-

щим республиканским периодом, мы находим у Ювенала в его

четырнадцатой сатире и отчасти у Тацита в том его трактате

«Об ораторах», на который мы-ссылались выше, хотя и в первом

Псевдо-Плутарх, «О воспитании детей», § 7.

При поступлении мальчиков в начальную школу римский дядька-

педагог по образцу своего греческого коллеги сопровождал своего воспи-

танника в школу, неся за ним сумку с письменными принадлежностями.

Ювенал в десятой сатире называет школьников теми, «кого дядька ведет,

их маленькой сумки хранитель» (117).

342

во втором случае рисуемым авторами картинам прошлого от-

нюдь не следует доверять в полной мере, поскольку подобное срав-

нение минувшего, часто фиктивного, с настоящим было тогда,

как нередко и позже, только литературным приемом для более

отчетливого выявления точек зрения автора на современные

ему события.

Перед читателем XIV сатиры Ювенала развертывается ряд

ярких картин жизни высшего римского общества: выступают

отцы, расправляющиеся с рабами на глазах сыновей, и матери,

делающие дочерей поверенными своих тайных увлечений. В таких

условиях родительские наставления сводятся к указаниям, как

при помощи лести добиться высших должностей, а при посред-

стве коммерческих спекуляций набить себе карманы («где полу-

чил — ведь не спросит никто, но имей непременно»).

Результаты такого воспитательного воздействия должны ска-

заться очень скоро. Ведь:

Нас совращает пример пороков домашних, и прямо

В душу нам входят они под влиянием старших.

Поэт считает возможным исцеление от страшного обществен-

ного недуга — полного извращения всего дела воспитания и об-

разования состоятельных классов

—

лишь при условии решитель-

ной перемены всего уклада жизни этих классов. Несмотря на

то,

что хаоо близкого разложения римского рабовладельческого

общества воспринимается им со всею отчетливостью, он все же

полагает, что такое исцеление достижимо в рамках системы

существующих экономических, классовых и политических отно-

шений.

Обращаясь к собирательному «герою» своей сатиры, поэт

говорит:

От недостойных вещей воздержись! Основаньем послужит

Хоть бы и то, чтобы наши сыны преступлениям нашим

Не подражали: мы все восприимчивы к гадким примерам,

Стыдным, дурным...

Гнусное слухом и видом пускай не коснется порога

Дома, где дети живут...

Мальчику нужно вниманье великое: если вадумал

Что-либо стыдное ты,

— не

вабудь про возраст мальчишки;

Пусть твой младенец сын помешает тебе в преступленье.

В сравнении с пламенными образами поэта — то, что дает

Тацит, сухо, сжитой протокольно, но и сквозь эту сухость и сжа-

тость начинает проглядывать подлинная жизнь, когда мы срав-

ним его краткое изложение с приведенными выше строфами

сатиры.

«Скажу несколько слов, — читаем мы у Тацита, в упомянутом

выше его «Диалоге об ораторах», — о строгой дисциплине на-

ших предков в деле воспитания и образования детей. Дело в том,

что в прежнее время у каждого римлянина сын, родившись от

целомудренной матери, воспитывался не в конурке купленной

или наемной кормилицы, а на груди и на руках матери, высшая

343

похвала для которой состояла в том, чтобы смотреть за домом

и ходить за своими детьми, убиралась при этом пожилых лет

родственница, женщина испытанных и почтенных нравов, которой

поручалось подрастающее поколение того же семейства и в при-

сутствии которой не позволялось ни говорить что-либо, что ка-

залось гадким для произнесения, ни делать того, что казалось

бесчестным. Она направляла не только занятия и работы детей,

но и отдых и игры их с каким-то чувством благочестия и благо-

пристойности. Так, мы знаем, Корнелия, мать Гракхов, строго

надзирала за воспитанием своих знаменитых детей. Такая строгая

дисциплина клонилась к тому, чтобы чистая, цельная и никакими

уклонениями в дурную сторону не обезображенная природа детей

сразу всей душой могла отдаваться благородным искусствам,

и обращалась ли она к военному делу, или к законоведению,

или к изучению красноречия, — знала только это дело и исчерпы-

вала его во всем объеме.

