Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин

Подождите немного. Документ загружается.

стве и карьере, но лишенный тех возможностей обогащения, ко-

торые дает буржуазное общество. Скромный немецкий бюргер, ак-

куратный и расчетливый, одержимый в то же время страстным

честолюбием, он в обществе русских товарищей, богатых и знат-

ных по происхождению, может выдвппуться только благодаря

случаю или чуду. Отсюда — мотив карточной игры с ее случайно-

стями, управляемыми загадочными силами. Фантастика «Пико-

вой дамы» в форме романтического гротеска изображает клиниче-

ский случай страсти к обогащению, показанной с обычной для

Пушкина остротой и трезвостью наблюдения, в реальных психо-

логических и социальных условиях. По своему реалистическому

использованию фантастики Гофмана «Пиковая дама» напоминает

романтические повести Бальзака («Шагреневую кожу», «Поиски

абсолюта» и др.).

Сближение Пушкина с английскими романтиками, кроме Бай-

рона и Вальтера Скотта, не имело принципиального значения.

Английские чтения Пушкина после 1828 г., когда он оконча-

тельно овладел английским языком, пе указывали направления

его развитию, а давали лишь материал для творческой перера-

ботки. Отношения Пушкина к поэтам «озерной школы» Вордс-

ворту, Кольрпджу, Соути и их менее известным литературным

спутникам Вильсону и Бари Корнуолу подробно обследованы

Н. В. Яковлевым.

Между Пушкиным и «лэкистами» пе могло

быть сходства мировоззрения, но в области поэтической Пушкин

с сочувствием отмечает реалистические тенденции стиля, декла-

рированные Вордсвортом: произведения Вордсворта п Кольриджа

«исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей, выраженных

языком честного простолюдина». Пушкин берет у английских ро-

мантиков материал для переводов, более точных как «Пир во

время чумы» («The City of the Plague» Вильсона) или более сво-

бодных как «Родриг» Соути или «Заклинание» («An Invocation»

Бари Корнуола); они подсказывают ему лирическую тему, кото-

рую Пушкип затем свободно развивает (Бари Корнуол в «Эхо»,

«Я здесь, Инезилья», «Пью за здравие Мэри»), сюжетную схему

стихотворения, которая получает совершенно новое применение

(Сонет о сонете Вордсворта), метрическую форму (строфа Бари

Корнуола в «Эхо» и «Обвале»), наконец — композиционные прпп-

цппы нового литературного жанра («Драматические сцепы» Бари

Корнуола в их отношении к камерной форме «малепьких траге-

дий»).

Приемы обработки этого материала чрезвычайно характерны

для творческого метода Пушкина. Так, «Пир во время чумы» —

довольно близкий перевод трагедии Вильсона «The City of the

Plague». В посредственной и растянутой драме Вильсона Пушкин

отгадал шекспировские черты и сумел их выделить своей творче-

ской переработкой, направленной на максимальную концентра-

цию действия вокруг центральной психологической темы — ожи-

дания неизбежной смерти. Отбрасывается ненужная сцена между

ЗВД

председателем п молодым человеком, оскорбляющим священника,

и связанные с нею дальнейшие сюжетные осложнения, но в соз-

данных Пушкиным песнях Мэри и председателя возникают новью

вершины лирического напряжения пьесы. Переводя Вильсопа,

Пушкин строчка за строчкой исправляет его, уничтожая все ук-

рашения речи и ненужные амплификации и достигая благодаря

этому предельной лаконичности выражения. При этом в противо-

положность субъективному переводчику типа Жуковского, кото-

рый одинаково уподобляет таких разных поэтов, как Гете и Шил-

лер, Соути и Уланд, общему медитативно-элегическому стилю

своего творчества, Пушкин дорабатывает тему своего предшест-

венника, освобождая ее от всего случайного, манерного, субъек-

тивного и как бы восстанавливая подлинный объективный замы-

сел художника, с которым он вступает в творческое соревнова-

ние. Отсюда необыкновенная познавательная содержательность,

объективная насыщенность творческих откликов Пушкина па

темы мировой литературы («Каменный гость», «Скупой рыцарь»,

«Анджело» ц др.). Не случайно поэтому, что имепно период твор-

ческой зрелости Пушкина, в наибольшей мере национальный и

самобытный, совпадает с паиболее широким освоением художест-

венного наследия мировой литературы.

Общение с западными литературами открыло Пушкину путь

к творческому освоению мирового культурного наследия. Как из-

вестно, Пушкин шутя называл себя «министром иностранных

дел» на Парнасе русской литературы. Последняя по времени из

великих национальных литератур новой Европы, русская литера-

тура XIX в. в лице Пушкина выступала как наследница всего

культурного богатства, накопленного человечеством в прошлом.

Отсюда — универсализм поэзии Пушкина, его «художническая

многосторонность», отмеченная еще Белинским, исключительная

широта его культурного кругозора, включающего античность н

Восток, средневековье и современный Запад, п за узкими преде-

лами книжной словесности господствующих классов — богатые

сокровища народного творчества, не только русского, но н ми-

рового.

Классическое наследие античного мира сыграло существенную

роль в поэтическом развитии Пушкина, начиная с того момента,

когда он освобождается от салонной классики французской «лег-

кой поэзии» XVII в. Античность представлена в его поэзии под-

ражаниями и переводами из греческих и латинских поэтов: Анак-

реона, Сафо, Ксенофапа и поэтов антологии, Катулла, Горация

и др. Не зная греческого языка, Пушкин прощупывал дух п

формы поэзии древних сквозь оболочку прозаических француз-

ских переводов. Характерно, что для воссоздания поэтической ат-

391

мосферы античной лирики он не считал необходимой формалисти-

ческую точпость в передаче античных метров: оп довольствуется

анакреонтическим размером, освоенным русской поэзией еще

в XVIII в., двустишиями «александрийского стиха», восходящими

к французской классицистической элегии, обновленной А. Шенье,

а позже гекзаметром и элегическими дистихами, возрожденными

Дельвигом. Грецию Пушкин угадывал и в французских элегиях

А. Шенье,

которого, вопреки мнению Вяземского и французских

романтиков, он называет «истинным греком, классиком из клас-

сиков». Шенье—«поэт напитанный древностью, коего даже не-

достатки проистекают от желания дать французскому языку

формы греческого стихосложения». «От него так п пышет Фео-

критом и Антологией». Он сумел освободиться от манерности са-

лонных поэтов XVIII в., «от итальянских concetti и от француз-

ских антитез». Начиная с 1820 г., означающего для Пушкина

такое же освобождение, подражания А. Шенье сопровождают все

дальнейшее творческое развитие русского поэта, переплетаясь

с его собственными «подражаниями древним», свободными твор-

ческими откликами на впечатления античной поэзии. Граница ме-

жду ЭТИМИ последними и переложепиями античных оригиналов

порою очень зыбкая. В этом смысле для поэтического метода

Пушкина особенно характерно послание «К Овидию» (1821),

в котором, сопоставляя судьбу римского поэта-изгнанника со

своею собственной, он сплетает поэтические реминисценции из

«Тристий» и «Посланий с Попта» с личнымп поэтическими впе-

чатлениями от аккерманских степей.

Анекдот Аврелия Виктора подсказал Пушкину в «Египетских

ночах» видение блестящего заката эллинского мира; в «Анналах»

Тацита и «Сатириконе» Пстрония он нашел материал для кар-

тины императорского Рима времен Нерона, изображенной с лег-

кой стилизацией под прозу римского историка в отрывках истори-

ческой повести «Цезарь путешествовал...». В обоих случаях на-

личествует невысказанное сопоставление с закатом дворянской

культуры «старого режима», которое в «Египетских почах» дол-

жно было развернуться в обрамлении современной «светской по-

вести».

Расширение поэтического кругозора за пределы европейской

цивилизации было одним из наиболее существенных завоеваний

романтического универсализма XIX в., поддержанного актуаль-

ными интересами колониальной экспансии европейских держав.

Французский классицизм видел в античном мире единственный

источник современной культуры, романтики открывают поэзию

Востока. У Пушкина восточные темы намечены впервые в «бай-

ронических» поэмах, в особенности ярко в «Бахчисарайском фон-

тане» с его этнографическим колоритом мусульманского Востока.

В дальнейшем подражания Корапу п Библии открывают Пуш-

кину арабскую и древнееврейскую поэзию, не только религиоз-

ную, по и любовную («Песнь песней»). «Ориентализм» Цушкина,

392

отвергнувший Мура как «чопорного подражателя безобразному

восточному воображению», никогда не имеет характера экзотики.