Между тем, теперь ребенок, как только он родился, препору-

чается какой-ли#Ь гречанке-служанке, которой в придачу дается

один или двое из рабов, по большей части негоднейшие и неспо-

собнейшие ни к какой серьезной службе люди. Их рассказами

и предрассудками прежде всего наполняются нежные и еще не-

культивированные умы, и никто в целом доме нискЪлько не ду-

мает о том, что он говорлт или делает в присутствии ребенка-

господина. Мало того, сами родители приучают малолетних

детей не к добродетели и скромности, а к распущенности и роско-

ши,

благодаря чему в них мало-помалу проникают бесстыдство

и презрение к своему и чужому».

ВОСПИТАНИЕ ЖЕНЩИН

Отделенные от мальчиков в возрасте четырех — пяти лет, де-

вочки еще много лет, до самого замужества, оставались среди

женщин родительского 'дома, поскольку их общественное обу-

чение в школах не практиковалось в господствующем римском

обществе. Впрочем, замужество в римских условиях обычно было

таким же ранним, как и в греческих, и приходилось на 13—17 году

жизни девушки, причем вступление в брак являлось обычно

границею между тем периодом жизни, когда старшие определяли

каждый шаг девушки-подростка, и тою порой жизни, когда, на-

оборот, она'с далеко еще неокрепшими силами, не имея вовсе

какого-либо житейского опыта, вступала полноправною хозяй-

ской в дом.

Уже с малых лет девочки должны были привыкать к приня-

тым понятиям о красоте и об этикете. Древние авторы дают нам

многочисленные свидетельства того, как матери безвозвратно

искажали правильное развитие тела своих дочерей перетяги-

ваниями, подвязками и т. д.

Девочки изучали всевозможные рукоделия, прядение и

тканье.

344

Свою роль в этом женском домашнем воспитании, конечно,

играло обучение музыке и танцам *. Если на саркофагах умер-

ших юношей их портретные изображения даются обычно со

свитком в руках, на соответствующих саркофагах умерших

девушек мы видим изображения этих девушек с цитрами.

Из сказанного, однако, не следует, что девушки не получали

никакого теоретического образования.

При этом большую роль должны были играть те библиотеки —

римские и провинциальные, частные и общественные, сведения

о которых дошли до нашего времени.

Не следует думать, что книги были чересчур большою ред-

костью в изучаемое время; это, конечно, в первую очередь отно-

сится к столице государства — Риму, но с известными ограни-

чениями сохраняет свою силу и для провинциальных центров

(даже вне Италии).

По данному вопросу любопытные свидетельства мы имеем,

между прочим, в переписке Плиния Младшего, на которую в даль-

нейшем нам придется неоднократно ссылаться. Обращаясь к этой

переписке, мы можем, прежде всего, установить, что у самого

Плиния Младшего в каждом из его поместий были специаль-

ные книгохранилища. Подобная же библиотека находилась в рас-

поряжении корреспондента Плиния — Геренния Севера (Epist. I,

17,

IV, 6, IV, 28).

В Риме, кроме многочисленных частных библиотек, были

также и библиотеки общественного характера, одна из которых

возникла еще в последние годы республики, а учреждение двух

других (в театре Марцелла и при храме Аполлона на Пала-

тине) связано с именем Августа. До нас дошло сообщение самого

Плиния относительно тогр, что он учредил библиотеку в Коме,

являющемся его родным городом (Epist., I, 8).

У того же Плиния мы имеем ряд свидетельств, устанавливаю-

щих широкое развитие книжной торговли в Риме, в городах

Италии и даже вне последней — в окраинных провинциях импе-

рии (Epist., I, 2, III, 5, VI, 8, IX, И).

То,

что в своей значительной части эти книги были на гре-

ческом языке — содействовало укреплению греческих образо-

вательных традиций в римском обществе.

Ювенал в VI сатире отмечает широкое распространение:

греческого языка среди женщин высшего римского общества

на фоне общей «эллиномании», охватившей это общество (185—191):

Хуже всего, что супруга себя не признает красивой,

Если не сможет себя из этруски сделать гречанкой,

Из сульмонянки — афинянкой чистой: все, как у грбков.

Хоть и позорнее нашим не знать родимой латыни,

Греческой речью болезнь выражается, гнев и забота,

Радость и все их душевные тайны.

Чего еще больше?

Любят и то, как гречанки.

Об увлечении знатных римлянок военными упражнениями см. Юве-

нал, Сатира шестая, 246—267.

345

Задача «превращения» римлянки в «гречанку» обычно возла-

галась на тех «домашних философов», по большей части греков,

которых приглашали для постоянного жительства в семейства

богачей, о чем была уже речь выше.

При этом, однако, нередко роль таких «философов», как ука-

зывалось, была иная и сводилась «к обязанностям» приживаль-

щика и шута, чему обыкновенно и соответствовал уровень их

знаний и развития.

Лукиан в своем сочинении «О философах, состоящих на жало-

ванье» оставил нам незабываемые сатирические

образы этих

домашних «наставников».

Обращаясь к одному из них, он говорит (25):

«Пусть бы [твой] позор ограничивался тем, что вместо свобод-

ного человека, ты имеешь вид раба, но обязанности у тебя были

бы иные, чем у всей этой самой обыкновенной челяди. Посмотрим,

однако, меньше ли тебе предписывается делать, чем приказы-

вается Дромону или Тибиго. Дело в том, что те науки, из страстной

любви к которым твой хозяин, по собственным его словам, взял

тебя в овой дом, —мало его заботят. И действительно: что общего,

как говорится, у осла с лирой? Очень мало, конечно. Разве ты

не видишь? Эти люди тают на глазах от любви к мудрости Гомера,

искусству Демосфена или высокой мысли Платона, а если лишить

душу помыслов о золоте и серебре и забот о нцх, останутся лишь

чванство, изнеженность, страсть к наслаждениям, распутство,

наглость и невежество и, конечно, для этого всего ты своему

хозяину никогда не понадобишься. По поскольку ты носишь

длинную бороду и видом своим внушаешь благоговение, грече-

ский плащ твой накинут красивыми складками, все тебя знают

как грамматика, ритора,

—

постольку господину приличным пред-

ставляется включить такого человека в число тех, кто идет вперед и

его,

открывая торжественное шествие, ибо это придает ему вид

поклонника греческой науки и вообще ревнителя просвещения.

Таким образом, дорогой мой, тебе грозит опасность, что не за

удивительные речи, а за бороду и твой плащ философа будешь

ты получать свою плату. Поэтому тебе надлежит всюду

явиться перед людьми с ним вместе и никогда не отставать ни

на шаг. Напротив, с утра, поднявшись с постели, старайся,

чтобы тебя видели при исполнении обязанностей, и не по-

кидай строя»...

В результате наставлений таких философов, наставлений,

которые подкреплялись материнским вмешательством в воспи-

тательную работу (нередко подобным тому, о котором говорится

в четырнадцатой сатире Ювенала), девушки приобретали тот

внешний лоск образованности, который зло осмеян тем же Юве-

налом в шестой сатире (434—456).

На вопросе о действительном значении древних философских систем

во время распадения древнего мира

—

с соответствующими ссылками на

Лукиана

—

специально останавливаются Маркс и Энгельс в своей «Немецкой

идеологии» (III, «Святой Макс», стр. 122, Соч., т. IV, 1933).

346

В общем, женщины, таким образом, далеко отставали от

мужчин в развитии своих культурных интересов, однако история

римского Общества I и II вв. знает целый ряд женщин, стоящих

а уровне самых высоких культурных требований того времени.

Многие представители римской литературы в блеске своей

славы сохранили имена близких им женщин, по своему развитию

и образованию являвшихся их ближайшими спутницами и помощ-

ницами.