Так, в частности, и в «Подражаниях Корану» Пушкин, действи-

тельно, не увлекается «экзотикой» ислама: он выдвигает в Коране

те черты, которые перекликаются с ветхозаветной поэзией. В этом

сказался одип из существеннейших принципов в трактовке нацио-

нального своеобразия в поэзии Пушкина, где национальное ни-

когда не отрывается от общечеловеческого. Это позво-

лило Пушкину и в его библейской лирике, заимствовав из Исайи

(гл. VI) видение преображения пророка, возвысить его

до поэтического символа учительской миссии гениального

поэта.

Средневековый Запад изображается Пушкиным в «Скупом ры-

царе» и в «Сценах из рыцарских времен». В противоположность

романтической идеализации средневекового рыцарства Пушкин,

внимательно изучавший французских либеральных историков

(Гизо и др.), изображает феодальное общество в его противоре-

чиях и новые исторические силы, подготовляющие его падение, —

деньги, порох, книги («открытие книгопечатания, другой

артиллерии»). Тема крестьянского восстания (в «Сценах из

рыцарских времен») говорит об упорном интересе Пушкина

к этой центральной проблеме его размышлений о русской

истории.

Подражания Данто, переосмысленные автобиографически, и пе-

ревод из Ариосто свидетельствует об интересе Пушкина к Италии

эпохи Возрождения. Поэма «Анджело» дает сюжет итальянской

новеллы в преломлении Шекспира. Испанские темы звучат в ро-

мансах («Я здесь, Инезилья», «Ночной зефир»), португальская

лирика представлена пасторалью бразильского поэта Гонзаго

(«Там звезда зари взошла...»). С Испанией связан и сюжет тра-

гедии «Каменный гость», но здесь при наличии национального

костюма всякий колорит испанской «экзотики» намеренно устра-

няется. Откликаясь на одну из «мировых тем», Пушкин обнару-

живает такую же независимость от своих предшественников

(Мольера, Моцарта, Гофмана), как и в «Сцене из Фауста». Менее

всего он соприкасается с ромаптиком Гофманом, создавшим тип

мистического любовника, искателя от века ему предназначенной

«единственной» любви.

С польской поэзией Пушкин сближается в своих переводах

из Мицкевича. Он начинает перевод «Конрада Валленрода», при-

влеченный к этому произведению не только байрониче-

скими реминисценциями, но и тематикой национально-осво-

бодительной борьбы. Литовские баллады Мицкевича («Будрыс

и его сыновья», «Воевода») включаются в круг его фольклорных

интересов, как и «Песни западных славян», подсказанные

Мериме.

Как источник народности и реализма в творчестве Пушкина

фольклорная стихия играет особенно важную роль. Поворот

26 В. M, Жирмунский

393

от романтического индивидуализма «байронической» эпохи

к историзму и народности, наметившийся у Пушкина в уедине-

нии села Михайловского (1824—1826 гг.), связан в литературной

области с собиранием и изучением народных песен и сказок,

с любовным вниманием к народному языку. «Вечером слушаю

сказки — и вознаграждаю тем недостаток проклятого своего вос-

питания. Что за прелесть эти сказки. Каждая есть поэма!»

(JI. С. Пушкину, ноябрь 1825). Одновременно начинаются и пер-

вые творческие переработки народной поэзии: песни о Стеньке

Разине и др. Это творческое погружение в народную стихию вы-

вело Пушкина из узких рамок сословной ограниченности лите-

ратуры «образованного общества», т. е. господствующих классов,

и определило его дальнейшее развитие как подлинного нацио-

нального поэта.

Но народность пикогда не понималась Пушкиным в смысле

националистической ограниченности, национальное было связано

для него с общечеловеческим. То же и в области фольклора, где

национальное и международное не отделяются для Пушкина

принципиальной границей. Уже в «байронических» поэмах этно-

графические песни «черкесская», «татарская», «цыганская»

(песня Земфиры) являются попыткой воссоздать своеобразие на-

ционального колорита народов России, с которыми Пушкин вошел

в соприкосновение на юге: попыткой, наиболее удачной в песне

Земфиры, где Пушкин использовал как материал молдавскую

народную песню. Позднее Пушкин переводил старинные шотланд-

ские баллады («Ворон к ворону летит...», «Воротился ночью

мельник...»). В противоположность английским и немецким ро-

мантикам (Соути, Вальтер Скотт, Уланд и др.), искавшим в ста-

ринной балладе прежде всего поэтической обстановки средне-

вековья, любовной романтики, фантастического и чудесного,

Пушкин в своих переводах выбирает реалистические темы, вос-

создавая при этом колорит народности с помощью русских экви-

валентов фольклорному стилю оригинала (ср.: «В чистом поле

под ракитой Богатырь лежит убитый...»).

Последнее обстоятельство еще характернее выступает в «Пес-

нях Западных славян» (1833—1834). Пушкин воспользовался для

перевода и подражания романтической стилизацией Мериме

(«La Guzla», 1827), которую французский поэт из литературного

снобизма впоследствии выдавал за мистификацию и даже паро-

дию.

Знакомство с подлинными сербскими песнями, записан-

ными Вуком Караджичем, в оригинале и в русских переводах

Востокова (1825—1827), позволило ему воссоздать народную сти-

хию сербского эпоса. При этом существенную помощь оказало

Пушкину сближение эпического стиля сербских песен с русскими

былппамп и народными песнями, из которых он заимствовал це-

лый ряд элементов поэтической образности, лексики и фразеоло-

гии и самый размер, который в большинстве песен, как в перево-

дах Востокова, воспроизводит один из поздних вариантов былин*

394

ного стиха (по терминологии Востокова — «русский размер

о трех ударениях с хореическими окончаниями»). Таким

образом, и здесь, как в подражаниях Корану и Библии, сбли-

жение между исторически близкими формами националь-

ной культуры отчетливо раскрывает их общечеловеческое со-

держание.

Наиболее существенное значение этот метод творческой работы

получает в пушкинских сказках. В исследованиях последних лет

(М. К. Азадовского, А. А. Ахматовой)

была показана зависи-

мость сюжета пушкинских сказок от международных фольклор-

ных источников и их литературных обработок: сказок о рыбаке

и рыбке и о мертвой царевне — от сказок братьев Гримм, извест-

ных Пушкину во французском переводе 1830 г. («Vieux contes.

Pour l'amusement des grands et des petits enfants»), «Золотого

петушка» — от восточной сказки американца Вашингтона Ир-

винга, также переведенной на французский язык («Les contes

d'Alhambra», 1832). Параллельно с этим для большинства сказок

Пушкина существуют русские параллели, частично записанные

самим Пушкиным (например, записи сказок о мертвой царевне,

о Царе Салтане, о Балде), а также русские книжные источники,

в значительной части также опирающиеся на фольклорные тра-

диции (например, для двух первых сказок). Пушкин берет меж-

дународный сказочный сюжет, наполняет его содержанием русской

бытовой, исторической и поэтической действительности и обраба-

тывает его в духе

характере русского народного творчества. Ана-

логичную работу он проделывает и над «Русалкой», для которой

он использовал, как известно, сюжет волшебной оперы венского

драматурга Генслера «Дунайская русалка» в ее русских сцени-

ческих обработках.

Таким образом, как правильно утверждает

М. К. Азадовский, «Пушкин один из первых понял международ-

ный характер и значение фольклора». «Для Пушкина, — пишет

М. К. Азадовский, — проблема народности никогда не была про-

блемой националистической, но он стремился в национальной

форме дать широкое международное, вернее, общеевропейское

содержание».

Таким образом, соприкосновения Пушкина с литературами

Запада не имели характера внешних и механических влияний со

стороны. Они были подсказаны Пушкину русским литературным

развитием, в котором он участвовал, и русской общественной

действительностью, которую он изображал. В творческом сорев-

новании с литературной современностью Запада, в постоянной

борьбе за принципы художественного реализма и народности

складывается индивидуальное искусство Пушкина как великого

национального поэта. Включая в русскую литературу лучшее на-

следие литературы мировой, классической и современной, Пуш-

кин творчески перерабатывает это наследие на основании живого

опыта русской современности и русской истории и тем самым

подымает русскую литературу на новую небывалую высоту.

26* 395

Он становится основателем русской национальной литературы,

которая вместе с Пушкиным входит в литературу мировую как

зрелый плод всего предшествующего исторического развития на-

шей страны. Но только в эпоху Великой Октябрьской революции,

уничтожившей узкую националистическую ограниченность и

обособленность царской России, имя Пушкина как русского на-

ционального поэта становится достоянием всего культурного чело-

вечества, действительно дорогим и близким трудящимся

всего мира.