Жены Вария, Лукана, Плиния Младшего — были именно та-

кими женщинами.

Переписка Плиния Младшего дает в этом отношении ряд очень

любопытных указаний. Прежде всего вспомним то, что расска-

зывает он нам о своей жене — Кальпурнии. Оказывается, она

с большим интересом перечитывала сочинения своего мужа,

подбирала музьшальное сопровождение к его стихам и, не имея

иногда возможности присутствовать на литературных чтениях,

происходивших в их доме, во время которых Плиний знакомил

собравшихся со Своими новыми сочинениями, сидя за занавеской,

внимательно выслушивала как чтеца, так и то обсуждение вы-

слушанного, которым обычно заключалось чтение (ср. III, II,

V, 19, VI, 7).

У того же Плиния мы имеем указания на дочь некоего Фун-

дана, много читавшую и занимавшуюся с домашними учителями

(Epist., V, 16). Плиний же сообщает нам о жене Сатурнина,

письма которой к мужу свидетельствовали о ее знакомстве с язы-

ком Плавта и Теренция (Epist., I, 16).

Понятно поэтому, что целый ряд представителей римской

образованности (Мусоний Руф, Плутарх и др.) требовали предо-

ставления возможностей для женщин получать широкое общее

образование, равное мужскому.

ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА

После всего сказанного возникает вопрос: в какие формы

вылилось и к чему сводилось развитие той римской школьной

системы, которая под влиянием эллинистической культуры сло-

жилась в конце республиканского периода (ludi, грамматические

и риторические школы) — в новых условиях императорского

Рима

Ludi. В изучаемый нами период ludi

, разбросанные по всей

территории государства и встречающиеся даже в его глухих

В общем виде ответ на этот вопрос дает Gwynn Aubrey в иссле-

довании «Roman Education from Cicero to Quintilian», Oxford 1926.

О начальных школах в Римской империи в изучаемую эпоху см. на

французском языке: О. Boissier, L'instruction publique dans Г empire

Romain, «Revue des deux Mondes», 1884. Mars, стр. 320—324; на русском

языке: И. В. Цветаев, Школы древних римлян («Русск. Вестн.» № 3

1888) и А. Шумейко, Schola primi magistri времен Римской империи,

«Гимнавия» № 8, 9, 10,1890. При статье И. В. Цветаева дается старая библио-

графия вопроса.

347

уголках, попрежнему играли роль начальной школы и были

открыты детям обоего пола всех «полноправных», а фактически

римских граждан среднего достатка, с совместным обучением

и с весьма ограниченным кругом и объемом преподаваемых дис-

циплин, на которых в данном случае можно не останавливаться,

поскольку этот круг был уже рассмотрен в предшествующей

главе.

Величайшие потрясения, пережитые Римом в годы превра-

щения республики в империю, не отразились на отношении гос-

подствующих классов к начальной школе: попрежнему в среде

этих классов предпочиталось домашнее обучение. Гораздо более

печальным явлением было, однако, то, что и родители детей,

учащихся в «людусах», пользуясь услугами учителей, работавших

в этих школах, стремились, подражая настроениям, господствую-

щим в высшем обществе, при всяком случае выражать свое пре-

небрежение к наставникам их собственных детей: обычно школа

расценивалась, на что указывалось выше, как ремесленная мастер-

ская, а обучающие в ней, соответственно, как «ремесленники».

Внешним выражением общественного равнодушия к началь-

ному учителю (он обычно именовался primus magister, ludi ma-

gister, ранее litterator) была ничтожная оплата учительского труда,

о которой в отношении грамматиков и риторов, бывших, конечно,

в лучших условиях, чем их младший собрат в начальной школе,

любопытные данные, как мы увидим далее,, сообщает Ювенал.

Относительно учителей начальной школы тот же Ювенал

свидетельствует, что первый взнос учителю начальной школы

равнялся одному ассу (2—3 копейки). Учеников начальной школы

Ювенал называет теми, «кто лишь ассом одним почитает скромно

Минерву»

В изучаемый нами период, оплата учителя ludus не подверга-

лась какой-либо правительственной регламентации, однако один

пример из данной области должен ярче, чем что-либо другое,

охарактеризовать нам действительное отношение римского пра-

вительства к вопросам начального образования.

В дальнейшем изложении в этой главе сообщаются данные

об указах императора Антонина Пия, направленных к улучшению

материального-положения преподавателей грамматических и ри-

торических школ. При этом Антонин Пий старательно оговари-

вает распространение устанавливаемых им льгот и привилегий

только на грамматиков и риторов и решительно подчеркивает,

что эти преимущества вовсе не должны касаться учителей элемен-

тарных школ.

Будучи ничтожной,сама по себе, оцлата учотеля.1и(1и8, конечно,

колебалась в каждом отдельном случае', ^зависимости от местных

условий — степени конкуренции со стороны других ludus, репу-

тации данного учителя, его социального положения (был ли он

рабом, вольноотпущенником или свободным) и других условий.

Ювенал, Сатиры, IX, 116.

348

Что же касается форм одлаты учительского труда, то эти

формы, сохраняющие свое значение как для учителей начальной

школы, так и для грамматиков и риторов, были более или менее

устойчивыми: учителя, во-первых, получали определенную плату

помесячно (но не в течение всего года, а только за время факти-

ческих занятий) и, во-вторых, им было принято подносить не-

большие денежные подарки в определенные дни года — дни

праздника Минервы (в марте — когда начинался учебный год),

1 января — в день начала нового года и т. д.

Ко всему сказанному следует прибавить, что- в условиях пол-

ного отсутствия правительственной регламентации открывае-

мых школ отдельные учителя должны были конкурировать друг

с другом, стремясь всеми способами привлечь в свою школу

возможно большее число учеников. Именно этот печальный

момент школьной жизни имеет в виду Марциал в своей эпиграмме

(X—IX),

где речь идет о воображаемом праве «обучения трех

учеников»:

Jura trium petit a Caesare discipulorum

Assuetus semper Munna docere duos

т. е.: «Права у Цезаря трех учеников себе Мунна испросил,

а двоих только привык обучать».

Таким образом, нам становится понятным анекдот, переда-

ваемый греческим писателем II—III вв. Атенеем в восьмой книге

его «Пира мудрых» об одном учителе, отвечавшем на вопрос:

«Сколько у него учеников?» «Вместе с богами двенадцать». Соль

анекдота, конечно, заключалась в том, что учебная комната

учителя (как это часто практиковалось в Афинах) была украшена

статуями Аполлона и его божественной свиты, состоящей из

девяти муз.

^ Из всего сказанного вытекает с неизбежностью, что учителя

начальных школ весьма редко отличались педагогическими до-

\ стоинствами, и что то, чего они не могли добиться от учеников

\при помощи отсутствующего авторитета, они стремились навер-

стать с помощью палки. «Чисто римской и многоговорящей являет-

ся взаимная связь двух слов «discere» (учиться) и «disciplina»

(учение, наука, дисциплина)» замечает по этому поводу Иммиш

Марциал называет «печальные розги» «скипетром педагогов»

(«Ferulaeque tristes, sceptra paedagogorum») и взывает к школьному

учителю «пощадить ребят простодушных»

Эта тема была для поэта одною из тех, к которым он возвра-

щался неоднократно. Так, 68-я эпиграмма IX книги «На школь-

ного учителя» начинается так:

I m m i s с h, R6mische Erziehung, H. c, I, 204.

Марциал, Эпиграммы, Х, 62. Полный текст эпиграммы дан далее

в этой главе. В 80-й «эпиграмме» книги XIV Марциал говорит про розги:

Мальчикам гнусны весьма, а наставникам милы.

(Invisae nimium pueris grataeque magistris).

349

Что ко мне ты пристал, противный школьный учитель,

Ненавистный глава мальчиков ты и девиц.

Петухи-хохлачи еще не прервали молчанье,

Как уж, сердито ворча, хлещещь ударами ты.