БИБЛИОГРАФИЯ

К РАБОТЕ «БАЙРОН И ПУШКИН»)

Библиографические сведения по истории русского байронизма см.: Мас-

ло« В. И. Начальный период байронизма в России. Киев, 1915. Журналь-

ные рецензии на поэмы Пушкина указаны в библиографических справоч-

никах, например у В. И. Межова («Puachkiniana») и др.; ср. также хре-

стоматию В. И. Зелинского «Русская критическая литература о Пушкине»

(М., 1887). Литература по вопросу о байронизме Пушкина указана в кни-

гах Н. Дашкевича «Пушкин в ряду великих поэтов нового времени»

(Киев, 1900) и В. В. Сиповского «Пушкин, жизнь и творчество» (СПб.,

1907) (с. 477 и сл.— «Пушкин, Байрон и Шатобриан»), а также

у В. И. Маслова, с. 33—36. Сообщаемые ниже библиографические мате-

риалы касаются истории русской романтической поэмы »а исключением

Пушкина (и Лермонтова).

Сочинения Байрона цитируются по изданию: The Works of Lord By-

ron, ed. by Б. Hartley Coleridge and R. Б. Prolhero. London, J. Murray,

1903—1904 (поэзия-B. \V. vol. I—VI; переписка - L. J. vol. I—VII).

Список романтических поэм, вышедших отдельным изданием с 1822 г.,

с указанием важнейших журнальных рецензий.

1825. 1. Ослепленный Духовского. СПб. (МТ, 1825, ч. 4, с. 250; СП, 1825,

№ 92; ДЖ, 1825, ч. XII, с. 66-71, В. Соколов).

2. Чернец. Киевская повесть И. Козлова. СПб. (МТ, 1825, ч. 2, с. 312

(Вяземский; ср.: Соч. т. I) СП, 1825, № 47-50; ДЖ, 1825, ч. И, с. 52;

НЛ, 1825, ч. 13, с. 101 (ИЗ ). de St.-Peteraburg, пер. В. Соколова); MB, 1827,

ч. 6, с. 206, [Шевырев]; ПЗ, 1825, с. 15, А. Бестужев).

3. Войнаровский К. Рылеева. М. (СП, 1825, >6 32; Соревнователь про-

свещения, 1825, ч. 30, с. 108; Укр. Ж., 1825, № 19-20; ПЗ, 1825, с. 15, А. Бе-

стужев) .

1826. 4. Эда. Финляндская повесть [Эда и Пиры. Стихотворения

Евг. Баратынского. СПб.] (СП, 1826, М 20; РИ, 1826, с. 150; МТ, 1826, ч. 8,

с. 62—75; Б, 1832, с. 260, И. Киреевский).

5. Нина, стихотворение И. Косяровского. СПб. (СП, 1826, М 126;

ДЖ, ч. 16, с. 208).

1827. 6. Гречанка. СПб. (МТ, 1827, ч. XVII, с. 41, Ас; СП, 1827, М 89).

397

7. Див и Пери, повесть в стихах А. Подолинского. СПб. (МТ, 1827,

4. 18, с. 82; СП, 1827, № 73; MB, 1827, ч. 4, с. 277; — въ; 1828, ч. 7, с. 74

[Обозрение... С. Шевырев]; СЦ, 1828, с. 37 [Обзор... О. Сомова]).

1828. 8. Любовь в тюрьме. СПб. (СП, 1828, № 41; MB, 1828, ч. 7, с. 437).

9. Чека. Уральская повесть Ф. Алексеева. М. (МТ, 1829, ч. 26, с. 77,

S *••; СП, 1829, № 46, Бестужев-Рюмин; СЦ, 1830, с. 76 [Обзор О. Сомова]).

10. Бал. Повесть Б. Баратынского [Бал и Граф Нулин. Две повести

в стихах. СПб.] (МТ, 1828, ч. 24, с: 475; СП, 1828, № 150; ДЖ, 1829, ч. 25,

с. 60, 78, К. ПЦаликов]; BE, 1829, ч. 1, с. 151 [Надеждин]; СО, 1829, ч. 1,

с. 277, С.; А, 1829, ч. 1, с. 79; Сл., 1828, ч. 8, с. 503; Бабочка, 1829, ч. 6, с. 9;

СЦ, 1829, с. 106 [Обзор... О. Сомова]; Д, 1833, с. 55 [Обозрение И. Киреев-

ского; ср. Соч., II, 30]; Г, 1829, ч. 1, с. 211; Л Г, 1830, № 1, с. 64; Е, 1832,

с. 261, И. Киреевский).