Прекрасною иллюстрацией к словам поэта является, ко-

нечно, упомянутая в прошлой главе фреска Неаполитанского

музея, изображающая сцену в ludus.

Йа фреске фигурируют два учителя. Один остановился перед

тремя сидящими учениками, которые держат на коленях письмен-

ные принадлежности; другой занят более утомительным делом:

перед ним стоит нагнувшись ученик, который держит за руки

распростертого на его спине полуголого товарища. Этого това-

Рис. 50. Сцена в ludus-e (фреска Неаполитанского музея).

рища третий ученик, ставши на колени, крепко держит за ноги.

Учитель усердно бьет «милой наставнику» лозой по обнаженной

спине провинившегося, лицо которого достаточно выразительно

показывает действенность применяемой по отношению к нему

«меры воздействия».

Помещение, занимаемое школой, во время занятий, таким

образом, легко было распознать издали по плачу и стонам детей,

раздававшихся там. Марциалу приходится жить по соседству

с такой школой, и он обращается с просьбой к учителю в той же

эпиграмме

Сна мы, соседи, себе

— не

на целую ночь

—

умоляем;

Бодрствовать не тяжело, тяжко прободрствовать ночь.

Учеников распусти. Крикун, не желаешь ли тоже,

Что получаешь ва крик, ты получить, чтобы молчать

Ср. Ювенал,. Сатиры, I, 15.

350

Жалобы Марциала и его соседей к школьному учителю были

тем основательнее, что школьный шум не умерялся стенами

школы (занятия в luclus, как указывалось выше, нередко про-

текали на виду у всех — на плоских крышах зданий или в полу-

открытых помещениях — больших верандах, отделяемых от улицы

одним занавесом), а также и потому, что учебный день был очень

продолжителен, начинаясь дб рассвета. Освещать классное по-

мещение не входило в обязанности учителя, и на занятия каждый

ученик являлся с собственною лампой. Покрытые копотью бюсты

Горация и Вергилия служили одним из обычных признаков

школьного помещения, как то свидетельствует Ювенал в седьмой

сатире, относительно грамматических школ, что, конечно, имело

место и в школах начальных. Что же касается распорядка школь-

ного дня, то наши источники в этом вопросе достаточно противо-

речивы и свидетельствуют лишь об отсутствии единообразия в этой-

области. Можно лишь с большею или меньшею степенью уверен-

ности утверждать, что занятия продолжались до обеденного

времени (3—4 часа дня) и прерывались в полдень на завтрак

(ср.

позднее свидетельство — IV в. н. э. — Досифея Грамма-

тика в -его «Golloquia Scholastica»), Также не вполне точны

наши сведения и относительно продолжительности учебного года.

Руководящие указания в этом отношении дают Гораций и Мар-

циал.

Именно у Горация в одной из его сатир (Sat. I, 6, 72 и ел.)

мы находим указание на восьмимесячную продолжительность

учебного года в школах:

«Noluit in Flavi ludum me mittere, magnl

Quo pueri, magnis e centurion ibus orti

Laevo suspensi loculos tabulamque lacerto

Ibant octoiiis referentes Idibus aera.

т. e.

Меня не захотел (отец) определить в школу Флавия,

несмотря на то, что ее

Посещали знатные мальчики, дети центурионов,

Держа левой рукой дощечку и учебный ящик

И внося по Идам восемь раз плату за обучение.

Из данного свидетельства Горация следует не только практика

восьмимесячного учебного года, но она указывает также и сроки

расчетов с учителем, а именно «иды», т. е. день в середине месяца

который в марте, мае, июле и октябре приходится на 15 число,

а в остальные месяцы — на тринадцатое.

Следовательно, школьные каникулы продолжались четыре

месяца.

Но какие именно?

На этот вопрос дает ответ Марциал в уже упоминаемой здесь

шестьдесят второй эпиграмме десятой книги, которую А. Фет

переводит следующим образом:

«Школьный учитель, ребят пощади простодушных;

Так пусть много тебе внимает кудрявых,

351