11. Андрей князь Переяславский. Повесть [А. А. Бестужева-Марлип-

ского], ч. 1. М. (МТ, 1828, ч. 20, с. 83; MB, 1828, ч. 9, с. 298; СЦ, 1829, с. 46

[Обзор О. Сомова]).

12. Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Поэма И. Козлова.

(МТ, 1828, ч. 19, с. 537, Н. Щолевой]; СП, 1828, № 8; MB, 1828, ч. 8, с. 314.

5. [Шевырев]; СО, 1828, ч. 118, с. 314; Г, 1829, ч. 1, с. 278; СЦ, 1829, с. 42

[Обзор О. Сомова]).

13. Разбойник П. Машкова, СПб. (МТ, 1828, ч. 21, с. 516; СП, 1828,

№ 86 [Бестужев-Рюмин?]).

14. Киргизский Пленник, повесть в стихах Н. Муравьева. М. (МТ,

1828, ч. 21, с. 516; СП, 1828, № 94; MB, 1828, ч. 10, с. 170, Зоил 1-й; СО,

1828, ч. 119, с. 402).

15. Хиосский сирота Платона Ободовского. СПб. (МТ, 1828, ч. 23, с. 111;

СП, 1828, № 121-122; ДЖ, 1829, ч. 25, с. 13; MB, 1828, ч. И, с. 358, С. Ш[е-

вырев]; СЦ, 1829, с. 47 [Обзор О. Сомова]).

16. Три стихотворения бар. Г. Розена. М. [Марина, сельская повесть.

Ссыльный. Ксения Годунова]. (МТ, 1828, ч. 23, с. 109; СП, 1829, № 36).

17. Пещера Кудеяра. Повесть в стихах С. Степанова. М. [ +Ермак,

с. 23-27]. (МТ, 1828, ч. 24, с. 347).

18. Рыбаки, повесть в стихах П... Ч... ва [П. Чижова?]. М. (МТ,

1828, ч. 21, с. 386; СП, 1828, № 44; MB, 1828, ч. 103, с. 200).

1829. 19. Алексей Любославский Виктора Лебедева.

20. Ночь мщения Петра Машкова. СПб. (МТ, 1829, ч. 30, с. 363).

21. Могила на берегах Маджоре П. Машкова. СПб. (МТ, 1829, ч. 29,

с. 253; СП, 1829, № 114 [Бестужев-Рюмин?]).

22. Витязь мести. Батуринский рассказ А. П—ского М.

23. Борский, соч. Подолинского. СПб. (МТ, 1829, ч. 25, с. 407; СП, 1829,

№ 21; BE, 1829, ч. 2, с. 143, 200 [Надеждин]; Г, 1829, ч. 2, с. 215; СЦ, 1830,

с. 71 [Обзор О. Сомова]).

24. Дева семи ангелов и Тайна бар. Г. Розена. СПб. (СП, 1829, № 43;

Г, 1829, ч. 5, с. 154; СЦ, 1830, с. 69).

25. Московский пленник, повесть в стихах Ф. С[оловье]ва. М. (А, 1829,

ч. 4, с. 316).

1830. 26. Дорошенко. М. (МТ, 1831, ч. 37, с. 512; Т, 1831, ч. 2, с. 98;

ЛГ, 1831, т. 3, с. 174).

398

27. Огин, повесть Нпк. Волипад [Данилов]. СПб.

28. Безумная. Русская повесть И. Козлова. СПб. (МТ, 1831, ч. 37,

с. 101; СП, 1830, № 131; Т, 1831, ч. 1, с. 115; ЛГ, 1830, т. 2, с. 261; ЛПРИ,

1831, ч. 26, бар. Розен; С. Мерк, 1830, ч. 2, № 218, с. 26, 35, 37, Аристарх

Заветный [Бестужев-Рюмин]; Д, 1831, ч. 7; Füret, 1830, № 66, с. 264).

29. Пленник Турции. Поэма Дм. Комиссарова. М. (МТ, 1830, ч. 36,

с. 261).

30. Бесприютная. Повесть в стихах Прова Максимовича. СПб. (СП,

1830, № 133; СО, 1830, ч. 15, с. 293, 3.-2.—; ЛГ, 1830, № 2, с. 230; ЛПРИ,

1831, с. 113, Э. [в отделе: Пересмешник]; С. Мерк, 1830, ч. 2, с. 267, Ари-

старх Заветный; Д, 1831, с. 7).

31. Селам, или язык цветов [Д. Ознобишин]. СПб. (МТ, 1830, ч. 33,

с. 483; ДЖ, 1830, ч. 31, с. 142; BE, 1830, ч. 3, с. 306, Л. С.; Г, 1830, ч. 16,

с. 370; ЛГ, 1830, т. 2, с. 23 [Дельвиг]; С. Мерк, 1830, ч. 2, с. 43, 47, 51,

Евг. Лизин; СЦ, 1831, с. 45).

32. Нищий А. Подолинского. СПб. (МТ, 1830, ч. 32, с. 354; СП, 1831,

№ 56; MB, 1830, ч. 2, с. 258; BE, 1830, ч. 150 [Надеждин]; СО, 1830, ч. 14.

с. 190; Г, 1830, ч. 13, с. 120; ЛГ, 1830, т. 1, с. 152 [Дельвиг]; С. Мерк, 1830,

ч. 1, с. 141-162, Ар. 3; СЦ, 1831, с. 45; Д, 1831, с. 7; Füret, 1831, № 18,

с. 72).

33. Разбойник, повесть в стихах Матвея Покровского. М. (СП, 1830,

№ 57; ЛГ, 1830, т. і, с. 242 [Дельвиг]; С. Мерк, 1830, ч. 2, с. 71).

34. Рождение Иоанна Грозного, поэма в трех частях бар. Розена.

СПб. (МТ, 1831, ч. 37, с. 103; СП, 1830, № 138; Т, 1831, ч. 1, с. 120;

РИ, 1830, № 298; Л Г, 1830, № 2, с. 261; Эхо, 1830, № 1, с. 24, П. Волков;

Д, 1831, с. 8; Füret, 1830, № 95, с. 341).

1831. 35. Одиссей, или две достопамятные эпохи из жизни Али-Паши.

Истинная повесть. М. (СП, 1831, № 150; С. Мерк, 1831, ч. 3, с. 247).

Наложница Е. Баратынского, М. (МТ, 1831, ч. 38, с. 235; СО, 1831,

ч. 20, с. 53, Р.-Н.; Т, 1831, ч. 1, с. 232; ч. 3, с. 228 [Надеждин]; ЛГ, 1831,

т. 2, с. 270; т. 3, с. 220; ДЖ, 1831, ч. 34, с. HI; Е, ч. 1, с. 259-269,

И. Киреевский [ср. Соч. II, 47]; Гирлянда, 1831, ч. 1, с. 320, 368, Сен-

серский).

37. Беглец, повесть в стихах А. Вельтмапа. М. (МТ, 1831, ч. 38, с. 243;

СП, 1831, № 95; ДЖ, 1831, ч. 34, с. 91; К. Ш[алнков]; Т, 1831, ч. 2, с. 539;

ЛГ, 1831, т. 3, с. 244; С. Мерк, 1831, ч. 3, с. 267) [Изд. 2-е, 1836].

38. Муромские леса, повесть в стихах А. Вельтмана. М. (МТ, 1831,

ч. 38, с. 388; СП, 1831, № 134-136, -ь; Т, 1831, ч. 3, с. 380).

39. Нечай, или битва под Красным. Историческая повесть в думах

J. К. М. (Т, 1841, ч. 2, с. 125).

40. Отшельник, повесть в стихах Николая Кобылина. М. (МТ, 1831,

ч. 39, с. 355; СП, 1831, № 183; ЛПРИ, 1831, с. 697, Кузьма Бирюлькин

[в отделе Пересмешник]).

41. Могила, стихотворный рассказ Ф. С[оловьев]а. М. (ср. альм. «Ме-

теор» на 1831, изд. Ф. Соловьевым).

42. Пустынник, повесть в стихах С. С—кого М. (СП, 1832, № 85).

43. Гребенский казак Александра Шидловского. СПб. (МТ, 1831, ч. 10,

с. 385; СП, 1831, № 243—244, Ю-гъ; Т, 1831, ч. 5, с. 262).

399